скачать книгу бесплатно
– Потом, потом, через два часа! Пока!
Время уже ощутимо подстегивало.
– Ты беги, беги, – сказала Галочка. – Я тут сама справлюсь.
Илона понеслась в редакцию.
Вторая смена ждала ее с нетерпением – Жанна все рассказала. Но Илона мало что могла объяснить. Позвонили Варваре Павловне – той не было дома. Позвонили Регине – Регина тоже где-то пропадала. Ее матушка-домохозяйка знала только, что доченька умелась очень рано.
Рома принес из типографии гранки, еще влажные; смущаясь, спросил, как там Лида. Илона объяснила ситуацию.
– Может, она к своим поехала? – спросил Рома.
– Она матери до полусмерти боится, – вместо Илоны ответила Ася. – Там маманька – о-го-го! Светило нравственности! Скорее уж побежала к врачу – избавляться…
– Это тоже не так просто, – заметила Тамара. – Мне по большому блату с наркозом делали – и то куча проблем.
Вдруг вошла Варвара Павловна, за ней – Регина.
– Плохо дело, девки, – сказала Варвара Павловна. – Этот ее Козел Петрович, оказывается, две недели как уволился. Вроде бы его рыбаки сманили на рефрижератор. Но куда – хрен его знает. Может, в Ригу, может, в Калининград, может, вовсе во Владивосток. Но мне дали его адрес. Вечером мы с Лешей съездим.
Леша был ее младшим сыном; старший, Гена, пошел по комсомольской линии, был вызван в Москву и вовсю покорял столицу – с железной хваткой хорошо подготовленного к бою провинциала.
– Очень я сомневаюсь, что он там сидит и ждет, – заметила Регина. И сделала едва заметный жест, который и Ася, и Жанна, и Тамара поняли правильно: девчонки, у меня в сумке кое-что есть, я – в маленькую корректорскую…
– Я его из-под земли достану, – сказала Варвара Павловна. – Илонка, это тебе наука: до свадьбы – ни-ни.
Регина покосилась на начальницу: вроде бы она тоже была на выданье, а ее Варвара Павловна потенциальной невестой и матерью не считала.
После смены Илона, оттягивая мерзкий миг объяснения с родителями, поехала к Лиде. Лиды дома не было. Тогда Илона из автомата позвонила домой Варваре Павловне.
– Были мы у Козла Петровича. Он перед тем, как уехать, квартирантов пустил. Сказали – на полгода, а дальше будет видно. Основательно готовился, гаденыш. А Лидка, наверно, в больнице, на чистке. У нее какая-то сестра-не-сестра во второй городской работает. Посмотрим – если завтра не выйдет на смену, будем искать. Вот не было печали, так черти накачали!
У Илоны был еще один двухкопеечный, она позвонила Яру.
– Слушай, ее нужно искать уже сейчас! – воскликнул Яр. – Моя-то дуреха ребенка потеряла. Понимаешь? Лежит, ревет в три ручья, лягушка-путешественница! Живо в эту самую вторую городскую! Я там через полчаса буду!
– А твоя?
– С ней мать и сестра. Она меня даже видеть не хочет. Говорит – я во всем виноват. Я – понимаешь? Я ее в проводницы устроил! Я! Я ей график составлял! Ладно, встречаемся в больнице. Там перед приемным покоем такой жуткий предбанник. Жди меня до упора.
Яр явился, как и обещал, через полчаса.
Предбанник оказался до того жутким и вонючим, что Илона чуть не сбежала. Яр вошел, помотал головой, вытряхивая из волос первые снежинки.
– Илонка, ты даже не представляешь, как все плохо… Пошли, я тут ориентируюсь. Будем искать твою Лидку.
Поиски обошлись в рубль – именно за эту цену пожилая санитарка довела Яра с Илоной по служебным коридорам до палаты, где лежала Лида. Палата была – как в первую мировую, коек этак на двенадцать, и провоняла хлоркой.
Лида лежала у окна, отвернувшись от всего жалкого мирка и укрывшись с головой. Яр остался в коридоре, Илона вошла и не сразу сообразила, где тут подруга.
– Лидка! – в растерянности позвала она. – Лидка, я же знаю, что ты здесь!
– Что, отговаривать пришла? – спросила женщина лет сорока, а может, и пятидесяти; больничная сорочка и отсутствие косметики могут и тридцать с семьюдесятью уравнять.
– Да, – ответила Илона.
– Ну, попробуй. А вообще это – ничего страшного, – сообщила женщина. – Если пузо не ко времени, так чего мучиться? Выйдет замуж – других нарожает.
– Лидка!
– Да вот она, – подсказали Илоне. – Совсем того…
Илона стала трясти Лиду за плечо. Та наконец повернулась и посмотрела такими измученными глазами, что Илоне стало стыдно.
– Давай выйдем, – тихо сказала Илона. – Не тут же говорить.
– Зря ты пришла. Ну, зря. Я сама во всем виновата.
– Ничего ты не виновата. Вы же собирались в загс. Идем, идем, там Яр.
– Не пойду.
– Он тебе хочет сказать что-то важное. Ну идем, а то я тебя силком выведу.
Яра Лида знала и не очень-то одобряла – на ее взгляд был слишком хорош собой; это муж не для себя, а для всех соседок. Илона чуть ли не клялась, что между ними – просто дружба, но получала в ответ недоверчивый взгляд: знаю я эту дружбу…
С немалым трудом Илона вывела Лиду в больничный коридор.
– Вот, – сказала она Яру. – Теперь ты говори. Я больше не могу.
– Лида, мы с моей сегодня ребенка потеряли. Понимаешь? Моей еще хуже, чем тебе – она по глупости это… думала, то есть, что раз мы предохранялись… А теперь вот ревет!
– Ты женат разве? – тусклым голосом спросила Лида.
– Мы хотели пожениться. Теперь точно поженимся. Я ее, дуру мою, уже бросить не могу, – серьезно ответил Яр. – Главное – чтобы она во второй раз хорошо выносила. Знаешь, как мне сейчас тошно? Тоже ведь дурак – не догадался… С работы ее заберу. Я сюда почему пришел? Сказать тебе по-мужски – не делай этой глупости. А то будешь на старости лет, как моя астраханская тетка. Все есть, дом, пенсия, а любить некого. Тебя и с ребенком замуж возьмут. Вот увидишь. А на этого своего – плюнь и разотри. Он твоей одной слезинки не стоит. Встречу – дам в торец. А рука у меня тяжелая.
Меньше всего тонкий легкий Яр был похож на мужика с тяжелой рукой. Но Илона ему поверила.
Похоже, поверила и Лида. Она смотрела на Яра очень внимательно, и глаза просили: ну, скажи еще что-нибудь правильное, настолько правильное, чтобы твои слова справились с моим страхом.
– Ты ведь его не любила, – вдруг произнес Яр. – Ты просто испугалась – двадцать пять, а ты не замужем. Ведь так? А любви-то подождать надо было – еще годик, еще полтора. Где-то же ходит твой мужчина, он просто обязан был прийти.
– Я дура, – ответила Лида. – Дура я, понимаешь, Ярчик? Я ведь верила в это самое «умри, но не дай поцелуя без любви». Я просто знала, что иначе нельзя. У меня мама такая – у нее жених на фронте погиб, так она не верила, семь лет ждала. Она – однолюбка… и я, наверно, однолюбка…
– Вот. Вот правильное слово, – согласился Яр. – Так она вышла замуж, чтобы у нее хоть ты была, чтобы тебя любить. А ты еще даже не знаешь, какая такая любовь бывает. Ты ведь до своего, как там его, даже ни с кем ни разу не целовалась – так?
– Так…
– Значит, это у тебя впереди. И такое бывает – сперва ребенок, потом любовь, а не наоборот. Сейчас ты будешь любить ребенка, поняла, однолюбка? Ребенка будешь любить, и пока ему годика два не стукнет – никого и ничего тебе больше не надо. Собирайся, я тебя домой отвезу. Давай, собирайся. После войны знаешь сколько без мужей рожали? И ничего – все детей вырастили, а многие замуж вышли – и по уму, не за красавчиков, а за правильных мужиков. Илонка, беги вниз, там за углом – остановка такси, хватай и подгоняй к воротам.
Как-то очень убедительно Яр отправил Лиду собирать вещи, вывел ее из больницы и повез домой. По дороге подбросили Илону до дома.
А дома сидели за столом в зале родители, допоздна ждали блудную дочь.
– Явилась! – сказала мать. – Нагулялась!
– Завтра утром мы вместе пойдем к гинекологу, – ответила Илона. – И пусть вам будет стыдно.
Мысль о том, что дочь не обязана верить матери, и раньше посещала ее. А теперь, глядя на мать, она поняла: недоверие у них взаимное, и уже не понять, кто первый начал.
– Да, мы пойдем к гинекологу, – согласилась мать.
– И пойдем!
– Перестаньте вы, – оборвал их отец. – Пришла, жива-здорова, это главное.
– Нет, я ее поведу! – мать завелась. – Она думает, не поведу? Поведу!
И пошла в прихожую, к телефону. По части врачей она полагалась лишь на блат и на известную валюту – конфетные коробки. Добраться до гинеколога было несложно – всего два звонка.
Илона отродясь не бывала в гинекологическом кабинете. Ей было стыдно даже подумать об этой процедуре. Но нужно было один раз поставить мать на место.
– Вот и поведи! – крикнула Илона.
– И поведу!
Гинекологиня оказалась огромной краснощекой теткой, с улыбкой во весь рот. Илона страшно боялась, что эта тетка начнет ковыряться в ней огромными ручищами, но такой беды не случилось. Врачиха оказалась опытная.
– Нетронутая целочка, – сказала она матери. – Но что пришла – это хорошо. Нужно хотя бы раз в год на осмотр ходить. Одевайтесь, девушка.
Илона молча слезла с кресла, молча натянула трусики и теплые штанишки. На мать она даже не смотрела.
– Вы, женщина, выйдите, а вы, девушка, останьтесь на секундочку, – велела врачиха. Мать покорно вышла.
Тогда врачиха указала Илоне на стул.
– Садись и слушай. Чтобы забеременеть, не обязательно, чтобы он там, внутри, побывал. Хватит и того, если между ляжек поелозит и спустит. Поняла? Не было такого?
Илона помотала головой.
– Вообще ничего не было.
– Ясно. А то потом будешь паниковать – аист принес, аист принес! Вот, держи.
Она дала Илоне брошюрку и выпроводила ее из кабинета.
То, что сказала врачиха, было для Илоны большим сюрпризом. Она подумала – может, и у Лиды именно такая беда? Правильная Лида, наверно, хотела соблюсти себя до свадебной ночи и думала, что это самое «поелозит» – просто мужское баловство, совершенно безопасное.
Пройдя мимо матери, как мимо каменной стенки, пройдя мимо ряда стульев вдоль стены, на которых сидели женщины с медицинскими бумажками в руках, Илона вышла из клиники. Мать нагнала ее на улице.
– Ты не думай, что если в этот раз обошлось…
Илона ускорила шаг, потом перебежала на другую сторону улицы. Конечно, с матерью придется мириться, но сперва мать должна осознать, что натворила. И признаться в этом! Не так у нее много дочерей, чтобы портить отношения! В конце концов, можно и из дому уйти, ничего страшного – уходят же другие, и живут, и счастливы!
Но почему, почему эта треклятая девственность так много для нее значит? Почему это соблюдение доисторического правила для нее больше, чем любовь к единственному ребенку? Илона не могла понять – да и мать бы, похоже, не могла объяснить. От нее самой именно этого всегда требовали, и от бабки, и от прабабки, а любовь к ребенку должна проявляться в разумной строгости, так ее саму растили, и бабку, и прабабку…
И никогда такого не бывало, чтобы мать у дочери просила прощения. Полагается наоборот, так была убеждена мать, полагается, чтобы Илона сама извинилась за то, что по ее милости вышла такая нервотрепка.
Илона, уходя все дальше от матери, понимала все отчетливее: мать потребует от нее извинений. Ну и не дождется.
Видимо, дочкина злость долетела до матери незримым, бесплотным и резким ударом как будто растопыренной ладонью в лоб, но без соприкосновения. Мать остановилась и прижала ко лбу ладонь – как будто это могло удержать поплывшую голову. Голова описала дугу, на миг утвердилась в правильном положении, потом ее опять куда-то понесло. Мать сделала два шага и, неожиданное везение, нашла на что опереться. Это была изогнутая черная труба, что-то вроде барьера вокруг витрины булочной. Нужно было немного постоять и успокоиться. Раньше с матерью такого не случалось – ну так она и не могла бы припомнить, когда в последний раз так быстро ходила.
Это давление подскочило, сказала себе мать, это давление, гипертония в сорок три – рановато, но ничего не поделаешь, возраст берет свое. Постоять, подышать, а потом тихонько брести на работу. С работы мать отпросилась на два часа – и должна была прийти в любом состоянии. Потому что работа… потому что работа…
Рядом оказался парнишка лет восемнадцати, с удивительно знакомым лицом. Светлые волосы – чубчиком на лбу, несуразные очки в темной оправе, словно снятые с деда. И лопоухий…
– Что, плохо? – спросил он участливо.
– Давление, – ответила мать. – Ничего страшного.
Он посмотрел в глаза – и мать его наконец узнала.
Очень много лет назад ей страшно нравилось это лицо. Но даже о поцелуях речи быть не могло – какие поцелуи у школьницы? Она увидела девушку в коричневом платье чуть за колено, в черном фартуке с крылышками, с черными же бантами, удерживавшими косы, туго заплетенные и подвязанные «корзиночкой». Коричневые чулки «в резинку», черные туфли, белого – всего лишь узенький воротник-стойка. Девушка стояла в темной раме старого, не то что довоенного, а дореволюционного трюмо – но какое трюмо посреди улицы?
Девушка была идеальной школьницей – потому что стыдно ходить в тонких чулках, стыдно остричь косы. На фартуке слева сверкнула красная искорка – комсомольский значок. Девушка была хорошей комсомолкой, надев лыжные шаровары и старый отцовский свитер, она ходила на субботники и на ежегодный сбор металлолома. Девушка знала все песни – «Тачанку», «Комсомольцы-добровольцы», «Синий платочек», у нее была толстая тетрадь для песен, и эта тетрадь до сих пор лежит… где она лежит?.. В чемодане…
Парнишка покачал головой.
– Давай я тебе «скорую» вызову, – сказал он.
– Не надо, Петя…
– Ты сейчас умрешь, Шурочка.
Мать поняла, что бредит.
– Нет, нет, так нельзя, – сказала она самой себе. Нужно было вернуть окружающий мир и выкинуть из него того давнего, уже совершенно забытого Петю.
– Но ты еще успеешь отдать мне… – начал он.
Тут окружающий мир вмешался грубо и бесстыже.
– Женщина, да вы пьяны, что ли? Отойдите от витрины!
Тетенька зрелых лет, в белом халате и белой крахмальной наколке с кружавчиками, трясла мать за плечо.
– Сердце… прихватило… – кое-как соврала мать.
