скачать книгу бесплатно
– Зачем? Я и так верю.
– Ну, значит мы договорились?
– Конечно, Катерина, завтра к вечеру жди, – и Алексей Трифонович отправился за вожделенной бутылкой.
Александр Иванович посмотрел ему вслед, вздохнул и произнёс философски:
– Да, сказано в писании: «Всё возвращается на круги своя. Все реки текут в море, а оно никогда не переполняется. Что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться».
– Ты бы лучше навоз убрал, – сказала на это Катерина Ивановна и пошла доить коров.
Она управилась, стала смотреть программу «Время», но ничего не понимала. Слова скользили, не задевая сознания.
Чувствует – не привезёт Сашка Ивкин никакого сена. Алексей Трифонович выпьет и заспит своё обещание и не скажет ничего своему сыночку. И как долго ей тогда пасти своих коров? А непогода настанет? А что будет, когда снег ляжет? Ни Сашкина отава, ни обещанная солома не помогут.
Быков можно будет зарезать только в середине ноября или в декабре, когда ударят настоящие морозы. На соломе от них ничего не останется. Коровы уйдут в запуск, какое там молоко – были бы живы. Они и сейчас-то голодные, хотя с пастбища пришли. Что они там ели? – Сухую старюку. Молоко уже сейчас наполовину срезали.
По улице идёшь – у всех сено на стайках. А она чем хуже? Или меньше других в жизни трудилась? Тридцать восемь лет стажа! Ещё до войны окончила лесотехнический техникум. Всю войну работала в леспромхозе в Томской области: холод, голод, волки, медведи. В начале пятидесятых, когда началась целина, приехала сюда на степной простор, под горячее солнце. Узнали, что у неё есть образование, предложили стать заведующей складом стройматериалов. Так и проработала там двадцать пять лет.
В первый целинный год вышла замуж за Александра Ивановича, работавшего механиком отделения. Ей было тридцать, ему тридцать пять, родили и воспитали дочь – всё как у людей. Сначала жили в бараке, а через год переехали в хорошую тёплую квартиру в новом доме на два хозяина. Завели кур, в шестидесятом году купили корову и поросёнка. Никогда не были нахлебниками у государства: сами кормились и других кормили; дождавшись зимы, посылали посылки с мясом родственникам, летом сдавали лишнее молоко совхозу. И совхозу выгодно, и им. Кому надо было разрушать эту жизнь?
– Слушай, старик, – сказала вдруг Катерина Ивановна, – не хочешь ли позвонить Серёже Алексееву?
– Серёже Алексееву? Конечно, хочу! Я давно его не видел. Буду рад поговорить с ним.
– Ты ж не просто так поговори. Попроси сена. Скажи, что совсем нечем кормить скотину. Он же твой бывший подопечный, может войдёт в положение.
Действительно, Серёжа, или Сергей Анатольевич Алексеев был бригадиром второй бригады и был похож на матерщинника и пьяницу Козулина, готового распродать за бутылку всю свою бригаду, как ректор института на старьевщика. Высокий, светловолосый, одетый всегда в чистое, аккуратно поглаженное, он внушал даже Катерине Ивановне какую-то робость – лишний раз не подойдёшь и не заговоришь.
В начале июля, она увидела Сергея Анатольевича у конторы. Он стоял, открыв дверцу своего «уазика», и о чём-то говорил с главным агрономом. Разговор, как ей показалось, был неприятным для обоих.
Но она всё же подошла, и целиком сосредоточенная на преодолении своей робости, забыв даже поздороваться, как невежа, не знакомая с элементарными правилами приличия, прервала их разговор и сказала голосом, ей самой показавшимся развязным:
– Сергей Анатольевич, когда будешь готовить сено, имей меня в виду.
– Хорошо, хорошо, – ответил Сергей Анатольевич и, отвернувшись, продолжил разговор с агрономом.
Тётя Катя не поняла, что значит «хорошо» и решилась ещё раз обратить на себя внимание:
– Если площадь надо выписать или комбайн, я выпишу. Вы только скажите – когда.
– Площадь у меня есть, а комбайнов пока нет.
Катерина Ивановна отошла, так и не поняв, отказал Алексеев или пообещал.
С тех пор прошло целое лето, а Сергей Анатольевич и не сказал ничего, и сена не привёз.
Но сегодня она всё же решалась побеспокоить его, потому что другого выхода нет. Сама она говорить не будет, пусть говорит муж. Когда в начале семидесятых годов он был заведующим мастерской, Алексеев, с первой попытки не поступивший в сельхозинститут, работал под его началом токарем, а после поступления подрабатывал в мастерской на каникулах.
