скачать книгу бесплатно
Скот обрадовался покрывшему склоны холмов обилию еды и ответил увеличением потомства. Редко когда так много коров приносили по два теленка, как этой весной. Свиньи тоже неутомимо плодились, и слабых поросят в пометах не было. В конюшне остались привязанными лишь несколько лошадей, а остальные свободно паслись на холмах: жалко было терять богатую сочную траву.
Когда пришел апрель и привел с собой теплые душистые дни, цветы раскрасили зеленые склоны яркими лоскутами: маки алыми и золотыми, а люпины синими. Каждый цветок, казалось, был сам по себе и дарил земле неповторимую краску. И все же дожди шли часто, переполняя землю влагой. Каждое углубление в почве превращалось в ручей, а каждая ямка становилась колодцем. Откормленные телята растолстели, а едва они перестали сосать материнское вымя, как коровы снова приняли быков.
Алиса поехала домой, в Нуэстра-Сеньора, родила сына и привезла малыша на ранчо.
В мае с океана подул упрямый летний ветер, а с ним прилетел запах соли и слабый аромат водорослей. Мужчинам весна принесла бесконечную работу. Все ровные участки вокруг домов почернели под плугом и получили щедрую порцию семян овса и пшеницы. Грядки принесли столь обильный урожай, что хозяйки выбирали для кухни только самые крупные, самые красивые овощи. Репа необычной формы или небезупречная морковь отправлялись на корм свиньям. Земляные белки радостно пищали у своих нор и сейчас, весной, уже выглядели толще, чем обычно осенью. На пологих склонах холмов жеребята учились прыгать и мерились силами, а лошади со снисходительным интересом наблюдали за шалостями детей. Как только дожди потеплели, коровы и лошади больше не искали убежища под деревьями, а продолжали пастись под потоками воды, отчего их округлые бока блестели словно лакированные.
В доме Джозефа спокойно и радостно готовились к рождению ребенка. Элизабет прилежно шила детское приданое, а другие женщины, понимая, что ожидается появление на свет главного младенца ранчо и наследника власти, приходили, чтобы посидеть с ней, скрасить ожидание и помочь в работе. Они обтянули корзинку для белья стеганым атласом, а Джозеф укрепил ее на качающейся подставке. Получилась очаровательная колыбель. Теплых пеленок обметали больше, чем могло понадобиться одному малышу. Сшили длинные детские платьица и украсили их кружевами. Заверили Элизабет, что беременность проходит легко, так как она почти не болела, а становилась все спокойнее и счастливее. Рама научила ее шить покрывало для родильной кровати, и Элизабет отнеслась к делу так ответственно, словно покрывало должно было остаться в доме на всю жизнь, а не сгореть сразу же после появления на свет ребенка. Поскольку ожидался первенец Джозефа, Рама придала убранству невиданную элегантность: смастерила толстую бархатную веревку с петлями на концах, чтобы накинуть на столбы кровати. Всем остальным женщинам во время схваток приходилось держаться за скрученную простыню.
Как только потеплело, шитье продолжилось на крыльце, в лучах солнца. Все необходимое было готово и собрано за несколько месяцев до срока. Тяжелый отрез неотбеленного миткаля, которым следовало перевязать бедра Элизабет, был подшит и бережно убран в сундук. Набитые гусиными перьями маленькие подушки и мягкие стеганые одеяльца были готовы уже к первому июня.
Разговоры о детях продолжались бесконечно: о том, как они появляются на свет, какие неожиданности могут случиться, как быстро стирается из сознания матери память о боли, как с самого начала мальчики отличаются от девочек. Воспоминания и рассказы – порою фантастические – не иссякали. Рама знала истории о детях, родившихся с хвостами, с лишними конечностями, со ртами посреди спины. Но все эти примеры не пугали, потому что она сообщала конкретные причины подобных неприятностей. Некоторые отклонения происходили из-за пьянства, другие – вследствие болезни, но худшие, самые страшные уродства возникали как результат зачатия во время менструации.
