скачать книгу бесплатно
Нераскрытое преступление 1984 года
Юрий Михайлов
Повесть «Нераскрытое преступление 1984 года» пролежала в столе 30 лет… Не хотели печатать, тогда подобного в стране не могло быть по определению. Намекали: надо переписать, большие люди – слишком узнаваемы. В 90-е годы прошлого столетия – уже никого не удивишь такой смешной коррупцией, о которой говорится в повести. Бесспорно и то, что у молодого журналиста маловато жизненного опыта… И всё-таки одно, главное, в повести бесспорно: она правдивая, почти документальная.
Нераскрытое преступление 1984 года
Юрий Михайлов
© Юрий Михайлов, 2016
ISBN 978-5-4483-2909-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава первая
Вот и все. Отстучала земля по крышке гроба, обитого красным бархатом. Я схоронил школьного друга Гену Петрова. Его жена, Таня, не плакала, смотрела сухими глазами. Маму Геннадия, тетю Дусю, отнесли в автобус, потом ее забрала «Скорая помощь».
Я отошел к старой искривленной сосне, от которой начиналась аллея. По ней бегал маленький визжащий поросенок, сбежавший из сарая сторожа. В толпе милицейская форма выделялась на фоне гражданских пальто и плащей. Было много одноклассников. Они кивали, поднимали руки для приветствия. Молчали. Думали, что еще успеем поговорить позже, не сейчас.
Раздражал лысый полковник в позолоченных погонах и очках. Он покрикивал на почетный караул, расчищал дорогу генералу, вышедшему из машины, что-то шептал ему на ухо. Другой полковник, седой, коренастый, неподвижно стоял у края могилы. Прощаясь, он крепко поцеловал Геннадия в черные губы. В морге Гену старательно загримировали. Правый глаз и большая часть лба были перевязаны бинтом, от чего он походил на раненого солдата.
Подошел седой полковник, молчавший во время панихиды, повертел в руках очки с толстыми стеклами, сунул их в карман и сказал:
– Нелепость, – долго молчал, – мне докладывали, вы друг Геннадия Николаевича. Вам могу сказать, почему все так произошло…
– Что все? – перебил я его.
– Нелепость вся эта… Приходите завтра в райотдел. Уголок памяти капитана Петрова сделаем. Слова нужны будут. Бумагу поможете составить…
Я молчал.
– Понимаю. Мертвому ему ни к чему…
– Полковник Кузьмин! – я вздрогнул от резкого голоса. – Надеюсь, на поминках не будете отмалчиваться? Это поручение отдела по политико-воспитательной работе УВД, наконец… – лысый полковник не успел договорить.
– Да, Фетров. Отмалчиваться не буду. Я – к генералу, – бросил Кузьмин на ходу.
– Старость, – сказал Фетров. Он смотрел на меня через запотевшие очки. Снял их, достал из записной книжки лайковую тряпочку и тщательно протер стекла. – Как столица? – спросил. – Читали ваши опусы. Крепко сбито. Завидую. Сам когда-то грешил, был редактором одного издания, правда, милицейского. А вот сейчас отдел городского управления возглавляю… Сколько бесед провел с капитаном Петровым. Строптив был, покойник, неуживчив. Хлопот с ним… Как-то привел ко мне на квартиру семью патрульного сержанта. Вот, говорит, будет у вас жить. Я не сдержался, виноват, рявкнул, скомандовал им «кругом» и «марш». Он попросил сержанта, а у того малыш на руках, подождать у подъезда. А мне говорит: «Слово надо держать!» Как дитя, право дело. Ведь не буду я объяснять ему, что обещанную квартиру присмотрел наш главный кадровик из управления. Между прочим, ветеран войны… А вы надолго? – без перехода спросил он, увидев, что к нам направляется первый секретарь обкома комсомола Светлана Абалкина, моя однокурсница по институту.
– Доброго здоровьечка, Светлана Аполлинарьевна, – поприветствовал Фетров, вскинув руку к фуражке.
