скачать книгу бесплатно
– Кто там?
– Открывай, Сережа, это Константин Игоревич, – услышал он вполне доброжелательный голос Тарантула.
Внутри от неприятного предчувствия похолодело. Тарантул никогда не наведывался в гости, предпочитал назначать место встречи по телефону. А тут такой сюрприз! Будь он неладен… И попробуй не открыть! Вышибут дверь, не задумываясь.
После ареста Варяга Серый хотел сразу исчезнуть, даже отключил мобильник, отрезая прежние контакты. Собственно, возить ему больше было некого, а потому он считал себя не при делах.
– Сейчас, – как можно более нейтральным голосом отозвался Сергей.
Вместе с Тарантулом в комнату вошли еще трое. Прежде Серый их не встречал. Парни по-хозяйски расположились за столом, и ему это не понравилось. Один из них, верткий, словно угорь, принялся рассматривать антикварные часы, причем вертел их так неловко, что того и гляди мог выронить на пол.
– Что-то тебя, Серый, в последнее время совсем не видно.
– Захандрил малость, – отвечал Серый, устраиваясь в кресле и стараясь держать себя свободно, – как-то не по себе было.
Тарантул довольно улыбнулся:
– Значит, мы вовремя заявились, хоть тоску твою развеем. А то ты от переживаний совсем загнуться можешь.
Парни, сидящие за столом, снисходительно заулыбались. Ну, слава богу, хоть не терзали антиквариат. Как говорится, и на том спасибо!
– Признаюсь, я не ждал гостей. – Серый постарался сказать это как можно спокойнее. А вот голос слегка дрогнул. Подвел-таки, будь он проклят!
– Чего ты волнуешься-то? – удивленно спросил Тарантул. – Расслабься! Ведь не монстры же к тебе какие-нибудь пришли, а твои, можно сказать, сослуживцы… А потом, у меня к тебе разговор имеется. – Тарантул картинно поморщился. – Что же я у тебя хотел спросить? Памяти совершенно не стало, – горестно пожаловался он и, повернувшись к кривовато ухмыляющимся парням, спросил: – Братва, вы не помните, о чем?
– Как же не помнить, Тарантул? – отозвался один из них, тот самый, что несколько минут назад рассматривал антикварные часы. – Хотели спросить, почему это он вдруг Варяга конторе зашухарил?
Тарантул слегка стукнул себя ладонью по лбу и произнес:
– Верно! Чего же ты молчишь, друг наш ситный? Отвечай, мы ждем. Или ты предпочитаешь, чтобы мы тянули из тебя слова клещами?
Серый побледнел:
– Константин Игоревич… Я не при делах, оговорила какая-то падла!
– Доказательств ждешь? Растолкуй, – повернулся Тарантул к верткому парню.
– Капорник он! На Кутузовском нарисовался, – кивнул тот на Серого. – С одним опером кони наводил. Чего-то соловьем ему напевал. А того типа из конторы я знаю отлично, он меня в свое время колоть пытался.
– Что ты скажешь на это? – Голос Тарантула сделался суровее.
– Ах, вот вы о ком… Это мой земляк… Кантовались вместе в детстве, еще пацанами. А тут повстречались случайно.
– Чего ты здесь фуфло задуваешь! – зло вскинулся вертлявый.
Тарантулу достаточно было на него посмотреть, чтобы заставить умолкнуть.
– Что же ты раньше о таких знакомых не рассказывал? Нас ведь все интересует.
– Не знал, как расцените… Мало ли чего. Да и забыл… Случайно встретились.
– Вот видишь, как неловко получается… Теперь тебя гасить надо. По полной программе!
– Константин Игоревич… – попытался подняться Серый.
– Сидеть! О том, что Варяг улетает, знали всего лишь три человека… Я, ты и сам Варяг. Разумеется, я не в счет. Остаешься ты!
Серый судорожно сглотнул.
– Насели они на меня, падлы. Старые дела раскопали, а там я на мокрухе завязан. Мне лет пятнадцать точно светило. А он говорит, мол, закроем. Ты только рассказывай все, мол, для оперативной обстановки. Клянусь, Тарантул, он обещал никого не трогать. А мне такой срок мотать не хочется. Я жить хочу, жениться собрался… Простите, братаны!..
– Сколько они тебе платили?
– По тысяче «зеленью». В последний раз, правда, только половину заплатили… Да мне их деньги не нужны… Мне свобода дороже. Хотите, я вас на него выведу, а, кореша?..
Хлопнув ладонями по коленям, Тарантул поднялся:
– Ладно… Пора идти. Дел сегодня много. Киньте этой твари хомут на шею, да чтобы все по-тихому было.
Серый попытался вскочить. Вертлявый оказался попроворнее – ударом ноги он вышиб из-под него стул, и Сергей, разбивая о край стола лицо, полетел в угол комнаты. Двое других уже оседлали его и выворачивали руки. Серый затравленно взвыл, но тотчас его крик захлебнулся – удавка захлестнула горло. Он харкнул разок, другой и, мелко засучив ногами, вытянулся.
– Кажись, готов, – удовлетворенно протянул вертлявый. – Извини, не получилось по-тихому… Может, поджечь, чтобы понатуральнее было?
– Ничего, пускай так тухнет, – великодушно разрешил Тарантул, бросив через плечо взгляд на покойного. И, заметив, как вертлявый смахнул со стола дорогие антикварные часы, зло прошипел: – Оставь котлы!
Вертлявый неохотно поставил часы на прежнее место.
– А чего добру-то пропадать?
– Не хватало еще, чтобы из-за твоей дурости нам засыпаться! Все, поехали! Нечего засиживаться. Ах да, чуть не забыл. – Тарантул вытащил стопку долларов, отсчитал ровно пятьсот. Вернувшись, он сунул их в открытый рот Серого и зло сказал: – Жри, тварь! Здесь как раз половина!
* * *
Варяг не знал, куда его везут. Похоже было на то, что об этом не догадывались и пятеро офицеров МВД, составлявших его охранное сопровождение. Это было заметно по их унылым физиономиям. Видимо, начальство не поставило их в известность. Короткий состав, в котором везли осужденного, почти полностью был опломбирован и напоминал литерный эшелон, в котором перевозят сверхсекретную военную технику: днем его загоняли на запасной путь, подступы к которому охранял взвод солдат, а ночью, наверстывая упущенное время, эшелон мчался на предельной скорости.
И только на десятый день пути все прояснилось.
Начальник караула, седой майор предпенсионного возраста, которого Варяг называл просто Ефимыч, по секрету поведал Варягу, что везут его в знаменитую сучью зону к подполковнику Беспалому. Когда он произнес фамилию начальника колонии, его голос уважительно понизился на полтона.
Этот секрет Ефимыч выдал небескорыстно – он почти заискивал перед именитым клиентом. Дело было в том, что его племянник находился под следствием за разбой и совсем скоро должен был состояться суд, племяннику светил верный «червонец». Статья у парня была авторитетная, но беда заключалась в том, что ментовских родственников зэковская братия не жаловала, и в первые же дни пребывания на зоне племяш Ефимыча мог запросто скатиться в касту опущенных.
Выслушав горький рассказ Ефимыча, Варяг обещал помочь его родственнику и сразу же отписал малявку, которая должна была стать для новичка некой охранной грамотой. Забавно, что маляву пустил по маршруту сам Ефимыч.
К новости о сучьей зоне Варяг отнесся почти равнодушно. Или сделал вид, что ему все равно.
– Где мне только не приходилось бывать, – заметил он бесцветным голосом, – сидел я не однажды в российских воровских зонах, так почему не побывать в сучьей зоне и не посмотреть, что же это такое.
Владислав был готов к тому, что его закроют на долгие годы в крытке или месяцами будут переводить из одной зоны в другую, подолгу задерживая на каждой пересылке.
Но к чему он не был готов, так это к сучьей зоне: худшего наказания для вора придумать было трудно.
Все зоны Советского Союза еще со времен НКВД делились на воровские и сучьи. И если в первых красный цвет был не в почете, то во вторых зэки, составляющие лагерную элиту, нашивали красные лоскуты себе на бушлаты.
