скачать книгу бесплатно
– Да хачик один перед новым годом хотел заказать раскрутку своего ресторана, а Виталя его послал, – ответил за меня Саша.
– Я не послал. Я в этом кабинете не посылаю никого и почти никогда. Я просто отказался этим заниматься.
– А тот накатал жалобу в суд – директор рекламного агентства из межнациональной ненависти отказался меня обслуживать!
– Как амеры прям!
– Ну, здесь не Америка, и пусть на этот раз это сработает на руку нам, – заметил Саня.
– Я бы не очень на это рассчитывал! – фыркнул Максим.
– Да я выиграю, – не очень уверенно отозвался я. – Он хрен что докажет, а мне и доказывать не надо.
– Однако ближе к тридцати ты перешел в новый формат и уже доказываешь что-то уже в суде, а не на кулаках! – заметил Макс, откидываясь на спинку кресла и с хитрым прищуром глядя на меня.
– Правильно, а то и не дотянешь до тридцати-то, – вставил Сашка.
– Да не, вряд ли. Скорее всего, однажды, лет через семьдесят, от игры нашего любимого «Зенита» я прямо на секторе словлю инфаркт. Я, между прочим, с лета ни разу не дрался. И, знаешь, не жалею! Я и тогда б не стал, если б на нас не прыгнули. Я вообще драться не очень люблю.
– Будто я люблю! – хмыкнул Макс. – Это суровая необходимость! И не важно, где ты дерешься – на словах в суде или на кулаках в переулке. Суть одна – не будь жертвой! Бей первым. Пострадавших никто не жалеет. Пострадавшие всегда сами во всем виноваты. Чем человек слабее, тем больше он виноват. Если он молодой, то он кругом виноват! Потому что с пещерных времен изменилось не так уж много. Инстинкты остались те же. Особенно инстинкт пинать слабого и оправдывать сильного, чтобы и тебе от него не прилетело.
Запищала напоминалка в телефоне раздолбая Гарика. Раздолбайство не мешало ему со всей ответственностью подходить к обеденному перерыву. Женевьева и Таня ушли в закусочную следом за ним.
– Как днюху отмечать планируешь? – поинтересовался Макс.
– Соберемся у меня или где-нибудь. А потом уеду. Не знаю пока, куда. В Прагу, скорее всего. Той зимой еще хотел, думал Ксюшу прихватить. Но тогда сорвалось, а теперь… теперь она вряд ли захочет поехать.
– Виталь, я давно тебе хотел сказать – завязывай ты думать об этой Ксюше. Ты так скоро крышей поедешь. Ну не будет уже ничего! Сколько лет вы уже знакомы? Ещё до того, как начался этот невразумительный роман? Пять? Шесть? («Пять», – буркнул я). Если сразу не склеилось, то дальше уже бесполезно откачивать эти дохлые отношения! Чем дальше, тем меньше ты помнишь. А поскольку память первым делом отсеивает негатив, то, пережевывая эти светлые фильтрованные воспоминания, ты всё больше жалеешь о том, что было. Оправдываешь её, потому что хочешь вернуть прошлое. Но ты не вернешь.
– Может быть. Но я ничего не теряю.
– Ты теряешь время. Может быть, свое лучшее время. Забей болт и живи дальше! Из-за неё ты нормальных баб не видишь.
– Я вижу. А ты видел, к чему это привело.
– Сань, подключайся! У тебя на глазах человек хренью страдает, а ты уткнулся в свой комп.
Саша выглянул из-за монитора.
– Если тебя с нею связывает хоть что-то ещё, кроме секса и футбола, можешь смело на ней жениться!
– Что скажешь, Латыш?
****
Напряжение в сети скакало, и время от времени тусклый свет становился ещё тусклее, отчего в углы ложились серые тени. Я ещё не пробыл дома и часа, а мне уже хотелось уйти отсюда куда подальше.
Книжка не лезла в голову. Я то бесконечно читал одну и ту же строчку, то пробегал взглядом целые абзацы, не попуская их через мозг, теряя нить повествования. Я закрыл книгу и покосился на гору грязной посуды в мойке. Потом, стряхнув в мусорное ведро подгоревшее рагу, добавил к ней еще пару тарелок, заварил кофе и подошел к окну.
Дом напротив, увешанный громадными сосулями (неологизм от губернаторши. Оно и верно – уменьшительный суффикс тут ни к чему), будто осел в землю под тяжестью снега на крыше. За ним снеговыми горами сгрудились облака. Дымила невидимая мне труба теплоцентрали и густой розовый дым резал пополам морозную черноту. Я отхлебнул кофе и удивился тому, как быстро он остыл.
В этот момент свет погас. Глухая темнота вспыхнула за стеклами домов на той стороне улицы, и несколько секунд передо мной стоял, дыша холодом в лицо, мрачный призрак блокадного города, который неохотно исчез, когда лампочки вспыхнули снова.
Если мне и прежде было неуютно, то теперь все во мне умоляло «пойдем отсюда!». Конечно, мороз минус двадцать два, но ведь можно просто покататься на машине. Свет снова моргал, с лестницы тянуло дымом какой-то ядреной «Примы». Тьфу, черт, не могу больше! Если можно уехать, зачем заставлять себя терпеть? Я натянул джинсы и свитер, накинул дубленку, взял ключи… Кот появился в дверях, непонимающе и недовольно глянул на меня и уплелся назад в комнату.
На первом этаже парадного я увидел то, чего давненько уже не видел – заросшую густым инеем входную дверь. Сел в машину, немного прогрел мотор, выехал на улицу и остановился. Никуда не хотелось. Но все окна снова разом погасли, и подгоняемый их темными взглядами, я нажал на газ.
Глава 11
Девушка пела, прикрывая глаза, меняясь с каждым выдыхаемым ею звуком. У неё был чуть надтреснутый приятный голос, французские слова песни птицами срывались с её тёмных губ. Она закидывала голову назад, выгибалась, её длинные руки извивались и ломались, и я не представлял, как ещё можно двигаться, исполняя эту песню.
Она, стоящая у микрофонной стойки, на притулившейся в углу зала маленькой сцене, заполняла собою всё – умолкли разговоры, затаились официанты, стих стук вилок о тарелки. Есть сейчас было настоящим кощунством, слов всё равно никто не стал бы слушать. Это были её минуты.
Ресторан полон, за столиками теснятся компании, и только за моим у самой сцены свободно. Я давно закончил ужинать, сижу, откинувшись на спинку кресла, вытянув под столом ноги и насыщая окружающее пространство табачным дымом, не отрываясь смотрю на неё. Впрочем, нет – иногда закрываю глаза, и тогда всем моим сознанием целиком владеет её голос.
Её изящное тело обтягивало короткое чёрное блестящее платье, лицо обрамляли длинные гладкие волосы с чёлкой до бровей. Песня закончилась, волшебство оборвалось, и в этот же момент воображение заработало в привычной для себя манере. Я попытался вытряхнуть из головы плоды его бурной деятельности, но в этот момент девушка попрощалась со слушателями и скрылась за баром.
– Вы прекрасно поёте. Я слушал вас весь вечер.
– Спасибо, – рассеянно отозвалась она.
– Вы позволите угостить вас кофе или коктейлем?
Она резко вскинула голову, бросив на меня пронизывающий взгляд. Конечно, ей это предлагают каждый вечер, и её это уже наверняка достало. Но вспыхнувший было в её глазах гнев тут же исчез. Не на что злиться. Просто кофе. Или просто коктейль. Ничего лишнего.
Мимо прошли двое хорошо поддатых мужчин, плотоядно покосились на неё. Она отвернулась и тихо покачала головой:
– Не здесь.
Мы вышли на ярко освещённое крыльцо ресторана, за пределами которого царила чёрная, непрозрачная зимняя ночь, пронзённая белыми иглами заиндевевших ветвей. Я оставил певицу, кутающуюся в пальто, на пятачке у входа и направился к стоянке. Последний виски я запил двумя чашками «американо» и теперь вполне мог сесть за руль. Мой «опель» оказался зажат между «лексусом» и «инфинити», и я, отчётливо чувствуя спиной её взгляд, сел в машину, подкатил к крыльцу, вышел и открыл ей дверцу. Она улыбнулась и, шутливо жеманясь, грациозно опустилась на переднее сидение.
Я притормозил у полуподвального бара на той же улице.
– Здесь?
– Если ты не против, давай где-нибудь на Петроградке остановимся? Упс, – она смущённо сжала губы, – я успела перескочить на «ты».
– Тем лучше!
По заснеженному Троицкому мосту мы добрались до Петроградской стороны.
– Шумно здесь. Или сойдёт?
Она кивнула. По углам заведения расселись две или три компании, но у стойки, освещенной узкими, как перевернутые бокалы, зелёными лампами, было пусто. Я взял из её рук пальто. Под ним оказался длинный вязаный кардиган, почти полностью скрывавший её блестящее платье. Она торопливо сняла и его тоже, но потом, поежившись и нерешительно оглядевшись, надела снова.
Мы заказали выпивку, после чего на несколько секунд повисло неизбежное молчание, которое первой нарушила она.
– Витя… э-ээ Виталик…
– Друзья зовут меня Латыш.
– Латышу надлежит быть высоким блондином! – улыбнувшись, заметила она. Впрочем, без укора в том, что я не высокий и не блондин.
– Это от фамилии.
– Ты всегда так вечера проводишь?
– Нет. Но и не слишком редко. А что? – надеюсь, она сейчас не начнёт строить выводы вслух.
– Да так… Ты так уверенно выбрал, куда ехать. А как называется это место?
– «Чёртово болото». Люблю его именно за название. По крайней мере, честно.
Бармен поставил перед нею «дайкири», передо мной – «манхэттен». Беседа затухла, не успев разгореться.
– Сейчас всё будет! – ответила на мои мысли Марго (мы все же сообразили познакомиться, перед тем как выпить). – Главное говорить о чём-то, а отвечать можно и невпопад. Ты под этой лампой зелёный, как Шрек.
– Зато не выгляжу занудой. Почему ты со мной поехала?
– Снегу много. Что ты делал до этого?
– Разводился, лечил головную боль, думал об одной девушке. Ты понимаешь, о чём поёшь?
– С пятого на десятое. Я плохо знаю французский. От кого ты скрываешься?
– От зимы и от людей, которые мне не звонят. А ты? От прошлого?
– А также от настоящего.
– Разве сейчас не настоящее?
– Нет. Оно там, за дверью, поджидает нас. А мы сидим в болоте, как партизаны.
Мы пересидели две из трёх весёлых компаний, много чего переговорили и выпили и, когда вышли из бара, часы успели досчитать до половины третьего пополуночи.
Я довез её до угла Малого проспекта, откуда виднелась фабричная кирпичная труба. Настойчиво отказавшись от моих предложений подвезти её ближе к дому, она пропала в снежном тумане улицы.
Глава 12
«Если бы сейчас было лето, я сказал бы, что вот-вот пойдет дождь», – подумал я, не отрывая глаз от монитора. Электрический свет действительно стал желтее, а со стороны ему не было никакой помощи – за огромным окном низко над городом клубилась мокрая предгрозовая темнота.
День прошёл, только его и видели. Один из тех, что нипочем не вспомнишь, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь. Память не заморачивается и их хранением, словно на них стоит пометка «после прожития сжечь».
Сегодняшний спас Макс. Он вломился в нашу офисную нору так, что дверь жалобно крякнула петлями, которых едва не лишилась, а остановить его смогло только самое удобное клиентское кресло, сгодившееся в качестве отбойника. Причём в руке у него уже дымился огромный картонный стакан чая с нашей кухни на этаже – Макс пришел потрендеть и деликатно давал понять, что в ближайший час его выставить не удастся.
– Опять работу прогуливаешь?
Макс покачал головой и продемонстрировал руку в лангетке.
– Сачкую на законных основаниях. Хоть наш начальник участка и орет, что меня уволит, каждый раз, когда я что-то себе ломаю или разбиваю.
Приглушенное фырканье, как при стереоэффекте, раздалось со всех сторон – даже раздолбай Гарик нырнул за свой ноутбук, и ирокез на его макушке трясся.
Макс удивленно огляделся.
– Чего они?
– Помнишь, после Махачкалы у меня рука была сломана, костяшки на обоих кулаках в хлам и глаз подбит? А у нас тогда клиентом была сеть медицинских клиник, там баба была руководитель. Такая вежливая и строгая, как английская королева. И еще с нею таскался какой-то их начальник – такой суровый въедливый мужик. И вот прикинь: я все встречи перебросил на Саню, сам сижу, держу под глазом компресс, и тут эти двое внезапно подваливают. Женька их в холле увидела входящими в лифт, обогнала по лестнице, но мне деваться уже некуда – они идут по коридору! Так пока они с Саней беседовали, я в этом шкафу сидел.
– Тебе повезло, что тогда было лето! – давясь смехом, вставила Женевьева.
– Ага. Хотя на женщине этой и была какая-то курточка, и больше всего я боялся, что она решит повесить её в шкаф!!!
Макс согнулся пополам и захохотал.
– Ну, как твой суд? Выиграл?
– Выиграл. Уйму крови у меня выпили. Хорошо, адвокат толковый оказался, хоть и взял нехило за одно-то заседание.
– Только Виталик так может, – улыбнулась Таня. – Вместо того, чтоб принять заказ и заработать, поднять бучу, судиться, раскошелиться сам и этим гордиться.
Максим усмехнулся.
– Вот такой вот у меня коллектив, – я развел руками. – Никакой субординации!
– Если бы в «Фишке» была субординация, – не поднимая глаз от бумаг, заметил Саша, – то сегодня ты бы тут застал только приставов, озверевших клиентов и веревку, спускающуюся в окно до тротуара.
– Виталик Алексеевич, вас к телефону! – крикнула мне Женевьева и, озарив лицо корпоративной ухмылочкой, через два стола и проход швырнула в меня трубкой.
– Уволить бы вас всех, – вздохнул я, ловя её.
Поговорил, открыл ежедневник, сделал запись. Написал на кислотно-зеленом стикере «19 янв. заглянуть в ежедневник!» и приклеил его на комп.
– Саша, напомни мне, чтоб я завтра подготовился к встрече послезавтра.
– Он всегда так делает? – спросил Макс Сашу.
– Всегда. И слава богу. А то будем разбрасываться клиентами, и не будет ни шиша, – Саня хрюкнул, – как у Латыша!
Макс снова заржал, поскольку слышал Сашину любимую хохму впервые, хотя повторял он её в среднем раз в неделю.
Глава 13
– Меня теперь так часто называют циником, что я сам, в некотором роде, признал за собой такую черту. Чтобы от тебя отвязались всегда лучше прикинуться законченным циником. Но по мне – уж лучше цинизм, чем лицемерие, которое сейчас стало настоящим стилем жизни.
– Лицемерием мир страдал со времен своего сотворения. Для тебя это открытие? Разве в нём появилось что-то особенное?
– Единообразие мыслей: прекрасное – прекрасно, ужасное – ужасно. Фальшивое участие, прикрывающее любопытство… фальшивый патриотизм, который маскирует озлобленность, фальшивая толерантность, прячущая трусость, фальшивые стремления, потому что стыдно за настоящие… Помнишь, в детстве делали игрушки из папье-маше – кусочки газет в несколько слоёв на клею, а внутри она пустая.