Александр Иванович проникся к нему совершенной симпатией и оказывал всяческую протекцию, давая наивыгоднейшие работы. Однажды он сказал:
– Серёжа умнейший человек, и от работы не бегает. А помочь некому. Давай, займём ему рублей сто, чтобы приличный костюм купил на занятия ходить.
А она разве против?
Катерина Ивановна набрала номер. Гудок вызова показался резким и неожиданным. Она испугалась и нажала рычаг. Пришлось звонить ещё раз.
– Слушаю! – ответил Алексеев, и она мгновенно передала трубку мужу.
– Сергей, привет тебе, дорогой! Ты узнал меня? – спросил старик, улыбаясь каждой морщинкой.
– Узнал, Александр Иванович.
– Ну и слух у тебя, милый человек! Как у тебя дела?
– Спасибо. А у вас?
– А я всё вспоминаю, как ты у меня работал: если бы остался, был бы классным токарем.
– Вы что-то хотели, Александр Иванович?
– Да нет, захотелось с тобой поговорить.
– Про сено, про сено спроси! – зашипела она.
– А? Что надо?
– Про сено спросить!
– Ах, да! Совсем забыл! Сергей, тут такое дело… Не поможешь мне с сеном?
– Сена нет?
– Да. А с завтрашнего дня пастух перестанет пасти. Нам нечем кормить.
– Совсем ничего нет – ни сена, ни соломы? А в поле?
– Да нигде ни соломинки. Ты мне, Сергей, привези хоть одну арбу.
– А как я привезу, Александр Иванович? У меня все люди на уборке. Мы сейчас сеном не занимаемся. А что ты летом думал?
– А? Прости, Сергей, я не расслышал…
– Я говорю: что ты летом думал?
– Послушай… Я не в курсе. Ладно, нельзя так нельзя. Я ведь просто поговорить с тобой хотел.
– Ладно, поговорим как-нибудь в другой раз. Сейчас по телевизору такая интересная передача…
– Подожди, старик. Скажи, что я ведь подходила к нему летом, – громко, уже не таясь сказала Катерина Ивановна.
Алексеев услышал и сказал:
– Помню! Александр Иванович, дай ей трубку! Тётя Катя, вы подошли, сказали, чтобы я имел вас в виду. А потом пропали. Откуда я знаю, может вам без меня накосили. В этом году каждый мог себе сено заготовить. Вам надо было хоть немного самим шевелиться.
– Конечно надо было, – промямлила Катерина Ивановна.
– Не знаю, как вам помочь. Сено у меня есть, но то, что люди накосили, я трогать не могу, а что в совхоз заготовлено, то всё на учёте. Я не собираюсь его транжирить, как Козулин.
– Нет, нет, Сергей Анатольевич. Я понимаю. Ты прости уж меня, – это она сказала так жалко, что Алексеев опешил и сказал:
– Ничего, ничего! Спокойной ночи.
Она положила трубку. Слёзы душили её, и давно не было так горько. «Самим надо было шевелиться», – не ожидала она таких поучений. Ах, как обидно! Ну сказал бы: нету, не получилось, а то: «шевелиться надо было», как будто она в совхозе самая большая лентяйка! Не удержалась и расплакалась.
Но долго горевать ей было нельзя: подобное лечится подобным, а клин вышибается клином. Катерине Ивановне достаточно было посмотреть на свою разорённую квартиру, чтобы горечь и обида от разговора с Алексеевым отошли на второй план.
В минувшее воскресенье ей отремонтировали отопление. Всё лето она ходила за сварщиком Колей Дубовым. Он обещал, но всё не приходил: то сенокос, то фермы к зиме готовил – причины не прийти всегда находились. Наконец, месяц назад, когда кончили копать картошку, он пришёл пьяный, еле держась на ногах. Сказал, огненно, как Змей-Горыныч, обдавая её перегаром:
– Готовься, бабка, завтра приду. Сходи в мастерскую, пусть тебе наточат восемнадцать резьб. И убери всё от труб и батарей.
Приехала дочь Ирина из Райцентра. Вытащили с ней всё барахло в летнюю кухню. Что не вытаскивалось, свалили посреди комнаты, накрыли тряпками и клеёнками.
После обеда взяла бутылку, закуску, пошла в мастерскую. Токарь Василий Галимзянович сказал: приходи в пять, всё будет готово. Пришла в пять часов – ещё не начинал. А когда начал, приехал бригадир Козулин. Оказалось, Василий Галимзянович должен был выточить на комбайн какой-то вал, но не выточил. Получилось, что она мешает уборке. Козулин разбушевался: «Оборзели совсем, только на сторону работаете, только за бутылки. И уборка вам уже ни по чём!» – как правдешный возмущался, будто не он пропивал совхозное сено. Не на неё кричал – на Василия Галимзяновича, а всё равно неприятно. Она чувствовала себя оплеванной, униженной. Токарь отложил трубу, стал точить вал. Ей сказал:
– Иди домой, я занесу.
Принёс вечером часов в девять. Был пьян и ещё слупил с неё на бутылку. Ну это ладно… Вот только Дубов назавтра не пришёл. И она ещё месяц за ним ходила. Всё это время жили как на вокзале: вещи в летней кухне, стены голые; диваны, шкаф, комод – посреди комнаты. А до сварки не побелишь, не покрасишь. Совсем отчаялась. Не топя печи, стали замерзать со стариком: осень выдалась холодной, ветреной, дождливой, да и снег однажды лежал целый день, не тая.
Коля приехал со сваркой только позавчера. Привёз с собой невысокого человека с помятым лицом и кудлатой головой по фамилии Кубырялов. У этого Кубырялова высшее образование, он был завгаром, потом стал алкашить и опустился до подсобного рабочего и бомжа, выгнанного женой. Сейчас ночует по баням у кого придётся и ест что попало и где попало.
Тётя Катя ужасно обрадовалась, обхаживала, ублажала, работничков, варила чифирь, потому что у Коли без чифиря голова не соображала; сбегала в магазин, купила колбасы, сварила борщ и домашний сыр. Но Коля сказал, что обедать они не будут – поедят после работы.
Поработали мужики хорошо: к вечеру всё сделали, стали заполнять систему водой. Ей надо было идти за коровами. Она заплатила им двести пятьдесят тысяч, как договорились, поставила на стол бутылку водки, закуску и оставила их на попечение Александра Ивановича.
Вернувшись часа через полтора, она увидела, что трактор по-прежнему стоит под окном, а работники сидят на кухне перед пустой бутылкой и сладко беседуют со стариком-хозяином.
– Что-то, Дуб, сегодня давление слабое, вода медленно поднимается, – сказал Кубырялов, когда она вошла.
Катерина Ивановна сунулась в спальню – батюшки! Из расширителя текла вода, заливая комнату. На её крик прибежал Кубырялов. Шлёпая и плеская сапогами в воде, залез на стул и заглушил кран, тупо приговаривая: «Как же я проморгал!»
А Коле хоть бы хны. Ходит довольный и всё обращает её внимание: «Гляди, бабка, с первого раза сварил. Ни один шов не течёт». Но когда они ушли, несчастная тётя Катя обнаружила, что вся её картошка, которую она тщательно просушила и засыпала в домашний погреб две недели назад, залита водой и лежит в грязи. Наверное, вода ушла в подпол через щель в полу. И вот, вместо того, чтобы белить, ставить мебель на место, переходить с вокзальной жизни на человеческую, они с дедом позавчера, вчера и сегодня вытаскивали картошку, выносили в палисадник на солнце, сушили, а из погреба вычищали грязь, засыпали песком и сухою землёю. Вроде просушили. Хорошо, погода после того снегопада установилась лучше, чем летом. Тепло. Солнышко светит, ветерок ласковый веет. Сегодня перед тем, как уйти за коровами, последнюю картошку занесли назад в дом. Устали физически и морально. Ну, думала, всё: с завтрашнего дня примется за уборку: и вот тебе новая напасть – коров пасти.
Смотрит Катерина Ивановна на закопченные стены, на обожжённый пол. Когда всё это делать? Полом она в этом году заниматься не будет: хоть он и срамной, пусть так остаётся. В гости она к себе никого не ждёт, но надо белить, надо вставлять зимние рамы! Как успеть? Ведь с коровами надо ходить по крайней мере до трёх часов, а потом придёшь усталая, много ли сделаешь за вечер? С ума она сойдёт этой осенью! А ещё капусту солить, и не стирала больше месяца. Всё грязное, мятое… Как она устала! Как трудна стала её жизнь!
А тут ещё с Александром Ивановичем… Голова у него совсем никудышная. Как говорит их сосед Константин Акимович Бойко, крыша съехала. Съехала, конечно, но в большой степени он и притворяется, чтобы спросу с него не было. Сегодня попросила его сделать дверку в поросячьей клетке, чтобы запиралась. Нашла ему молоток, гвозди, даже крючок. Оставалось петельки под этот крючок сделать и прибить. Думала: ну это-то он сумеет. А пришла через полчаса: он нашёл где-то цепь, один конец приколотил к клетке, а другой пришпилил к полу таким ужасным штырём, что она закричала: «Что ты наделал! Где ты такое видел!» – ну и разошлась. А неправда, что ли? Чтобы зайти в клетку, так надо гвоздодёр с собой брать, а чтобы закрыть – кувалду? Но Александру Ивановичу только того и надо: всё побросал и убежал, как малыш, сказав: «Ну тебя! Сама делай, раз такая умная!»
И всё ей в одни руки! Если бы он хоть немножко помогал: чистил клетки, вывозил навоз, ремонтировал сломавшееся – насколько б ей было легче! Она уж не мечтает о том, что было раньше, когда он заботился о кормах, сам всё добывал и привозил, ей оставалось только выйти и подоить. Он на дворе держал порядок, она в доме – всё было хорошо. Дочь её ругает: «Ну что ты от старика требуешь? Он уже не может!» Она отвечает: «Ты уж не делай из него инвалида. Он много чего может, только не хочет».
Вот уже лежит и храпит. Ничего не надо: ни сена, ни соломы, и всё сделано. Ладно, он уже не может как прежде, но хоть бы у него было стремление помогать ей, но ведь нет его – вот что обидно!
Крепко раззадорила она себя против Александра Ивановича. А о Сергее Анатольевиче думалось как о чужом человеке, который мог, но не захотел ей помочь. Но он ведь и не обязан.
Через несколько минут позвонила дочь Ирина. Она с мужем Юрием Михайловичем живёт в Райцентре, в сорока километрах отсюда. Двенадцать лет тому назад Александр Иванович отдал им свой «Москвич», и они приезжают почти каждую неделю. Сорок километров по трассе – не расстояние. Оба они учителя и преподают в школе: она русский язык и литературу, а он физику и математику.
У них есть сын шестиклассник Миша – её единственный внук и отрада. Каждый вечер Катерина Ивановна звонит Ирине или Ирина ей. Это уже стало привычкой, без которой они не могут. А ведь жили же без телефона. Она спрашивает отчёт за день: что было в школе, какие оценки получил Миша, что делает муж, что сегодня варила, есть ли продукты, не кончились ли деньги. Деньги учителя не получали с июля. После президентских выборов получили отпускные и с тех пор – ша! На августовской конференции им сказали: раньше ноября зарплаты не ждите – никто не поверил. Думали, не может такого быть, а, погляди-ка, действительно не дают. Правда, сейчас только октябрь, но теперь уже ясно – не шутили. И вот неделю назад Ирина сказала сконфужено:
– Мама, у нас совсем нет денег. Я три дня хлеба не покупала.
Ну что ж, дала им пятьсот тысяч из денег, вырученных от продажи гаража.
Сегодня она Ирину про деньги спрашивать не стала – должны ещё быть, а пожаловалась на Алексеева и сказала, что теперь ей сена ждать неоткуда.
– Не придумаю, что делать.
А Ирина ответила без всякого сочувствия:
– Сбывать коров – вот что делать! – и опять завела надоевшую шарманку, от которой у неё голова пухла: «Зачем тебе семь коров?»
– Где у тебя семь коров? – взорвалась она. – Вы их уже сглазили. Они и молоко перестали давать! Кто ни придёт, начинает ахать: «Сколько у вас коров! Зачем вам столько коров!»
– Да пойми, вы уже не можете! Вам с отцом надо сидеть и отдыхать.
– Отдыхать! А потом бегать с баночкой по совхозу и просить: «Продайте, добрые люди, литр молока!»
– Ну что с тобой говорить, тебя ведь убедить невозможно! Всё равно останется по-твоему.
На том и попрощались, недовольные друг другом. Она чуть было не сказала: «Если все будут отдыхать, что вы есть станете?»
Слава богу, вовремя спохватилась. Они ведь гордые – ещё откажутся от её масла, сметаны, творога и домашнего сыра! Тогда действительно в её хозяйстве не будет никакого смысла.
Конечно, Юрий Михайлович с Ириной могли бы больше помогать ей. Ну, хотя бы с сеном. И в этом, и в прошлом году она просила:
– Поговорите с директором Р-ского совхоза, что рядом с Райцентром, я уверена, он продаст вам центнеров сорок-пятьдесят.
Они ответили:
– Ты знаешь, во-первых, мы с ним не больно знакомы, во-вторых, он своим-то совхозным продаёт, как от себя отрывает, а, в-третьих, перевозка. Где мы транспорт найдём в такую даль везти.
Ну ладно, не хотят – не надо, она больше не будет их просить.
А ведь если сена не привезут, действительно коров придётся зарезать. Белую Мусю – так и так. Господи! Не для денег она коров держит, не для молока и мяса – просто жалко их, любит их, привыкла к ним. Продать или убить их – то же, что продать или убить члена семьи. Но никто ведь это не поймёт!
Почти всю ночь она не спала и представляла распростёртую на кровавом снегу Белую Мусю с откинутой головой и перерезанным горлом. Заснула под утро: сны её были также горьки и тяжки, как думы.
ІІ
На другое утро, подоив коров, вычистив навоз из пригона, она безжалостно разбудила Александра Ивановича:
