скачать книгу бесплатно
Придорожник
Вячеслав Карпенко
Книга «Придорожник» российского писателя Вячеслава Карпенко разножанрова: повесть «Почём нынче тот пуд соли?», рассказывает о море и моряках, о сложностях любви и ожидания. А страницы «Вожаков», названных автором Тянь-Шаньской поэмой, вводят читателя в суровый мир отношений волка и марала, отстаивающих своё право на жизнь и продолжения Рода, и браконьеров, безоглядная корысть которых рушит природную гармонию до трагизма собственной гибели. Раздел «Миросмысл и мирообраз Сергея Калмыкова» познакомит читателя с трагичной судьбой гения.
Ночью все кошки серы,
И красное видится – черным.
Течет грязевым селем
Кровь по вскрытым аортам.
Дымится она и густеет,
И в землю уходит усталость.
И всходит то, что посеешь,
Но вовсе не то, что мечталось…
В. К.
Вячеслав Карпенко (1938 г.) учился в Мореходном училище, Ленинградском университете (Ленинград-Санкт-Петербург), закончил Высшие литературные курсы (Москва). Работал в геологических партиях (Коми, Карелия), служил в ВМФ, ходил в море (Мурманск, Калининград), был журналистом (Калининград, Алма-Ата), электриком, кочегаром, егерем. Трудился в журналах «Новый фильм», «Простор» (Алма-Ата), «Запад России», «Параллели» (Калининград). Автор десяти книг повестей, рассказов, сказок («Вожаки», «Рыба была большая», «Мой правый берег», «Истинно мужская страсть» и др.). По его сценариям сняты документальные фильмы «Сестрички», «Это Я вышел на улицу» и др. Награждён «Орденом Мухи» (Казахстан, Алма-Ата), премией им. К. Донелайтиса (Литва, Вильнюс). Член Русского ПЕН-кпуба, Союза российских писателей.
Следы на воде
Свой парень
Мотор ревел надсадно, когда колёса влетали в заснеженную колдобину. Совсем недавно утихла пурга, прорвавшая стену леса, который тесно подступал к дороге по обе стороны. Тогда они выходили из кабины «лендлизового» «Студебеккера» и лопатами отыскивали колею.
…Два человека, замученных двухсоткилометровой дорогой, сжимаемых морозом и съёжившимся лесом. Единственной их опорой в этом замершем за стёклами мире оставался луч фары да пропахшая бензином теплота кабины. Вторая фара была разбита при погрузке.
Они везли обсадные трубы для буровой бригады со станции Княжпогоста, продрогшего нервного узла «железки» Коми-республики. Трубы необходимо доставить срочно: прервать хоть на час работу на буровой означало гибель скважины – зима…
Оставалось двенадцать часов и сто двадцать километров пути. И заносы на дороге подстерегали машину всё чаще. И мотор всё сильнее задыхался в очередном усилии, пока не закипела вода в радиаторе. Приходится остановиться и развести костёр, чтобы натопить снегу. Младший, почти мальчишка, попавший на север из романтического упрямства, неловко оскользнулся, наливая воду в парившее отверстие, и обернул ведро на себя. И теперь надо вновь набивать снегом прокопченное ведро, а сорокаградусный мороз сразу заковал валенки, ледяной коркой прихватил ватные брюки.
Через несколько километров по новой пришлось отгребать из-под колёс снег. Ноги его сжимало обручем, кружилась голова, и тянуло ко сну, но он кусал губы и ни за что не признался бы в своей слабости. Потом вроде и отпустило, и на следующем перегоне младший даже закончил рассказывать о белом безмолвии, пленившем троих путников, о борьбе и победе, о тайной нежности мужской дружбы. И о волках, которые бывают благороднее человека – не замечены в каннибализме.
– Смотри-ка ты, – покачивал головой водитель, не отрывая глаз от дороги. – Здорово, видать, знал этот Лондон нашу жизнь. Налей… и себе!
Спирт обжигал горло, они открывали двери, чтобы зачерпнуть снега. «Считай, что мороженое» – советовал водитель, с усмешкой кося взгляд на молодого.
– Джек Лондон – это писатель, а всё прошел сам: парнишка «на подхвате», газетчик, матрос, золотоискатель, кажется, даже пират…
– Интересный, стало быть, парень. Ты-то как?.. А сейчас он где?
– Умер. Сорок лет уже…
– Свой был… Пошли копать, а то мотор сорвём начисто.
И вновь они копали. И ехали дальше. И опять отбрасывали снег, освобождая вязнущие колёса. Пока не показались огни Визинги – небольшого села на берегу северной реки Сысолы, теперь закованной метровым панцирем льда.
Когда младшему разрезали валенки, чтобы снять их с опухших ног, он закричал. Скрипучим криком, вырвавшемся наружу и возвращающим сознание.
На следующий день сорокалетний водитель протиснулся в наиндевелую дверь сельского медпункта.
– Вот: принёс, – он добродушно выдохнул спиртово-табачный пар. – Может, быстрее время-то уйдёт. Ты здесь поправляйся, ничего…
Это была книга Джека Лондона «Смок Белью». И – бутылка спирта, питьевого.
Настроение
…Меня всегда раздражали белые ночи. Белые ночи и трамваи.
Видимо, потому что они отрицали меня. Вместе с тобой. Отрицали… и уходили от меня. Всегда – от меня. Белые ночи ОТ меня. ОТ меня – трамваи. Они и тебя скрывали или увозили – ОТ…
От… от… от… всегда – от. Только – ОТ.
А я ждал – КО мне… И ты знала это.
Я тоже пробовал их не замечать.
Поднимал голову, поворачивался спиной. Просто – закрывал глаза…
Но напускная гордыня оборачивалась бессонницей. Или – сбитыми ногами, гудящими от пройденных километров. Поражением, нет… тоской.
…Есть на Севере болезнь. МЕРЯЧКА – МОРОКИ – так её называют северные люди.
Болезнь снегов и света. Болезнь… Красоты! Болезнь слабости и одиночества.
Неприятия Природой – Человека. Непрощения Блудного Сына.
Здесь человек живёт день. Месяц. Несколько месяцев.
Над ним – дёргается Небо. Над ним – изгибается, колышется, взрывается и ревёт Небо. Ревёт, бушует Свет. Свет… Свет и Цвет. Краски. Свето-краски!
Зелёные, розовые, красные, оранжевые, голубые. Фиолетовые, оранжевые. Оранжевые, как абрикос – на исчерна-синем холоде ночи. Оранжевые. ОРАНЖЕ…
– Потушите Небо! – выскакивает в снег и кричит человек. Человечек – под колышущимся, раскалённым морозом небом. – По-отушите небо… Потуши…туши…
… Ушёл, наверное, последний трамвай?
Посмотри: под ногами теплятся каштаны. Влажные каштаны, за коричневым их глянцем – сочувствие, там жизнь – за глянцево-влажной коричневой кожей.
Ты набираешь пригоршни каштанов. Матово-влажных. Жаждущих тепла и земли. Жаждущих своего слияния, возвращения в её, Земли, лоно.
И ты просыпаешься ночью, и тянешься к их сочувственному теплу… Ты уверена, что можно вобрать в себя это тепло – и ничем не отвечать?
К утру каштаны засыхают. Чего, кажется, недоставало им? – Немногого, как и нам: разделённости их одиночества. Земли. Слияния…
Ещё ползает белая ночь. Уже взвизгнули трамваи.
– Потуши… ПО-ТУ-ШШШИ-ТЕ-НЕ-БО!..
Дороги
Мне дважды повезло. Мне просто удивительно повезло. Я приехал в этот город. Сумел приехать, не мог не приехать. А это было трудно сделать – приехать. Трудно и – необходимо. Необходимо, пусть и трудно. Необходимое – всегда трудно.
Но я приехал. Я не мог не приехать.
Впрочем, не приехал – прилетел, хоть это и ничего не меняет. Я прилетел и вошёл в телефонную будку.
– Не могу ли я услы…
– Ох, это ведь ты… опять – ты! Ну конечно же – ты… Так можно ведь заикой стать – не ждала…
Ну конечно же – я. Приехал, прилетел. Примчался. Заявился, да? Да. Да-да. Прилетел в эту будку. Телефонную. Теперь все будки – мои.
Ты только говори. Всё, что угодно – говори. Молча – говори.
Да. Да-да-да… Чего я хочу? Действительно, чего я хочу…
Я хочу совсем немногого.
Совсем необходимого. Хочу так много. Счастья увиде… «Алло! Алло… Ал…»
Гудки.
Короткие.
Короткие. Как – свидание. Как – жизнь.
Возвращение
«Девушка, которая с первым лучом солнца положит на могилу Бируте цветок, найдёт его вечером в руках суженого…»
(…в Паланге)
Осень осыпала золотом землю, но хризантемы на клумбе за соседской оградой ещё белели среди пожухлой травы. Последний Дар золотой Осени.
«АЛЛО, ты сейчас выйдешь, и мы поедем… мы уедем… совсем уедем!»
– Но…ты?! Здравствуй, для начала! Откуда…
«Конечно – здравствуй. ЗДРАВСТВУЙ! Я жду тебя, и она ждёт – Бируте. Ты ведь не забыла её?»
– Забыла-а?! Ты…
…Весталке нельзя любить. Только для Бога горит твой костёр. Ты забылась, Бируте? Ты не можешь – не должна – смотреть в глаза смертному. Даже – князю. Твоему – Князю. А ты – Любишь!
Бойся, Бируте, страшна месть за Твою любовь. Не Бога месть, нет – что Богу до маленькой весталки, закланной людьми Ему в невесты. Закланной людьми, чтобы откупиться за свои грехи. Страшна месть оскорблённого шептания, обиженной надежды на спасение. Чувствуешь, какие взгляды змеятся по твоим плечам?..
Оглянись: слабеет огонь, который тебя обрекли поддерживать. Вернись – и опустятся руки, уже поднимающие камни в пыли собственных маленьких страстей. Вернись… забудь Князя и заглуши биение своего сердца, успокой дыхание, так вызывающе обостряющее грудь. Вернись, забудь – тебе, как прежде, будет сытно и покойно – бесстрастно и ровнохладно. Вернись – это просвистел первый камень… его скоро назовут Громом, этот камень. Так удобно – взвалить на богов и гром от них… Они похоронят твою любовь… чтобы потом… позже… много позже петь о тебе, Весталка, грустные песни…
Шумит в соснах прибой. Что-то шепчут ветру дюны. Тает под луною выплеснутый морем янтарь…
«Послушай, зачем ты встаёшь так рано? Где нашла ты цветок такой поздней осенью? Вернись: ты заклана, по плечам твоим уже змеятся взгляды оскоплённых кастрюль. Вернись – тянутся руки за камнем, обёрнутым в сплетню…
– Алло, я ведь могу… могу поднять этот цветок!..
Тает поднятый тобою янтарь.
Почём нынче тот пуд соли?
Повесть в рассказах
– А море ещё солоней, чем я думал…
1
«Обнаружили баркас белого цвета,
Без хода, с самодельным парусом».
(Из радиограммы с борта поискового самолёта)
… – Страшно мне, Дима, никогда я, видно не привыкну. Возвращайся быстрей… вернёшься – может, уедем отсюда. Уедем? Ты механик, везде работу найдёшь…
Они стояли у самой воды, по щиколотку в ползущем, прогретом с утра песке. Невдалеке, у хлипкого дощатого причала покачивался баркас. Солнце отражалось в его недавно крашеных бортах. На баркасе всё было готово к отходу. Бригадир, возившийся на борту, разогнул спину и махнул рукой.
– Пошли, Дмитрий! Прособирались, последние нынче отваливаем.
– Не верю я ему, морю этому…
Проходов провел рукой по щеке жены, успокаивая.
– Зря ты… Иду-иду, Николаич! Зря ты, Валюха, в море и так горькой соли много. Привыкай уж, к вечеру ведь вернемся. Вон какая погода отличная, далась бы рыба!
Баркас медленно отвалил. Дмитрий прибавил оборотов, и берег стал удаляться быстрее.
– Стоит твоя-то, не уходит, – кивнул бригадир. – Не обвыкнет все никак, моя вот меня с вечера к черту на рога послала и носу на прощанье не высунула, напрощалась за двадцать лет… Да тоже – вид один делает!.. Так, говоришь, Мить, квадрат вчера узнал?
– Корешок у меня на тральце штурманит: рассказывал, что там косяк тресковый жирует, они на пути засекли. Далековато…
– А нам чего – далековато, с мотором чать.
Мерно постукивал мотор. Оба матроса задремали – видно, вчера в соседний колхоз по девкам бегали. Николаич курил и в такт мыслям своим и ритму двигателя сплевывал за борт.
Проходов думал о том, что только в рейсе и можно помолчать: самое мужское дело – молчание о своем… И еще думал, что пора бы переходить на траулер, вон какие на днях еще два красавца-СРТ[1 - СРТ – средний рыболовный траулер.] пришли в управление. Поработал два года – хватит, а то и забудешь все, чему в мореходке учился. Вон, постукивает себе, у этого движка и мотористу скучно. Да-а, должна же Валюха когда-то привыкнуть к его рейсам… Если на траулере – это по три-четыре месяца, а здесь из-за одного дня в рев ударяется. Ребенок нужен, вдвоем бы и ждали. Привык же он, коренной смоляк, к Балтике, и она ничего – притерпится.
А лов удался. Не соврал ему штурман. Косяк попался плотный, баркас потихоньку оседал под треской. Сначала брали подряд. Дмитрий посмотрел на возбужденное лицо бригадира, шутливо крикнул в самое ухо: «Всю Балтику на берег вывернуть хочешь?..»
– Только крупняк беру!
И не заметили, как с вечера приползли от горизонта тучи. Как налетел ветер, который, впрочем, сразу и ослаб. Лишь сильная зыбь качала баркас, да изредка набежит волна покруче. Но какой же рыбак оставит сети за бортом, да еще с рыбой.