– Поедем со мной, – сказала она мне.
– Куда?
– Надо. Поговорить хочу, – и, не дожидаясь ответа, пошла к стоянке автомашин.
В машине молча смотрели друг на друга. Светлана сказала:
– Ты мало изменился…
– Как твои дела?
– Что мои? Старая дева. Некогда мужа подобрать… А ты как?
Я пожал плечами.
– Помоги разобраться. Ты – школьный товарищ Геннадия. Твой интерес здесь оправдан. Как все глупо получилось!
– Что все? – задал я тот же вопрос, что и старому полковнику.
– Зачем я пошла на поводу у Петрова? Отпустила его в милицию. Ведь он же совсем неподготовленным был.
– Свет, тысячи людей идут в органы МВД. И ничего. Осваиваются. Делают конкретное дело…
– Но он-то шел как виноватый. Ты думаешь, я не знаю, что он влезал в самое пекло. Все знаю. Кое-кто хотел бы представить его не в том свете…
А в каком свете, думал я, можно представить Генашу Петрова? Он всегда был для меня в чистом свете. Второй день ношу в кармане телеграмму: «Погиб Генаша. Похороны субботу» и второй день не могу поверить в случившееся.
…Прочитал телеграмму, бросился к телефону. Частые гудки сменялись длинными, абонент молчал. Позвонил жене:
– Я сегодня уеду…
– Опять что-нибудь? – сказала она, – возьми сына из садика…
– Дня на три. Может быть, больше.
– А что сказать детям?
– Скажи: у папы погиб друг, уехал его хоронить… – то, что говорила жена, я уже не слышал.
«Жигули» завелись сразу. Бензина, думаю, хватит, чтобы заправиться основательно уже на выезде из города. Телеграмма лежала в кармане. Я несколько раз пытался достать ее, но в последний момент передумывал. Подъехал к редакции, поднялся на шестой этаж, не дожидаясь вечно занятого лифта.
– Редактор не приходил? – спросил секретаршу. – У меня друг погиб. Предупреди Виктора, что я уехал. В понедельник – буду. Если что, позвоню.
– Напиши записку…
Сбежал по лестнице. Думал: что-то я не доделал. Нет, что-то я не то, не так делаю. Я не верил телеграмме. Надо остановиться. Потом. В машине.
За город выбирался долго. На кольцевой дороге заправил бак и, наконец, вырвался на загородное шоссе. Я все время думал о Геннадии. Последний раз мы виделись несколько лет назад. Прилетел я с Севера, где работал в газете, перед самым Новым годом. Был вечер: таксист ворчал, одинаковых домов на бывшей окраине с традиционным названием «Сортировочная» настроили много, а дороги остались старыми, с колдобинами и колеями от тяжелых «МАЗ"ов.
Дверь открыла молодая женщина. Из квартиры доносились детские голоса, бас дяди Коли, отца Геннадия.
Разглядел миловидное лицо Татьяны. Рот по-детски чуточку приоткрыт, в черных глазах что-то домашнее.
– Вы – Таня!
– Да…
– Я – Андрей. С Севера…
– Генаша, это Андрей!
Он крепко обнял меня:
– Ну-ка, выйди на свет, – и вытащил меня в большую комнату.
На диване сидели отец и мать. Из-под большого стола высовывались две русые головки – сыновья. Татьяна прошла на кухню, загремела посудой.
Друг мой возмужал, а, может, и постарел. Волосы поредели, большие залысины делали его намного старше. Во рту блестело золото. Говорил он с паузами, медленно. Голубые глаза – вот что осталось без изменения.
Институт Геннадию пришлось заканчивать вечерний: как-то вдруг сразу сдал отец, ушел на пенсию по инвалидности. Он устроил сына в свою бригаду на текстильную фабрику, учеником печатника. Любил говорить: «Сын в меня пошел, продолжает мое дело».
Дядю Колю, крупного, костистого мужика, на текстильной фабрике любили. Он всю жизнь проработал в печатном цехе, исключая четыре года войны. Тетя Дуся, маленькая, беленькая, доходила мужу до подмышек, была словоохотлива. Прямо из деревни пришла в областную газету курьером, доработала до пенсии, и вот уже который год – вахтер редакции. Это она в свое время посоветовала мне поработать в газете курьером, раз есть тяга к писанию. Мы с год виделись почти ежедневно, когда вечерами я приносил корректуру. Она надевала очки, просматривала полосы и, если находила мою заметку, то радовалась, наверное, больше, чем я.
Когда Генка стал работать, мы виделись реже. Потом я учился, служил в армии. Мы писали друг другу письма, вспоминали наших друзей. А когда я уехал на Север, встречались совсем редко. Но я знал о нем, кажется, все. Были у меня новые друзья, женился, мотался по городам и стойбищам оленеводов, а о Генке помнил всегда. Его письмам радовался искренне, отвечал ему длинными посланиями.
И вот я снова вижу все его семейство. Разговор повел дядя Коля:
– А что, Андрей, про Китай слыхать?
Мать толкает мужа в бок, смеется, прикрыв рот маленькой ладошкой:
– Чай, с дороги человек…
– Он редактор сейчас. Должон знать!
– Потом, батя, все потом, – говорит Генка. – У тебя есть что-нибудь? – он сжимает кулак с двумя оттопыренными пальцами.
– Ха-ха-ох-ох! – смеется отец. – Была. Да мать вот березовых почек туда набросала. Отравила отраву! – и опять смеется.
– Эх, лекари-пекари. Сроду в доме нет запасу, – говорит Генка и начинает лихорадочно одеваться.
– А тебе и не положено в доме иметь, – ерничает отец. – Ты теперь сам людей воспитываешь…
– Ну, ты даешь, батя… – отмахивается сын.
– Ночь на дворе, – говорит уже серьезно отец. – А Андрей устал с дороги.
Пьем чай с вареньем, беседуем. Дотошно выспросив все о моем житье-бытье, родители Гены вдруг разом поднялись, стали укладываться спать в своей комнате. Татьяна уже с полчаса возилась с двойняшками, кто из них Андрей, а кто Саша, я так и не научился различать. Приятно было услышать, что первенького, появившегося на свет малыша, назвали как и меня – Андреем.
– Ты теперь у него вроде крестного отца, – сказал дядя Коля, – хоть и не крещеные оне.
Мы остались за столом вдвоем с Геннадием. Доедали домашний салат да капусту с клюквой, которую в этом году удалось собрать на болотах всего лишь ведро. «Захирел торфяник, – басил дядя Коля, – кругом „милиорацию“ провели. Ни грибов, ни ягод, ни хрена не стало». А раньше они клюкву бочками мочили.
Геннадий тихо, с паузами рассказывал о себе. Институт закончил хорошо, с фабрики не захотелось уходить. Был мастером, начальником цеха. В неполные тридцать стал руководить отделочным производством, членом парткома избрали. Фабрика выросла до комбината, в его подчинении не одна тысяча рабочих.
– А в прошлом году избрали освобожденным заместителем секретаря парткома, – закончил рассказ Геннадий.
Помолчали. О моей жизни он не спрашивал. Но дал понять, что кое-что знает, читал мои заметки в центральных газетах. Лишь раз спросил: «Не пора ли в родные края?».
Я уклонился от ответа, говорил, что Север затягивает, мне очень хорошо и на работе, и с друзьями, и в семье…
– Твои ребята сейчас в областной газете у руля. Ты только «захоти», – вдруг сказал он, когда мы стояли на остановке, уже не надеясь, что троллейбус когда-нибудь пойдет по маршруту. А таксисты редко наведывались сюда. Надежды, что в ночи мигнет зеленый огонек, не было никакой.
Я опять промолчал. Генка, обняв меня, сказал:
– Ничего, брат, у тебя есть главное: ты хорошо пишешь. Я горжусь тобой…
И в это время из-под горы показался троллейбус, медленно подполз к остановке, едва осветив асфальтовый пятачок тусклым светом салона.
Мы расцеловались. Я не знал, сколько пробуду в городе, когда полечу назад. До Нового года оставался один лишь день.
Больше я Геннадия не видел. На второй день Нового года я улетел на Север. Летом в моей редакции работала целый месяц бывшая однокурсница по институту Ирка Окунева. Она хорошо знала Геннадия, рассказала, как необычно сложилась у него жизнь.
На пленуме обкома должен был выступать секретарь комитета комсомола Генкиного хлопчатобумажного комбината. Но попал в автомобильную аварию. И партком решил, что выступить должен заместитель секретаря парткома – Геннадий Николаевич, куратор комсомола. По словам Ирины, Геннадий выступил блестяще, его речь полностью напечатала областная газета. А потом его пригласила на беседу первый секретарь обкома комсомола Светлана Абалкина. Человек практичный, деловой, она не крутила, а сразу выложила, что хотят, мол, Геннадию предложить комсомольскую работу. Благо, возраст вполне подходящий.
Генка растерялся. А то, что он сразу отказался от предложения, даже не зная, что ему могут поручить, Светлане даже понравилось. Она встречалась с парторгом комбината, директором, первым секретарем райкома партии. Настояла-таки на своем, и Геннадия избрали первым секретарем Ленинского райкома комсомола. Район – старый, окраинный, с большим количеством текстильных фабрик, тысячами молодых работниц, приехавших со всей страны и живущих в общежитиях.
Я, помню, тогда, с большим опозданием послал Геннадию шутливую телеграмму, назвав его предводителем огромной армии невест.
Он ответил обстоятельным письмом. Показалось, что ему хорошо. Захотелось увидеться, но не получилось сразу: в то время я делал несколько материалов для центральной газеты, которая позже и пригласила меня на работу.
…И вот эта телеграмма.
– Ты устал… – Светлана прикоснулась к лицу. Я прижал худые пальчики к губам, стал целовать их. Слезы набежали неожиданно. В них было все: и боль за Геннадия, и радость от встречи со своей первой любовью, и тоска по ушедшим годам. Она, касаясь моего лица, шептала что-то ласковое, словно мать, успокаивающая ребенка.
Подъехали к старинному особняку с высоким чугунным забором. Красное кирпичное здание обкома едва виднелось за огромными, сочно-зелёными липами.
– Светлана Аполлинарьевна, вам несколько раз звонили из приёмной… – быстро заговорила секретарша.
– Кто?
– Помощник первого.
Прошли в просторный кабинет. Четыре продолговатых окна, почти полностью закрытых кронами лип, слабо освещали помещение. Светлана сняла пальто, я повесил его во встроенный шкаф. Подошла к столу, включила лампу с ярким зеленым абажуром из ситца. Сели: она за стол, я – сбоку, закурил.
– Детишкам пенсию хлопочем, при случае, успокой жену Геннадия. Ведь он остался членом обкома. Наш был. – И вдруг без всякого перехода: – Глупо, ох как глупо, Андрюша, что отпустила его.
– Что ты себя казнишь? Уже ничего не исправишь.
– А ты знаешь, что заявил Фетров в обкоме? Сказал, что Петров сам шел к этому ЧП. Панибратство допускал с подчиненными. Разрешал называть себя на «ты». Лез куда не надо. А дело не знал.
– Ну, а ты что?
– Вспылила, сказала, что он был любимец не только коллектива милиции. Дошла до оскорблений Фетрова, за что получила замечание от секретаря. Но он поручил генералу Миронову разобраться и доложить ему лично. Ты встретишься с Сергеем Максимовичем? Ты должен помнить его: он работал до милиции в обкоме.
– А честь мундира?