Сучья идеология разъедающей раковой опухолью поразила крепкое тело старых воровских традиций, и в лагерях, где раньше пели «Мурку», зазвучали бравурные марши, прославляющие великую эпоху строительства коммунизма.
Воровские и сучьи зоны различались не только цветом. В воровских, как правило, царил порядок, базирующийся на авторитете паханов, а в сучьих зонах господствовал его величество кулак! Блатные, побывавшие в сучьих зонах, вспоминали о месте своей отсидки с особой неприязнью.
Сучьи зоны страшны были тем, что, как правило, там действовали порядки лагерной администрации, которая могла не только затравить неугодного ей отрицалу, но с помощью актива (или, как называли их осужденные, «козлов») уничтожить даже самых крупных авторитетов уголовного мира.
Некоторые законные, попав в сучью зону, уже через полгода оказывались обесчещены подрастающей шпаной, имеющей весьма смутное представление о настоящих авторитетах и правильных понятиях.
Сучьих зон боялись – они напоминали минное поле. Нужно было обладать неимоверным чутьем и осторожностью, чтобы не угодить в ловушку. Частенько под неугодного авторитета подводили «косяк», после которого он мог оказаться не только в мужиках, но просто превратиться в шлак.
Страшны были сучьи зоны и «козлами», которые рвались на досрочное освобождение и готовы были выполнить любое желание администрации. Воров здесь старались перековать, всячески ломали и испытывали, но многие из них готовы были умереть в мучениях, но не отречься от своих убеждений.
Если и можно было как-то наказать Варяга, так это упрятать его в сучью зону. Об этом хорошо было известно тем, кто решал его судьбу в высоких кабинетах.
Глава 8
ПЕЧОРСКИЙ ЛАГЕРЬ
Тимофей Беспалый тоже выпил спирту. Заел его ломтиком сала, и память вновь унесла его в далекую молодость.
Печорский лагерь, куда перевели Тишку Удачу, и в самом деле оказался проклятым местом. Он стоял на большом каменном плато, окруженном вязкой болотиной. Территория зоны была обнесена несколькими рядами колючей проволоки, а вышки, расположенные по углам, напоминали исполинских часовых, застывших в карауле. Едва ли не единственном существом, проживавшим в этих местах, кроме унылых зэков, был многочисленный гнус, что безжалостно атаковал изнывавших от сырости и холода заключенных.
Этим лагерем пугали зэков всего Заполярья. Здесь был самый строгий режим, и именно сюда отправляли самых непокорных заключенных. Здесь хватало недели, чтобы понять истину: любой другой лагерь по сравнению с Печорским – санаторий. Значительную часть осужденных составляли побегушники, и лагерное начальство уповало на то, что раскинувшиеся вокруг бескрайние болота излечат заключенных от скверной привычки «слушать кукушку».
Тимофей скоро понял, что побег из Печорского лагеря практически невозможен и в девяти случаях из десятка караул даже и не пытается отыскивать беглеца. До ближайшего поселения надо было топать пару сотен километров по непролазной топи. Если беглец сумеет все-таки их преодолеть и не погибнет от волчьих клыков, то его непременно прирежут местные охотники, которым лагерное начальство за два уха беглеца выдавало по три литра спирта. А потому коренное население охотилось за побегушниками с таким же рвением, с каким травило медведей-шатунов.
Но чаще всего беглецам не удавалось пройти даже и полусотни километров. Их белые кости, обглоданные песцами, можно было встретить в самых неожиданных местах: у ручья (кто-то решил напиться, прилег и от усталости не сумел подняться), в волчьей яме (провалился, а сил, чтобы выбраться, не осталось). Лишь изредка обнаруженного покойника погребали по христианскому обычаю, но вместо креста втыкали у ног обыкновенную палку с консервной жестянкой, на которой выцарапывалась кликуха усопшего. На машине в Печорский лагерь можно было добраться только в начале осени, когда мороз сковывал раскисшие тропы, а снег еще не заваливал дорогу могучей непроходимой толщей. Снег ложился на здешние сопки уже в конце сентября. А потому первый после летнего бездорожья этап всегда был скорым и многочисленным.