Иногда к ним подходил Джозеф с травинками на шнурках ботинок, зелеными пятнами на коленях джинсов и каплями пота на лбу. Он стоял, поглаживая бороду, и слушал их разговоры. Время от времени Рама обращалась к нему за подтверждением своих слов.
Этой щедрой весной Джозеф работал без устали. Кастрировал бычков, убирал камни, чтобы не мешали расти овощам, помечал скот новым тавром с инициалами «ДУ». Вместе с Томасом он строил вокруг ранчо изгородь из колючей проволоки, поскольку дождливой весной столбы без труда входили в землю. Стадо выросло, и пришлось нанять еще двух вакеро.
В июне началась жара, и трава тут же выросла на фут. Однако дышать стало трудно: Элизабет почувствовала себя плохо, начала часто раздражаться. Она составила список необходимых покупок и отдала мужу. Однажды утром, еще до рассвета, Джозеф поехал в бричке в Сан-Луис-Обиспо, чтобы исполнить заказ. Путешествие туда и обратно занимало три дня.
Как только он уехал, Элизабет охватил страх. Что, если его убьют? Самые неразумные предположения вдруг показались вероятными. Джозеф мог встретить другую женщину и убежать с ней. Бричка могла перевернуться в белом ущелье и сбросить его в реку.
Она не встала, чтобы проводить Джозефа, однако, когда поднялось солнце, оделась, вышла на крыльцо и присела на ступеньку. Все вокруг раздражало: стрекот кузнечиков, валявшиеся на земле куски упаковочной проволоки. Доносившийся из конюшни запах аммиака вызывал тошноту. Осмотрев и возненавидев двор и ранчо, Элизабет подняла взгляд к холмам в поисках новой жертвы и увидела на гребне сосновую рощу. Сразу охватила острая ностальгия по родному Монтерею, тоска по темным деревьям полуострова, по уютным солнечным улицам, по белым домам и голубой бухте с пестрыми рыбацкими лодками. Но больше всего по соснам. Смолистый аромат хвои показался самым восхитительным на свете. Так захотелось его вдохнуть, что от нетерпения заболело тело. Элизабет не отводила глаз от черной рощи на вершине.
Постепенно желание изменилось: теперь уже привлекали только деревья. Они манили с высоты, звали укрыться от солнца среди стволов и почувствовать покой соснового леса. Она представила, как лежит на мягкой постели из иголок, смотрит сквозь ветви в небо, слушает, как тихо шелестит в кронах ветер, а потом улетает, унося с собой аромат хвои.
Элизабет встала с крыльца и медленно пошла к конюшне. Кто-то работал там: через окошки наружу то и дело вылетали кучки навоза. Она вошла в мягкий полумрак и увидела Томаса.
– Хочу немного прокатиться, – сказала она обыденным тоном. – Будь добр, заложи двуколку.
Томас оперся на вилы.
– Не подождешь полчаса? Закончу работу и отвезу, куда скажешь.
Элизабет рассердилась.
– Ты мне не нужен. Хочу поехать одна, – возразила она коротко.
Томас посмотрел пристально.
– Не уверен, что Джозеф согласился бы отпустить тебя одну.
– Но Джозефа нет дома, а я хочу поехать.
Томас поставил вилы к стене.
– Хорошо, запрягу старушку Луну. Она спокойная и послушная. Только не сворачивай с дороги, не то увязнешь в грязи. Местами еще очень сыро.
Он помог ей сесть в коляску и проводил долгим озабоченным взглядом.
Элизабет почувствовала, что ему не понравится, если она поедет в сосновую рощу, а потому удалилась на значительное расстояние от дома и только после этого направила старую белую кобылу к холмам, свернула с дороги и поехала по неровной, тряской земле. Солнце уже нещадно палило, а ветер в долину не залетал. Она долго ехала вверх по склону, пока неожиданно на пути не возникла глубокая промоина. Овраг растянулся в обе стороны слишком далеко, чтобы обогнуть его, а сосны возвышались впереди, совсем рядом. Элизабет выбралась из коляски, привязала лошадь к торчавшему из земли корню и отстегнула мартингал. Затем спустилась в овраг, поднялась на противоположной стороне и медленно зашагала к роще. Скоро на пути попался весело журчащий ручеек: он вытекал из леса и спокойно продолжал путь, не встречая камней. Элизабет наклонилась, достала из воды веточку кресс-салата, с удовольствием сунула в рот и неспешно пошла вверх вдоль ручья.
Раздражение бесследно улетучилось; чувствуя себя счастливой, она вступила в сосновый лес. Шаги тонули в плотном ковре иголок; не раздавалось ни единого звука, кроме шелеста хвои в кронах деревьев. Несколько мгновений ничто не мешало идти вперед, а потом на пути выросла плотная стена из виноградных лоз и ежевики. Пришлось пробиваться, раздвигая ветки, а иногда даже ползти на четвереньках. Почему-то ей очень хотелось попасть в глубину леса.
Когда Элизабет наконец-то выбралась из зарослей и выпрямилась, ее руки были расцарапаны до крови, а волосы растрепались. Но глаза сияли восторженным изумлением: кольцо деревьев окружало безупречно ровное пространство, в центре которого возвышался огромный зеленый камень странной формы.
– Я знала, что он здесь, – прошептала Элизабет, обращаясь к соснам. – Интуиция подсказывала, что этот чудесный камень прячется в глубине леса.
Все звуки, кроме шепота деревьев, замерли, но и этот шепот доносился с высоты, отчего общее молчание казалось еще глубже. Покрывавший камень изумрудный мох выглядел плотным словно ковер, а длинные перья папоротников зелеными шторами свисали над входом в пещерку. Элизабет присела возле крохотного ручья: тонкая ниточка воды незаметно пересекала поляну и пряталась в кустах. Камень притягивал взгляд странной формой и внушал необъяснимую тревогу.
– Я уже где-то это видела, – проговорила Элизабет вслух. – Как будто знала, что камень здесь, иначе почему так настойчиво пробиралась на эту поляну?
Ее остановившиеся на камне глаза расширились, мысли утратили четкость и превратились в медленно текущие воспоминания – тихие, причудливые и туманные. Она увидела, как идет в воскресную школу в Монтерее и встречает медленную процессию одетых в белое португальских детей, торжественно марширующих во имя Святого Духа с коронованной предводительницей во главе колонны. Смутно вспомнила, как с разных сторон стекались семь подобных волн, чтобы слиться в благочестивом экстазе в Пойнт-Джо неподалеку от Монтерея. И вдруг, продолжая смотреть на камень, увидела в нем своего младенца, свернувшегося у нее под сердцем головой вниз. Заметила, как он слегка шевельнулся, и в тот же миг ощутила движение внутри собственного тела.
Шепот над головой не стихал, а черные деревья подступали все ближе и ближе. Элизабет почувствовала, что осталась одна в целом мире. Все ее бросили и ушли, но почему-то это обстоятельство нисколько не пугало. Затем явилось понимание, что она сможет получить все, что захочет; следом возник страх оттого, что больше всего хотелось смерти и только потом – понимания со стороны мужа.
Ее рука медленно соскользнула с колен и опустилась в холодную воду ручья. Деревья сразу отступили, а низкое небо взлетело. Внезапно появилось яркое солнце; лес зашуршал уже не мягко, но сердито и угрожающе. Элизабет быстро взглянула на камень и увидела в нем существо такое же опасное, как притаившееся дикое животное; такое же грубое и неприятное, как лохматый козел. Поляну заполнил странный холод. Элизабет в панике вскочила и прижала ладони к груди. Пространство погрузилось в мистический ужас. Черные деревья отрезали отступление. Громадный камень приготовился к прыжку. Боясь отвести от него взгляд, Элизабет попятилась, а возле тропинки увидела, как в пещерке шевелится неведомое создание. Вся поляна дрожала от страха. Слишком напуганная, чтобы закричать, Элизабет повернулась и опрометью побежала по тропинке. Она бежала долго, пока наконец не оказалась на открытом пространстве, где ласково светило солнце.
