Свечи Апокалипсиса

– Пожалуйста, – говорю я молодому отцу. – Потоп как бы прямо у вашей двери. Давайте вы раз в пятнадцать минут будете выносить ведро. Вам же ближе.

Молодой отец улыбается, вокруг его лучистых глаз летают маленькие, сахарные липовые мушки. Лето, жара, сиеста. Хохот, сладкий лимонад, уличный пикник. Похоже, катастрофа происходит только в моем мире. Крошечный коричневый ручеек сбегает по ступенькам подъезда и бежит по направлению к лендлордовым незабудкам: можно и не поливать.

Ближе к вечеру объявился супруг дамы со второго этажа, финансист, в прошлом сантехник – он довольно быстро перекрыл воду и наделал дырочек в потолке, через которые вытекло все, что не вытекло раньше. Под дырчатый и страшно трипофобный новый потолок он подставил гигантский мусорный контейнер.

– Нормально все, видите! – бодрым рабочим голосом объявил он. – Будем жить!

– Что сказал лендлорд? – спросила я. – Это же надо как-то чинить…

– ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – захохотал финансист, в прошлом сантехник. – МЫ ВСЁ САМИ.

В эту секунду я осмыслила эгрегор супермена как одну из американских добродетелей. Вот он, супермен. Это обычный простой человек, который вдруг берет на себя функцию ОТВЕТСТВЕННОСТИ и мгновенно преображается, взмывая в золотистый закат. Никто не хочет ни за что отвечать. Это, кстати, важная штука про Нью-Йорк, как мне кажется – тут каждый отвечает только за то, к чему он прикреплен как функция. Если начать хотя бы мысленно отвечать за все остальное, мгновенно невротизируешься (и становишься как я). Поэтому никто ни за что не отвечает даже перед лицом глобальной катастрофы (ну вот, я начала писать о том, как устроен Нью-Йорк, и явно же вру! недостоверное наблюдение! неточность!).

Перепутала все цифры в финальном отчете, пришла домой с пакетом тайской еды. Дома было ужасно жарко и по квартире летал огромный, замедленный, серовато-графитный круглый овод диаметром с мое запястье. Как будто мы с оводом поменялись биологическими скоростями: я – быстрая, жужжащая и сверхскоростная, а он – медленный, вязкий, тяжелый, как в кошмарном сне неторопливо летящий сквозь напряжение и электричество воздуха мне прямо в слезу янтаря, прямо в глазную прохладу.

Хорошо, что у этой подмены есть и некоторые очевидные плюсы, но я не могу сейчас об этом.

Пришла на работу спустя несколько дней, а наш трипофобный дырчатый потолок – обвалился. Не в самом магазинчике, конечно, а в примыкающем подъезде, где туалет и склад. Видимо, вся течь осталась внутри дома и со временем потолок размок и упал с утра прямо в коридор. Где-то три квадратных метра потолка упало и всюду рассыпалось красивыми слоями, и при взгляде вверх даже стало понятно, как устроены дома в Сохо.

Селин написала, что хочет приехать немножко перебрать склад, и поинтересовалась, капает ли все еще водичка с потолка.

Я ответила: «Нет, уже не капает, потому что упал сам потолок».

Селин – человек железной выдержки, ее ничем невозможно вывести из себя. Но тут она впервые за те полтора года, что я ее знаю, написала: OMG!

Мы разбирали завалы в подъезде, рубашечные мастера снова смотрели на нас с легкой оторопью и брезгливостью – потолок упал в полуметре от входа в их мастерскую, где швейные феечки меланхолично пристрачивали оборочку к рукаву. Но им пофиг – лендлорд во Франции, на Лазурном Берегу, в Ницце!

Нам немного помог глухонемой темнокожий старик, который иногда убирается в коридорах дома (может, он и не глухонемой, а просто ненавидит нас и не хочет с нами общаться, я его отлично понимаю и не обижаюсь), а после этого сидит на крыльце с огромным косяком и задумчиво курит какой-то забористый стафф, от чего у меня потом панические приступы. Старик уложил обломки в черные пакеты и выволок их на улицу. Подумав, положил сверху табличку рубашечной мастерской о том, что у них скидки. Веселые прохожие тут же насыпали поверх этой инсталляции банановых кожурок, корочек от пиццы и пластиковых стаканов, прилетели эти круглые серые медленные мухи, которых я ненавижу, началась какая-то отдельная жизнь, точнее, послесмерть потолка.

В магазин между тем постоянно прибегают веселые студенты и спрашивают:

– Вы знаете, что про ваши свечи говорил в своей выпускной речи для одного из университетов сам Дэвид Седарис?

Дэвид Седарис – один из любимых нью-йоркских писателей, его добродушные смешные эссе публикуются почти в каждом номере «Нью-Йоркера». Мы с Селин и Матильдой проверяем информацию: это правда!

Решаем прислать Дэвиду Седарису несколько свечек бесплатно в благодарность. Пока их не размочило бесконечным потопом.

Cелин призналась, что скоро уедет обратно в Париж насовсем и что у бутика будет другой менеджер. Какой – пока непонятно. Компания находится в поисках нового кандидата.

– Я бы тебя порекомендовала, но ты же писатель, – говорит Селин. – Я сама понимаю, что ты не хотела бы такую работу. Я за пять лет тут чуть с ума не сошла с этими клиентами. Хорошо, что ты иногда у меня перехватываешь этот ад. Хорошо, что ты работаешь тут только три дня в неделю. Иначе ты бы умом двинулась. Я уже почти двинулась. Господи, как хорошо, что мы уезжаем! Приезжай потом к нам в гости в Париж!

По поводу отъезда Селин решили разобрать бэкстейдж, который слегка захламился.

Обнаружили захиревший ящик восковых камей в коробочках – все с запахами, которые уже неактуальны. Выбрасывать на помойку восковые парфюмерные камеи с профилем Мадам Де Помпадур – непростительная практика, поэтому мы придумали гостеприимно выставить наружу антикварный столик, поставить на него гигантский венецианского стекла фирменный стакан из-под свечи формата Интермеццо и подарочно наполнить его восковыми камеями «Звездочка» (надо сказать, они и правда пахнут бальзамом «Звездочка», что удивительно), также разложив рядом буклеты и зажжа (зажжа под хвост попала! моя русский расслоение!) свечу в качестве заманухи – небось пойдет покупатель!

И пусть покупателей в последние дни очень мало, восковые камеи имеют успех – только что над ними зависли две азиатские девочки и колдовали там около пятнадцати минут, долго что-то выбирая тонкими длинными пальцами. Когда я вышла, я увидела, что они забрали почти все камеи – оставили только те, у которых были мятые коробочки. Мне-то что, я новых насыплю.

Вообще, ощущение сейчас такое, как будто мы кормим птичек. Ой, ой, сейчас синички прилетят.

Три туристки, все – в очках, уже 10 минут копаются в восковых камеях, нюхают каждую из них, выбирают. Я не знаю, стоит ли мне выйти и сказать, что все камеи одинаковые.

Одна женщина заходит и спрашивает:

– Это бесплатно?

Я:

– Да, бесплатно.

Счастливая, возвращается наружу. Продолжают выбирать. Забрали где-то половину.

Хороший прохладный летний день, плюс 23, тихие комарики вьются у ног, клиент из Пенсильвании в гневе присылает нам обратно белую свечку «Тоскана», требуя, чтобы ему ее обменяли на другую такую же, потому что эта не пахнет совсем; я засовываю в бракованную свечку нос, чуть ли не задыхаюсь от запаха тубероз и ванили и пишу Селин сообщение:

«Я понимаю, что это звучит как одна из серий „Доктора Хауса“, и в целом мне невероятно жаль, но у меня есть небезосновательное подозрение, что у нашего клиента из Пенсильвании – опухоль мозга».

Вот, вот мое предназначение, вот что я умею: диагностировать опухоль мозга по возвратам.

Надеюсь, в арт-резиденции, которую я недавно выиграла, мне назначат домик, где жил и творил Оливер Сакс[4].

Cуббота, много туристов. Заходит девушка, хватает новые свечи-столбики «Шестое чувство» (они видят мертвых людей), потирает пальцами, с интересом нюхает пальцы.

Я:

– Извините, пожалуйста, это не ароматические свечи, а декоративные.

Девушка (задумчиво):

– А почему тогда они черные?

Даже не знаю, что сказать.

Пришла Селин, притащила в холщовом мешке каких-то мирровых и оливковых кустов, чтобы посадить их в нашу мини-клумбу вокруг дерева.

– Ты же знаешь, Селин, что вечером на оградку клумбы кто-то обязательно сядет толстой жопой, – вздохнула я. – И уничтожит оливковый куст, который ты только что посадила. И бросит в клумбу сраную бутылку из-под виски «Дикая Индюшка». Это происходило уже раз пять этим летом.

– Да, – сказала Селин. – Но это не значит, что я не должна сажать оливковый куст. Все cошли с ума и ведут себя как сволочи, одна я буду сажать оливковый куст, понимаешь? Я уеду, а оливковый куст будет расти. Пока его кто-нибудь не уничтожит.

Ее руки были в земле. В коридоре соседнего подъезда молдавские рабочие приделывали к верхним сводам помещения новый потолок. Я подивилась: новенький потолок был мягким, как зефир, и тек на пол куда-то мимо рук молдавских рабочих. Кое-как затвердив потолок (в подъезде кисловато пахло зубными врачами и новенькими пломбами), они вдвоем пошли купаться в туалетную комнату, как-то умудрившись принять совместный душ из крошечной раковины.

Тем временем звонок:

– Здравствуйте. Я недавно прилетел из Парижа. Я там купил вашу свечу «Прекрасная маркиза». Я живу в Калифорнии. И свеча мне не понравилась. И я хочу обменять ее по почте в вашем магазине в Нью-Йорке на ту, которая мне понравится. Только вы мне ее должны выслать на мой итальянский адрес.

Вот это я понимаю – think globally.

Выкладывать наружу бесплатные камеи оказалось интересным занятием. Если выложить разные камеи – люди очень долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Если выложить одинаковые – люди не менее долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Потом понимают, что все камеи одинаковые, – и тогда с облегчением берут не меньше трех. В случае разных камей берут только ту, которую выбрали.

Мужчина подходит к ряду с тремя десятками ароматических свечей, смотрит на этикетку одной из них, переворачивает. Я называю таких клиентов «перевертоц»: они всегда все переворачивают. Нюхает свечку. Смотрит на этикетку второй, переворачивает ее. Потом берет свечку и переворачивает. Так он переворачивает буквально каждую этикетку. На обратной стороне каждой этикетки – пустота. Нигде ничего нет.

В конце концов он заглядывает под каждую свечу и переворачивает каждую этикетку. Больше переворачивать нечего.

С болью на лице задает вопрос:

– А сколько стоят эти вот зеленые свечи?

Да ладно, вот еще можно канделябры попереворачивать, рекомендую.

Жизнь начала подсовывать совершенно нелепо, плохо прописанные сценарии: скажем, у входа в магазинчик встречаются азиатская девушка и белый дедушка в соломенной шляпе, похожий на старика Хоттабыча, – видимо, они давно знакомы: спрашивают друг друга, как дела, а потом начинается плохо прописанный диалог. Я подрабатываю сценаристкой, и у меня бы такой диалог не приняли точно.

– Почему вы в вышиванке, это же украинская национальная одежда, и вот шляпа украинская на вас, и пояс, вы украинец?

– Да, я этнический украинец и вот сейчас понял, что мне надо это подчеркивать, вот и хожу в вышиванке.

– Вы понимаете русский? (Девушка спрашивает это на чистейшем русском.) Так мы, получается, на русском можем с вами разговаривать, с ума сойти, правда?

– Не совсем хорошо понимаю, немножко разговариваю, но с акцентом. (Дедушка отвечает это на чудовищном русском.) Я совсем недавно начал учить русский и украинский.

– У вас отлично получается! (Уже на английском.)

– Выходит, твое имя – Камилла – на самом деле другое, ведь это не русское имя?

– Да, на самом деле меня зовут Катерина, но я всегда представляюсь Камиллой, ведь никто не выговорит Катерина.

– Но раз уж я учу русский, я вполне могу выговаривать Катерина, смотри вот: Катерина! Давай я теперь тебя буду называть Катериной, хорошо?

– Конечно!

– Пока, Катерина, хорошего дня!

В магазин со свечками пришел Говорливый Балканец – выглядел он как персонаж раннего Кустурицы: загорелый, подкопченный, весь в золотых цепочках и с золотым зубом; возможно, это какое-то ментальное порождение румынских рабочих с соседней стройки: они периодически сваливаются с лесов, звучно матерясь по-русски, и сидят на нашей скамеечке, перезваниваясь с тетушками и женами. Балканец был говорлив, вел пространные беседы о парфюмерии на очень плохом английском, возможно, это был small talk (хорошо тратить деньги на хорошие дорогие вещи, правда? я вот обставил квартиру и обязательно куплю в нее приятные комнатные духи! да, свеча стоит немало, но зато это же «маеш вещь», да! реально же вещь! а эту стекляшку вы тоже продаете? а что это за стекляшка? а когда вы ее продаете, вы ее как именно заворачиваете и во что? а свечка, когда вы ее продаете, она в коробке? а как выглядит коробка? а я не люблю резкие запахи, вы же понимаете, как это, когда резкий запах – ну вот не нравится, а нравятся помягче, поспокойнее. легенький такой чтобы запах, деликатный. вот не такой, чтобы цветами резко, а поспокойнее. да, трудно сейчас выбрать запах), но через сорок минут я в какой-то горячке поняла, что это, наверное, цыган из стереотипов – и он, раз уж является порождением стереотипов, будет меня грабить. Мне стало интересно, как именно он собирается это делать – может быть, просто застрелит меня за кассой? Вот было бы клево! Правда, в нашей кассе всегда ровно триста долларов – какая-то глупая сумма, чтобы за нее умирать. Может быть, я ему просто сразу отдам деньги – и все?

Параллельно со мной вели ожесточенную переписку коллеги из разных уголков Нью-Йорка и Парижа – оплатите инвойс! пришлите прейскурант!

«Селин, – написала я Селин. – Мне пришел какой-то инвойс, который хер знает вообще как оплачивать. Я не могу в него вчитаться, потому что в магазине уже почти час какой-то говорливый человек цыганской внешности, прости меня за р-понятие, которое просится здесь как мой определитель, потому что я ромского человека называю цыганом. Но пойми! Я нервничаю! У меня началась паранойя, хотя ты, конечно, будешь смеяться. Тут явно что-то не так. Может быть, он подаст на нас в суд за что-нибудь, как недавно подали на нас в суд бухарские евреи-колясочники из Квинса, которые на самом деле только притворились инвалидами? Пытаюсь понять, за что тут можно судиться. Может, за то, что я не уделяю ему внимания – он целый час задает тупые вопросы и требует постоянно с ним общаться, но я отвечаю на кучу писем и на телефонные звонки, а еще я делаю посылки. Ну, или он просто собирается меня убить, тогда я на всякий случай прощаюсь с тобой, хорошего тебе возвращения домой в Париж».

– А вот это зачем вы используете? – цыганский барон уже катился ко мне, будто на колесиках, с медными канделябрами на паучьих тонких лапках.

Мне тут же пришло письмо с еще одним инвойсом, а также письмо из редакции местного районного журнала «Нолита, огонь моих чресел», сообщившее, что ко мне вот-вот придут за восковым Наполеоном для фотосъемки и чтобы я тщательно упаковала Наполеона, иначе в тридцатиградусную жару бедняга распадется на плесень и на липовый мед (и распадется же, это не метафора).

– Простите, пожалуйста, – сказала я цыгану. – Я тут вообще одна в магазине (черт, зачем я это сказала! теперь он точно будет меня грабить!), и я работаю за троих. Я отвечаю за посылки. Я отвечаю за телефонные звонки. Я отвечаю на письма, которые приходят менеджеру, потому что у нее сегодня выходной. И я не могу решительно совсем уделять вам столько внимания, сколько вам нужно. Я прошу прощения, что не целиком с вами весь этот час (вдруг он таки решит судиться, потому что в магазине все такие невнимательные и грубые?), но тут просто вал работы и я одна на всех. Вот прямо сейчас ко мне придут люди из редакции журнала, и я должна подготовить им Наполеона – поэтому я отвлекусь сейчас и буду паковать Наполеона, а они придут вот-вот. Люди придут. С минуты на минуту. Придут люди, понимаете?

(Уходи, если ты собрался меня грабить, вот люди же придут сейчас.)

Я даже взяла воскового Наполеона с полочки и начала им жестикулировать. Вы когда-нибудь жестикулировали Наполеоном?

– Не волнуйтесь, – сказал Говорливый Балканец. – Вы прекрасно ко мне отнеслись и уделили мне внимание, которого я даже не заслужил. Мне вообще мало кто в этом городе уделял столько внимания, сколько вы в этот час. Да и что уж. И в жизни мне тоже внимания мало кто уделял столько, вот как вы. Все люди одиноки, умирают одни, рождаются одни, все преходяще. Внимание, слово доброе, кошке приятно. Вы добрая женщина и всяких прочих женщин добрей точно, а в мире без доброты плохо, тревожно, одиноко, одиноко без доброты. Нигде и никто ко мне не относился хорошо и гонения всюду. Время и теплота, уделенные вами в мою сторону, не забудутся мной никогда, как я могу обвинить вас, вы хороший человек, я понимаю, вы добрый человек и порядочный, просто у вас много работы и вы очень устали, вы же правда так устали от всего?

Я положила Наполеона на спину и начала медленно-медленно бинтовать ему шею рулоном бумажных полотенец, как будто у Наполеона из сонной артерии медленно-медленно хлещет жидкий воск.

Только после этого Говорливый Балканец растворился, и в магазин пришла восхитительно глупая девица-интерн, которая сказала, что ей надо что-то забрать не знаю что. Я вручила ей перебинтованного Наполеона, и девица с Наполеоном убежали.

Мужчина в очках в футболке с надписью «Орегон».

– Здравствуйте. Я турист, и я ничего тут у вас не понимаю. Подскажите мне, где тут какой-нибудь суперкрутой ресторан. Просто офигенный! Чтобы там была не слишком изысканная, но отличная еда. Чтобы вот сесть – и отдохнуть. И чтобы запомнилось, что я был в крутом ресторане.

– Да тут везде рестораны с хорошей едой. Я не уверена, что могу прямо что-то рекомендовать, это же все индивидуально. Но итальянских ресторанов тут, скажем, полно.

– Я тоже слышал, что в Маленькой Италии отличные рестораны – но тут же одни бутики, блин! Всюду бутики! Где вы тут едите?

– А вы выйдите вот туда прямо (показываю) и направо на улицу Шелковичную – и по ней просто пойдите вниз, на юг. Бутики постепенно растают и пойдут рестораны. Я не знаю, крутые ли, но выглядят довольно круто. В них сидят люди со счастливыми лицами. Наверное, там вкусная еда.

– Шелковичная – это где?

– Вот смотрите: туда прямо (показываю) и потом сразу направо (показываю рукой направление). И там (показываю) просто идите прямо вниз (показываю), и будет множество ресторанов!

Мужчина (задумчиво):

– А Сохо – это где?

Я:

– Сохо – это мы сейчас в Сохо.

Мужчина (недоверчиво):

– А Маленькая Италия где?

Я:

– Она в Сохо. Смотрите, Сохо – это значит «к югу от Хаустон», и туда вниз (показываю) все будет Сохо, потому что туда вниз (показываю) – там юг. Вот вам туда и идти, на юг. Маленькая Италия и Нолита (она расшифровывается North Of Little Italy – это значит «к северу от Маленькой Италии») – это тоже части Сохо. Так что просто вот идите туда (показываю).

Все это время я показываю рукой в одном и том же направлении – на юг.

Мужчина:

– Спасибо. Спасибо. Вы очень добры. Огромное вам спасибо.

Разворачивается и быстро уходит на север.

Заходит очень красивый готический мужик в кожаной юбке, в его глазах нет зрачков, с ним входят две статные, огромные королевские черные пуделицы в шапках афро.

Готический мужик:

– Как обычно, «Команданте Че»!

Открываю шкафчик со свечками «Команданте Че», нашариваю свечку.

В это время одна пуделица медленно и горделиво, как танцовщица, уходит на бэкстейдж и начинает там разворачивать французскую гренку в фольге, выданную мне в качестве ланча приехавшей в гости мамой.

Вторая пуделица выбегает на середину бутика и неожиданно начинает страшным голосом выть прямо в потолок.

Я роняю свечку.

Готический мужик:

– Клодетточка, почему ты воешь? Матильдочка, куда ты пошла на бэкстейдж? Что мы забыли на бэкстейдже, Матильдочка?

Wait, чувак, я называю это бэкстейджем только в моей голове, и ты это прекрасно знаешь.

Матильдочка выходит с бэкстейджа. Моей души здесь нет, Матильдочка, не ищи.

Оказалось, что Говорливый Балканец – это просто очередной сумасшедший с района: видела его всего облитого яркой леденцовой кровью, идущего по Елизаветинской улице и выкрикивающего проклятия в адрес невидимого собеседника.

Естественно, все из своих шоурумов и лавочек повысыпали наружу, стоят, обсуждают, полиция опять же всех утешает, красиво стриженные собаки испуганно пьют липкую тягучую воду из пластмассовых черных ведерок. Выясняется, что Говорливый Балканец регулярно устраивает такое. Я и мой свечный храм, кажется, – единственное место, где он внятно коммуницировал. Теперь понятно, почему он сказал, что никто еще не был с ним так добр.

Я тут же вспомнила, что еще одна наша районная безумица, итальянская мафиозная вдова лет восьмидесяти, которая регулярно вызывает скорую, пожарников, газовиков и полицию, потому что ей что-то чудится, периодически заходила ко мне и вполне нормально беседовала о жизни – пару раз, впрочем, сбиваясь на тему слежки соседей за ней (также она мимоходом упомянула, что мексиканцы из «Кафе Хабана» держат в подвале нелегальный бордель для развозчиков ледяных глыб и авокадо, но тут уже она может быть права, это ведь Нью-Йорк). Видимо, что-то такое со мной или свечным храмом, что в моем присутствии местные сумасшедшие ведут себя как абсолютно нормальные люди.

Веселый молодой человек со свежим утренним лицом, в полосатой футболке.

– Шел мимо, дай, думаю, зайду. Какая красотища-то! Это Франция? Все французское? Надписи на французском, и я сразу подумал: о, Франция! Мода! Шик!

– Да, это французский бутик свечей.

– Свечей? Я правильно расслышал, свечей?

– Да, свечей.

– С ума сойти. Французские свечи! Это небось шик! А что такое во французских свечах есть, что они продаются тут, в Америке? Зачем в Америке французские свечи? Что в них такого привлекательного для американцев?

– Очарование Старым Светом.

– А в чем разница между французскими и американскими свечами, вот вы можете сказать? Вот в Америке продаются французские свечи, их же зачем-то покупают. В чем главное отличие?

– Я не очень много видела американских свечей, и мне трудно сказать. Я знаю Янки-Свечи. Они есть у всех. А эти – очень индивидуальная штука. Это самый старый свечной бренд в Европе.

– Оооо, самый старыыыый! Французские короли, вся эта фигня! Ну конечно, вы, французы, этим ужасно гордитесь! Небось у вас все связано с королями! Вот, скажем, это: чей тут портрет? Это французская королева? Да?

(Показывает на восковую камею с портретом Мадам Де Помпадур.)

– Да.

– Вы это специально мне говорите, чтобы я наконец-то отъебался?

– Да.

Заходят пожилой итальянец и молодой азиат в платье. Долго нюхают свечки и тихо ссорятся шепотом.

Итальянец:

– Что у вас есть для пляжа?

Я:

– Пляжа? Это, типа, для пляжного домика в Хэмптонс?

Итальянец:

– Именно. Для нашего пляжного домика в Хэмптонс.

Я:

– Свеча «Корсика», она же «Фиговое дерево» очень хороша для пляжного домика.

Итальянец:

– Свеча «Корсика» уже есть в нашем пляжном домике.

Я:

– Тогда свеча «Тоскана».

Итальянец (нюхает свечу «Тоскана»):

– Прелестно! Мне очень нравится! Сколько она стоит?

Азиат:

– Мне не нравится свеча «Тоскана».

Я:

– Сто пятьдесят долларов.

Итальянец:

– Прекрасная свеча! Что ты имеешь против «Тосканы»?