Моя вселенная

скачать книгу бесплатно

Моя вселенная
Татьяна Володина

«Я открыла глаза, когда самолет подлетал к Ницце и всех пассажиров попросили пристегнуться ремнями. В окно было видно море, береговая линия лазурного побережья юга Франции. Солнце, опередив нас, уже ушло на запад, и на Ниццу опустился теплый вечер позднего лета. У меня гулко забилось сердце. Получив письмо по электронной почте, я так и не поняла, будет ли Дэвид встречать меня в аэропорту или я должна взять такси и добираться сама. В письме был указан адрес виллы, и это сбивало меня с толку. Но в то же время в письме были слова: «Встреча в аэропорту. Сообщи мне дату прилета и номер рейса». Дэвид, как правило, не встречал меня, чтобы нас не увидели вместе. Исключением был только один раз, когда, встретив меня в аэропорту, он обозначил свое внимание ко мне…»

Татьяна Володина

Моя вселенная

© Володина Т., 2018

* * *

Мужу, который научил меня любить

1

Я открыла глаза, когда самолет подлетал к Ницце и всех пассажиров попросили пристегнуться ремнями. В окно было видно море, береговая линия лазурного побережья юга Франции. Солнце, опередив нас, уже ушло на запад, и на Ниццу опустился теплый вечер позднего лета. У меня гулко забилось сердце. Получив письмо по электронной почте, я так и не поняла, будет ли Дэвид встречать меня в аэропорту или я должна взять такси и добираться сама. В письме был указан адрес виллы, и это сбивало меня с толку. Но в то же время в письме были слова: «Встреча в аэропорту. Сообщи мне дату прилета и номер рейса». Дэвид, как правило, не встречал меня, чтобы нас не увидели вместе. Исключением был только один раз, когда, встретив меня в аэропорту, он обозначил свое внимание ко мне.

Весь полет до Ниццы я думала, как могло так случиться в моей жизни, что сейчас я сижу в этом самолете и лечу к мужчине по первому его зову. И это я, всегда такая уверенная в себе, принципиальная во всех вопросах, касающихся моих отношений с мужчинами, коллегами и друзьями, которая шесть лет назад, поверив в любовь и верность, и в итоге потерпевшая сокрушительное поражение, мчусь за мгновениями счастья к тому единственному, который составляет смысл моей жизни. Какая она, моя жизнь, если весь ее смысл заключен в Дэвиде? Трудно сказать. Но от одной только мысли, что я могу лишиться его, у меня темнеет в глазах. Так какая она – моя жизнь? Я из тех, кто не учится на ошибках других, а предпочитает делать свои. Она меня пытается учить, бьет по моей бестолковой и упрямой головке, но я плохо учусь и постоянно получаю заслуженные неуды. Упрямство и гордыня до добра не доводят. Быть прилежной ученицей у меня не получается. Все свои отличные оценки я, по-видимому, уже получила в школе и университете, но, как показывает мой личный опыт, самые важные выставляет нам жизнь.

Закончив с отличием в университете факультет журналистики, я с успехом начала свою карьеру в модном литературном журнале. Да и в личной жизни складывалось все замечательно: я встретила того кого всем сердцем полюбила, кому доверяла и с кем не хотела расставаться. Мы уже жили вместе, и все считали нас отличной парой. Макс был нежным любовником и добрым другом. Мне все завидовали, а я была просто счастлива. Когда узнала о своей беременности, то ни секунды не сомневалась, что буду рожать. В этом меня поддержал и Макс.

Крушение моих надежд началось, как только я решила сделать ему сюрприз, за который жестоко поплатилась. Самоуверенность порождает неприятный, мягко говоря, результат. У меня же результат был сокрушающий, от которого я не могла оправиться несколько лет, пока в моей жизни не появился Дэвид.

А случилось все очень банально, и ничего нового и интересного для людей, не участвующих в тот момент в шоу моей семейной жизни, не было. Все как обычно, как случается у многих семейных пар. На эту тему пишутся книги, снимаются кинофильмы, сочиняются веселые и очень смешные анекдоты. Я тоже со всеми смеялась. Еще бы – потеха, да и только. Неожиданным, необычным и чем-то очень новым это бывает только для действующих лиц и исполнителей этого нелепого и изрядно потасканного шоу. Но не дай бог вам оказаться в таком положении с любой стороны. И по прошествии стольких лет мне рассказывать и вспоминать тот роковой день очень больно.

На две недели от редакции журнала я улетела в Нью-Йорк. Обычное для меня дело. Такие командировки у меня были часто. И когда я уже возвращалась домой, в аэропорту мне представился случай поменять ранее купленный билет на поздний рейс на рейс самолета, вылетающего на три часа раньше. Я не стала звонить и сообщать об этом Максу, а решила к приходу жениха с работы приготовить ему праздничный ужин. «Сюрприз, дорогой!» А в результате моей неосмотрительности и самоуверенности получилось: «Сюрприз, дорогая». Его сюрприз был явно круче. Он переиграл меня по всем статьям. Конечно, никаких игр не было. Это я так сказала, потому что после его «сюрприза» стала циничной и злой.

Так вот… Все случилось как в анекдоте. Но одно дело, когда ты слушаешь анекдот, и совсем все по-другому, когда ты в нем участвуешь. Не боюсь повториться, что это очень больно. Он оказался дома, и не один. Так бывает. Не нужно строить иллюзий и, чтобы не попасть в аналогичную ситуацию, лучше предварительно звонить и предупреждать о своем приезде, что я теперь всегда и делаю. Но весь ужас моего поступка заключался в том, что, обнаружив жениха в кульминационный момент со звуковым сопровождением завершения его оргазма с другой женщиной, явственно говорившего о полном его удовлетворении, и видя его потное возбужденное тело и испуганное лицо, я выскочила из дому и, сев в машину… О господи! Зачем я это сделала?! В таком неадекватном состоянии я перепутала педали, не справилась с управлением и врезалась в стену дома. В итоге попала в больницу и, что самое ужасное, потеряла нашего ребенка. Моего ребенка… Нашего? Нет, теперь он мой не родившийся ребенок. Это мое горе и мои слезы.

Сейчас я журналист, писатель, так обо мне говорят, и по совместительству сценарист. Правда, сценарий я написала только один, и именно он определил мою жизнь, которую я сейчас проживаю.

А началось все вполне невинно. После расставания с Максом моим спасением стала работа. Журнал оставался единственным прибежищем, в котором я могла дышать и чувствовать, что жива, но голова распухала от мыслей, и мне необходим был выход, чтобы она попросту не треснула. Так я стала записывать свои мысли, и стало легче. Укрывшись за словами и строчками, я покидала окружавшую меня реальность и пыталась жить в вымышленной. И выжила. Мои рассказы и романы напечатали, а один из них даже экранизировали. Все говорят, что это большой успех, но я пока его не чувствую.

Шесть лет назад я не собиралась быть писателем, это не входило в мои планы. Моя работа в издательстве мне нравилась. Популярность журнала позволяла много и интересно работать: писать обзоры о выставках, театральных постановках, брать интервью у интересных и талантливых людей. Мне нравилась моя жизнь, и еще, узнав, что беременна, я ждала маленького человечка, как ждут чуда. Я чувствовала себя наполненной счастьем, словно сосуд наполненный нектаром. Это удивительное ощущение. Случившееся со мной перевернуло мою жизнь. Сосуд с счастьем разбился, и я физически почувствовала, как все его содержимое вылилось и течет от меня, а я, как в страшном сне, стою, смотрю и ничего сделать не могу.

Долго я не могла простить себе – да и если честно, то и до сих пор не могу, – что из-за похоти Макса потеряла голову и убила своего ребенка. Да-да, убила. И никто меня не убедит, что это несчастный случай. Прежде чем впасть в истерику, я должна была, я просто обязана была подумать о нем, а все остальное: страсть, соблазн, похоть, секс, измена – все чепуха. Все это отговорки, и они не могут оправдать убийства зарождающейся жизни. Конечно, мы расстались. Простить предательство я не смогла. Мой жизненный опыт в один миг обогатился до таких размеров, что мне просто хотелось не быть… совсем пропасть из мира моего горя. Я превратилась в комок боли и, чтобы заглушить ее, в один из вечеров открыла ноутбук и на одном дыхании написала свою историю.

Конечно, я была не настолько наивна, чтобы надеяться вернуть ощущение полноты жизни, но это позволило мне задышать и обрести почву под ногами. Роман нашел своего читателя, и однажды из киностудии я получила предложение экранизировать его, а мне принять участие в написании сценария. О том, что история случилась лично со мной, я хранила молчание. Макс неоднократно пытался восстановить наши отношения. Через общих знакомых он просил меня о встрече. В своих письмах он пытался объяснить мне случившееся. Но и спустя три года я не смогла заставить себя с ним встретиться. Три года я отказывалась от любых ухаживаний и свиданий с представителями мужской половины человечества. Вместо того чтобы жить полной жизнью – встречаться с друзьями, путешествовать по миру, или, наконец, просто прогуляться, – я тащилась домой и все дни проводила за письменным столом. Такая жизнь в то время меня вполне устраивала.

2

Но звонок из киностудии все изменил. Так три года назад я познакомилась с Джеком Уайтом, режиссером фильма, и с исполнителями главных ролей – звездой и красавцем Дэвидом Скоттом и миленькой Хэлли Смит, которая после этого фильма прочно вошла в перечень успешных и востребованных актрис. Актрису на роль меня (об этом никто не знал) искали долго, а вот Дэвид был вне конкуренции. Джек сразу же оговорил со мной кандидатуру Дэвида Скотта, и у меня никаких возражений не было. Мне он нравился как талантливый актер и не более. Фанаткой каких-либо актеров и актрис я не была. Пусть будет Скотт, решила я, режиссеру виднее. В киноиндустрии я ничего не понимала и поэтому больше помалкивала. Дэвид Скотт снимался в то время в другом фильме, и Джек объявил, что будет его ждать.

Идея попробовать Хэлли Смит на роль «меня» принадлежала Дэвиду. Она всем понравилась и, пройдя кастинг, Хэлли была утверждена на роль. А мне, честно, было все равно. Хэлли? Пусть будет Хэлли. Так Дэвид выбрал такую «меня», которая совсем не была похожа на меня. Я – брюнетка ростом выше среднего, худая, с синими глазами и короткой стрижкой (после расставания с Максом я отрезала длинные волосы), а мисс Хэлли Смит – миленькая блондинка ниже меня ростом с темными глазами и восхитительной фигурой. Этакая соблазнительная и сексуальная блондинка с пухлыми губками. В любое время, какая бы мода ни была, мужчинам (настоящим) всегда нравится такой тип женщин. Это у них заложено природой в мозг, и поэтому глаза, как под гипнозом замечают в толпе именно такую блондинку. В данном случае я говорю не о любви, а об их предпочтении… Я не стала утверждать и настаивать, что моя героиня совсем не такая, а вот та, с которой герой ей изменяет, возможно, и такая. В этом и была вся проблема. Как писал мне Макс, у них был просто секс, а соблазнился он ее формами: «Дорогая, прости. Она для меня ничего не значит. Это получилось случайно. Просто секс. Ты должна мне поверить. Люблю я только тебя». По-видимому, словами «люблю только тебя» я должна была утешиться и простить его, но мне их не хватило.

Удивительно, как у мужчин все хорошо сочетается? Любит он только тебя, одну единственную на всем белом свете, а спать хочет со всеми женщинами с соблазнительными формами, которые привлекли его внимание. И при этом мы, женщины, должны утешаться тем, что так природа их создала. Удобная позиция. Но это действительно так, и с природой не очень поспоришь. Но есть и другой аргумент. А «случайно» – это даже тогда, когда сексуальный объект он сажает в свою машину, привозит в ваш дом, открывает ключом дверь вашей квартиры и укладывает его в вашу постель? И это все случайно, а вам клянется, что любит вас, и только вас, и думает о вас каждую минуту, по-видимому, за исключением той, когда в вашей постели ее, простите, трахает. Не люблю это новомодное словечко, но в данном случае оно точно определяет этот процесс.

Когда Джек подвел Дэвида ко мне, чтобы нас познакомить, я удивленно на него уставилась: не ожидала, что он настолько красив и молодо выглядит в жизни – высокий, стройный, со светло-русыми волосами и дивными большими зелеными глазами. Его длинные, удивительно прямые и густые ресницы отбрасывали тень на лицо, отчего взгляд казался необыкновенно таинственным и сексуальным. Снисходительная улыбка ярких и сексуальных губ блуждала на его лице, и он показался мне очень раскованным. При виде его у меня гулко застучало сердце, во рту стало сухо, и я с трудом сглотнула, а потом почувствовала, как внутри все сжалось от страха. Его красота поразила меня, а уверенность, которая читалась в этих роскошных глазах, испугала меня. Руки опустились, и цветы, преподнесенные Джеком, упали на пол. На мгновение у меня закружилась голова. Я как сейчас вижу Дэвида, поднимающего цветы, его нежную улыбку и ямочки на щеках.

– Джек, – обратился он тогда к рядом стоящему Джеку. – Ты говорил, что наш автор молода и хороша, но чтобы настолько молода и дивно хороша, я и подумать не мог.

Проговорил он это чувственным баритоном. Его голос звучал нежно, как музыка.

Я понимала, что для него это одна из дежурных фраз. Он всем своим естеством говорил всему миру, что мил, добр и способен на дружбу – и не более того. Меня это устраивало, и я расслабилась, выдавив из себя подобие улыбки. И потом, выбор партнерши явно говорил, что я не его тип. «Вот и отлично, – успокаивала я сама себя, – мне меньше достанется сюсюканья и его внимания».

Надо мной взяла шефство помощник режиссера Мэг – худая, высокая брюнетка с длинными волосами, которые она собирала в хвост. Я так никогда и не увидела ее с другой прической. У нее был резкий и громкий голос, и Дэвид всегда морщился, когда она делала объявления, но своего недовольства не высказывал. Мэг знала все, всех и обо всех. На следующий день после моего приезда и знакомства со съемочной группой я знала все о Дэвиде Скотте, Хэлли Смит и Джеке Уайте. О других членах съемочной группы предполагалось, что я услышу позднее. Я была благодарным слушателем – молчала как рыба, пила воду, закатывала глаза и стеснялась сказать, что она меня достала. По-видимому, у меня был до такой степени жалкий вид, что Мэг наконец сжалилась надо мной, пообещав, что мы еще поболтаем, а сейчас мне следует отдохнуть… Оглушенная Мэг до бесчувственного состояния, я и предстала тогда перед Джеком и Дэвидом, о котором Мэг сказала, что он входит в число (я уже не помню в какое) самых сексуальных мужчин планеты. Правда, она не уточнила, кто этот список составил.

– Ты должен ей понравиться, иначе она отклонит твою кандидатуру, и роль ты не получишь, – зычно рассмеялся Джек, а я еще больше сжалась под взглядом Дэвида.

Наверное, предполагалось, что и я должна засмеяться, но я так и не нашла в себе сил, чтобы это сделать. Подобные наигранные сцены меня просто убивали, и поэтому я продолжала молча существовать на фоне цветущих кустарников и яркого солнца.

– Ты должен знать, это было ее главным условием, – поддразнивал того Джек, и ему явно доставляло удовольствие мое смущение.

Я была в замешательстве. Со стороны Джека было невежливо говорить обо мне в третьем лице в моем присутствии. Мне так и хотелось ему крикнуть: «Эй, вы не забыли, что я здесь?» Я вспыхнула и поняла, что начинаю краснеть, а это мне совсем не свойственно. В ту минуту я отдала бы Дэвиду номер «первый» в любом списке.

Дэвид внимательно и несколько смущенно посмотрел на меня, чтобы удостовериться, действительно ли я такая нахалка, как утверждает Джек, или он шутит. А возможно, он почувствовал, как бестактность Джека смутила меня. Я почему-то подумала, что он сейчас сам откажется от роли и со страхом в голосе пропищала:

– Вовсе нет. Я признательна вам, что вы согласились… Вы самый красивый из всех моих знакомых мужчин, – ужаснувшись от произнесенной фразы, я решила продолжать говорить до полного своего провала. – И… и вы замечательный актер.

Дэвид склонил голову набок и внимательно стал разглядывать меня. Наверное, он только сейчас по-настоящему увидел меня. Дежурная сексуальная улыбка сползла с его лица, и это успокоило и воодушевило меня.

– Я признательна Джеку, что именно вас он пригласил на роль и не начинал съемки. Вам спасибо, что согласились сниматься в нашем фильме, но если вы откажетесь, я не буду в обиде.

Услышав то, что я произнесла, у Джека поползли брови вверх и открылся рот, но говорить он не стал, а только вздохнул. Дэвид с трудом сдержал смех, но смешинки в глазах выдавали его. «Будет знать, как не следует со мной разговаривать» – пронеслась в моей голове мысль и улетела прочь, а я от страха продолжала тарахтеть:

– Мне раньше не доводилось писать сценарии, это мой первый опыт, – мне бы сейчас заткнуться, но, заметив, как Дэвид сощурился и заулыбался, дав понять, что разгадал мой ход, я, как заведенная жалко пропищала. – Но подходит ли роль вам? Я и подумала, что вы, наверное, откажетесь от нее.

Не успела я договорить свой спич, как улыбку на лице Дэвида словно корова языком слизала.

– И не подумаю, – строго отрезал он, сверкнув на меня глазами. – Мне понравился материал, и я хочу изобразить того парня. Он интересен мне. Ваш первый опыт неплох. Мы потом вместе его доработаем во время съемок.

Затем он поклонился, развернулся и ушел. Джек растерянно извинился передо мной и потопал за Дэвидом, что-то бормоча себе под нос.

«Неплох?» «Вместе доработаем?» Он что, псих? Я ему не девочка. У меня перехватило дыхание. Я тут перед ним распинаюсь, абсолютно искренне пою дифирамбы тому и другому. На самом деле просто хотела сказать правду, а получилось неловко, и я почувствовала, как горячая волна пробежала по моему лицу. Дэвид потом мне рассказал, что вид у меня был обиженной девочки, которая вот-вот заплачет, отчего глаза превратились в два огромных озера. «Своей непосредственностью ты меня просто сразила, и от твоих глаз я чуть не задохнулся», – вспоминал потом Дэвид.

А потом… потом начались его придирки к сценарию. Это была пытка. Он требовал от Джека постоянно вызывать меня на съемки. Я упрямилась, но прилетала и начинала орать на них за то, что они перекраивают мой – я так и кричала: «Мой, мой» – сценарий. И потом я старалась меньше встречаться с Дэвидом. Он пугал меня своей уверенностью в суждениях и подчас ослиной упертостью, а если на съемочной площадке была неразбериха и бардак, как он говорил, или что-то было не по его – вспышками гнева и ярости. В этот момент укротить его могли только Джек или мое появление на площадке. Увидев меня, он словно сдувался, переставая орать, но продолжая пинать все, что попадало ему под ноги. Дэвид был не такой, как все, он был особенным во всем: красота, какой я не встречала раньше, заразительный смех и неуемная ярость, вдумчивость и стремление доводить все до конца, страстность в работе и жизни, доброта и нежность к женщинам и в то же время категоричность своих суждений о них.

Однажды, разыскивая Джека, я наткнулась на него и Дэвида, сидящих под тентом и громко смеявшихся. Дэвид весело и громко доказывал Джеку, как притворны женские слезы:

– Ты понимаешь, – наклонившись к Джеку, говорил он безапелляционно веселым голосом. – Они слезы используют как средство заставить нас уступить им и исполнить их прихоть. Они плачут, чтобы добиться своего. Искренне они плачут крайне редко. Вот поэтому ее слезы меня просто бесят. Это все уловки и притворство.

Джек в ответ громко хохотал. Я же была шокирована словами Дэвида, поэтому не стала подходить к Джеку, развернулась и вернулась в отель. Услышанные тогда слова глубоко засели у меня в голове. «Под «они», – решила я, – нужно понимать «женщины вообще», а «ее» могло обозначать любую из знакомых ему женщин, скорее всего, его жену, или, возможно, даже меня». От этой мысли меня передернуло. В словах Дэвида было столько цинизма, что позднее, встречаясь с ним, у меня мурашки бежали по телу. «Ну, моих слез ты не увидишь», – решила я, но слов своих так и не сдержала.

А взгляд Дэвида я чувствовала постоянно, его близость меня пугала. Находясь под его постоянным наблюдением, я словно проснулась после трехлетнего сна и стала чувствовать все обостренно. Причиненная Максом боль еще жила во мне, и я изо всех сил пыталась закрыться от любых чувств. Но внимание Дэвида давило на меня. Он осторожно наблюдал за мной и никогда не приближался близко. Я чувствовала себя маленькой букашкой, которую внимательно и с наслаждением рассматривают под микроскопом, а когда насмотрятся, займутся ее препарированием.

Правки в сценарии были, как правило, незначительными, но от меня требовали немедленного присутствия на съемках, и я как минимум была с ними неделю, а затем улетала к себе домой. Мои отлеты больше походили на бегство, а прилеты были такими частыми, что мне казалось, что я живу в воздухе в прямом и в переносном смысле.

Я шла у них на поводу и соглашалась практически на все их требования, только чтобы не задерживаться на съемочной площадке, но наотрез отказалась изменить последнюю сцену. Дэвид находил какие-то нелепые причины и звонил мне по ночам, убеждая, что я не права, что в жизни так не бывает, что моя героиня твердолобая дура. Да-да, именно так он и говорил: «Какой же нужно быть твердолобой дурой, чтобы, любя парня, не дать ему шанс. Она просто засранка».

Итак, я – твердолобая дура и еще засранка, Макс же – парень, которому нужно дать шанс, а я – засранка, которая не хочет дать ему этот гребанный шанс. Мило, ничего не скажешь. Мне всегда после этого хотелось послать его куда подальше, но в последний момент что-то останавливало. Я могла и Джеку, и Дэвиду привести свой довод, который остановил бы их требование, но Дэвид, как и все другие, не должен был знать, что это моя история.

В течение трех лет после расставания с Максом я мечтала только о покое. Моим единственным желанием было все забыть и ничего не чувствовать. И я почти добилась, но чего это мне стоило?! Я писала, много писала, продолжала работать в журнале и писала. Побывала во многих странах, познакомилась с добрыми и не очень добрыми людьми, и мне этого было довольно. И вот мое сердце снова билось как безумное только от одного голоса Дэвида, его запаха, когда он был рядом, только при мысли о нем. Я сходила с ума когда видела его и когда не видела – тоже. Вот поэтому всегда категорически отказывалась прилетать на съемки, ссылаясь на занятость. А он бесился и требовал у Джека моего присутствия. Это все походило на перетягивание каната. Так Джек в очередной раз уговорил меня прилететь.

В тот раз в аэропорту я не нашла машину съемочной группы. Встречал меня Дэвид собственной персоной, сославшись на свободный день от съемок. Когда мы подошла к машине, Дэвид открыл ее переднюю дверь, и я, не задумываясь, села на переднее сидение рядом с водительским креслом. Это было моей ошибкой. Дэвид, закрыв за мной дверцу машины и обойдя ее, сел за руль. Вот он совсем рядом, и я понимаю, что хочу, чтобы он обнял меня… Я знаю, я уверена, что, если он сейчас это сделает, я не буду возражать. И он переступил границу между нами. Из своего мира он решительно шагнул в мир мой. И это случилось, когда он взял мое лицо в свои ладони, заглянул в мои глаза, а потом время словно остановилось. Я видела только его яркие и такие желанные губы, которые медленно приближались к моему лицу, вот они приоткрылись и я, наконец, их почувствовала на своих. Поцелуй был долгим, нежным и восхитительным. Он опустил веки, и его ресницы закрыли от меня зеленый свет его глаз. Голова кружилась, мысли мои путались, я млела и таяла в его объятиях. И теперь, когда я закрываю глаза и вспоминаю Дэвида, вижу его полуоткрытые губы, которые собираются поцеловать меня.

За роль Макса в нашем фильме Дэвид получил второй «Оскар». Фильм был номинирован на премию «Оскар» в пяти номинациях, в том числе за лучший сценарий. В итоге получил два. Второй достался Джеку за режиссуру. Я отказалась присутствовать на его вручении. По красной дорожке Дэвид прошагал, держа за руку свою красавицу жену. Затем в Интернете появилось много фотографий Дэвида, обнимающего счастливую «ее». Прекрасно. Все как я и предполагала. Так я смогла избежать постыдного и болезненного разочарования. Точнее, этим я насладилась сидя на диване и уткнувшись в колени. Они целовали друг друга, как и полагается в такой день, а со сцены он благодарил ее («дорогую мою жену») за поддержку и понимание, когда не мог уделять ей своего внимания. Я же утешалась тем, что в это время мне уделялось более чем пристальное внимание. Джек, выступая с «Оскаром» в руках, в числе тех, кого он благодарил, упомянул и меня, поблагодарив за понимание и умное сотрудничество. Он так и сказал: «Спасибо тебе, Крис, за твое умное сотрудничество. Ты была нам всем добрым другом».

Все были счастливы, и я была за них от души рада. Я искренне считала, что так и должно быть, что это его праздник и его семьи. Ну а я, поскольку не член его семьи, снова писала, летала, работала, встречалась. Одним словом, жила своей жизнью и любила его, ожидая звонка или электронного письма. Джек после праздничного вечера позвонил и отругал меня за то, что я не появилась на вручении. Это он тогда сказал мне, что награду им подарила я, согласившись изменить последнюю сцену, которую так талантливо сыграл Дэвид. «Это была та самая вишенка на торте, которая сделала свое дело», – сказал он мне и чмокнул в телефон. С Джеком мы теперь добрые друзья, как и с его женой и детьми, с которыми он меня познакомил в Париже.

С Дэвидом мы не виделись уже больше трех месяцев, а если быть точной – сто два дня и десять часов. Это не самый большой наш перерыв, но дался он мне в этот раз тяжело. Я очень скучала по Дэвиду, и каждая новая разлука с ним становилась все мучительнее. Я понимаю, что бывают обстоятельства сильнее нас и что я все знала о нем, когда три года назад позволила сердцу любить его. Дэвид – звезда, он замечательный актер, он известен во всем мире, у него куча поклонниц и фанаток, объединившихся в клубы. А еще Дэвид женат на красивой, даже очень красивой, женщине и у них две красивые девочки, его дочери… их дочери… Я стараюсь не думать об этом. Чтобы быть с ним хоть день, хоть час, а я не могу не быть с ним, мне необходимо было принять это как данность, как истину, что за днем последует вечер, а за ним наступит ночь. Связав узлом все чувства, мешавшие мне любить его, я спрятала их глубоко-глубоко в моем сознании. Все отошло за эту черту. Остались только Он и Я.

3

Самолет выпустил шасси и покатил по взлетной полосе. Наконец он остановился, и пассажиры стали покидать его. Получив свой чемодан, я вышла в зал аэропорта и остановилась в замешательстве. Мои глаза искали Дэвида, но не находили его. В этом не было ничего удивительного, но я почему-то почувствовала себя обделенной и несчастной. Он никогда не встречал и не провожал меня, почему же я решила, что сейчас будет по-другому? Желаемое принимаю за действительное? Но почему мне вдруг стала этого хотеть? Необходимость заботы и тепла? Я сама всегда говорила, что не желаю огласки, что довольна своим положением и счастлива с ним. И мне более ничего не нужно, только иногда видеть его и… и не нужны мне красные дорожки, по которым он ходит, держа Ее за руку, объятия перед журналистами и его слов благодарности своей «любимой жене, которая помогала ему с ролью». Это все я оставляла Ей. Не слишком ли я щедрая? «Нахалка», – отругала я себя и стала искать знак, который мне позволил бы определиться, что делать дальше.

Осторожность Дэвида всегда была беспредельна. Имидж верного мужа и заботливого отца отличал его от многих известных актеров. Он очень гордился этим и очень следил за тем, чтобы его личная жизнь была скрыта от внешнего мира, а у жены не было повода усомниться в его верности. Это как верить в верность? Чепуха. Глупость. Знать, быть уверенной, чувствовать, наконец. Вот это то, что нужно. Слухи или фотографии, подтверждающие его неверность жене, исключались. Осторожность и еще раз осторожность – это его правило номер один. «Ты ведь понимаешь, – говорил он мне. – Тебя начнут преследовать журналисты. В первую очередь я о тебе волнуюсь».

Я соглашалась с ним. Действительно, ни ему, ни мне не нужна такого рода реклама. Как в жизни все переплетается, меняется… И вот теперь я оказалась той третьей, которая разбивает, разрушает… Мне очень жаль, но я снова и снова откликаюсь на зов Дэвида и сломя голову несусь к нему, как бабочка на огонек. Дэвид прав, что скрывает, прячет от жены все то, что может причинить ей боль. А моя боль? На свой вопрос я сама знаю ответ: у меня нет на нее право.

Будь Макс умнее и осторожнее, здравомыслящим и дорожившим нашими отношениями, возможно, мы сейчас вместе растили бы нашего сына. Всего-то и нужно было: снять номер в отеле и заняться там своим случайным сексом, а не делать это в нашем доме. Я понимаю, что за этим нет ни любви, ни даже истинной страсти, а только похоть самца к красивой самке. Этот зов природы, конечно, можно понять и даже возможно простить, но зачем так цинично… То, как это было сделано, о многом говорит. Я не знаю, кто был с ним в нашей постели, мне наплевать на нее, как и ей на меня. Это не ее вина, это вина Макса. Это он, оскорбив меня, разрушил наши отношения. Зачем он привел ее в наш дом? В нашу постель, в которой говорил мне о любви и уверял меня, что счастлив со мной? Это предательство я не смогла принять и простить, это была пощечина мне, и она до сих пор болит. Ложь – это плохо, но увидеть ее – очень больно. Макс и сейчас желанный жених для многих женщин. Но упорно продолжает утверждать, что по-прежнему любит меня, и просит простить его. Пусть бы я была в неведении или узнала бы со слов других, пусть даже от него самого, если бы он объяснил, что больше не любит меня, а любит другую… Но то, что я увидела… Эта картинка преследует меня, а главное – потеря ребенка… Нет и нет. За все в этой жизни нужно платить. Цена похоти Макса, его случайного секса, как он оправдывал это, оказалась для меня непосильной. Мне потребовалось три года, чтобы перестать вспоминать об этом ежедневно. В этом была и заслуга Дэвида.

Наконец мои глаза наткнулись на табличку с моей фамилией. Ее держал молодой высокий парень с чувственными губами. Все правильно: Дэвид прислал за мной машину. «Он, как всегда, все продумал», – отметила я, подходя к человеку с табличкой.

– Добрый вечер! Вы, наверное, встречаете меня, – я улыбалась ему как старому знакомому.

– Только вас я и встречаю, – засмеялся парень. – Как только я увидел вас в толпе, решил, что никакая другая девушка не займет место в моей машине.

Улыбался он заразительно, и только тут я поняла, как он красив.

Машина ехала вдоль Средиземного моря в сторону мыса Кап-д’Антиб, который в сумраке вечера растворился в скалах и прибрежных соснах. Мы проехали мимо легендарного отеля «Эден Рок», затем по главной улице Антиба и свернули к особнякам, а потом, миновав их вплоть до последнего дома, притормозили у открытых ворот и по усыпанной гравием дорожке медленно пересекли сосновую рощу, остановившись перед широким крыльцом у внушительных парадных дверей большого здания 30-х годов с видом на море. На ступеньках здания нас встречал Дэвид. Он открыл дверцу машины и заключил меня в свои объятия, которые подчеркнуто были дружественными: встретились двое хорошо знакомых людей, а возможно, даже брат и сестра. Он тут же выпустил меня из объятий и стал расплачиваться с водителем. Парень что-то весело говорил Дэвиду, и тот, усмехнувшись, посмотрел на меня. Забрав мои чемодан, Дэвид, ни слова не говоря, рукой пригласил меня подняться в дом и, когда дверь за ним закрылась, бросил на пол вещи и набросился на меня. Каждый поцелуй его был долгим и неистовым. Его словно мучала жажда и он хотел пить, а когда стал пить – не мог ее утолить. У меня от счастья кружилась голова. Оторвавшись от меня, он заглянул в мои глаза.

– Я уже побрился на ночь, – он шептал мне с такой нежностью, что мне стало жарко. – У тебя такая нежная кожа… везде… Я скучал… очень скучал… Я боюсь сделать тебе больно.

Подхватив меня за ноги и закинув на плечо, Дэвид внес меня в комнату.

– Куда тебя нести? В кухню?

– Нет, – смеясь и задыхаясь от счастья, пропищала я. – Господи, Дэвид!

Я была в руках Дэвида, я чувствовала себя счастливой, и мне хотелось крикнуть миру: «Хотите посмотреть на счастливую женщину? Смотрите – это я».

– В спальню? – Дэвид разворачивался в разные стороны, похлопывая меня по ягодицам.

Я захлебывалась от смеха:

– Нет, нет и нет. В душ, в душ меня неси. Пожалуйста, в душ.

Поставив на ноги в ванной, Дэвид стал снимать с меня рубашку, затем отбросил в сторону шарф, избавил меня от обуви. Делал он это медленно, не произнося ни слова. Молчала и я. В доме была тишина, которую нарушало только наше шумное дыхание и стук моего сердца. Это меня захватило до такой степени, что я боялась рухнуть на пол. Стянув с меня майку, Дэвид нежно поцеловал в шею, и принялся расстегивать джинсы. Когда его пальцы коснулись кожи, у меня дрожь пробежала по спине, и я громко выдохнула. У Дэвида в глазах заплясали искорки и на лице расплылась улыбка Чеширского кота.

– Скучала?

Я кивнула головой.

– Нет. Не так. Ты скажи. Я хочу слышать, – настаивал он.

– Я… я скучала, – у меня перехватило горло. – Очень.

Эти слова мне дались с таким трудом, что я вдруг разревелась. У Дэвида округлились глаза, лицо стало виноватым. Он прижал меня к себе и стал гладить по спине. Когда я успокоилась и улыбнулась сквозь слезы, Дэвид быстро стянул с себя одежду и встал со мной под душ.

Чем хорош брак? Об этом я подумала утром, когда проснулась в объятиях Дэвида. Он еще спал, тихо и ровно дыша, обняв рукой меня за талию. Вечер был замечательным, ночь – страстная и чувственная: Дэвид шептал, требуя, чтобы я сказала, как мне хорошо, чтобы я сказала, что он должен сделать, чтобы мне было с ним хорошо, что для него важно, чтобы мне с ним было хорошо, и он счастлив, когда мне с ним хорошо… А я в ответ говорила ему, как я счастлива с ним, и целовала самого любимого мной человека на всем белом свете.

После ночи наступило утро… При наших коротких и редких встречах я больше всего любила утро. Это тихое и нежное время наших встреч, когда запахи становятся такими родными, объятия – нежными и интимными, голоса – сексуальными, а душа – наполненной и счастливой. Вот что по-настоящему сближает мужчину и женщину: совместное утро после ночи любви. И это подвластно браку, это его привилегия, которой у меня нет и не будет. А я могу только от случая к случаю получать это чудо как награду за свое терпение.

Эта мысль обожгла меня. Я смотрела на спящего Дэвида, на такого сейчас открытого и по-настоящему обнаженного для меня. В момент сна мы все обнажены для других, независимо от того, есть ли на нас одежда или нет. Все это у тебя есть, если ты в браке. У него есть, но не со мной. Мне стало не по себе от этой мысли. «Нет-нет, в браке тоже не всегда так, – уговаривала я себя. – Можно просыпаться в одной постели, но быть очень далеко друг от друга. Чтобы это чувствовать, необходимо, во-первых, любить мужа, во-вторых, чтобы муж любил тебя. Следовательно, муж и жена должны любить друг друга, нужна нежная и сексуальная ночь, нужно взаимопонимание…»

«Стоп!» – приказала я себе. Меня уже стало нести в настоящие дебри. «Сколько всего нужно – много всего нужно», – подвела я итог. Потом вздохнула и подумала, что мне по утрам хорошо бы иметь кровать, в которой лежит Дэвид, который обнимает меня. Меня и только меня, и желательно каждым утром и до самой смерти, и лучше моей.

Тут я вспомнила нашу первую совместную ночь. Нет, не первый наш секс, а именно ночь, когда Дэвид обнимал меня до самого утра и проснулся в моих объятиях, а я в его. Это было чудесно. Забыть такое невозможно. Тогда, на съемках, Дэвид, как правило, приходил ко мне в номер, мы занимались любовью, долго разговаривали, а затем он уходил к себе. На всю ночь он никогда не оставался. Дэвид боялся, что утром его может увидеть кто-нибудь из съемочной группы или персонала отеля.

Так продолжалось, пока я прилетала на съемки, но однажды, когда они уже практически завершились, Дэвид предложил мне вернуться домой из другого города, куда мы с ним отправимся на несколько дней, а затем он посадит меня на самолет. Конечно, я согласилась. Но сюрприз заключался в том, что мы добирались до того города не на автомобиле или самолете, а поездом, в котором Дэвид купил билеты на все места в купе спального вагона.

Вся поездка на поезде заняла одну ночь, и в купе спального вагона мы были одни. При воспоминании об этой восхитительной ночи я невольно начинаю счастливо улыбаться и у меня учащается пульс. В эту волшебную ночь, после секса, который был сумбурным и веселым на узкой полке вагона, с которой мы постоянно скатывались, всхлипывая от неудержимого смеха, мы проспали в обнимку до самого утра, и Дэвид, лежащий у стенки, обнимал меня, крепко прижав к себе, как он потом говорил, чтобы я с нее не упала. Я же так и не уснула в ту ночь, слушая его дыхание и плача от счастья. Затем наступило наше первое совместное волшебное утро, и по поцелуям в шею я поняла, что Дэвид проснулся. Это было прекрасно и всегда таким оставалось на протяжении наших встреч.

Вот и в то утро Дэвид зашевелился, открыл глаза и, увидев меня, счастливо улыбнулся, затем снова закрыл глаза, притянув меня рукой, крепко прижал к себе. Именно в такой последовательности, что меня очень устраивало. Вот он – миг счастья, который я ждала долгих три месяца, за которым летела, забросив все свои срочные дела. Миг, целый миг – это уже много, главное знать, что это именно тот самый миг. Господи, спасибо тебе, что он у меня был. Но я хочу еще и еще, пожалуйста. Если ты меня слышишь сейчас, значит ты об этом знаешь.

4

Я не стала нарушать свою традицию – по утрам смотреть почту – и после завтрака, когда Дэвид вышел в сад, открыла ноутбук и вошла в нее. Ознакомившись с перечнем писем, а их было много, я не стала их читать, сделав исключение только письму Джека. Джек, как всегда, писал с юмором обо всех новостях в мире кино. Доставалось от него всем. Он ни с кем не миндальничал. Талант и труд – вот что было определяющим у него в отношении к человеку. Такой уж был Джек: мягкий и добрый в быту и жесткий и бескомпромиссный в работе. Дэвид уже вошел в комнату, держа футболку в руках с намерением натянуть ее на себя, когда я засмеялась очередной шутке Джека. Забыв о футболке, он подошел к столу, за которым я сидела, и, встав за моей спиной и продолжая держать ее в руках, устремил свой взгляд на экран.

– Вишенка на торте? – воскликнул он полушутя-полусерьезно. – Он что, так тебя называет?

– Угу, – на автомате ответила я и тут же, повернувшись к Дэвиду, обеспокоенно спросила. – А почему нет? Это лучше чем «тыковка», «хомячок» или какой-либо другой зверек.

Дэвид рассмеялся. Ему явно понравилось мое недоумение.

– Старый дурак. Одно дело, когда мы тебя так называем за глаза, между собой, и совсем другое – так к тебе обращаться. Смешно. Ты и – вишенка? – он снова засмеялся. – Это несовместимые вещи. Не верю своим глазам. Ха-ха. К тебе нельзя так обращаться. Ты – это не она. Ты совсем другая… Нет… ты не вишенка. Я не стал бы тебя есть как вишенку.

Я подняла брови и округлила глаза. Ну да, я, конечно, не та вещь. Но вот какая другая, если не вишенка? По крайней мере, вишенку я представляю.

– Ха-ха! – передразнила я Дэвида. – Очень весело, что и говорить. Особенно весело, когда смеешься ты, а не над тобой другие.

Я попыталась изобразить обиду, но у меня плохо получилось, потому что разбирал смех. Но, взяв себя в руки, я продолжала допрос:

– Вы меня так называете между собой? И кто это «мы»? Ты, Джек…, а еще кто?

Я смотрела на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением. Дэвид поднял вверх одну руку, в другой продолжал держать футболку. Голый торс меня отвлекал. Хотелось прижаться к нему, но я пересилила себя, сглотнув ком в горле. «Надел бы уже эту чертову футболку», – подумала я, но ничего не сказала. Но мысли мои путались, и я снова и снова думала о голом торсе. Я чувствовала, что начинаю терять голову и стала бояться, что в этот день я ее уже не найду. Его тело источало запах мяты, моря… Голова кружилась…

– Сдаюсь. Пожалуйста, прости! И не смотри на меня такими глазами, – его распирал смех.