скачать книгу бесплатно
– Марио, а почему я должен вам верить, что вы из какой-то там Ложи Профессионалов? Вы с тем же успехом можете быть из мафии или из спецслужб.
– Чуть-чуть подумайте, Влади. Если бы ваши подозрения имели под собой почву, то не сидели бы мы в ресторане и не беседовали, как два приятеля, а схватили бы вас на улице и притащили в какой-нибудь грязный подвал, где прежде всего избили бы до полусмерти.
– Зачем же бить, если я нужен живой.
– Я же сказал «до полусмерти». Это прием такой – сломать человека с самого начала. А задача Ложи, как раз наоборот, вам помочь.
– И какой у Ложи интерес мне помогать?
– А вот когда вы, Влади Ильич, с Ложей познакомитесь, если захотите, конечно, тогда вы и поймете.
И опять, несмотря на все сопротивление организма, накатывает какое-то странное ощущение, что Марио не шутит, что все его слова – правда. Верю ли я в раздвоение личности? Хороший вопрос. Скорее всего – не верю, но я физически чувствую это раздвоение.
– Я могу взять вашу папку и с ней ознакомиться?
– Да, конечно, пожалуйста! Только папка эта – ваша, а не моя. – Марио делает универсальный знак официанту, показывая, что он просит счет. – Обратите внимание, Влади Ильич, на совсем курьезные события: самолет падает на крышу дома, две машины сталкиваются посреди ночи на пустой дороге. Посмотрите на досуге.
– Вы дадите мне свой телефон? Я смогу с вами связаться?
– Извините, нет. В этом нет ничего личного, лишь правила конспирации.
– В шпионов играем?
– Поверьте, нет. Так будет лучше, прежде всего для вас. Я свяжусь с вами сам.
– Спасибо за обед… или ужин, – я замечаю, что на улице успело стемнеть.
– Представьте, Влади, – говорит он напоследок, – вы пришли на работу в плохом расположении духа: с похмелья, или с женой поругались, и подходит к вам клиент, до которого вам совсем нет дела, и раздражается, что вы не хотите уделить ему внимание. Запомните, вы с легкостью можете его убить.
2. Инна
Практикуемый у нас в трудовых коллективах «день сплочения» – странное мероприятие. Даже название на русский язык трудно перевести: то ли смычка, то ли случка. В конце концов, вспомнив, что пролетарии всех стран должны объединяться, приходим к выводу, что это переводится как «междусобойчик». Заключается он в том, что с утра нас забирает автобус и вместе со всеми работниками лабораторий везет на гору Кармель, где нас ждет гид, чтобы повести гулять на маршрут среди низкорослых средиземноморских дубов. Дубы здесь мелковаты и совсем не под стать русским раскидистым великанам, вошедшим в мировую классику с легкой руки Льва Николаевича, и попавшим с чьей-то нелегкой руки в школьный курс литературы, где про них заучивают наизусть. Коллективная память принимается громко цитировать вслух зазубренные навечно отрывки. Кажется, нам придется карабкаться вверх. Меня такая перспектива не особенно пугает, а вот подруги мои заметно приуныли. Но на вершину горы, ко всеобщей радости, нас везут на джипах. Гид рассказывает о местной фауне и флоре, сыпет названиями цветов и деревьев, которые в памяти не удерживаются.
Вниз мы должны спускаться на своих двоих, и это самая приятная часть нашей программы. Погода прекрасная – не жарко и не холодно, ноябрь уж на дворе. Первые ливни уже смочили бренную землю, и она подарила молодую травку и желтые цветочки после нескончаемой засухи лета. Идем себе среди увешанных желудями дубов вниз с горы и хвалим мудрость организаторов. Но недолго душа пела – на очередной поляне нас подстерегает массовик-затейник. По-над лесом разносится гортанный резкий крик, который один из наших сотрудников метко обозвал: «голос-отрыжка средиземноморья» (что на иврите звучит гораздо короче и сочнее, чем на русском). Программа начинается с дежурных шуток и плавно переходит к загадкам. После них наступает момент, когда четверку пожилых женщин привязывают за ноги к двум доскам и заставляют бежать наперегонки. Бежать такая тяни-толкайка никак не способна, спасибо, что не падает, она даже не может одновременно поднять стреноженное четвероножие. С завистью наблюдаем, как молодые лаборанты-аналитики, вышибая досками пыль из земли ханаанской, пересекают финишную черту. С облегчением освобождаемся от пут, но далее нас подстерегают яйца. Да-да, обыкновенные куриные яйца в картонных сотах. Нас делят на пары, выстраивают в длинную цепочку друг против друга и дают в руки яйцо. В России такой затейки быть не могло по причине дефицита яиц. А в Ханаане яиц, как видно, куры не клюют, поэтому ими можно перекидываться. Выигрывает тот, кто последний яйцо не разбил. Какое счастье, что пары мне не достается. Вспоминаю, что в рюкзачке у меня засунутая Владиком дигиталка.
Когда остается неразбитым лишь последнее победное яйцо, появляются знакомые джипы и везут нас на базу. С надеждой смотрим в сторону ресторана, но, как выясняется, на трапезу мы еще не наработали. Нас ожидает еще одно страшное испытание – прогулка верхом. Очередной инструктаж не слишком долог: лошадь сама знает, куда идти, поэтому расслабьтесь и получайте удовольствие. Про удовольствие – сомнительно, потому что минут через десять начинаю понимать, что отобью себе о седло копчик. Утешаюсь знаменитым анекдотом про армянское радио и горжетку. Пытаюсь строить из себя джигита и ловить в объектив перекошенные от страха физиономии своих сотрудниц.
Ресторан, однако же, вполне приличный. Всем коллективом радуемся, что и на этот раз остались живы, и набрасываемся на жареное на углях мясо. Мужикам – пива вволю, а для утонченных женских натур после третьего четверга ноября подается «Божоле», взращенное на холмах Голан.
В обратный путь отправляемся в темноте. Я жалею, что мероприятие без супругов – Владику бы понравились лошади и мясо. В автобусе удается-таки подремать минут сорок. Когда я подхожу к дому, то замечаю, что в окнах света нет. Сразу начинаю соображать, куда мог подеваться мой благоверный. Открываю дверь и зажигаю свет в коридоре.
– Вован, что стряслось?
Я помню этот взгляд, направленный непонятно куда. Года три назад, когда он еще в охране стоял, попер ко входу в Хоум Центр какой-то подозрительный тип – похожий на араба дурак с рюкзаком. Тогда еще чуть ли не каждый день информация проходила о террористах. Ну мальчики и вскинулись: в воздух выстрелили, на асфальт уложили и держали на мушке минут пятнадцать, пока полиция не приехала. Оказалось – ложная тревога, а они с Борькой напились вечером в зюзю. Я потом Владика спросила: «Нажал бы на курок? Если бы пришлось по-настоящему?»
Не ответил. Он так страшно переживал, когда приключилась история со школьным охранником, выстрелившим в техника по кондиционерам. Говорит: «Они его предали; общество не может существовать, если своих предает.»
Я его в шутку Вованом стала дразнить, когда пистолет в доме появился. Он имя «Владимир» никогда не любил, и на «Володю» злился, всегда представлялся как «Владик». А я его в «Ладика» переделала, ему это очень понравилось, а потом вообще «Ладкой» стал. Ну а как пушку заимел – так «Вован».
Как была, в ветровке и грязных кроссовках топаю через ковер и плюхаюсь на диван напротив:
– Ладка, ты что? Что случилось? – включаю торшер.
Вижу, что глаза отзываются на свет – уже хорошо. Бросаю рюкзак на ковер и иду стягивать с себя пыльную одежду, жму по дороге на красную кнопку бойлера. Запахиваю махровый халатик и снова сажусь напротив. На тело под халатом – реагирует, значит, жить будет.
– Ты в чертовщину веришь? – это он меня спрашивает.
– Как врач, – говорю, – нет. Ну а как мать и как женщина… попробуй убедить.
– Если смогу.
– На Патриарших прогуливались? С Берлиозом?
– Почти.
– Ну и выпили, небось, слегка… Гнедая цела?
– Цела, жива-невредима, в стойле стоит.
Стойло – это узенькое пространство под домом между столбами. У меня всегда замирает сердце, когда Владик заруливает туда задом.
– Где гуляли-то?
– В «Жако». А вы?
