Северный. Ледовитый.

Он язвительно улыбается, склоняя голову набок.

– Не дам. Ты должна быть живой и моей, точка.

– Джон, как ты до сих пор не понимаешь, я человек. Не твоя собственность, не игрушка, я человек! У меня есть право на свою волю, свой выбор и это принадлежит по праву рождения. Ты никто, чтобы нарушать это право. Даже если ты мой муж и спас меня от чего-то, всё равно – это не повод распоряжаться мной, как вещью, тыкать в меня своим пистолетом, ножом, бить ремнём, насиловать. Я тебе многое прощала, но ты перегнул палку, Джон, окончательно и бесповоротно. Говоришь, что испытываешь ко мне чувства, но то, что ты делаешь – совсем не вяжется со словами. Это про твоё больное эго, про твои травмы, про обиду, которую холишь и лелеешь годами. У тебя нет ко мне никаких чувств, Ведьмак. Если ты кого-то и любишь в этой жизни, то только свою драму. Но не меня.

Он смотрит с убийственной горечью, понимаю, что вывернула его наизнанку, попала в яблочко.

– Ладно. – тихо говорит, – Оставайся жить здесь, тебе же некуда уходить. Я сам уйду.

– К Дане? – не могу не съязвить.

– Она не от меня беременна, Дюймовочка.

– Тогда с какого хера искала тебя?

Он глубоко вздыхает и кажется, собирается рассказать очередной секрет, рассказать то, чем сложно делиться.

– Один парень применил к ней то, что ты называла «репродуктивное насилие». Она искала меня не потому, что я – отец. А потому, что я – её единственный друг. Искала чтобы спросить совета, оставить ли ей этого ребёнка.

– Джон, ты хоть сам понимаешь, как омерзительно звучит то, что ты сейчас говоришь? Омерзительно и нелогично, как бред! Единственный друг, с которым она и трахается, и за советом приходит! Охуенная дружба!

– Согласен, Нетта. Но вот так сложилось у нас, само. Мы учились в одном институте и дружили ещё с тех времен. Она – травмированная душа, не знающая любви никогда. Её не любили родители и всю жизнь она искала подтверждение того, что достойна любви, путая и подменяя понятия, принимая за любовь секс. Спала со всеми, кто её хотел, пытаясь заполнить пустоту внутри, почувствовать себя востребованной. И со мной в том числе. Только помимо всего, мы делились друг с другом личным. Я был единственным, кто видел в ней сломанного человека, а не только секс куклу. Поэтому она считала меня другом и близким человеком. В тот вечер, когда ты застала нас в квартире, она пришла ко мне не трахаться, а поделиться болью – её родители погибли в аварии. И хоть между ними не было связи, ей всё равно было горько потерять их.

Понимаю, что он не придумывает и от его откровений мне хочется блевать. Он рассказывает о какой-то абсолютно уродливой, неестественной связи с другой женщиной, которую считает дружбой. Он противен мне этими признаниями, противен фактом существования этой истории.

– Джон, либо пристрели меня сейчас же, либо отпусти. Между нами всё кончено.

Он отрицательно машет головой, покидает кресло, садится на пол у моих ног и принимается их целовать, нашёптывая, что так нельзя, что он не хочет, что не отпустит, что я его женщина, его судьба. Тянет щупальца к пуговице на моих джинсах, расстёгивает их и стаскивает с меня, как одержимый повторяя снова и снова свои слова и покрывая поцелуями мои колени. Смотрю на его голову с разметавшимися волосами, склонившуюся между моих ног и чувствую омерзение, чувствую каждый его поцелуй, как ожог раскалённым металлом. Бьюсь под ним в конвульсиях, пытаясь отпихнуть ногами, но он не слышит, не чувствует, погруженный в свое безумие. Двигается выше, по внутренней части бедра и мне становится плохо от мысли, что сейчас он снова овладеет мной, воспользуется тем, что у меня связаны руки и трахнет.

– Джон, остановись. Я не хочу. Правда не хочу.

Поднимает на меня дрожащие глаза и всё обрушивается внутри при взгляде в них. Там такое отчаяние, которое невозможно вынести. И он удивляет меня, впервые уважив мои личные границы, не насилуя, не прогибая, не переламывая пополам. Отвязывает мои руки и обречённо смотрит, как надеваю свои джинсы обратно на себя.

– Нетта, не разводись со мной, дай мне шанс. Давай ты остынешь, подумаешь, возьмешь тайм-аут?

– Не знаю, есть ли смысл. – слёзы прорываются из глаз, подхватываю свою сумку, которую собирала в Охай и направляюсь к выходу из квартиры.

Он догоняет меня и вкладывает в руку телефон, который оставила, уезжая. Впервые вижу мужские слёзы – крупные, горячие, искренние. Вижу их и разваливаюсь на куски, превращаюсь в пепел.

– Я буду ждать тебя, Дюймовочка. Ждать и молиться о твоем возвращении.

Глава 32

«Новый поворот»

Я вывалилась на улицу, не принадлежа себе от душевной боли, вызвала такси на автовокзал, чтобы забрать Тесла и по пути позвонила Анне с просьбой приютить на сегодняшнюю ночь, ибо больше мне некуда идти. Конечно, она согласилась и когда я нашла свою машину на подземной парковке и села в неё, меня, наконец, накрыло.

Накрыло так, что я кричала во всю глотку в закрытом пространстве машины, оглушая себя же собственным криком и избивала руль, накрыло так, что я упала на него лицом, обняла и долго рыдала, выла на максимальных децибелах, срывая голосовые связки. Выла от ощущений, которые мне уже были знакомы – оттого становилось дурно, выла от ощущений, которые я впервые испытала в пустыне Австралии.

Свобода, но эта свобода хуже, чем плен. Потому что часть твоей души, потому что твоё сердце осталось где-то далеко, в Ведьмачьих лапах.

Чувство, будто сбежала не от него, а от себя.

Чувство, что этим побегом предаёшь что-то важное.

Чувство, будто больше никогда не сможешь собрать себя воедино и стать целостной.

Чувство, что без него ты не человек, а собственный призрак, собственный прах.

Джон был абсолютно прав, называя себя моей смертью. Оглушительно и абсолютно, кристально чисто прав.

Кое как собрав остатки самообладания в кулак, я завелась и поехала к Анне и Нилу. Хочу ещё раз посмотреть на их картину, поискать знаков в ней. Они встречали меня на улице, открыв ворота во двор и когда я въехала в него, мои силы окончательно иссякли настолько, что им пришлось выволакивать меня из машины собственноручно.

– Что-то миссис Лайне совсем раскисла. – произнес Нил, помогая сесть в кресло на веранде при кухне и я вздрогнула, ведь слово «раскисла» часто употреблял Ведьмак.

– Что тебе принести? Может, выпить хочешь? – обеспокоенно спрашивает Анна.

– Не-а. Алкоголь не помогает забыться и не решает проблем. Как, впрочем, и это. – со вздохом достаю из сумки пачку сигарет и закуриваю, – Можно мне лучше зелёного чая, пожалуйста.

Снова вздрагиваю. Поганый, невкусный зеленый чай, к которому меня приучил Джон, наглядно продемонстрировав, что он бодрит лучше, чем кофе.

Анна подмигивает мужу, чтобы оставил девочек на интимные разговоры и уходит за чаем. Наблюдаю сквозь стекло веранды за тем, как он входит в дом и садится за глянцевое чёрное фортепиано, на котором сидит кукла – мой подарок ему в тот злополучный день, когда Ведьмак поймал меня в свои лапы на лестнице. Нил стягивает резинкой свои длинные, чёрные волосы сзади в небрежный, лохматый ком, чтобы не мешали и начинает играть, а затем и распеваться.

Анна возвращается с чаем, садится рядом и тоже смотрит на мужа, любуется им.

– Одно дело любить просто мужчину, а совсем другое – любить талантливого и уникального мужчину. Кажется, за это ты готова многое ему простить, правда? – повторяет мою давнишнюю мысль.

– Твой хотя бы не мудак. – тяжко вздыхаю и слышу тихий, ироничный смех.

– Давай, рассказывай, что у вас опять произошло.

Я набираю воздуха в грудь и вываливаю ей всё, от самого знакомства с Джоном до сегодняшнего дня, вываливаю без приукрас, со всеми грязными и интимными подробностями, про Пауля, про первый секс в Мустанге, про утопление в океане в брачную ночь, про нож, про ствол, с помощью которого он загнал меня в машину и увез из Охай, про Дану и её беременность, про хамство и унижение, с которыми он подал мне идею выйти за него. Но, справедливости ради, дорогие читатели, хочу уточнить, что и своими косяками перед Джоном я тоже поделилась. Как, например , тем, что пообещала ему не контактировать с Паулем и не сдержала слово. И нашими сладкими, счастливыми моментами – тоже. Чтобы картинка моего падения на дно пропасти и саморазрушения была максимально полна перед собеседницей.

Она слушала меня с широко раскрытым от шока ртом и в зеленых глазах красной беговой дорожкой читалось «Пиздец». Хотя нет, не так.

«ПИЗДЕЦ!!!» – вот так.

– Знаешь, я никогда не курила и не хотела попробовать, но после твоего рассказа хочется закурить. Сразу двухметровую сигарету, Нетта. Я в шоке! В тихом омуте черти водятся, это уж точно! Никогда не могла подумать, что он такой. Я знаю его совершенно другим – мудрым, отзывчивым и бережным к личным границам девушек.

– То-то, Анна. Это была обложка библии, внутри которой оказался дарк – роман!

– Ты любишь его, Нетта? – спрашивает она и этот вопрос, как однажды вопрос Джона, пережёвывает и выплёвывает меня. Выблёвывает мои останки.

– Люблю…

Я замираю, глядя через стекло на её мужа, который закончил вокальные упражнения и начал петь пронзительную песню из своего старого репертуара. Она называлась «Наркотик во мне – это ты». Не знаю почему, но только сейчас я заметила, как на самом деле красиво и мощно он умеет петь – играется с собственным голосом, сначала делая это высоко и тонко, будто поёт ребёнок или женщина, а затем резко обрушая голос вниз, будто не горлом, а чревом поёт, раздувая объемность звука до нечеловеческой глубины. Его песнь врезается в мозг, а слова – будто лезвия, полосуют мои вены и вскрывают самые болезненные гнойники.

Я потерял свой чёртов рассудок

Снова, каждый раз.

Не верю, что действительно

Должен здесь быть.

Пытаясь побороть наркотик

Во мне – это ты.

И я ловлю кайф от страданий

Разве ты не видишь?

– Знаешь, что самое удивительное, Анна? – тихо говорю, опрокидывая в себя остывший чай, – Я не могу понять почему я его люблю. Что нас соединило, что у нас общего? Не могу понять, как меня угораздило закрыть глаза на охапку красных флагов с самого начала и привязаться к нему. С Джоном всё понятно – я чётко попала в его травму, ключ вошёл в замок и все его болячки одновременно зачесались. Он словил триггер и залип на мне. Но я же не такая! Я нормальная, адекватная…была, как мне казалось. В такие истории обычно попадают девушки по типу этой Даны, которых недолюбили, попадают дочери жестоких или отстраненных отцов. Но это не моя история, меня нормально растили мама и папа, особенно папа. Он любил меня, не прививал нездоровых моделей отношений. Почему я так влипла с Джоном? Будь на его месте кто-то другой, я бы вышвырнула и забыла одним днём. А с ним не получается. Даже сегодня, сейчас, я послала его и уже дико скучаю. В чём секрет этого притяжения?

– Спроси у Бога. – неожиданно отвечает Анна, – Когда у меня были похожие проблемы, я всегда просила Божественного руководства. И всегда получала.

– Интересно… Где в этом доме распятие? Я готова уверовать и приложиться прямо сейчас!

Анна снова тихо смеётся, поглаживая свой круглый беременный живот.

– Нету. Нил атеист, а я посещаю лютеранскую церковь. Там проповедуют, что не нужна мишура и атрибутика для того, чтобы поговорить с Богом. Он и так услышит.

– Логично. Поговорим с ним сегодня, пожалуй. Квартира в Карлтоне свободна? Я хочу снова её снимать.

– Свободна. Завтра отдам ключи. Но у меня есть важная просьба к тебе и её необходимо исполнить во что бы то не стало. Важно, потому что это – про твою безопасность. Не разводись с Джоном, хотя бы пока.

– Причем тут безопасность? – с недоумением задаю вопрос.

Она потирает лоб, собираясь с силами.

– Джон прибьёт меня, если узнает, что рассказала. Пообещай, что информация, которую я тебе открою сейчас, останется между нами.

– Обещаю… – говорю и вжимаюсь в кресло, чувствуя, что меня ожидает новый крутой поворот.

– Он женился на тебе не для того, чтобы мстить. Он женился для того, чтобы защитить тебя от матери Пауля. Это она наняла киллера, чтобы убрать тебя. Кто-то доложил ей, что видел вас вместе в том клубе. Это непростая женщина, связанная с криминальной сферой и брак, который она уготовила сыну, должен укрепить её позиции. Именно поэтому ей было важно убрать тебя с его пути – любой ценой.

Чувствую, как моя голова наполняется раскалённым свинцом от этой новости и в горле болезненно пересыхает.

– А как брак с Джоном должен меня уберечь? – с опаской спрашиваю.

– Он тоже не из простой семьи вышел. Все знают Лайне, весь город, от самых высших, до самых низших его неофициальных сословий. Лайне неприкосновенны. Никто никогда в здравом уме не будет покушаться на жизнь любого члена их семьи, ибо это чревато апокалипсисом.

Я ни жива, ни мертва от её слов.

– Так значит он всё таки долбанный мафиози? – еле слышным шёпотом выдавливаю из себя.

– Нет. Просто его родители очень влиятельная семья с хорошей «крышей». Почти весь город принадлежит им – этот жилой посёлок, где мы сейчас с тобой находимся, Карлтон и даже здание ветклиники. Куда ни плюнь – везде их собственность и всяким бандитским шайкам приходится с ними считаться. Вот Джон и присоединил тебя к своей семье, чтобы обеспечить безопасность. Поэтому не выпускал из дома до свадьбы, иначе тебя пристрелили бы прямо на пороге в подъезд.

Я валяюсь наполовину на кресле, наполовину на полу веранды и пытаюсь уместить в своей голове поток информации. Сегодня этих потоков слишком много, я не в силах противостоять и они сшибают меня с ног, не укладываются в голове. Невольно вспоминаю наш с ней разговор на свадьбе, когда Анна сказала, что однажды я поблагодарю Джона за «блядский цирк».

– Почему же он сам мне не рассказал? Придумал, что это из-за долгов…

Анна смотрит на меня с какой-то пронзительной, нежной горечью.

– Не хотел, чтобы ты привязалась к нему из чувства благодарности и долга, чтобы это не было лживым, неискренним. Хотел, чтобы ты полюбила его не за добро, не за спасение. Полюбила, познав сначала его тёмную сторону. И, как видишь, у него получилось…

Я просто в истерике, бьюсь в кресле, как раненый зверь! Анна, лучше бы ты молчала!

Я собиралась ненавидеть его и забыть. Как мне теперь делать это?

Стало понятно, почему он был так гиперфокусирован на Пауле, соврал мне что он погиб, а потом умолял не искать, выдавая за ревность. Я же сопротивлялась и искала контакта, не зная, что этот контакт опасен, не зная, чем на самом деле мотивировался Ведьмак!

Как мне дальше жить с этим?

– Давай я отведу тебя в спальню, думаю, лучше тебе побыть наедине с собой сейчас. – тихо говорит Анна, подхватывает меня, ревущую и отводит на второй этаж, в одну из гостевых комнат, где я оглушительно рыдаю полночи, а затем говорю с Богом, прошу его руководства и обессиленно засыпаю на большой кровати даже не раздеваясь.

Анна была права – стоит искренне попросить знака и ты его получишь. Мой знак пришёл ко мне в ярком, красочном, реалистичном сне, который я запомнила на всю жизнь. Этот сон всё объяснил, ответил на самый главный вопрос – почему именно Джон и в чём корни моей привязанности к этому мужчине.

Этот сон разделил мою жизнь на до и после.

Глава 33

«Северный воин»

Я скачу на чёрном коне по густому зелёному лесу, среди пышных раскидистых папоротников и пушистых мхов. Скачу с паникой, с тревогой, ударяя стремёнами в бока коня, чтобы он бежал быстрее. На мне одежда из плотной коричневой кожи, где множественные элементы сплетены между друг другом шнурами, в моих волосах развеваются и играют соколиные перья, а за спиной болтается колчан со стрелами и лук, на поясе – ножны с тонким изгибистым клинком. Я древняя воительница по типу амазонки и сейчас скачу на помощь сёстрам, чьи жуткие предсмертные крики слышу сквозь лес.

В мои глаза ударяют слёзы, как только достигаю цели – лесной опушки.

Она усыпана трупами моих племенных соратниц, пропитана их кровью, их болью, а навсегда замолкшие голоса, кажется, ещё звучат отголосками эха в застывшем воздухе.

На лугу несколько всадников, крупных мужчин в серебристых кольчугах и светлых латах, с длинными косами и бородами – я признаю в них варваров из далёкой северной страны, которые иногда наведывались в наши земли, убивали и воровали женщин моего племени. Они все плетут свои волосы в косы, чествуя этим своего бога войны – Одина, потому что по их поверьям, за косу Один может вытянуть тебя из лап смерти, с поля боя. Косы – их оберег и отличительный знак.

Я кричу громогласно и остро, вольчим воем кричу так высоко, что листва падает с деревьев. Кричу, призывая поторопиться других волчиц, сестёр, которые скачут по моему следу. Кричу и выхватываю из-за спины лук со стрелой, пока варвары приближаются ко мне, целюсь в ближнего, пока он так же целится в меня из своего лука.

Моя стрела отскакивает от его кольчуги, а вот его стрела входит в меня, пронзает плечо и я сваливаюсь с коня на землю, оглушённая болью. Всадники приближаются ко мне и тот, кто стрелял, целится снова. Я не вижу его лица, потому что оно закрыто шторкой из кольчуги. Вижу только глаза – глубоко посаженные, цвета чая из трав.

Внезапно, другой воин кладёт руку на его лук и заставляет опустить. Что – то говорит на незнакомом мне языке и спрыгивает с коня, склоняется надо мной. У него тоже длинные, пшеничные косы и светлая борода. И фантастически красивые, опасные глаза – ледяные, суровые, колючие и замораживающие своей прозрачной голубизной. Из всех виданных мной мужских глаз эти были самыми удивительными и строгими.

Этот мужчина хватается за стрелу в моём плече и ломает ее, оставляя наконечник внутри и отбрасывая в сторону хвост. Натягивает мне на лицо плотный мешок, завязывает на шее. Полностью разоружает меня, снимая колчан со спины, снимая клинок с пояса, шерудит лапами по моему телу и забирает другие клинки, которые я ношу внутри одежды и обуви. Связывает мне руки и ноги, затем забрасывает в своё седло на живот. Я понимаю, что меня взяли в плен и увозят с мешком на голове, чтобы не увидела дорогу. Готовлюсь к худшему, ведь попасть в плен этих чудовищ – хуже, чем смерть.

Долго болтаюсь в седле, борясь с болью в простреленном плече. Мы приезжаем, понимаю это потому, что конь начинает топтаться на месте, затем меня снимают с седла, забрасывают на плечо и несут. Слышу легкую поступь коня рядом, слышу тяжелые мужские шаги, слышу, как грохочат его стальные латы. Куда-то заносит и кладёт на пушистую шкуру животного, снимает мешок с моей головы – осматриваюсь и начинаю рыдать. Я в трюме ладьи, которая отплывает, унося меня из родного, тёплого чрева родной земли в чужую, далёкую и холодную, населённую такими же холодными и злыми людьми, как этот мужчина с голубыми глазами. Он прикладывает палец к губам, намекая, что я должна замолчать, а затем, не развязывая меня, хватает за одежду и рвёт её на груди, обнажая наконечник стрелы, торчащей из плеча. Внимательно осматривает, берётся за него и резко выдирает из меня, сразу же зажимая рану тряпкой, с такой силой давит на неё, что кажется, плечо сейчас сломается. Реву от боли и страха, от отчаяния, глядя на него.

Когда кровотечение останавливается, мужчина достает свой походный мешок, вынимает из него маленькую шкатулку из серого камня. В ней – паста из пахучих трав, которую он наносит на мою рану, а затем туго перевязывает тканью. Смачивает водой другую ткань и вытирает мою грудь, залитую кровью, осматривая её странным взглядом, от которого у меня останавливается сердце. Останавливается сердце от влажных, холодных прикосновений ткани к коже. Когда он заканчивает, то наконец развязывает меня и снимает передо мной свои латы, кольчугу и длинную серую льняную рубаху, расшитую обережными орнаментами и пахнущую холодным морем, надевает её на меня. Моя одежда порвана, поэтому принимаю рубаху, разглядывая его, обнажённого по пояс, потому что никогда не видела голых мужчин. На широкой груди, покрытой татуировками с рунами, с символами, с инициациями висит длинный кожаный шнурок и подвешенный на него Валькнут – узел из трех треугольников, символ Одина.

Он кормит, поит и ночует со мной на одной шкуре, не нарушая границ моего тела, а на следующий день я начинаю болеть – поднимается температура, рана невероятно саднит и меня всю лихорадит в недрах вражеского корабля. Мужчина лечит меня, меняет перевязки, выпаивает гадкими, горькими отварами, окуривает травами и читает надо мной свои молитвы и заговоры не один день.

И это помогает.

Когда я выздоравливаю, то впервые выхожу на палубу ладьи и задыхаюсь от того, какой холодный воздух окружает меня – я не знала, что он может быть таким. На горизонте уже видна новая земля – вся покрытая белым пушистым одеялом и маленькие серебристые хлопья летят с неба в мою ладошку. Съежившись, разглядываю эти хлопья, впервые видя и задыхаюсь от колючего ледяного воздуха, а затем вздрагиваю и оборачиваюсь, потому что на мои плечи ложится огромная медвежья шуба, нагретая чужим теплом. Мой похититель снял её с себя и набросил на меня, погрозив пальцем. Рассматриваю серебристые хлопья, прилипающие на его светлые волосы и брови, оттеняющие холод голубых глаз. Впервые слышу его имя, как к нему обращаются братья по оружию – Laine.

Ладья причаливает к берегу и мужчина, завернув меня в ту же шубу, забирает с собой, сажает на своего коня и увозит в свой дом, который находится на границе с лесом. Дом набит оружием, шкурами и чучелами животных, которых, судя по всему, убил на охотах хозяин.

На следующий день в него приходят женщины, растапливают над очагом белое одеяло земли – они называют его lumi и превращают этим в воду. Моют моё тело и убирают с него волосы липкой смолой, натирают пахучими маслами. Наряжают меня в свои, нарядные традиционные одежды и белый мех, в серебро и натуральные камни, рисуют свои символы на моих ладонях и поют надо мной свои, грустные песни. Понимаю, что меня готовят к свадьбе и не трудно догадаться с кем.

Женщины ведут на своё языческое капище, к своим идолам и под их свидетельством обручают меня с северным воином, обстукивая нас бубнами и проводя сквозь ритуальные костры. Его Боги слышат, что происходит и приходят на церемонию запечатлеть нас – в небе торжествует гроза и множество раз освещает наши лица яркими вспышками света. Мужчина улыбается, понимая, что Боги одобряют и благословляют его выбор громом и молниями. Он надевает на мой палец толстое серебряное кольцо в виде расплёскивающегося горного ручья и нарекает меня новым именем – «Аннели». Вот только я не хотела за него замуж – я боюсь его, я ненавижу его за то, что увёз из родной земли, от племенных сестёр, от тепла и зелёного леса. Поэтому, во время пира тайно ворую со стола нож для мяса и прячу в рукаве нижнего платья, намереваясь заколоть похитителя в первую брачную ночь и сбежать.

И вот, этот момент наступает. Варвар ведёт меня в свой дом, в свою спальню. Встаёт позади меня и читает мне в затылок свои молитвы и заклинания, расстёгивая и снимая с меня украшения, мех и верхнюю одежду. Молюсь про себя своими молитвами, своим Богиням, выжидая момента, когда на мне останется последнее, нижнее платье. И как только он берётся за его завязки, выхватываю нож из рукава и бросаюсь на воина, целясь ему в горло. Но он будто был готов, будто знал заранее – перехватывает мою руку и всё, что мне удалось успеть – оцарапать остриём ножа край его губы.

Вытряхивает нож из моей руки, улыбается ртом со стекающей в уголке каплей крови. А затем прижимает к своему телу и целует глубоко, целует с солёным привкусом своей крови, целует и тянет завязки последнего платья, освобождая моё тело от него полностью.

Меня никто никогда не целовал. Никто никогда не раздевал. Никто никогда не прижимал к себе обнажённой. Никто никогда не касался кожи моей груди ладонью, не ласкал живот и не дотрагивался там, что ниже его. И тело отвечает на это удивительной, странной реакцией, незнакомой мне доселе, с которой невозможно справиться. Это чувствуется, будто магия – я не могу и не хочу ему сопротивляться. Я позволяю ему уложить меня на кровать, застеленную мехом, я наблюдаю, замирая, как он раздевается надо мной, теперь уже полностью. Я дрожу, когда он ложится на меня всем весом и долго целует, долго гладит моё тело, доводя до сумасшествия. Целует везде, даже в тех местах, в которые я бы и не предположила, что можно целовать. Целует и стирает мою память, стирает зов моей крови, стирает принадлежность к моему племени и вводит меня в новое, в своё. Схожу с ума, не помню себя, чувствуя горячий мужской меч, пронзающий меня одновременно с болью и со сладким, животным, первобытным наслаждением.