banner banner banner
Игры для мужчин. Проза времен соцреализма
Игры для мужчин. Проза времен соцреализма
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Игры для мужчин. Проза времен соцреализма

скачать книгу бесплатно

Игры для мужчин. Проза времен соцреализма
Юрий Жук

Повести и рассказы времен соцреализма. Для читателя всех возрастов без ограничения и политической ориентации в том числе.

Игры для мужчин

Проза времен соцреализма

Юрий Жук

© Юрий Жук, 2017

ISBN 978-5-4474-6310-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Липки

Повесть о моем городе

Я не могу похвастать своим Васильевским островом, мои детские воспоминания никак не связаны с Марьиной рощей или старыми арбатскими переулками, ничто не роднит меня и с древним прекрасным Крещатиком. Нет, я богат другим.

Волга – вечная труженица со свистками многочисленных буксиров, шлепаньем колесных пароходиков и, конечно же, баржой «Рекорд», курсирующей до Зеленого острова и обратно. Бабушкин взвоз, скатывающийся прямо к берегу Волги, приволжские кривые улочки с их проходными дворами и многочисленными обитателями, ликующие и стонущие трибуны стадиона «Динамо» и, наконец, Липки. Вечные и такие молодые Липки, что поселились в самой середине моего сердца. Вот мое богатство.

Он изменился, очень изменился этот сад. Не стало многочисленных сказочных теремков с башенками и узорами из реечек, в которых продавали мороженое и фруктовую воду; исчезли Зеленый театр и музыкальная раковина, а посыпанные песком и мелким битым красным кирпичом аллеи оделись в асфальт. А главное, ничего не осталось от дома во дворе конторы, как, впрочем, от самой конторы. На этом месте теперь разбита клумба, закованная асфальтовыми дорожками, ведущими к круглому каменному зданию с разнополыми табличками.

Дом. Смешной, неказистый и такой родной деревянный домишко, в котором прошло мое детство! Двухэтажным назвать его было нельзя, потому что он по самые окна первого зарылся в землю, а во второй можно было заглянуть, подставив под ноги ящик из-под рассады. Правое крыло дома было и вовсе одноэтажным.

Да и жили-то здесь всего пять семей, каждая из которых ютилась в одной или двух до смешного маленьких комнатенках. Но нам, ребятишкам, дом в то время казался огромным и надежным.

Окруженный с одной стороны сараями и складами с садовым инвентарем (граблями, лопатами, шлангами и мотыгами), прикрытый забором и конторой дирекции с другой, защищенный задней стенкой Зеленого театра с третьей, он выходил окнами на серое здание Дома офицеров, что стоит через дорогу за железной решеткой сада. В этом домике я и жил. Вернее, жили бабушка с дедушкой и две мои тетки, а я с мамой бывал здесь наездами, хотя наезды эти длились зачастую дольше отлучек. Отец мой был военным фельдшером, его то и дело перебрасывали с места на место, и нам приходилось возвращаться в Липки, пока он не обживется и не выпишет нас к себе. Проходило некоторое время, и его снова перебрасывали, и мы снова возвращались. А потом он и вовсе получил направление за границу. С визами для семей тогда было туго, и мы с мамой надолго обосновались у бабушки с дедушкой.

Счастью моему не было предела! Я терпеть не мог все эти переезды: только обживешься и заведешь приятелей, и вдруг – отъезд. А тут, в этом доме, у меня были постоянные и верные друзья, которые каждый раз с нетерпением ждали моего возвращения, а дождавшись, они, как и я, безмерно радовались нашей встрече.

Утром

Сад просыпался очень рано, разбуженный громким разноголосьем живущих в нем птиц. Задолго до восхода солнца в огромных кронах каштанов и кленов, среди листвы, раздавался чуть слышный шорох, потом замечалось какое-то легкое движение, и вот уже проснувшаяся птаха, чирикнув, слетает с насиженной ветки ближе к свету и, почистив перышки и отряхнувшись, начинает свою утреннюю песню, призывая подруг последовать ее примеру. И возникает хор.

Вместе с садом просыпается и наш дом. Нужсно успеть до открытия привести Липки в порядок после вчерашнего дня: вымести сор, полить клумбы и аллеи… Да мало ли… В общем, следует привести все в надлежащий вид.

Я люблю вставать вместе со всеми, рано. Никакая сила не может заставить меня утром проваляться в постели лишнюю минуту после сна. Плеснув на себя водой из умывальника и выпив приготовленную все успевающей сделать бабушкой кружку молока, я скатываюсь с крыльца, чуть ежась от колкого утреннего холодка. Во дворе под сараями лежат штабеля досок, и первые лучи солнца, перевалив через крышу Зеленого театра, попадают как раз на них. Я забираюсь на самый верх и подставляю свое тельце под ласковое тепло этих первых в нашем дворе лучей. Отсюда весь двор, как на ладони. Сонные рабочие, лениво перебрасываясь редкими фразами, разбирают обмотанные поливальными шлангами тачки, и те, визжа и скрипя несмазанными колесами, трогаются с места, поддаваясь усилиям толкающих их людей.

Распределяет работу Трофимыч – садовник «Зелен-треста». Худой, непроснувшийся и вечно болеющий с похмелья, он отдает распоряжения хриплым высоким голосом, то и дело подбегая к стоящей под штабелями колонке, чтобы хлебнуть глоток, другой воды прямо из крана.

Но пожар затушить не удается, и он снова и снова пьет.

– Что, Трофимыч, трубы горят?

– Горят, мать их… – отмахивается он. – Да и когда они у меня не горели?

Трофимыч с юмором относится к своему утреннему состоянию, что, однако, не мешает ему четко следить за распределением работ.

– Витька, ты сегодня в цветник. Да смотри, полей хорошо. Чтоб не как в прошлый раз, а то я тебя знаю! Сам приду проверить.

В цветник ходить не любят, потому что многочисленные клумбы поливать нужно быстро, но обильно, до того как солнце наберет силу. Иначе сожжет цветы. Поэтому Витька, маленький юркий мужичишко лет тридцати, бурчит что-то себе под нос недовольно, однако, идет.

– А ты, Марусь, как управишься у раковины, тачку кати на портреты. Там уж Сергей Ильич подправляет, – командует снова Трофимыч.

Сергей Ильич, мой дед, в саду служит цветоводом. Он мастер экстра-класса, и два портрета – Ленина и Сталина, высаженные из цветов, сделаны его руками. Собранные из тысяч разных маленьких цветков, они требу¬ют заботы и ухода, являются гордостью и постоянной тревогой моего деда, потому он уже там и аккуратно их подправляет.

Постепенно двор пустеет. Трофимыч остается один, подходит очередной раз к колонке, пьет, потом обращается ко мне:

– Ну здоров будь, казак. Вроде ничего день начали?

– Вроде ничего, дядя Трофимыч, – в тон ему отзываюсь я со штабеля.

– Вот и ладно. Вот и слава Богу. Дома-то кто у вас?

– Тетки еще спят, мама с дежурства не вернулась, а бабушка в сарае, – с готовностью отвечаю я. И точно знаю, что за этим последует: Трофимыч потихоньку шмыгнет к сараю, где бабушка уже готовит на керогазе завтрак.

Летом у нас стряпают в сарае, в доме места мало, да и керогаз воняет нещадно. Бабушка поворчит, пожурит Трофимыча, однако плеснет ему в стакан из припрятанной для деда бутылки, потому что дед мой тоже далеко не трезвенник и пьет ее, горькую, в большом количестве и с удовольствием.

Выйдет Трофимыч из сарая посвежевший, похрустывая куском огурца, круто посыпанного солью, мигнет мне заговорщицки, приложит палец к губам, молчи мол, и побежит по саду исполнять свои многочисленные хлопоты.

А я остаюсь один, греясь под ласковым утренним солнышком, и, сам того не замечая, потихоньку начинаю напевать недавно выученную и потому любимую песню:

Шел отряд по берегу,
Шел издалека,
Шел под красным знаменем командир полка.
Э-э-э-э, командир полка…

Напеваю я еле слышно, скорее про себя, чем вслух, но уже отчетливо вижу, как по песчаному берегу реки, под таким же утренним солнцем тянется цепочка уставших красноармейцев. Они только что вышли из боя. Гимнастерки их запылились и пропитались потом. Хочется остановиться и отдохнуть. Но нельзя. Нужно идти дальше. А впереди отряда рядом со знаменосцем идет перепоясанный ремнями командир с обвязанной головой. Вражеская пуля ранила его в этом бою. Кровь выступила на повязке, и сил совсем мало. Но где-то впереди бьется с врагами другой красноармейский отряд, и надо во что бы то ни стало прийти к нему на помощь. Все бойцы понимают это, никто не жалуется и не хнычет, а упрямо идут вперед, стараясь экономить силы для предстоящей схватки с врагом.

Мы сыны батрацкие,
Мы – за новый мир.
Щорс идет по знаменем —
Красный командир.
Э-э-э-э, красный командир.

И вот уже я иду вместе со Щорсом, гордо неся в руках красное знамя и твердо зная, что в следующем, да и во всех других боях, мы непременно победим…

Размечтавшись, я не замечаю, как во дворе появляется мама возвратившаяся с ночного дежурства, а из сарая выходит бабушка с полной миской свежих дымящихся пирожков с картошкой

– Лексей, – окликает она меня, – беги за дедушкой, шумни, что завтрак готов. Пусть поторопится.

Я спрыгиваю со штабелей. Первым делом подбегаю к маме и с разбега висну у нее на шее. Мама обнимает меня и целует: как и я, она очень соскучилась.

– Тихо ты, сорванец, – ворчит бабушка, – собьешь мать с ног. Вон, какой вымахал, а все на руки норовишь. Скинь его, Тоня, а то вымажет всю.

– Не вымажу, – кричу я, соскакивая, и, взбрыкивая ногами, бегу звать деда к завтраку.

– Тихонько, не расшибись, оголтелый, – слышу я за собой добрый голос бабушки.

Друзья

В доме у меня их двое: Толян и Волоха. Толян – сын скульптора сада, а Волоха – один из многочисленных детишек поливалыцицы и сторожа. Дружба у нас крепкая. С Толяном мы погодки, а Волоха моложе года на два. Однако это не мешает ему принимать участие во всех наших играх, а нередко, быть заводилой в них.

А еще он очень храбрый. Ни я, ни Толян не рискуем забираться выше третьей толстой ветки серебристого тополя, что растет за нашим домом. Толян, правда, клянется, что однажды чуть не добрался до пятой, но мы с Волохой не видели и потому не верим. А для Волохи долезть до шестой, посидеть на ней верхом и спуститься обратно – ничего не стоит.

Весь сад в нашем распоряжении. Зеленый театр с его огромной сценой, где так удобно гонять мяч, и длинными рядами зрительских лавок, в проходах между которыми отлично можно спрятаться, и пока тебя ищут в пятом, незаметно перебраться в конец зала – ряд в двадцатый; цветник с его фонтаном и каштанами, колючие плоды которых были постоянной добычей наших походов; газоны с густой травой и старыми развесистыми липами. Отсюда и название сада – нежное слово «Липки»

Сейчас лип стало много меньше: сохнут. Люди говорят, что деревья не переносят асфальта, в который заковали аллеи. Нет к корням доступа воздуха, и потому они умирают. Не знаю, так ли это на самом деле, однако факт есть факт. Лип в саду почти не осталось. Зато есть много других деревьев. Кленов, тополей, каштанов, много сирени и кустарника, появились экзотические растения с юга, а вот липа исчезает. Правда, несколько лет назад садоводы высадили вдоль одной чугунной ограды целый ряд молоденьких липок, но когда еще детишки превратятся в могучих красавцев, которыми так славны были Липки! И только летом, во время цветения этого дерева, сад наполняется густым и дурманящим ароматом липового цвета молодых саженцев.

Любимое место наших игр – газон у ворот Бабушкиного взвоза, где вдали от аллей, прямо на траве, свалены разные деревянные ненужности: рекламные щиты, ящики из-под рассады, остатки забора, сломанные поливальные тачки и просто бревна. Все это возвышалось за забором конторы и было нашим законным местом для игр. Только несведущему человеку со стороны это сооружение могло показаться кучей ненужного хлама. Для нас же каждый ящик и каждое бревнышко имели свое собственное место и особый смысл. И только взрослые со свойственным им рационализмом могли не замечать, что куча ящиков, отгороженная щитами из фанеры, это – капитанский мостик плывущего в штормовом море парусника, а бревна, вроде бы в беспорядке сваленные в кучу, на самом деле – надежная крепость с внутренними ходами сообщения и запасами боеприпасов и продовольствия на случай длительной осады.

Но где им, взрослым, вечно занятым своими скучны¬ми и, как им казалось, важными делами, понять и увидеть все это. А мы – Толян, Волоха и я – не очень стараемся объяснить им, гордые тем, что у нас в жизни появилась первая своя настоящая тайна.

Позавтракав, мы трое собираемся за забором конторы и после небольшого, но всегда бурного совещания, на котором решается план наших действий на сегодня, приступаем к своим неотложным делам.

Есть у всех нас троих еще один друг. Неопределенной породы и масти, неказистый на вид, но преданный нам всей своей собачьей душою пес, которого мы нарекли грозным именем Джульбарс. Непременный участник всех наших игр и походов, он каждое утро поджидает нас возле крепости, зная, что ему у каждого в кармане припасена от завтрака горбушка хлеба, вареная картошка или конфета. Джульбарс не брезгует ничем, будь то свежий огурец или простая корка, остаток яблока или пирожок с пасленом. Моментально проглатывая припасенный гостинец, он вертит хвостом, прыгает, визжит и норовит лизнуть в лицо своим горячим языком, что вовсе не трудно, потому что роста он изрядного.

Мы считаем себя полноправными хозяевами Липок, и зачастую это право приходится отстаивать кулаками от непрошенных гостей, которые то и дело вторгаются на нашу территорию и хозяйничают там без спроса. Если же своих сил у нас недостает, мы срочно посылаем кого-нибудь на Тот Двор – двор дома напротив ворот Бабушкиного взвоза. С Тем Двором у нас заключен вечный мир, по которому можно беспрепятственно пользоваться нашими местами в Липках, но за это и помогать нам «живой» силой в случае схваток с чужаками.

Нередко мы все вместе объединяемся в Том Дворе, и тогда начинается «большая игра».

Большая игра

А делается это так. Берется доска, не широкая и не длинная, примерно с метр. Кладется серединкой на кирпич или чурбак, чтобы один конец лежал на земле, а другой – в воздухе. И на нижний складываются кучкой двенадцать хорошо отструганных палочек. Вот и все приспособление. Потом мы считаемся, и одному из нас выпадает вадить, кто-нибудь ударяет ногой по верхнему концу доски. Все палочки разлетаются, и пока водящий собирает их, остальные участники «большой игры» должны спрятаться. Тут-то и начинается сама игра: доска снова уложена на камень, на доске – кучкой палочки, которые вновь готовы взлететь вверх.

Водящий должен найти всех и «застукать» о доску с палочками. Не успел добежать первым – удар ногой по доске, и палочки вновь в воздухе, и все, кого нашел водящий до этого, разбегаются. Вновь ищи. Горе водящему, неповоротливому и ленивому.

Тот Двор, большой, с массой сараюшек и закоулков. Уговор – дальше двора не прятаться, но и его хватает с избытком. Чуть зазевался, и откуда-нибудь непременно вынырнет спрятавшийся, а это значит, что палочки вновь в воздухе. Собирай и ищи всех снова. Участвуют, как правило, человек по десять – пятнадцать, на то она и «большая игра». Играли всерьез и подолгу. Попробуй, не отвадься. Потом говорить с тобой не захотят, даже самые близкие твои приятели.

Бывало, и дня не хватало, чтобы закончить игру, что ж, переносили на завтра и начинали с того места, где остановились вчера. Правила жесткие, но по нашим понятиям вполне справедливые. На то она и «большая игра». Бывали случаи, когда кто-нибудь из особо «хитреньких» пытался увильнуть, выйти из игры не отвадившись, в общем, жилил. С такими у нас разговор короткий. Жил у нас не любили, и если другие меры, уговоры и увещевания не помогали, прибегали к крайней мере: из жилы «сало» жали. Окружали его плотным кольцом и, сбившись в кучу, дружно давили, что было сил.

Надо сказать, что операция эта болезненна и, главное, унизительна. Потому прибегали к ней редко, и после провинившийся уже не принимался в «большую игру». Сиди себе в сторонке и слюни пускай от зависти, пока вновь не заслужишь у общества потерянного авторитета.

Есть в нашей компании Славка-Жирный. Жирным мы его зовем не столько за полноту, сколько за неповоротливость и слюнтяйство. Вадит он в «большой игре» частенько, а если и прячется, то найден, как правило, бывает сразу – толком прятаться не умеет и лишь канючит:

– Да, нечестно. Я не успел. Давайте переиграем.

В общем, жилит Жирный, и жилит больше всех. Такой уж у него характер. Но стоит начать давить из него «сало», вопит и воет еще до начала, чем больше и больше подстрекает на экзекуцию молоденьких сорванцов.

Однажды в «большой игре» трое суток не мог он отвадиться. Дошло до того, что в последний день, усевшись верхом на доску с палочками, чтоб никто не смог к ней подобраться, никуда не отходил и только кричал с места:

– Ага, вон ты, Юрка! Вижу, Рыжий, вижу: за сараями! Вылазь, гад, я тебя застукал. Слышишь, Рыжий?

А Юрка-Рыжий в это время совсем с другой стороны, не таясь, подошел к доске, да так ловко, что Славка его и не заметил, обратив все свое внимание на сараи, и со словами: «Искать надо, а не сидеть!» – сильно ударил ногой по доске, подбросив все палочки вверх. Из глаз Жирного хлынули слезы. Слезы обиды и злости.

– Не буду, – закричал он, – больше играть! И водиться не буду! Велосипеда не дам и отцу скажу! – и сбежал с воем.

Обычно взрослые в наши дела не вмешиваются, и решали мы все свои конфликты всегда сами, поэтому были немало удивлены, когда через несколько минут из Славкиной квартиры вышел мужчина в расстегнутом кителе, Славкин отец был военным и служил где-то в органах на Вольской, а за ним – сопливый и воющий Славка:

– Чего, ребята, сына обидели?

Мы все собрались в кучу. Необычно и боязно отстаивать свою правоту перед взрослым, тем более что тот – сторона заинтересованная. Однако вины за собою не чувствуем и кричим в ответ хором:

– Пусть отвадится!

– Жила ваш Жирный!

– Не отвадился, домой убег!

– В компанию не возьмем, раз так!

Отец его спрашивает:

– Чего ж ты не отвадишься?

А тот ревет, как белуга:

– Да, как же, отвадишься тут! Третий день важу, и все бестолку! Они нечестно, специально заваживают, что¬бы посмеяться!

А надо сказать, что нечестности никакой не было. Вся игра проходила точно по правилам, как обычно. Конечно, вадить не сахар, это каждый скажет, но чтоб к отцу бежать жаловаться – последнее дело.

– А что, ребята, – подмигнув всем нам, сказал Славкин отец, – может, я отважусь за сына? Как, примете?

Вся компания на какое-то мгновение замолчала. Потом кто-то один смущенно и недоверчиво прыснул в кулак, хихикнул другой и вот уже все вместе мы дружно покатываемся со смеху. Предложение кажется необычным и потому заманчивым.

– Примем!

– А ну как завадим?!

– Только по правилам. И чтоб не обижаться. Слово!?

– Славкин отец решительно кинул на лавку свой китель и, перекрывая наш галдеж, громко и неожиданно крикнул:

– А ну, разбивайте, кто смелый.

Юрка Рыжий подбежал к доске, что было сил ударил по свободному концу, и все двенадцать палочек пестро замелькали в воздухе и широко рассыпались по двору.

Вот это была игра! На такое чудо вышли поглазеть из своих квартир все взрослые этого двора. Подбадривали Славкиного отца, подшучивали над ним, потом увлеклись и болеть стали не хуже, чем на «Динамо».

Погоняли мы его крепко. Он, конечно, отвадился, в конце концов, но попотел за время игры основательно. А Жирного мы с тех пор в игру свою не берем. Все, баста!

Арбузы

Август – время первых арбузов. Город переполнен ими. На каждом углу, прямо на тротуарах свалены огромные кучи полосатых красавцев. Горожане, несмотря на августовское пекло, выстаивают в длиннющих очередях и отходят от прилавков довольные, неся в авоськах, сумках (http://www.proza.ru/2014/01/07/864) и просто в руках вкусную и сочную прохладу этого удивительного плода.