Лес сомкнулся за ее спиной и выпустил на свободу.
В изнеможении Элизабет опустилась на землю возле ручья. Сердце билось тяжело и болезненно, а дыханье вырывалось судорожными толчками. Но ручей нежно шевелил стебли растущего в воде кресс-салата, а на дне, в песке, мерцали крапинки слюды. В поисках защиты Элизабет посмотрела вниз и увидела освещенные солнцем строения фермы, окруженные мягко стелющимися под ветром серебристыми волнами уже начинающей терять изумрудный цвет травы. Хорошо знакомый мирный пейзаж успокаивал, а безмятежность летнего дня дарила утешение.
Прежде чем страх окончательно отступил, Элизабет встала на колени и принялась молиться. Она постаралась подумать о том, что произошло на поляне, однако впечатление быстро потускнело. «Это было что-то древнее. Настолько древнее, что я уже почти забыла». Вспомнилось странное душевное состояние, внезапное непостижимое стремление к смерти. «Наверное, те чувства были неправедными». Она обратилась с молитвой к Богу:
– Отец наш Небесный, да святится имя Твое… Господи Иисусе, защити меня от этих запретных переживаний, сохрани на пути света и добра. Не позволь дурному началу перейти через меня к моему ребенку. Очисти мою кровь от скверны.
Вспомнилось, как отец рассказывал, что тысячу лет назад его предки следовали учению друидов.
Молитва принесла облегчение. В сознание снова проник ясный свет; он вытеснил страх, а вместе с ним и память о страхе. «Должно быть, во всем виновато мое состояние, – сказала себе Элизабет. – Следовало сразу об этом подумать. В том месте не было ничего особенного; мое нездоровое воображение сыграло со мной злую шутку. А ведь Рама не раз предупреждала, чего можно ожидать во время беременности».
Обретя душевный покой и утешение, она поднялась с колен и пошла вниз по склону, по пути собирая цветы, чтобы украсить дом к приезду Джозефа.
Глава 18
Лето выдалось очень жарким. Изо дня в день солнце нещадно палило долину, лишая землю влаги, иссушая траву и заставляя живые существа прятаться на склонах холмов, в густых зарослях шалфея. Лошади и коровы целыми днями лежали в тени, ожидая ночи, чтобы выйти на пастбище. На ранчо собаки валялись на земле с высунутыми языками и натужно дышали. В разгар жары затихали даже самые надоедливые насекомые. В полдень слышался лишь слабый и оттого еще более жалобный плач жестоко раскаленных камней и земли. Река съежилась до размеров узенького ручейка, а в августе исчез даже он.
Томас косил траву и укладывал сено в огромные стога, а Джозеф отбирал скот для продажи и отправлял в новый загон. Бертон готовился к поездке в Пасифик-Гроув на религиозное собрание: складывал в бричку палатку, посуду, съестные припасы, простыни и подушки, а однажды ранним утром впряг двух хороших лошадей и вместе с женой отправился за девяносто миль, чтобы помолиться вместе с братьями не по крови, а по вере. Рама согласилась присмотреть за детьми во время трехнедельного отсутствия их родителей.
Снова сияя здоровьем, Элизабет вышла проводить Бертона и Хэрриет. После недолгого недомогания она чувствовала себя хорошо и выглядела чудесно. Ее щеки пылали румянцем; глаза сияли таинственным счастьем. Глядя на жену, Джозеф часто спрашивал себя, какой секрет она таит, о чем думает и почему постоянно готова рассмеяться.
«Да, она определенно знает что-то очень важное и хорошее, – подумал он. – Женщины в этом положении несут в себе тепло Господа. Им ведомо то, о чем другие не подозревают, в том числе особая, высшая радость. В каком-то смысле они держат в руках нервы земли». Прищурившись, Джозеф внимательно посмотрел на жену и по-стариковски медленно погладил бороду.
По мере того как приближался срок, Элизабет требовала от мужа все больше внимания. Хотела, чтобы он сидел с ней весь день и весь вечер, и обижалась, когда Джозеф упоминал о работе.
– