banner banner banner
Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви
Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви

скачать книгу бесплатно

Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви
Ю_ШУТОВА

Своеобразная семейная сага, написанная "назад во времени". Сначала история современной девушки, потом ее матери и теток, затем бабки и прабабки. И дальше вглубь времен. Все судьбы единой нитья связывает старая расколотая надвое икона. И еще детская считалочка. Все только начинается: Лиза прячется от своей несчастной любви в белорусском санатории и встречает там незнакомую родственницу.

Ю_ШУТОВА

Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви

Все реки текут к морю. Широкими потоками и узенькими, перепрыгнуть можно, ручейками. Таща на спинах груженые баржи, баркасы или надувные лодченки, кому как придется. С ревом свергаясь со скал, проваливаясь в карстовые трещины, тихо просачиваясь сквозь болотца. Выныривая из-под земли и снова прячась в нее. Сливаясь вместе, чтобы чуть позже разбежаться в разные стороны. Забывая свои истоки. И каждая река так или иначе добирается до своего моря. Даже если мы этого не видим.

Все реки текут к морю.

Всегда.

Девочка стоит на краю длинной насыпи, врезавшейся в реку. Насыпь ничем не продолжается, когда-то очень-очень давно здесь был мост, но его нет, разрушили в войну, только серые каменные опоры, быки, словно бредут через воду к тому берегу. И вода закручивается вокруг них, она коричневая, почти рыжая, такого же цвета как конь Орлик, что возит на телеге ящики с продуктами в их магазин. И как конь, река задирает голову и машет гривой, и с этой гривы летят пенные гроздья. Вдоль реки дует ветер, и трава на склонах насыпи колышется и шуршит. Девочка слышит, как ее зовут по имени, тихонько-тихонько. Кто ее зовет? Ветер? Трава? Река?

Нет, это мама зовет. Она осталась там, сзади, где на склоне насыпи есть маленький песочный пляж и затон, и где можно купаться, там совсем нет течения. Девочка разворачивается и вприпрыжку бежит назад, к маме, своему плавательному кругу, такому новому и красивому, синему с красными рыбками, к своему ведерку, лопатке и формочкам. Она уже не помнит про реку, она занята более важными мыслями: «Как сделать так, чтобы вода, налитая в яму, не просачивалась в землю, сколько «блинчиков» можно сделать, если найти правильный камень, почему не тонут водомерки».

Но когда вечером девочка ляжет спать и закроет глаза, она снова увидит реку, и та превратится в табун рыжих лошадей, бегущих где-то у нее под ногами. И тогда девочка медленно раскинет руки и полетит сквозь ветер через реку, прямо на тот берег, где нет ничего кроме зеленой травы, зовущей ее по имени.

Лиза

Музейные мышки

Однажды теплым солнечным днем в одном провинциальном русском городе… Нет, все это уже было. Сначала солнечный день, потом перистые облака, которые, если бы, конечно, снизошли до мелких человеческих дел, могли бы увидеть, как по аллее сквера… Или вот еще того лучше: легкий ветерок, игравший листьями готовой расцвести сирени, вдруг отвлекся и полетел вслед за… Бросим все эти экивоки и начнем четко, без лишних красивостей. Хотя и перистые облака, и ветерок действительно присутствовали.

Итак, теплым солнечным днем 28 мая 201… года по аллее расположенного прямо за железнодорожным вокзалом сквера шли пятеро девушек(?). Нет, всех пятерых назвать девушками никак нельзя. Если для двоих из этой компании закат девической юности догорел не так давно, и привстав на цыпочки, можно даже разглядеть последние розовые сполохи этого самого заката, то еще парочка из этой компании на девушек совсем не смахивала. Пожалуй, их стоит считать дамами. Пятую особу тоже можно отнести к дамам, но тогда уж к дамам постбальзаковского возраста, чей стаж девической юности перешел уже в пенсионный.

Ну и как нам объединить их в единое целое? Пятеро женщин? Суховато. Что-то среднее между советской очередью за дефицитом и женской консультацией. Пятеро особ женского полу? Вы меня простите, но это уже какой-то протокол в полицейском участке года этак 1913-го, пожалуй. Подрастеряла русская словесность многое на своем тернистом пути, теперь вот даже не знаешь, как и вывести своих героинь в люди. Ну да ладно. В общем, они шли.

Шли весело, воодушевленно, нагруженные букетами пестрых тюльпанов, большой коробкой с тортом, чем-то еще скрытым в матерчатых сумках, но наверняка вкусно-домашним. Впереди всех шествовала та самая постбальзаковская дама, высокая полнотелая, обтянутая сиреневым плюшем спортивного костюма, на спине толстовки пайетками вышита фраза "EASY GIRL". Наталья Николаевна – старший («самый старший!» – как она говорила гордо) научный сотрудник отдела древнерусской живописи местного музея. Через ее пышное плечо были перекинуты связанные шнурками некогда белые, а теперь вытертые, потерявшие былой лоск, фигурные коньки.

Собственно, не с Натальи надо было начинать, ну шла она впереди, ну и что. Только начали, а действие уже какими-то кругами поехало. Вон она, сзади всех шлепает, как-то прихрамывает, или нет, не прихрамывает, а просто подтаскивает левую ногу – лопнул ремешок босоножки, и та, превратившись в шлепанец, все время норовит теперь свалиться с ноги и тормозит Лизу. Лиза – главная наша героиня. Елизавета Юрьевна Вихрова, 26 лет, образование высшее, исторический факультет местного университета. Как легко появлялись в девяностые университеты. Вот были в городе пединститут и политех. Думаете, этого достаточно? Не-а. А вот если еще и медучилище было, тогда успех. Медучилище быстро в мединститут трансформируем, сливаем все три вуза и ура! – университет готов. Вот его Лиза и окончила. Младший научный сотрудник. Понятно, чего. Выше уже сказано. Внешность обыкновенная. Таких девушек принято описывать с "не". Например, так: была она НЕ высока, но как-то по-особому стройна и легка .., или вот так: НЕльзя назвать ее красивой, но в ней все счастие мое… Это все НЕ о Лизе. А о Лизе скажем так: НЕ затейливого вида девушка, НЕ накрашена, НЕ слишком модно одета, в общем, НЕ блещет и ничем таким особым НЕ отличается. НЕ выделяется в толпе, таких тринадцать на дюжину. И далее: НЕ глупа, достаточно образована, но НЕ любит выскакивать как чертик из коробочки с бойкими сентенциями.

– Лиза, ну что там у тебя, чего отстаешь-то? – это Женя, вторая девушка в этой компании, она оглядывается, пытаясь поторопить подругу, но, видя, что у той обувная авария, останавливается:

– Ну как всегда у тебя, не понос, так золотуха. Ну давай сюда, – она забирает у Лизы сумку, где брякают о большой термос с чаем две бутылки кинзмараули, ставит ее на скамейку и роется в кармане своих джинсов.

– На вот, – Женя вытаскивает из кармана веревочку, – свяжи оба конца ремешка.

– Как?

– Да просто. Поставь ногу на скамейку.

Женя ловко связывает своей веревочкой разорванный ремешок босоножки.

– Вот, не Версачи, конечно, но дойдешь.

– Спасибо, Женечка, у тебя всегда под руками какой-нибудь ремкомплект найдется.

– А ты как думаешь. Веревочка – первое дело. Я вот, помню, колготками глушитель у машины подвязала, неделю еще так ездила.

Женя высокая и стройная, но Лизе кажется, не красивая, такая «девочка-мальчик». И фигура, и ухватки мальчишеские, да и увлечения, пожалуй. Гонять на машине или гулять свою собаку. Собака у нее – огромный черный ньюф, девочка, зовут Шерри. Такая же толковая, как и хозяйка, даже умеет в звонок квартирный звонить. Но вот ключами пользоваться пока не научилась. Зато Женя все умеет. Даже с дрелью управляется, что по мнению Лизы, является вообще неким запредельным уже умением.

Как-то карниз со шторой в отделе рухнул. И Лизу послали к завхозу, Еленьмитревне. Еленьмитревна – крепкосбитая, даже на вид, надежная, как свая, тетка. И так же крепко держит вверенное ей хозяйство. Только сама решает менять ли сдохший у смотрительниц полотер на новый или еще раз чинить, давать ли взамен рассыпавшегося от ветхости стула такой же раритет или выдать из только что закупленной новой партии. И каждый квартал устраивает перепись всего вверенного ей добра, «а то мала ль кто-нить чево-нить». Несмотря на то, что проторчала она в музее, можно сказать, на передовом крае культуры, с лихом тридцать лет, ухитрялась сохранять свой нижнеломовский говорок. Среди музейных дам имела она прозвище Кулак. Через десять минут Лиза вернулась в отдел с ответом: «А не нада таки шторы тяжаленны весить… Все в отпуску… Я тее? сама на стенку лезти буду?.. Через неделю Михалыч с дачи воротице, павесит».

Перспектива ждать неделю никого не устроила, и Женька домой за дрелью метнулась и, раз(!) все сама сделала. Быстро и ловко. Куда там Михалычу, дачнику-пенсионеру, тот бы полдня копался. Может, как раз поэтому и живет Женя одна, ну в смысле, вдвоем со своей Шерри, в крохотной однушке. То ли ей никто не нужен, то она никому не нужна. На такие темы Лиза с подругой старается не говорить. О чем тут говорить, вся личная жизнь у самой-то в отделе проходит, даже собаки, и той нет.

***

Вернемся к остальным. Хотя они не будут присутствовать на этих страницах слишком долго, все-таки надо сделать дамам одолжение и представить их, покрутить перед нашим мысленным взором так и эдак, чтобы было понятно, среди кого Лизе приходится проводить свое время. Тем более, что идти им еще где-то с полчаса, времени нам хватит.

Вот ее начальница. Это она несет в одной руке букет тюльпанов, а в другой – большой торт, гордо демонстрирующий свои кремовые прелести сквозь прозрачную крышку.

Анна Леопольдовна всегда устраивает корпоратив отдела в конце мая – как она говорит, перед началом горячего сезона – а на самом деле совмещая ставший в последние годы обязательным офисный праздник с собственным днем рожденья, что приходился как раз на одно из последних чисел месяца. Женщина она одинокая, приглашать на день рожденья ей особо некого, а тут все свои, девочки из отдела, знакомые уже не первый год.

Хозяином дома Анны Леопольдовны и ее домашним тираном стал кот, пятилетний сибирский красавец, крупный, кругломордый, серый с палево-персиковым подшерстком. Лапы широкие, мужицкие, хвост султаном, глаза желтые, наглые, хозяйские или, как говорит сама Анна Леопольдовна, бестрепетные. Такой кот был вполне достоин имени Лорд или, хотя бы Милорд, но носил самое простецкое кошачье имя Васенька.

Был Васенька не то, чтобы избалован, нет. Свой нрав он начал проявлять сразу, еще когда примерно месячным тощим котенком был обнаружен Анной Леопольдовной на лестнице перед дверью собственной квартиры. Откуда только берутся котята на лестницах в подъездах, закрытых на замки, а то и с консьержкой внизу? Мамаши-кошки что ли пристраивают своих подросших деток в добрые руки, выводят, так сказать, в люди?

Анна Леопольдовна взяла мяукающего почти на ультразвуке малыша в ладони и пошла обходить квартиры. Понятно же, что котенок сбежал у кого-то, а иначе откуда бы ему взяться в закрытом подъезде в декабре. Дом ее был старым, послевоенным, трехэтажным, квартир в подъезде всего девять. Она честно обошла всех, но соседи, все как один, отказались признавать котика своим. Пока Анна Леопольдовна ходила вверх-вниз по лестнице, пушистик пригрелся у нее на руках, заурчал и, приобняв крохотной лапкой ее за грудь, заснул. "Ладно, сегодня пятница, пусть останется у меня на выходные, а в понедельник пристрою кому-нибудь в музее, смотрительницы может возьмут или уборщицы," – и, бросив на пол в прихожей старую кресельную накидку, устроила сироту рядом со "скорбной" скамеечкой, присев на которую, обычно разувалась. Но не тут-то было, проснувшийся котенок немедленно отправился осматривать квартиру и, пройдя по периметру прихожей – кухни – комнаты, устроился в кресле у телевизора. Сколько не сгоняла его оттуда Анна Леопольдовна, котенок немедленно возвращался обратно.

Когда поздним вечером Анна Леопольдовна устроилась в своем кресле смотреть "Аббатство Даунтон" по Культуре, сброшенный в очередной раз на пол котик впрыгнул ей на колени, потоптавшись, улегся и свернулся клубком. Так она и смотрела фильм, поглаживая мягкую серую шерстку, пальцами чувствую под ней тоненькие хрупкие косточки: "Эх ты, Васенька."

В понедельник вопрос, как пристроить котенка, даже не поднимался.

Как-то не заметно для хозяйки кот вырос. Большую часть дня он проводил на окне, активно наблюдая со второго этажа за весенней жизнью двора. Он непрерывно мел хвостом, вскакивал и ходил взад-вперед по подоконнику, как лев в клетке. И тогда на пол летело все, что Анна Леопольдовна имела неосторожность там пристроить: программа и очки, текущая книга и кофейная чашка, забытая утром. Иной раз Васенька издавал звуки. Вообще он был на редкость молчалив, возможно потому, что не приходилось ему ни просить хозяйку, ни приказывать ей – еда, вода и прочие необходимые для кошачьей жизни атрибуты подавались всегда вовремя и как надо. А сейчас на особо волнительные сцены дворовой жизни кот реагировал эдаким утробным подвыванием, начинавшимся где-то в животе, тянущимся на одной ноте и вдруг взлетающим в верхний регистр диким индейским воплем.

Да, реальность за окном возбуждала. И Васенька решил вмешаться.

Тихим мартовским вечером Анна Леопольдовна спешила домой. Она поднялась на свой второй этаж, не выпуская из рук сумку и пакет с продуктами, нашарила в кармане пальто ключ и открыла дверь. В ту же секунду под ноги ей кинулось что-то бесформенное-серое и, превратившись в ее любимого кота, помчалось вниз по ступенькам.

– Васенька! – ошалевшая Анна Леопольдовна, швырнула через порог сумку и пакет. Она даже не вспомнила, что там в пакете лежали четыре стеклянные баночки с йогуртом, и помчалась вслед за котом.

"Куда он из подъезда денется-то, дверь на замке," – думала она, остывая и постепенно сбавляя прыть. Но на беду сегодня была открыта подвальная дверь под лестницей. Расписание открытия и закрытия этой самой двери было тайным знанием коммунальщиков и до сведения жильцов подъезда не доводилось никогда. Смысл периодического открывания маленькой дверцы тоже оставался ведом лишь служителям коммунального культа. Сквозь этот сакральный портал и проскочил Васенька.

Анна Леопольдовна на автопилоте влетела туда же, но тут же резко затормозила. Найти хоть какое-то подобие выключателя ей не удалось, темнота в подвале казалась непроглядной. Вернувшись в квартиру, Анна Леопольдовна решительно перешагнула валявшиеся на полу сумку и пакет, под которыми потихонечку расплывалось белое йогуртовое пятно, взяла фонарик и, надев на всякий случай резиновые сапоги, вернулась в подвал спасать. Она сделала массу неожиданных открытий о жизни в подвальных углах и закоулках, многое узнала о системе подключения дома к теплу и водопроводу, но кота так и не нашла. Он уже давно выскользнул на улицу через отдушину. Прогулка по двору, обход ближайших помоек и гаражей тоже не принесли результатов. Ей оставалось только ждать…

Весь вечер с периодичностью в полчаса Анна Леопольдовна открывала входную дверь, выходила на улицу, постояв у подъезда и покискискав, возвращалась в квартиру. Сначала она переживала: мало ли что может случиться с бедным котиком. Потом начала злиться: это ведь надо же, какое глупое животное, на волю его, видите ли, потянуло. А под конец обиделась: подлая скотина, променял меня и домашний уют на сомнительные помоечные радости. И обидевшись, уселась смотреть какой-то очередной сериал. Но смотрела, надо сказать, не внимательно, и когда за входной дверью раздался утробный кошачий вой, мгновенно подхватилась и понеслась открывать. По коридору неслась разгневанная фурия, брошенная Медея, предвкушавшая сладость мести. В прихожую примчалась, победно трубя в рог, Валькирия, прекрасно осознающая, что таких как она не бросают. А дверь открыла донельзя счастливая мамочка: вернулся сыночек любимый.

– Васенька! – взять на руки, прижаться щекой к влажной, пахнущей последним снегом и первой землей шерсти.

Счастье.

Но за всякое счастье надо платить. И Анна Леопольдовна заплатила нервами и своим поражением в борьбе Васеньки за личную свободу. Еще раза три или четыре пыталась она стать плотиной на Васенькином неуемном стремлении к воле, но в итоге сдалась, и между ними был заключен договор. Договор скрепили ошейником с круглой медалькой, на которой был выгравирован телефон Анны Леопольдовны. Теперь, уходя утром на работу, она выпускала кота на улицу, а когда вечером возвращалась домой, Васенька обычно ждал ее у подъезда. Кстати, опозданий он не терпел.

Сторонница здорового образа жизни, Лизина начальница никогда не соглашалась на тривиальные посиделки в ресторане, а стремилась в этот день устроить своим девочкам какое-то интересное и полезное мероприятие. Например, в прошлом году они играли в пейнтбол. Правда, Лизу не очень вдохновила беготня и прятки в лесу. Подстрелить она никого не успела, потому что первой подстрелили ее, и дальше она уже готовила стол для продолжавших охоту друг на друга и визжащих от возбуждения музейных мышек. Но все остальные были очень довольны.

Теперь же Анна Леопольдовна решила поставить весь свой отдел на коньки – они пойдут в недавно открывшийся в городе Ледовый дворец.

Эту мысль подсказала ей Верунчик. Та всегда была в курсе всех городских новостей, приносила их на хвосте в отдел, и бодро стрекотала целый день, создавая легкий звуковой фон, на который, как на белый шум, никто уже не обращал внимания. Достаточно было иной раз подать ответную реплику или просто поугукать, и речь Верунчика катилась дальше, как ручеек по камушкам. Анна Леопольдовна пересекалась с Веркой Новиковой всю жизнь, та с завидной и абсолютно непредсказуемой периодичностью выскакивала перед ней. Жили в соседних дворах, но не дружили, Верка гоняла с пацанами на велике, тихая Аня воспитывала своих кукол под большой деревянной горкой. Когда Анна уже училась в Ленинграде на третьем курсе истфака, на общежитской кухне она вдруг нос к носу столкнулась с Веркой, первокурсницей. А на пятом, Анна тогда была в комитете комсомола факультета, ей пришлось принимать участие в разбирательстве личного дела Верунчика. Та едва не вылетела из института. А все ее длинный язык и, как всю жизнь считала, Анна Леопольдовна, короткий ум.

С ними училось тогда много колумбийцев. Колумбийцы были ребята дружные и веселые, постоянно собирались в общаге большими компаниями, и – песни-пляски до утра. Ясно дело, кое-кому и спать мешали. И Верунчик заявилась однажды на этот вечный праздник жизни и в порыве борьбы за справедливость и спокойный сон бухнула, что ночь уж на дворе и пора заканчивать этот ихний КОЛУМБАРИЙ. И кто-то из них оказался настолько знающим русский язык, что понял смысл, и изобиделся. И нажаловались колумбийцы на Верку, и получила она по полной программе за нарушение принципов интернационализма и оскорбление, наоборот, национального достоинства и чувств наших иностранных товарищей. Но все-таки не вылетела, потому что, хоть осуждали вслух строго, но в душе было смешно. И кстати, словечко то, «колумбарий», надежно закрепилось в общежитской среде, но произносилось теперь лишь среди своих.

А непотопляемый и неунывающий Верунчик рулил по жизни дальше. На пятом курсе она вышла замуж за какого-то араба, сирийца, кажется, и уехала с ним. Нет, вовсе не в жаркие страны. Молодожены рванули в Финляндию, Верка вдруг вспомнила, что она финка по бабушке, и даже знает пару детских песенок на родном языке. А с мужем-иностранцем все выходы из Союза открыты. Прожили они там не мало лет, но, видимо, муж ее так и не адаптировался к холодам, и покорный зову крови и пустыни, однажды засобирался на родину. И Верунчик тоже решила ехать на родину. На свою. Наскоро разведясь, побросав немудрящие шмотки, к которым всегда была равнодушна, в пару чемоданов, она приехала в их тихий город, в свою старую квартиру к своей старой матери. И однажды опять выскочила перед носом Анны Леопольдовны прямо на пороге отдела древнерусской живописи.

Кататься на коньках Верунчик не умела, но она всегда с готовностью хваталась за любое, казавшееся ей увлекательным, дело, даже если не петрила в нем ни уха, ни рыла. Так что, можно сказать, сегодняшняя идея отправиться в Ледовый, это была ее, Веркина идея.

Первая тайна

Все, добрались, получили прокатные коньки, сгрузили все сумки с вкусняшками в камеру хранения («Часок покатаемся и поляну накроем, я, девочки, местную кафешку забронировала», – воодушевила всех Анна Леопольдовна) и покатили. То есть по-настоящему покатила Наталья. Высказав все подходящие к случаю сентенции: «Старый конь борозды не испортит», «Талант не пропьешь», а заодно и «Красоту, ее не спрячешь», она плавно поехала по кругу, широко разведя руки. Все быстрее и быстрее, словно сначала приноравливаясь ко льду, а надежен ли, а не коварен ли, и вот поверила и полетела, и вдруг закружилась на месте здоровенной сиреневой юлой, поехала спиной вперед и раз(!) прыгнула. Может быть кто-то сказал бы, что похожа она больше всего на циркового тюленя, но Лизе казалось, что это очень красиво. Сама она обувала белые высокие ботинки с длинными-предлинными шнурками, путалась в них, и, если бы не Женя, проколупалась бы с ними половину отпущенного им времени. Когда Лизе удалось, перебирая руками по бортику, дойти до калитки, туда как раз подъехала Наталья. Она улыбалась, раскрасневшись и помолодев лет, бог его знает, на сколько лет, все равно это запредельная старость:

– Ну что, Лизавета, поехали?

– Да я не умею, Наталья Николаевна.

– Да ты не бойся, девонька, на льду все падают. И ты упадешь. Так что и бояться нечего. Упадешь и поднимешься. В детстве что ли не каталась?

– Не каталась.

Куда ей. Мама не разрешала. Ленуся, тетя Лизочкина, взяла ее один раз на каток зимой, Лизе тогда лет десять уже было. А потом у нее воспаление легких случилось. Как мама тогда ругалась! На Ленусю, конечно, не на Лизочку. И больше ни-ни, ни коньков, ни лыж: «Девочка слабая, пневмония три(!) раза уже была, в гроб ее вогнать хочешь?!» Лизочку с четырех лет на танцы водили, это и красиво, и для фигуры хорошо, и в помещении.

Лиза танцы ненавидела. Девочек в купальничках черных и юбочках из тафты ненавидела. И себя в такой же юбочке в зеркале ненавидела. Но не спорила, ходила. Пока мама с Ленусей на какой-то их концерт в местном ДК не пришли и не посмотрели. У них преподавательница была на Айседоре Дункан помешана: «Импровизация… Слушаем музыку, чувствуем ее… Видим образ… танцуем его…» Эту импровизацию к концерту они репетировали полгода. И вот на первом плане девочки постарше красиво движутся под какой-то ноктюрн, а во втором ряду те, что поменьше, и Лиза крайняя слева. В музыку она не попала ни разу, двигалась угловато, поворачивалась не в ту сторону, куда все. В общем, Ленуся потом смеялась, а мама тащила ее за руку домой, бежала рысью, будто опаздывала куда, и молчала. И дома уже: «Это, вообще, что? Ты сколько лет уже на эти танцы? И что? Ты же пляшешь с грацией прострелянного навылет шезлонга!» Когда в маминой речи возникла пауза, Лиза тихо сказала: «Айседор из меня не вышел» и демонстративно вздохнула. Она ликовала: «Конец! Конец танцам! Больше мама ее туда не поведет. Позориться не захочет».

– Вот, держись, – Наталья подтолкнула к Лизе большого пластикового мишку, с двух сторон из него торчали черные ручки, – только не дави сверху сильно, опрокинется.

Лиза толкнула слегка медведя вперед, переступила ногами. Не поехала, нет конечно, пошла по льду. Наталья не отставала:

– Присядь пониже, ноги-то согни в коленках, на прямых не поедешь. Еще пониже, будто попой стул ищешь. Вот, молодец. Теперь одной ногой толкаешься, на другой скользишь. Вот, вот, умница. И так все время, раз-два… Раз-два…

И Лиза действительно поехала. Чуть-чуть, но скользила. Потихоньку вдоль бортика, но ехала же. Чудо. Теперь у нее была возможность оглядеться. Наталья умчалась к другим. Вон Анна Леопольдовна с Верунчиком, опираясь на таких же мишек, потихоньку ползут. Вон Женька, эта и тут не сплоховала. Она взяла себе не фигурки, а хоккейки, и сейчас лихо носилась, нагнувшись вперед, огромными шагами переставляя длинные свои ноги, тормозила на скорости так, что из-под конька поднимался фонтан ледяной трухи.

На льду они были не одни, хотя народу не много, человек пятнадцать, да еще в одном углу группу совсем маленьких ребятишек тренировала девушка. Каждый раз проезжая мимо малышни, Лиза притормаживала. Подумать только, совсем крохи, лет по пять, сами-то чуть выше конька, а выделывают всякие фигуры, перепрыгивают с ножки на ножку, повороты, вращения, «пистолетик», «ласточку», «фонарик», «дорожку». А тренерша, молодая совсем, младше Лизы, им показывает, как делать, и все время: «умничка, зайка», «вот так, зайка, смотри…», «прыгай, зайка, не бойся, у тебя получится…» И улыбается им. И видно, что искренне. «Вот бы и мне так», – думает Лиза, и, проезжая мимо, тоже улыбается и малышам, и этой девушке.

Когда сеанс закончился, Лиза догнала уходящую со льда тренершу и окликнула ее:

– Подождите!

Та обернулась, стоя в открытой калитке:

– Да?

Лиза подъехала со своим медведем, с грохотом врезалась в борт, судорожно схватилась за него:

– Вы не могли бы со мной так позаниматься?

Девушка явно удивилась:

– С вами? Я только маленьких тренирую… Если хотите, я вам дам телефон, вам подберут инструктора.

Лиза сразу увяла, поняла, что зря и заговорила. Подберут инструктора… Она не хотела какого-то инструктора. Она хотела с этой улыбчивой девушкой.

– Спасибо… Не надо.

Она снова уцепилась за медведя, развернулась догонять своих.

– Постойте, – девушка окликнула ее, – если только по вечерам… Вам вечером удобно?

Лиза резко крутанулась, оперлась на мишку, и тут он рухнул, увлекая ее за собой. Лиза упала, больно стукнулась локтем, уселась на лед. Девушка подъехала к ней:

– Не ушиблись?

– Ушиблась. Больно очень. Вот локоть.

– Заниматься не передумали?

– Не передумала.

– Тогда вставайте на коленки, с колен подниматься удобнее.

И только, когда Лизе удалось встать сначала на четвереньки, а потом на колени, протянула ей руку, помогла встать.

– Ну вот, первый урок, как вставать, вы уже прошли. На втором научу вас падать правильно. Давайте во вторник что ли, приходите в шесть. Меня Вероника зовут.

– А меня – Елизавета.

Она всегда хотела быть Елизаветой. Гордо нести царственное имя. Но не получалось. Никто не звал ее так. Мама с папой звали Лизонькой, Ленуся вслед за бабушкой Томой – Лизок, Лизочек. Ну а все остальные – Лизой. Но представлялась она всегда Елизаветой.

С Вероникой тоже не получилось, уже на первом занятии она стала «Лиза, зайка».

***

Все лето Лиза бегала по вечерам на тренировки. Три раза в неделю, по вторникам, четвергам и пятницам. Получалось у нее не особо, но она не переживала. Даже гордилась своими успехами, вот прошлый раз перебежка никак не шла, а сегодня, пожалуйста, получилось. То вообще не могла ногу даже приподнять, «страшно, как я на одной задом поеду?», а теперь едет, и даже чуть прогнувшись в спине, и руки красиво разведены. Лиза считала, красиво. И Вероника, Ника, хвалила: «Умничка, зайка, у тебя получается». Ну и ругала, не без того: «Лиза, зайка, это же ласточка, а не вешалка, прогнись, ногу выше. Давай, зайка, постарайся».

Отпуск летом Лизе не предложили, но в этот раз она не огорчилась, ей было хорошо. А дома она ничего про свои занятия не сказала. Незачем. Мама переживать будет: «Это очень травматичный спорт. Ты понимаешь, что ты делаешь? А если ногу сломаешь? Перелом шейки бедра, и все: ты – инвалид на всю оставшуюся жизнь».

Новые, очень дорогие, за двенадцать тысяч, коньки, купленные в профессиональном магазине «Фигурист»: кожаный белый ботинок, гелевое нутро, индивидуально на твою ногу формируемое, стальные австрийские лезвия, грамотная профи-заточка, настоящее богатство – хранились у Ники.

– Понимаешь, не хочу домой нести, сразу начнут меня воспитывать. Можно, нельзя. Мне скоро тридцатник, но я же единственный ребенок, я одна, а их много: мама, папа, Ленуся, бабушка Тома. Вот они до сих пор и играют в меня. В дочки-матери. Не хочу их огорчать. Игрушку отнимать.

– Да не вопрос, зайка. Я на машине. Буду возить твои конечки. Не на горбу же таскать.

Эта тайна, первая в ее сознательной жизни настоящая тайна, словно поднимала ее над окружающими. Они думали, перед ними все та же Лиза, та, которую они прекрасно знают, видят каждый день, та к которой они давно привыкли и не ждут от нее каких-то сюрпризов. Но она-то знала, что она вовсе не та серая музейная мышь. Серая музейная мышь осталась далеко, прошедшие три месяца превратились для Лизы в сотни световых лет, и разглядеть из своего настоящего ту невзрачную мелочь она была не в состоянии.

Как-то вдруг Лиза осознала, что дружит с Никой. Не просто занимается с ней на льду, а именно дружит. И разговаривать с ней было гораздо интереснее, чем с Женей. Она была другая, смотрела совсем другие фильмы, читала другие книги. Умберто Эко, не читать которого было дурным тоном, Ника отрицала всего и целиком: «Такие талмуды читать? Ну уж нет. Я за всю свою жизнь через один не проползу. Что «Имя Розы»? Ну да, я фильм видела. Класс! Нет читать не буду. Зачем сравнивать? Я что, зарплату за это получаю? Кина? вполне достаточно». Простенькая и незамысловатая, неспособная долго задерживать внимание на серьезном предмете, поскакушка? Да, именно такой она и казалась Лизе поначалу. Но ведь она была спортсменкой, настоящей, даже медали брала в молодежке в танцах на льду. А этого с кондачка не ухватишь. Годы работы в загородке. Одна и та же работа каждый день, одна и та же ледяная загородка, одни и те же элементы. Элементы те же – уровень выше, всё выше. Повтор за повтором, раз за разом, год за годом.

Но была в этой девушке легкость, та легкость, что так не хватало самой Лизе. Ника жила словно бегом, все куда-то спешила, и всему радовалась. Сначала Лиза думала, что ей просто нравится работа, тренировать детишек, но потом ей стало казаться, что Нике вообще все нравится. Солнце светит – ура! Дождь зарядил на целый день – класс, машинка помоется. Полная группа на занятие собралась – круто, лишний червонец карман не тянет. Почти никто не пришел, гриппуют или по дачам поувозили – о, вообще песня, смогу ребятишек новому элементу обучить, в толпе-то трудно, а так до каждого доберусь. И все время у нее звонил телефон, все время она была кому-то нужна. «Да, зайка, да, конечно…, обязательно…, заметано», – она всегда соглашалась с чем-то в трубку, Лиза ни разу не слышала, что бы она кому-то в чем-то отказала. Соглашалась, бежала куда-то и улыбалась.

Зато музыку Ника слушала самую мрачную, тяжелую, вязкую, неблагополучную, зовущую в темные миры, в вывернутую реальность, в опасную глубину подсознанья.