Об этом лагере среди заключенных ходило множество слухов. Из них трудно было понять, где правда, а где ложь. Достоверно знали одно: сюда загоняли наиболее ершистых и неуправляемых зэков, от которых отказывалось начальство в других лагерях. В начале тридцатых годов в Печорском лагере зэки подняли бунт, перерезали всю охрану и захватили власть на зоне на долгие пять летних месяцев. Когда к осени кончились съестные припасы, а большая часть зэков безрассудно пустилась в бега, в лагерь по первому зимнику явился отряд НКВД и расстрелял почти всех заключенных, оставшихся в лагере и не сдавшихся по первому требованию прибывшего отряда. Поговаривали, что у восставших был план: по зиме заявиться с оружием на соседние зоны, освободить лагерников, а потом двинуться на «материк». Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось бы, если б две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и не принялись резать друг друга с хладнокровием мясников, разделывающих коровьи туши. Но то были дела минувшие, хотя даже и сейчас, значительно усилив охрану, лагерное начальство не чувствовало себя в полной безопасности и сам кум не всегда решался поворачиваться к зэку спиной, опасаясь получить заточку между лопаток. Офицеры зоны, обнимая своих жен на супружеском ложе, под подушкой всегда держали револьвер. Так, на всякий случай.
* * *
Колонна заключенных, растянувшаяся на добрых полторы сотни метров, вышла из-за сопки, поросшей светло-зеленым ягелем. Вдалеке этапники увидели караульные вышки, стены, густо обвитые мотками колючей проволоки.
Топавший во главе колонны комроты устало улыбнулся. Тимофей не сомневался, что в этот момент он подумал о бесконечном пути, оставшемся за спиной, и о кружке спирта, которым встретят его сослуживцы. Приумолкли даже псы: теперь их лай казался не столь яростным, а в кроваво-желтых глазах заметна была усталость. Наверняка у псов тоже имелась какая-то своя собачья мечта, и за видневшейся вдали колючей проволокой они чуяли теплую конуру и миску ароматной похлебки.
Колонна остановилась. Зэки, изнуренные долгой дорогой, тоже смотрели на клочок земли, огороженный колючей проволокой, едва ли не с радостью, надеясь в конце концов хоть как-то укрыться от осточертевшей мошки, спрятаться от моросящего дождя и немного восстановить силы.
Тимофей снова вспомнил свой разговор с Веселовским.
– Места там дрянь. Гиблые! – откровенно признавал тот. – Но если не сгниешь заживо в первые год-два, я тебя непременно оттуда вытащу. Твоя задача – завоевать доверие лагерников, но для этого тебе придется посидеть для начала в БУРе. Конечно, барак усиленного режима – не самое комфортное место, но зато это прибавит тебе авторитета. Хозяин лагеря в курсе, он тебя поддержит, когда потребуется.
Отдых продолжался недолго. Молодой охранник хрипло прокричал:
– Шаг вправо, шаг влево – расценивается как побег, прыжок на месте – провокация, будем стрелять без предупреждения! А теперь пошли!
Красноармейцы прекрасно понимали, что в колонне не найдется ни одного охотника ступить в сторону от дороги даже на полметра. Тот, кто осмелился нарушить приказ, оставался навсегда лежать на обочине еще в первой половине длиннющего северного каторжного тракта. Да и глупо было бежать именно сейчас, когда до зоны оставалось каких-то полтора километра, там ведь какие-никакие, но жилье и жратва.
Вместе со всеми зэками по суровому тракту топал и Тимофей Беспалый, стараясь не отстать от первого взвода. За время долгого пути он успел подробно изучить затылки своих соседей и больше знал их не по кличкам, а по ушам.
– А еще ты должен выявить всех саботажников, – внушал ему Веселовский. – Выявить и уничтожить! А ты чего думал?! Просто так, что ли, дается освобождение?
Собаки, будто бы вспомнив про свой служебный долг, озлобленно, с удвоенным рвением забегали вокруг колонны, заставив ряды заключенных сомкнуться теснее. Сырой северный ветер далеко разносил хриплый собачий лай по округе.
У ворот колонна остановилась. Словно не устояв под мощным порывом ветра, ворота распахнулись, впуская на территорию несколько сот исхудавших мужиков с номерами на спине.
Старожилы, обступив локалку, громко выкрикивали:
– Хлопцы, из Минска кто е?
– Есть!
– Мужики, из Казани есть кто?
– Пятеро!
– Из Костромы?
– Из Рязани?
– Есть ли на зоне кто из Вологды? – спрашивали в ответ. – Отзовитесь, земляки!
– Да тут нас всех понемногу, считай, всю Россию сюда согнали!
– Давно ли с воли? Что нового в миру делается? Англичане, говорят, на нас скоро полезут!
– А нам-то что переживать, до Сибири все равно не дойдут…
Прибытие нового этапа всегда считается праздником. Среди новеньких можно не только разжиться заныканным табачком, но и услышать, что творится на воле, где просыпаются не от лая караульных собак, а от поцелуя жен и любовниц и слушают не матерную брань озверевших вертухаев, а надтреснутый голос Леонида Утесова из репродуктора или патефона.
Старожилы зоны даже события полугодовой давности воспринимали как свежую новость и не без интереса спрашивали о здоровье товарища Максима Горького. Уже после трехдневного пребывания в зоне Тимофей успел понять, что Иосиф Виссарионович не пользуется у зэков особой любовью, они называли его грубовато-слащаво – Гуталинчиком. Однако это не мешало им колоть на левой стороне груди усатый профиль. Каждый наивно полагал, что ни у одного из сотрудников НКВД не поднимется рука пустить пулю в суровый лик вождя.
Новоприбывший этап месяц держали в карантинном бараке, и переговорить с земляками можно было через широкий проход, огороженный с двух сторон колючей проволокой.
Начальником зоны был кругленький коротышка с огромной лысиной. Поговаривали, что по образованию он филолог и долгое время работал в Институте языка и литературы, однако сейчас никто не смог бы представить его над раскрытой книгой в тиши университетской библиотеки. Звали начальника зоны Николаем Николаевичем Леватым, однако зэки за крупную лысую голову окрестили его Шаром. Он носил мешковатую, часто испачканную углем гимнастерку, которая выглядела на нем естественнее любого другого наряда. Собственно, в другой одежде его никогда не видели. Казалось, он родился для того, чтобы в Заполярье гнуть в бараний рог строптивую русскую волю. А выражался он на «блатной музыке» так изысканно, что его умению завидовали даже матерые уркаганы. Меткие словечки начальника зоны гуляли по всему лагерю, а потом передавались в соседние лагеря, где мгновенно подхватывались, и уже через год пущенное Леватым словцо становилось всеобщим достоянием.
Было известно, что Леватый с начала двадцатых годов служил в НКВД и рос по службе стремительно, словно тесто, замешанное на добрых дрожжах. Но его сгубила свойственная многим мужикам слабость – женщины. Начальник управления, бывший комкор Южного фронта, застал его как-то в самый неподходящий момент, когда он задрал на его секретарше юбку и, спустив штаны до колен, уже приготовился к совокуплению. Подобная шалость сошла бы ему с рук, если бы он вздумал поиграть в эти игры с любой обычной бабенкой из женского персонала управления. Беда заключалась в том, что сам начальник давно обхаживал эту хорошенькую секретаршу, и многие в управлении даже поговаривали, что он весело проводит с ней время на стоящем в его кабинете широком кожаном диване.
После этого случая суровый комкор запихнул Николая Николаевича в такую глушь, что добраться к нему нельзя было ни на каком виде транспорта, кроме упряжки выносливых оленей.
Пробыв пару месяцев в заполярной глуши, бывший специалист по корневым гласным в существительных переориентировал свою сексуальную направленность на педерастов, которых в лагере называли «телками». И поскольку он был мужиком легко возбуждающимся, то скоро в его лагере среди «телок» не осталось ни одного, кого он не удостоил бы горячего свидания и не угостил затем дешевенькой карамелькой. Последнее Леватый делал всегда принародно: на вечерней поверке выстраивал в шеренгу зэков и, приложив к губам медный рупор, орал:
– Заключенный Антонов, подойти ко мне!
Когда осужденный выходил из строя, он совал ему в ладонь леденец и объявлял:
