скачать книгу бесплатно
Медовый рай
Валерий Борисович Бочков
MAINSTREAM. EROS & THANATOS
Забудьте все, что вы знали о рае. Сюда попасть не так уж сложно, а выйти – практически нельзя. «Медовый рай» – женская исправительная колония, в которой приговоренная к пожизненному заключению восемнадцатилетняя Софья Белкина находит своих ангелов и своих… бесов. Ее ожидает встреча с рыжей Гертрудой, электрическим стулом, от которого ее отделяют ровно 27 шагов. Всего 27 шагов, чтобы убежать из рая…
Валерий Бочков
Медовый рай
Хроника женской тюрьмы в Аризоне и история заключенной этой тюрьмы восемнадцатилетней Сони Белкиной по прозвищу Белка.
«…динамичная, увлекательная, нормальная в самом прекрасном и обыденном смысле этого слова …та самая вожделенная «мидл-литература» (качественная литература для широкого читателя), которой отечественные критики грезили последние пятнадцать лет и которая… так и не сформировалась в виде тренда, однако время от времени дает о себе знать в виде таких вот спорадических всполохов».
Галина Юзефович
1
Белку удивили две вещи – название и цвет.
Официально тюрьма именовалась длинно: «Женское исправительное учреждение имени Джулии Расмуссен». Железные буквы были приварены к стальной арке над воротами, по верху стены тянулась колючая проволока. Стена заканчивалась пузатой сторожевой башней, там, под дощатым навесом, скучал охранник в соломенной шляпе. Снаружи тюрьма напоминала крепость.
– Кто эта Джулия? – спросила Белка сержанта.
– Там расскажут, – не поворачиваясь, ответил тот. – А может, и покажут.
Он толкнул водителя локтем, и они оба заржали.
Ворота лениво раскрылись, и фургон не спешно вкатился под арку и остановился посередине тюремного двора. Сержант клацнул замком, распахнул дверь фургона. Белка вылезла, сделала два шага, осторожно ставя ноги, словно шла по льду. Сержант ловко снял с нее наручники.
– Принимайте красавицу! – весело крикнул он двум охранникам, лениво курившим у ржавой бочки, вкопанной рядом с дощатым помостом, похожим на эшафот. – А то увезу обратно.
…И цвет. Цвет неба. Здесь, в пустыне, оно было пронзительно-синим, ядовито-ярким, как раствор медного купороса. Без единого облачка. Белка привстала на цыпочки, не отрывая взгляда от узкого окошка под самым потолком. Она загадала, что если увидит птицу, то у нее все будет хорошо.
– Малахольная, что ли? – Коренастая баба в униформе пихнула ее. – Глория, присмотри за новенькой!
Грохнула дверь, лязгнул замок.
– Малахольная… – эхом повторила Белка.
Три недели назад, еще до суда, она пыталась отравиться. Таблетками для сна, голубыми, как здешнее небо. Ее откачали. Наверное, таблеток оказалось мало, она не считала, высыпала все из банки в ладонь и проглотила. Дюжины две таблеток, не больше. С тех пор у нее появилось странное ощущение, что все, происходящее с ней, ненастоящее, что-то вроде галлюцинации. Доктор сказал – последствия шока.
Белка, стесняясь наготы, боком присела, положила тюремную робу на кафель. Глория, плечистая негритянка, бритая под ноль, быстро разделась, кинула свои тряпки в угол.
– Ну ты тоща, мать! – Глория засмеялась, повернула кран. Подставила лицо под струи душа. Улыбаясь, зажмурилась.
В душевой было восемь кабин, по четыре в ряд, друг напротив друга. Дверей не было. Мыла тоже. Белка осторожно повернула кран, вытянула бледную ладонь, вода оказалась чуть теплой. Закрыв глаза, она шагнула под душ.
– У тебя, случаем, не СПИД? – фыркая, спросила Глория. – Тощая, говорю… У нас тут была одна… Со СПИДом. Страшное дело, я тебе скажу!
Она набрала в рот воды и выпустила тонкую струю в потолок. Глория, мускулистая и ладная, цветом похожая на спелый баклажан, была на голову выше Белки. Она весело терла ладонями плоский живот и сильные ляжки. Звонко шлепнула по поджарым ягодицам. Засмеялась. Потом что-то негромко запела низким голосом. Белка тайком наблюдала за ней, она заметила, что ладони и пятки у Глории совсем светлые. Как у нее, у Белки.
– Тебя в мою камеру определили, – сказала Глория. – Я там старшая. Для тебя я бог. Каждое мое слово – закон. Сечешь?
Белка кивнула, Глория запела снова.
– А за что вы сидите? – спросила Белка. Она спросила первое, что пришло в голову. Да и какая разница, если все это тебе видится.
– Сидят на елде, – грубо ответила Глория. – А тут срок отбывают.
– Извините, я не…
– И не извиняйся! – перебила Глория. – Никогда! Если не хочешь…
Замок загремел, дверь распахнулась.
Глория, сверкнув белками, сделала страшное лицо, шепотом приказала Белке: «Молчи!»
В душевую вошел охранник.
– А вот и мыло! – Глория бесстыже уперла руки в бока, выставила лобок. – Наконец!
– Заткнись. – Охранник, в черной форме, мешковатой, будто на размер больше, даже не посмотрел на Глорию. – Новенькая, говорят, у нас.
Белка, сутулясь, повернулась боком, прикрыла локтем грудь. У нее мелко затряслась нижняя губа, она мельком взглянула в лицо охраннику и тут же уставилась в кафель стены. Старые плитки, пожелтевшие от времени, были в мелких трещинах, словно в паутине.
– Как звать? – спросил охранник тихо, почти ласково.
– Соня Белкина, верней, Софья. Белкина, – не поворачиваясь, ответила она.
– Евреечка, да?
– Русская…
– Ух, как интересно. Русская. Не было у нас тут русских. Ну-ка, повернись сюда.
Белка, прижимая локтем грудь, неловко повернулась.
– Руки убрать, – сказал охранник.
Белка беспомощно опустила руки. В душевой воняло плесенью и тухлой водой, как в сыром подвале. Охранник хмыкнул, разглядывая ее грудь, сделал шаг назад, Белка ладонью прикрыла низ живота.
– Руки… – тихо повторил охранник.
Белке показалось, что вода стала ледяной. Пальцы дрожали, она крепко сжала кулаки. Лицо охранника, гладкое, по-детски розовое, словно он еще не начал бриться, выражало скуку. Так из вежливости разглядывают в гостях семейные альбомы. Белка заметила, что у него нет бровей.
Охранник поднял руку и дотронулся указательным пальцем до ее соска – будто аккуратно позвонил в дверь. Белка дернулась, ударилась затылком в стену.
– Тихо-тихо… – проговорил он, ухмыляясь.
Его гладкое, безбровое лицо приблизилось, белесые глаза с черными дробинками зрачков уставились прямо в глаза Белки.
«Господи помилуй, да ведь он просто псих, – подумала Белка, прижимаясь спиной к ледяному кафелю. – И глаза, глаза точно как у того…»
Охранник на ощупь нашел кран, закрыл воду.
– А я тебе мыльце принес… – Он сунул руку в карман штанов. – Сейчас мы тебя купать будем… Держи мыльце. Земляничное.
Белка почувствовала, что он что-то сует ей в руку. Ее пальцы онемели, она с трудом разжала кулак.
– Ну ты чухан! – неожиданно громко воскликнула Глория. – Мыло земляничное! Что она тебе – ранетка! Не видишь, что сявка коцаная! СПИД у нее!
Охранник оглянулся.
– Что ты гонишь, белоснежка, – сказал он. – Я ж бумаги ее глядел, чистая она.
– Чистая? – засмеялась Глория. – Валяй тогда. Вперед!
Белка почувствовала, как ее колени стали мягкими, словно они были слеплены из теплого парафина. Она медленно поползла вниз по мокрой стене. Узкое окошко поехало вверх, там в бирюзе что-то мелькнуло. Птица – с облегчением подумала Белка и потеряла сознание.
2
Ночь, фиолетово-плюшевая, опустилась мягко, оставив над рекой рыжую полосу закатной подкладки. На прибрежном песке, полого уходившем в тусклую черноту реки, ждали лошади. Они пятились от воды, фыркая и переступая стройными ногами. Оранжевые блики мерцали на мускулистых боках. Человек в капюшоне (Белка лица не видела, она знала, что туда смотреть нельзя) молча ухватил поводья, лошади покорно побрели к воде. Человек забрался в лодку, отчалил.
Лошади вошли в воду, беззвучно поплыли за лодкой. Вытянутая рука держала поводья, лодка лениво скользила, из тягучей, как смола, воды торчали головы лошадей. Закат почти умер, рыжие отсветы едва вспыхивали в черных, словно спелые вишни, конских глазах.
Другой берег был покруче, но лошади, мокрые и блестящие, будто отлитые из черной стали, легко забрались наверх. Белка вместе с ними. Она с удивлением подумала, что быть лошадью, оказывается, совсем не так плохо. Лошади застыли, повернули большие головы на восток. Там, вдали, у самого горизонта, словно догорающий костер, мерцали огни ночной ярмарки с качелями и каруселями, с островерхими шатрами в гирляндах и китайских фонариках. В центре высилось гигантское чертово колесо, оно медленно вращалось, на спицах пульсировали рубиновые лампы. Белка очнулась от собственного крика.
Резко воняло нашатырным спиртом. В потолок была вделана лампа в ржавой сетке, похожей на клетку для мелкой птицы. Вроде колибри, подумала Белка и слабой рукой заслонила глаза от резкого света. Она прищурилась, предметы перестали растекаться и наползать друг на друга, тени заняли более или менее подходящие им места. Нависшая каланча вошла в фокус и превратилась в Глорию.
– Очухалась, – облегченно выдохнула она.
От нее пахло ментоловыми сигаретами и еще чем-то пряным вроде мускатного ореха.
– Что… это было, – едва слышно сказала Белка, у нее не хватило сил на вопросительную интонацию. – Который без бровей…
– Вертухай. Шизик… Бесом кличут, – тихо ответила Глория. – Сержант охраны он.
Розовое бабье лицо тут же вынырнуло из памяти, Белка прижала ладонь ко лбу, словно вручную пыталась остановить кошмар. Ей показалось, что ее сейчас вырвет, она схватила ртом воздух, судорожно подалась вперед, издав смешной утиный звук.
– Воды? – Глория повернулась к жестяному баку.
Белка замычала, замотала головой. Она лежала на железной койке, прикрученной болтами к полу, другие три койки – пустые, были накрыты серыми солдатскими одеялами. Глория сунула ей в руку пластмассовую чашку с водой, Белка жадно стала глотать, вода пролилась на робу.
– Извините… – пробормотала она. – Я тут…
Глория выбила чашку из ее рук, навалилась на грудь, локтем придавила к койке. Белка от испуга перестала дышать.
– Слушай внимательно, – прошипела Глория, пялясь страшными глазами. – Повторять не буду. В «Медовом раю» всего два варианта. Вариант первый: ты будешь извиняться и просить прощения, как школьница, и тогда о твою тощую задницу все начнут вытирать ноги. Все – и зэки, и охрана. И тогда твой шанс выйти отсюда равен нулю. Тебя или зарежут, или ты сама удавишься…
Глория зло сплюнула на пол.
– Вариант второй: ты соберешь всю свою волю. Если нет воли – злость. Не злость, так страх. Что угодно, но ты должна найти в себе силы. Найти силы остаться человеком. Это не красивые слова из книжки. Здесь тюрьма – второй попытки никто не даст. Облажалась – и все. Тебя просто раздавят.
Она запнулась, повторила, но уже тише:
– Просто раздавят…
Потом спросила, чуть смущенно:
– Тебе лет-то сколько?
– Восемнадцать…
– Восемнадцать… – Глория неловко провела пальцами по Белкиной щеке. – Прости меня. Я дрянь, мерзкая тварь…
– Зачем вы…
– Я знаю, что говорю. Я отсидела полсрока, но я не выйду отсюда… Я это знаю. То, что я сделала… – Она поперхнулась, сморщилась и закрыла глаза ладонью.
Снаружи завыла сирена – низкий, унылый звук, словно кто-то протрубил в рог. Лампа под потолком заморгала, погасла, потом зажглась снова вполнакала. Камера стала сумрачной и желтой.
Глория подняла голову, на щеке блестела мокрая полоска. Тыльной стороной ладони она вытерла щеку и завороженно уставилась на лампу.
– Что это? – отчего-то шепотом спросила Белка.
Лампа пульсировала, противно зудела, как муха между рам.
– Рыжая Гертруда. – Глория тоже ответила шепотом, быстро перекрестилась. – Сейчас начнется…
– Что? Что начнется?
По коридору затопали башмаки, загремели железные засовы, кто-то настежь распахнул их дверь и заорал:
– Живо! На плац! Все на плац!
3
Гертруда стала Рыжей всего двадцать три года назад, после того, как ее покрасили эмалевой краской апельсинового цвета. Такой эмалью обычно красят ремонтные дорожные машины. Кому пришла в голову идея выкрасить Гертруду в такой дурацкий цвет – неизвестно. До этого Гертруда была крепким дубовым креслом, сработанным почти сто лет назад столяром-мебельщиком Куртом Роттенау, отбывавшим тут пожизненное заключение. Гертрудой звали покойную мамашу столяра.
Тогда, в начале прошлого века, казнь при помощи электричества приобрела популярность и в середине двадцатых доползла до южных штатов, вытеснив наконец патриархальную виселицу. Мода достигла Аризоны, и администрация тюрьмы решила не отставать от прогресса. По личной просьбе коменданта столяр Роттенау смастерил ладное кресло с прямой спинкой, а тюремный электрик приладил генератор, проводку и прочую механику – все в соответствии с чертежами, полученными из патентного бюро Альберта Саутвика.
Первая казнь прошла не совсем гладко. Осужденный Бруно Фиш (приговорен к смерти за убийство любовницы, суд присяжных потрясла жестокость преступления – убийца орудовал топором) был обрит наголо, палач приладил под колпак губку, пропитанную электролитом. Пристегнул запястья и лодыжки. Включил рубильник. Разряд тока в две тысячи вольт не убил жертву. Фиш потерял сознание, но продолжал дышать, сердце его билось. Доктор крикнул палачу: «Еще раз! Быстро!» Генератору для полной зарядки потребовалось шесть минут. Потом снова пустили ток.
Один из очевидцев после сострил – гуманней было бы зарубить его топором. Другой очевидец рассказал, что, когда ток включили во второй раз, Фиш неожиданно очнулся. Он бился и страшно кричал, из-под колпака шел черный дым. «Мне даже показалось, что из его рта лезет пламя. Я слышал, как лопнули его глаза, а от запаха горелого мяса меня чуть не вывернуло».
4
Суматоха на плацу улеглась, заключенные построились. От жары и пыли першило в горле, Белка закашлялась. Глория впихнула ее во второй ряд, сама встала рядом. В центре тюремного двора высился дощатый помост с деревянной лесенкой в три ступени. Вокруг помоста и вдоль стены стояли вооруженные автоматами охранники, рядом сидели черные, жилистые псы.