– В «Cat Ballou», это рядом с Бейт Ореном, на Кармеле. Мясо даже очень приличное, только вот попа от лошади болит.
– Тебя что, к лошади подпустили?
– Представь себе, моей лошади по сравнению с другими очень даже повезло – по-моему, она меня даже не почувствовала. Скачай фотографии – увидишь достижения конного спорта.
– И все ваши тоже?
– А как же. Обязательная программа. Только по беременности и можно увильнуть, но нам-то уже поздно, никто не поверит.
– Бедные лошади!
Женщина я довольно миниатюрная, поэтому, в отличие от других наших дам, смотрелась на коне почти как жокей.
– Пойду грязь смою, а ты, если хочешь, коньячку тут накрой, лимончика нарежь.
Отлегло немного, а то в первый момент испугалась. Когда у мужика глаза внутрь себя смотрят – хорошего не жди. Выхожу после душа с полотенцем на голове и чую, что к коньячку он и без меня приложиться успел, но лимон порезан тоненько, как я люблю. Беру пузатый бокал, бросаю лимон, цапаю шоколадку (слива в мадере) и, как кошка, забиваюсь в свой диванный уголок да под плед.
Рассказывает Ладка довольно складно, только все время ерничает. Видно, что ему как-то неловко за всю эту историю. С одной стороны, чушь, конечно, полная, а с другой, во мне просыпается экспериментатор-клиницист. Сразу же начинаю соображать, какой бы такой экспериментик поставить, чтобы проверить. Да и сам он, кажется, тоже о чем-то похожем думает. Мы ведь с ним кандидатские одновременно писали. И познакомились мы на мышиной почве – он к нам в институт дохлых мышей с Белого моря мешками таскал, просил определить, от чего подохли: то ли замерзли, то ли их давлением разорвало, то ли кессонка. Он тогда спасательное устройство разрабатывал для подводных лодок и на мышах испытывал. Так я и защитилась на тему: «Исследование кессонной болезни у мышей».
– Это что за болезнь? – меня спрашивают.
– ДКБ, – отвечаю, – декомпрессионная болезнь. Она от быстрого всплытия происходит.
– А-а, так это мыши, которые с тонущих кораблей?
– С подводных лодок, – отвечаю.
Только не верит никто.
Владик вообще-то уезжать не хотел, в отличие от детей, говорил: «Кто меня выпустит с моей секретностью?» История с «Курском» его доконала, никак не мог примириться, что весь экипаж погиб, все сто восемнадцать человек. До сих пор двенадцатого августа – не подходи.
Они в своем КБ на голом энтузиазме тему толкали, костюмы разрабатывали, типа акваланга, оборудование всякое, чтобы из лодки выходить. Придумали людей через торпедный аппарат выталкивать. Только с обычным аквалангом через эту трубу не протиснуться. Так они сделали специальные баллоны маленькие, на тысячи атмосфер, Ладка какой-то гениальный клапан изобрел, для костюма. Убивает ведь не высокое давление – убивает кессонка при быстром подъеме. Вся проблема в скорости подъема и азоте. «Курск» на небольшой глубине затонул, всего-то сто восемь метров. Ладка говорит, что со ста метров людей вытащить – тьфу, ни один погибнуть не должен. Он где-то вычитал, что «Курск» был напичкан ИСС, то есть индивидуальными средствами спасения. НАПИЧКАН. Говорили, что спасатели некоторое время слышали стук изнутри. А что стучать, если они вполне могли САМИ ВЫЙТИ!? Ладка просто выл и на стены кидался.
Говорит: «Двадцать лет жизни угробил, чтобы хоть одного спасти! И что, какая-то гнида выход запретила? Или все ИСС на базе оставили?»
Не хочу, говорит, мышиным спасателем быть. В двухтысячном году после двенадцатого августа вся их группа распалась.
Представляете, какое счастье может принести живая мышь с тонущего корабля? Ребята собирались не на дни рождения, а мышей праздновать: на юбилейную стометровую мышь они все перепились от радости, а стопятидесятиметровая мышь аккурат перед путчем девяносто первого выжила. Мы девятнадцатого августа вместе с мышью в клетке закатились в ресторан, уже не помню куда. Клетку на середину стола, и все тосты – за мышь. И за Ладку кто-то отдельный тост предложил, за голову его светлую, мышь мышью, а не надо забывать, кто мышиный спасатель. Так и стали его называть: «мышиный спасатель». Нам с тех пор все стали дарить фигурки мышей, картинки разные, забавные фотографии. Жаль, что не смогли все увезти.
Официанты прибежали и кричат:
– Комендантский час объявили – освободите помещение!
Ладка хорошо уже выпил, встал, обнял метрдотеля за плечи и тихо так ему сказал:
– Мы, уважаемый, сейчас все встанем и уйдем, но только при одном условии… Согласен выполнить?
Все притихли, смотрят на него, ждут, чего отчебучит. Весь персонал уже по домам разбежался, почти никого не осталось.
– Согласен, – говорит, – на каком условии?
– А таком, что ты лично эту мышь съешь! Можешь в кляре – я не садист какой-то.
Мы из-за его допуска и уезжали не как все, а по старинке: через Венгрию и Австрию, и квартиру бросили. Правда, в две тысячи первом за нее много не получили бы.
Говорит: «Поехали отсюда, видеть их не могу. Когда страна предает своих детей – это страшно».
Я в Израиле очень быстро работу нашла: сначала даже не поняла, что выиграла по автобусному билету. Искали специалиста мышей резать и морских свинок – так это ж я. Это уже потом на дверь табличку прибили: «Др. Шпильман». А Владик попытался к военным морякам сунуться – так от ворот поворот. Они его, что ли, за шпиона приняли. Он пытался им втолковать, что занимался спасением утопающих подлодок, да куда там – и слушать ничего не захотели.
Его злости на русских хватило примерно на год, а потом он как-то потух. Говорит: «Везде одно и то же. Не представлял, что евреи – такие же козлы». Он всегда был уверен, что везде что-нибудь да найдет, чтобы семью кормить, а тут я оказалась главным кормильцем. Говорит: «Куда годится у жены на шее сидеть». Так и пошел в охранники. Я была очень против, считала, что уж лучше дома сидеть. Да где там, если решил, то не сдвинешь. О машине, правда, он со мной согласился, что не потянем. В Москве как-то обходились без машины, он и права-то получил перед самым отъездом. Он всю жизнь на военку работал, а оружия не любил. Когда его взяли в Хоум Центр, то больше всего радовался, что от пистолета избавился.
А так, положа руку на сердце, не знаю, много ли он выиграл. Как начнет про сотрудников своих новых рассказывать, особенно про начальника – туши свет. Игру себе выдумал, как ребенок – в цвета, наверное, чтобы не свихнуться. У него память прекрасная: он как принимается все эти названия забавные выдавать, так остановиться не может. Последний раз, когда на экскурсии были, даже теток моих завел:
– Это дерево, – говорит, – типичный Spring Vigor[30 - Весеннее оживление]. Ух, ты, да это ж классический Green Willow[31 - Зеленая ива]. А сосна-то какая! Прямо-таки Kiwi Squeeze[32 - Сок киви], а сухая трава вокруг – Downy Fluff[33 - Нежный ветерок].
Иногда он одежду начинает классифицировать. Как на кого пристально поглядит, мне сразу неловко становится, думаю, сейчас выдаст что-нибудь этакое, типа: «Посмотри, как ей идет Melted Butter![34 - Растаявшее масло]»
Я пытаюсь сдержаться, чтобы очень громко не засмеяться: рожа-то – вылитый кусок масла, точнее не скажешь.
А нашу лабораторию он вообще окрестил: «свиноморский курорт».
– Так где же папка? – спрашиваю.
– В машине оставил, я сейчас сбегаю.
– Марш в душ!! – командую. – Завтра суббота, не удерет твоя папка.
Мне жутко хочется секса, этот рассказ его так меня возбудил, как раньше, в молодости. Я люблю его руки, когда он меня гладит. Вообще-то я не люблю прикосновений, но Ладка едва касается меня подушечками пальцев, и я просто уплываю, мне даже не надо все остальное. А сейчас, несмотря на свою больную от катания на лошади попу, я хочу почувствовать его внутри. Мне хочется оседлать его сверху, чтобы он сжал меня, чтобы его самого сжать ногами, как коняку эту.
Субботним утром просыпаюсь рано, потому что попа болит еще сильнее, чем вчера. После лошади надо было переждать дня три, а не бросаться на мужа. Или… горжетку подложить. Он-то еще небось спать будет заполдень. Я накидываю ветровку на махровый халатик и бегу вниз к стойлу, чтобы взять из машины знаменитую папку.
Ставлю вариться кофе и по-быстрому сооружаю себе сепаратный завтрак – яичницу в пите. Тру пармезан, мелко режу помидор и кинзу – субботний деликатес получается. Так, с питой в одной руке, кофе в другой и с папкой под мышкой иду на диван «изучать материал».
Первая вырезка – из нашей местной газеты: «Любовь лечит от рака». Бабушка рассказывает корреспонденту свою историю, как приехала в Израиль в пятидесятые годы. Длинно, со многими подробностями, рассказывает обо всей огромной семье, разлетевшейся по миру, что дети и внуки ее зовут переехать во Францию, но она не хочет, привыкла к городу N. Она никогда не ходила по врачам, а когда почувствовала себя совсем плохо, то диагностировали рак толстого кишечника в запущенной стадии, случай, по всеобщему мнению, неизлечимый. Ей дали прогноз на три-четыре месяца. Внуки сделали все, чтобы скрасить старушке последние дни – окружили ее вниманием и заботой, покрасили комнаты в розовый цвет, навещали почти каждый день. Через год старушка все еще жива, более того, СТ показывает, что от рака не осталось и следа. Она расписывает, какие замечательные у нее внуки, и что она переписала на них свой домик. Внуки на фотографии красноглазые, смотрятся не хуже вампиров, видно, снимали со вспышкой и не сделали никакой коррекции. Репортеру они клянутся в вечной любви к бабуле. Орли, так зовут внучку, хвастается, что когда покупали краску для дома, то выбрали «Grandma's», чтобы бабушке было приятно.
Что ж, отмечаю, довольно логично, любовь лечит. Перебираю пластиковые конверты и вынимаю последний, я вообще-то люблю начинать с конца.
История все из той же местной прессы. В четверг после полудня на популярную радиостанцию приглашают знаменитостей. Поскольку популярность не всемирная и даже не общеизраильская, то и знаменитости исключительно местного пошиба: шеф-повар отвратительного, но отчаянно дорогого ресторана; начинающая певица, которую нельзя и на выстрел подпускать к микрофону; модный диск-жокей, славный дискотекой, где постоянная поножовщина. Среди гостей попадается женщина-медиум, которая берется по телефону в прямой трансляции давать судьбоносные советы наивным радиослушателям. (Я вспоминаю сладенький голос радиостанции «Маяк»: устраивайся поудобнее, дружок… я рассказу сказку.) Звонит одинокая женщина сорока девяти лет и жалуется, что она всеми силами пытается найти спутника жизни, но не может. Медиум с первых же секунд прерывает ее и говорит:
– Я вижу основную проблему в том, что ты себя не любишь. Это верно?
– А что ты имеешь в виду?
– Надо больше себя любить. Ты не вкладываешь в себя, и поэтому у тебя проблемы.
– И что же я должна делать?
– Вкладывать! Ты закрепощена! Тебе трудно осознать себя, ты не можешь на себя потратиться, ты экономишь на себе, на своих удовольствиях, на развлечениях, на всем, что касается тебя. Раскрепостись, и у тебя должен кто-то появиться. Ты меня поняла?
– Не совсем.
– Вложи в себя – пойди и сделай массаж, пилинг лица, новую прическу. Купи новую одежду, постарайся выбрать не то, к чему ты привыкла, а что-то другое. Сделай в квартире ремонт, наконец, перекрась комнаты в другой цвет, измени свою жизнь.
Первым делом тетка бросается делать ремонт и нанимает специалиста по интерьерам. И надо же, не успела просохнуть краска, как модный архитектор, помешанный на экстравагантных интерьерах, сообщает корреспондентке местной газеты, что тоже нашел свое счастье.
Следующая статья в центральной газете – о дорожных происшествиях. Она начинается с серии снимков, сделанных посреди зимы камерой наблюдения на Аялоне – автостраде, пересекающей Тель-Авив. Без видимых причин едущую в левом ряду машину заносит, ее несет вправо, она пересекает все четыре полосы и на полном ходу врезается в опору моста. Очевидцы происшествия находятся в шоке. Авария происходит как бы на пустом месте. Корреспондент долго рассказывает о судьбе молодой женщины, недавно окончившей Технион. Я с удивлением выясняю, что она работала химиком в моей же фирме, только в соседнем городе. Я даже вспоминаю, что висел некролог на проходной. Читаю обычную историю израильской девчонки: школа, армия, путешествия по Южной Америке, Технион. Вспоминается незабвенное: «Спа-артсменка! Ка-амсомолка! Кра-асавица!» Бесконечные интервью со школьными друзьями, с товарищами по армии. Ее официальный друг чувствует себя героем из-за внимания прессы. Небольшая врезка с комментариями из полиции: в крови погибшей обнаружена изрядная концентрация наркотика. Родные и близкие, друзья и знакомые, сотрудники – все как один отрицают результаты анализа. Корреспондент не дает никаких дополнительных комментариев.
Доедаю питу с яйцом и допиваю кофе. Кладу папку на столик и иду глянуть, как там мужик. Спит себе спокойно: рассказал небылицу, потрахался сладко, а теперь жена расхлебывай. Возвращаюсь обратно и принимаюсь за следующий конвертик.
Статья называется «Глаза на четверых». Женщина из мошава, которую зовут Дина, слепа от рождения. С год назад она услышала по радио выступление представителя собачьего питомника для слепых, что требуется временное пристанище для щенков, будущих поводырей. Примерно в то же время друг ее семьи в результате болезни ослеп, и стал нуждаться в помощи собаки. Это побудило Дину начать выращивать щенков для питомника. Она отремонтировала дом и взяла нескольких щенков лабрадора, а когда прошел год, за одним из щенков приехал тот самый друг ее семьи. Между ними проскочила искра, и с тех пор они не расстаются, даже решили пожениться и вместе выращивать собак-поводырей. Они взяли еще щенков, в том числе и тех, кого отказались содержать другие семьи. Одного из щенков назвали «Динка» по имени знаменитой собаки из фильма – Дина улыбается, ей нравится говорить о таком совпадении имен. Она говорит, что Динка – очень покладистая собака и с ней легко управляться.
Из всех питомцев Динка больше всего привязана к Дине. Несмотря на юный возраст, Динка уже умеет сопровождать слепых, но Дина не может без содрогания думать о том моменте, когда придется с ней расстаться.
– Ведь это часть моей души, – говорит Дина со слезами на глазах, – наверняка, потом возьмем еще щенков. Когда «видишь» результат своих усилий, то это лучшая награда в жизни. Я согласна забрать Динку обратно, когда лет через десять она не сможет больше работать и «выйдет на пенсию». Динка притягивает людей, – говорит Дина, – куда бы мы ни пошли, ее встречают словами «хорошая собака». Часто спрашивают: «Как можно через год передать собаку чужому человеку?» «Тяжело, – говорит, – но другие люди тоже нуждаются в помощи. Я больше не одинока в жизни, как они. У меня есть мой Арье.»
У-у-ф-ф!
История-то «о людях хороших», и собак я люблю, только до чего же суконно написана. Чуть не померла со скуки. Следующая заметочка обещает быть поинтереснее. Называется она «Близнецы в мошаве[35 - Изначально – сельхозкооператив, в наст. вр. – загородный поселок]».
Но не подумайте, речь не идет о каких-нибудь заурядных братьях-близнецах. Судя по фотографии, на которой самолет оседлал дом, корреспондент замахнулся на эпохальное сравнение падения маленькой «Сесны» на деревенский домик с терактом века в Нью-Йорке.
И действительно, случится же такое! Братья-близнецы по фамилии Давиди расстались лет тридцать тому назад. Обычное дело, наследство не поделили, вот и расстались. Старший на пару минут Давид Давиди получил дом в мошаве и остался сторожить отцовское гнездо. А его младший брат Дани Давиди посчитал себя ущемленным и переселился (угадайте с трех раз, куда) в наш маленький город N. Здесь Дани Давиди развернул бурную деятельность в плане обеспечения населения фалафелем[36 - Жареные в масле шарики из овощной смеси с пряностями].
