скачать книгу бесплатно
Сюртук
Вячеслав Кеворков
Вячеслав Кеворков обладает невероятным мастерством, умением превращать исторический, документально-выверенный материал в литературу. В его книге мы видим все настоящее, хотя, конечно, и доля вымысла в них есть. Писатель не просто списывает сюжет с действительности или подражает кому-то, он свободно и непосредственно творит, его фантазия проникает в глубины человеческого сознания и повседневного мира.
Хотите уточнить, что было на самом деле, а что есть домыслы автора? Остались документы, кинохроника, воспоминания. Можно сопоставить. Но разве в этом дело? Так ли важно, насколько детально отражены в книге те или иные события? Важна искренность человеческих чувств. И вера в торжество справедливости.
Вячеславу Кеворкову присуща драгоценная способность сохранять строгую, мудрую невозмутимость. Он превращает документальную хронику в миф об иллюзорности сиюминутной победы. И мы понимаем, что главное – время, которое рано или поздно всех рассудит.
Книга предназначена для широкого круга читателей.
Вячеслав Ервандович Кеворков
Сюртук
© Кеворков В. Е., 2017
© Царева Е. А. (оформление), 2017
© Замотина М. А. (предисловие), 2017
Непосредственное, свободное и самобытное творчество
«Возникновение и существование литературы связано с человеческим желанием найти подход к тому, что недоступно. Литература создает иную реальность. Восприятие и осмысление этой реальности преобразует культурный контекст. Происходит это в том случае, когда художник не просто списывает с действительности или подражает кому-то, но когда свободно и непосредственно творит, когда его фантазия проникает в глубины человеческого сознания и повседневного мира. Именно так воображаемое получает форму» (С. Замлелова). Вот так пишет один из лучших (и уважаемых в профессиональном мире) современных литературоведов о литературе вообще. Я решила начать с теории, чтобы не быть голословной. Какой же должна быть литература? Как разобраться: хорошее перед нами произведение или?
Еще немного теории. «Прежде всего, без художественного языка, без индивидуального почерка нет писателя и нет, соответственно, художественной литературы. И конечно, литература не может быть косноязычной. Но кроме владения языком, писатель должен уметь создавать живые миры. В живых мирах нет места шаблону или ходульности, зато все здесь происходит, подчиняясь внутренней логике. Все персонажи, как в жизни, имеют свое лицо, свой характер, свои достоинства и недостатки, разговаривают каждый по-своему. Художественная литература пользуется языком образов, пряча многое в детали, цвета, в символы» (С. Замлелова).
Вроде бы все ясно. Но ведь книгу еще нужно суметь прочитать. И попытаться понять то, что говорит автор. Увидеть то цельное, что служит общему замыслу писателя, а не только красоту пейзажа или какие-то детали обстановки в доме героя произведения.
Вот теперь настало время «переходить на личности». А именно – поговорим о новом романе Вячеслава Кеворкова «Сюртук».
Из биографии: Вячеслав Кеворков – российский писатель, публицист, генерал-майор. Родился в 1923 г. в Москве. Окончил военный институт иностранных языков, в начале 50-х годов Военно-дипломатическую Академию Генерального штаба. Пишет в разных жанрах. Вышли в свет книги: «Тайный канал», «Кремлевская оперетка», «Исповедь перед казнью», «Генерал Бояров», «Виктор Луи – человек с легендой» «Избранные рассказы» и др. Уважаемый человек, личность историческая, автор, не единожды издававший свои произведения. И вот сегодня Вячеслав Кеворков выпустил новую книгу художественной прозы. Книга новая! Это ключевое слово! Хочется произносить комплименты, биться головой об пол в подобострастных читательских поклонах. Можно, конечно, но это ничего не даст. Сколько ни говори «прекрасно, гениально», пока у читателя не сложится собственного мнения о произведении, никакие комплименты и профессиональные оценки никого не убедят.
А потому – предлагаю ЧИТАТЬ прозу Вячеслава Кеворкова. С одним лишь уточнением, что при этом совсем не помешает иногда вспоминать слова литературоведа, приведенные выше. И тогда сразу станет понятно, стремится автор к оригинальности или наоборот, к традиционности? Или? Может его «Сюртук» – история надуманная? Или?
Для меня с первых страниц стало многое понятно. Ведь литература – это реализация интуиций, она интересна автором, а не стилем как таковым. Индивидуальность автора создает и стиль, и содержание, и новизну, и оригинальность.
Насколько интересен Вячеслав Кеворков как автор, невозможно определить в кратком предисловии. Любая система взглядов порождается человеком и вбирает в себя своеобразие человека как личности. Но не только. А именно как личности в конкретной исторической эпохе. Такая взаимозависимость характерна для культуры вообще – в каждом своем творении человек запечатлевает себя, свое мировоззрение, свою систему ценностей, свои способы ориентации в мире – в се то, что усвоено и вынесено им из повседневной жизни.
Забегая вперед, скажу, что именно «Сюртук» очень ярко иллюстрирует это утверждение. Вячеслав Кеворков обладает невероятным мастерством, фантастическим умением превращать исторический, документально-выверенный материал в литературу.
В его произведениях мы видим все настоящее, хотя, конечно, и доля вымысла в них есть. Писатель не просто списывает с действительности или подражает кому-то, он свободно и непосредственно творит, его фантазия проникает в глубины человеческого сознания и повседневного мира.
Хотите уточнить, что было в действительности, а что есть домыслы автора? Остались документы, кинохроника, воспоминания. Ваше право, сопоставляйте. Но разве в этом дело? Так ли важно, насколько детально выписаны те или иные события? Важна искренность человеческих чувств. И вера в торжество справедливости.
Вячеславу Кеворкову присуща драгоценная способность сохранять строгую, мудрую невозмутимость. Он превращает документальную хронику в миф об иллюзорности сиюминутной победы. И мы понимаем, что главное – время, которое рано или поздно всех рассудит.
Марина ЗАМОТИНА, литератор, журналист, Заслуженный работник культуры РФ
Я покидал цветущий город Ростов, в котором уже бывал однажды, на сей раз в пресквернейшем настроении, когда ничего не клеится, все валится из рук и тебя одолевает лишь одно желание – брюзжать людям в спину по поводу существующего или отсутствующего безобразия, царящего вокруг. Правда, сейчас причин для недовольства было предостаточно, и в первую очередь раздражала отвратительная погода – дождь и снег, приправленные туманом.
Аэропорт свою деятельность приостановил. Наделенный опытом передвижения по России, я тут же обратился к другому виду транспорта, менее совершенному, но более надежному, – к оправдавшей себя в течение многих десятилетий железной дороге. Прибыв на вокзал, однако, я был вынужден усомниться в своей исключительности. Количество людей, догадавшихся переместиться из аэропорта на вокзал, оказалось значительно больше, нежели мест в вагонах поездов, отправлявшихся в Москву.
Отсутствие билета я воспринял как личное оскорбление, взвалив всю вину за мои неудачи на редакцию местной газеты. Именно она пригласила меня, соблазнив крупным, почти международным коррупционным скандалом, который при самом поверхностном рассмотрении вылился в мелкую местную склоку. Я много раз давал себе слово не писать о коррупции, поскольку в наше время печатное слово совершенно бессильно против нее. Правда, редакторы газет, особенно местных, упорно культивируют публикации материалов на эту сомнительную тему, руководствуясь, безусловно, благими намерениями, хотя втайне действуют из банальных побуждений как можно лучше продать свою газету. Известно, что тираж с разоблачением коррупционеров быстрее других раскупается самими же коррумпированными чиновниками и всеми остальными участниками этого неблагородного промысла. Едва усевшись утром за свой служебный стол, чиновник хватает газету, в которой секретарша крестиком уже отметила сакраментальный материал, залпом прочитывает его и, не найдя своей фамилии среди разоблаченных, облегчено вздыхает, а затем с утроенным усердием принимается за выжимание соков из всего, что только может сочиться, включая землю, по которой ходит.
Видимо, мое раздражение породило в редакции местной газеты чувство вины. Чтобы освободиться от него, она тем же путем, против которого активно выступает, раздобыла мне один билет в купе. Возможность провести ночь с тремя незнакомыми людьми в замкнутом пространстве не вселяла в меня оптимизма. Однако тупое сидение в аэропорту или в гостинице в ожидании погоды показалось мне занятием еще более бессмысленным.
Но с приобретением счастливого билета очертания моей предстоящей поездки проявились еще не полностью. Когда я вошел в купе, все участники предстоящего путешествия сидели на местах, и я с первого же взгляда понял, что запас неудобств, заготовленный для меня на этот период, исчерпался не полностью. Ко всем неприятностям добавлялась еще одна. В поездке кроме двух мужчин и одной дамы меня должен был сопровождать ребенок. Когда я вошел, широколицый веснушчатый курносый парень лет пяти-шести нахально поздоровался со мной первым:
– Здравствуйте.
Я ответил тем же, но менее уверенно. Слева на нижней полке двое мужчин одинакового роста сидели смирно, положив натруженные руки на колени. Лица простые, облупившиеся носы – признак длительного нахождения под жгучим солнцем. Каждому около семидесяти. Женщина – много моложе, тоже русское лицо, нос аккуратный с седловинкой, прическа старомодная – коса, скрученная в пучок, глаза спокойные, рука, обнимавшая мальчика, добрая.
Мой организм острее всего реагирует на запахи. В тот момент, когда я открыл дверь, из купе на меня пахнуло тяжелой смесью из мужской усталости и недорогих женских духов.
Всем своим внешним видом женщина произвела на меня впечатление русской красавицы. Красота – понятие оценочное. Я, например, не воспринимаю шарм кинозвезд с застывшей улыбкой, демонстрирующей не женское обаяние, а лишь рекламирующий искусство дантиста и высокое качество косметики. Иногда они представляются мне в виде постоянно, недобро скалящихся черепов, удивительно похожих друг на друга. Русская красота покоится не на внешней эффектности и поэтому не сразу бросается в глаза. Она появляется из глубины, постепенно проникает в душу и задерживается там надолго.
Чем внимательнее всматривался я в попутчицу, тем больше очаровывался ею. Больше всего в женщинах меня привлекают глаза. И тут, заглянув в них, окунулся в манящую серо-голубую бездну. Пока я придавался размышлениям о женской красоте, поезд как-то нервно дернулся, затем плавно покатил вперед.
– Это ваше место, – женщина хотела встать, но я предупредил ее великодушным жестом и забросил свои пожитки на полку, нависавшую над ней, давая понять, что ради дамы готов пожертвовать привилегированным местом внизу.
Видимо, во мне было больше настороженности, чем уверенности, поэтому женщина поспешила меня успокоить:
– Вы насчет мальчика не волнуйтесь, от него никаких неудобств не будет. Он – тихоня, или спит, или читает.
– Между прочим, бабушка, у мальчика есть имя – Федор. И ты учила меня в присутствии кого-то не говорить «он».
Женщина явно смутилась то ли тем, что ее преждевременно разоблачили как бабушку, то ли не по годам взрослому заявлению мальчишки.
Чтобы как-то разрядить обстановку, я снял верхнюю одежду и, как гимнаст, упражняющийся на параллельных брусьях, взлетел на верхнюю полку и посмотрел сверху на сидящую внизу женщину. Одна среди трех мужчин в замкнутом пространстве она не чувствовала себя сколько-нибудь стесненной.
Поезд тем временем преодолев инерцию покоя, без видимого напряжения катился по рельсам, весело постукивая на стыках. Жизнь в купе также постепенно налаживалась. Федор открыл книгу и, водя пальцем по строчкам, стал складывать вслух из отдельных слогов сначала слова, а затем целые предложения.
– Ты вот, бабушка, учительница, скажи, я когда-нибудь буду читать так быстро, как ты? Пока я до конца строки дойду, начало забываю.
– Ты, Федор, упорный, поэтому очень скоро научишься быстро читать.
Похвала подействовала на Федора усыпляюще. Он отложил книгу.
– Бабушка, расскажи мне еще про вороного коня, как он девочку из бандитского плена выручал. А я пока прилягу, устал что-то.
Устаревшие обороты речи совсем юного существа все больше пробуждали симпатию к нему. Федор же решил не баловать меня больше своими мудрыми изречениями. Теперь он лежал на спине, широко раскрыв глаза и упершись взглядом в верхнюю полку.
Женщина говорила тихо, то ли по привычке, то ли не желая раздражать меня. В течение всего этого времени двое мужчин, сидевшие напротив, словно восковые фигуры сохраняли принятые ими первоначально позы и не подавали голоса.
Рассказ по форме напоминал сказку, где добро и зло, черное и белое прописаны четко и без полутонов. Именно за это сказку любят и дети, и взрослые, в том числе и я. Сюжет, как водится, был незамысловат. Бандиты выкрали девочку, увезли ее на машине за много километров от дома. Там они заперли ее в амбар без окон, выставили охрану и написали письмо отцу, в котором требовали, чтобы он заплатил выкуп. В противном случае они ее должны были убить.
Всадник на вороном коне спасет девочку? Все дети независимо от возраста ждут счастливой развязки.
Федор не был исключением. Он знал эту историю наизусть. И тем не менее перед тем, как заснуть, хотел обязательно услышать подтверждение счастливого конца из уст самого авторитетного для него лица, которого я в какой-то момент даже заподозрил в авторстве только что услышанного произведения.
Далее события не были наполнены какими-то неожиданными поворотами. Дождавшись ночи, вороной конь и всадник разогнали охрану, конь копытом легко высадил дверь, всадник подхватил девочку, и они втроем умчались прочь.
– А бандиты – это «новые русские»? – поинтересовался Федор. – Они на «Мерседесе», небось, догонять вороного коня будут.
Вопрос застал рассказчицу врасплох, но она быстро ответила:
– Они не новые. Это плохие русские. Такие тоже всегда были.
Один из сидевших безмолвно мужчин позволил себе на этом месте недобро крякнуть и покачать головой.
– А у вороного коня какая скорость? – продолжал уточнять Федор.
– Пятьсот – семьсот километров, – без запинки ответила рассказчица.
– Ну, тогда все в порядке, из «Мерседеса» больше трехсот не выжмешь, – авторитетно заявил Федор. – А как вороного коня звали?
– Так и звали. Конь вороной.
– Да, нет же, его звали «Сюртук», – заметил один из мужчин. – А всадника Федором величали.
– Сложно у вас как-то все получается, сразу не запомнишь, – из последних сил высказал претензию Федор и, прижавшись к стенке, заснул.
Это было сигналом для того, чтобы попутчики пришли в движение. На столике появилось много разнообразной снеди и не в последнюю очередь верная спутница легких и не очень путешествий – бутылка водки. Откровенно говоря, я не сторонник спонтанных застолий и хотел прикинуться спящим. Но не успел. Голова женщины на уровне моего лежбища появилась внезапно.
– Спускайтесь к нам, поужинаем вместе, – пригласила она, добро улыбаясь.
Я спустился и не пожалел. Моя слабость – соленые грибы были представлены на столе в лучшем виде. Загорелые шляпки были совершеннейшими близнецами, словно выточенные на токарном станке под один размер. Хозяйка видимо заметила, что при виде грибов я плохо совладал с собой.
– Ешьте, ешьте, это самые вкусные грибы в мире. Таких больше нигде нет. Крепкие, червь их не берет, и по вкусу особые.
Все сказанное оказалось чистой правдой. Водка, правда, была теплая, но, преследуемая солеными грибами, оставляла во рту достаточно приятный ядреный вкус.
Однако если я с самого начала позволил себе увлечься грибами, то мои коллеги по застолью придерживались иного правила. Первичным они явно считали напиток и боялись испортить его благотворное воздействие на настроение чем-либо посторонним, а поэтому закусывали крайне осторожно. Женщина в выпивке не участвовала, но внимательно следила за тем, чтобы съестное на столе не заканчивалось.
Через некоторое время один из мужчин встал и мгновенно оказался на верхней полке.
Оставшись неожиданно в одиночестве, второй мужчина закручинился и, допив водку, залег, не раздеваясь, на свое спальное место, повернувшись ко мне, сидевшему на его полке, спиной.
Моя попутчица поинтересовалась, не хочу ли я чего-либо еще. Я поблагодарил за чудесный ужин, после чего все, что находилось на столе, так же быстро исчезло, как и появилось. Я сидел некоторое время напротив нее в растерянности, не зная, как должны вести себя в таких случаях попутчики. Видимо, следовало выйти в коридор, чтобы дать женщине возможность переодеться и лечь под одеяло. Однако мне показалось, что она не собирается спать.
– Вы можете говорить спокойно, – о братилась она ко мне, – Федор ни на какие шумы не реагирует.
Это заявление я воспринял как предложение продолжить беседу.
За окном стало совсем темно. Я взглянул на свою спутницу и, убедившись еще раз, что она не расположена ко сну, спросил:
– Извините, пожалуйста, я вот тут слушал сказку, которую вы мальчику рассказывали. Я не то чтобы коллекционер, но поклонник этого жанра. Меня всегда интересовало, откуда берут начало эти идеальные сказочные формы, как у вас, – вороной конь и всадник. Если верить замечанию, которое сделал ваш сосед по ходу рассказа, то у героев этой сказки есть прототипы? Он сказал, например, что вороного коня «Сюртуком» звали.
Она на секунду задумалась.
– Вы, как я понимаю, журналист.
– Справедливо.
– А меня называют сельской учительницей «городского типа». Потому, что наш поселок еще до войны очень разросся. На двух берегах реки стоит. Что касается истории про коня и всадника, то это, как говорится, сказка-быль.
– Значит, и вороной конь, и всадник существовали на самом деле?
Она внимательно посмотрела на меня, словно оценивая, достоин ли я ее откровений.
– Да. И конь такой был, и всадник существовал. Только в сказке все должно быть оптимистично, ведь она для детей, а они должны расти с надеждой. Быль же оказалась весьма печальной, сегодня она выглядит еще печальнее, чем в прошлом.
Ощущение, что я приблизился к чьей-то необычной судьбе, отодвинуло усталость и раздражение, накопившееся за день, куда-то в сторону.
– Вам, наверное, спать пора, – попробовал я создать образ ненавязчивого попутчика и одновременно скрыть растущее во мне любопытство.
Она легко распознала фальшь в моей псевдоучтивости и лишь улыбнулась.
– Когда меня посещают воспоминания, я не сплю очень долго. А потом они куда-то уходят, и все встает на свое место. Вот сейчас вы своим вопросом вернули меня в прошлое, и теперь уже мне не до сна. Так что, если хотите, расскажу. Только еще раз вас предупреждаю, история грустная.
Я уселся поудобнее, демонстрируя свою готовность слушать.
Поселок был расположен в местах красивейших, на берегу полноводной реки. Летом река спокойная, в половодье – бурная. Вдоль реки дома стояли добротные.
Вокруг – леса, можно сказать, непроходимые, где живности всякой в достатке водилось. В реке – рыбы на всех хватало. Лови сколько угодно! Луга в излучине реки скотину кормами обеспечивали на всю зиму. На одном берегу, как и положено, в самой высокой точке церковь стояла старинная, но не хилая, а крепкая, с высоченной колокольней, золоченым крестом, с могучим колоколом. Еще в позапрошлые века построена была. И над рекой, и над поселком возвышалась. Так что с ее высоты и греховные, и благие дела каждого видны были. Она все пережила.
Люди в селе, что на низком берегу располагалось, жили всегда зажиточно. И до советской власти, и когда колхозы образовались. С колхозами поначалу стало чуть похуже, но в целом никто тут нужды не испытывал. Земля в обиду не давала.
К тому же председателем колхоза выбрали местного учителя, который хорошо знал и особенности тех мест, и людей, там живущих. По характеру мужчина был умный и крепкий. С вождями, в том числе и партийными, старался не ссориться, но никому чужому у себя хозяйничать не позволял. Ему пытались вредить, устраивали всякие политические провокации или разные проверки, да ни за что так зацепить и не смогли. Перед государством он отчитывался исправно, поэтому в конце концов его оставили в покое. А больше ему ничего не нужно было.
В сельской местности всегда о благополучии хозяина судили по дому, в котором он живет. Самый основательный и самый красивый дом в этом селе был построен еще в конце прошлого века. Принадлежал он семье ветеринара. В свое время Федор, глава семейства, учился ветеринарному делу в столице, но жить в городе не стал, а приехал на село. Скоро женился на местной красавице, и они ладно зажили. Да тут Первая мировая война началась. Ветеринара сразу на фронт забрали, где его осколком ранило. Свои вынести не успели, к немцам в плен попал. Те узнали, что он ветеринар и тут же в Германию отправили. Там он долго работал, и к своим российским ветеринарным знаниям еще и немецкие добавил. Язык немецкий выучил. Но у него раненая рука стала слабеть, и так случилось, что немцы его домой отпустили.
А дома – послевоенная разруха, проблем много было. Федор был человеком деятельным, сразу начал трудиться день и ночь. К нему за много километров живность приводили, да и сам он ездил немало, за что ценили его и уважали.
Да и не только живность, но и со своей хворью люди приезжали. Ну, конечно, за излечение скотины и самих себя его щедро благодарили. И по-другому быть не могло. Ведь на Руси как заведено: если доктор или ветеринар – не важно – за лечение «благодарственную подать» не берет, значит – он сам в выздоровление больного не верит.
Поставил Федор себе новый дом, двух рысаков разъездных завел. Главным увлечением его стали всякие коляски, брички, пролетки. По весне он их сам черным лаком в несколько слоев покрывал, говорил, что поверхность у них должна быть как у рояля. В воскресные и праздничные дни запрягал он в коляску любимого рысака и отправлялся с молодой женой в город. Принимали его везде с почетом. И зависти к нему ни у кого не было, потому как все видели, каким тяжелым трудом во благо всех он свое благополучие сколачивал. Зависть у людей появляется к тем, кто нечестным путем разбогател, а к тем, кто своим горбом и головой богатство приумножает, к тем уважение и даже гордость за них у людей просыпается. Промчится Федор порой на рысаке с красавицей-женой по селу, селяне ему кланяются и вдогонку добрые слова посылают: «Смотри! Наш доктор в город погнал. Видать, и там без него обойтись не могут».
А потом для полного счастья сын у них родился, здоровый, смышленый мальчик, Федором его назвали. Когда малыш немного подрос, отец его с собой на выезды брать стал, рассказывал и показывал, как с живностью больной обращаться надо. При этом все время приговаривал: «У меня одна рука здоровая, и то, видишь, справляюсь, а у тебя две, ты в два раза больше сделать сможешь».
Любовь к животным передалась от отца к Федору-младшему. Отец делал это осторожно. При каждом удобном случае он наставлял сына: «От животных, Федор, здоровье идет. Ты его вылечишь, а он тебя потом не только теплом согреет, но и силу свою отдаст».
Так оно и было. Вырос Федор парнем здоровенным. И хотя роста он был чуть выше среднего, но казался совсем невысоким из-за широких плеч. Ну и силищу в него необыкновенную природа вложила. Если отцу надо было больного теленка поднять, то он к сыну обращался.
В общем, жили они легко и радостно. Отец Федору все время повторял: «Если у тебя в руках настоящее дело – ничего не бойся. Все равно ты людям понадобишься. А коль ты им добро сделаешь, они тебя не забудут, добром заплатят. На том Россия веками стояла и стоять будет». Так оно и получилось. Когда коллективизация нагрянула и всю живность в колхозы сгонять стали, тогда и на ветеринарских двух коней замахнулись. А Федор спокойно говорит: «Забирайте, только учтите, начнется падеж скота, я двадцать километров пешком отмеривать не смогу. С голоду помрете». Подумали горячие головы, сообразили, да одну лошадь оставили.
У Федора с родителями были удивительно теплые отношения, особенно с отцом. Опытный в профессии и в жизни, отец при общении с сыном никогда не прибегал к поучительному тону, предпочитая ему рассказ на тему. Как ни странно, но любимой темой было пребывание в немецком плену, и при этом он любил отмечать метаморфозу, произошедшую с ним: «На войну я ушел противником Германии, а вернулся ее сторонником». Больше всего его восхищало в немцах отношение к труду. Он часто повторял Федору: «Если ты немцу скажешь: „Сделай это плохо“, он не сможет. Немец сконструирован так, чтобы делать все добросовестно, иначе это будет против его природы. А против природы, сам понимаешь, никто пойти не в силах».
С Первой империалистической войны Федор-старший привез нож из знаменитой немецкой стали фирмы «Золлинген», да две книги по ветеринарной части. Демонстрируя нож сыну, он всегда повторял: «Это лучшая сталь в мире, выкованная в немецкой кузнице, а книги эти – лучшее руководство по лечению домашних животных. Учи немецкий язык, тогда и эти мудрости постигнешь». Так восхищение немецкой нацией передалось от отца к сыну. Усиливалось оно еще и тем, что отец рассказывал о пребывании в плену и о немцах преимущественно хорошее. Все негативное, связанное с унижениями, неизбежными спутниками пребывания в плену, оставалось за гранью повествования.
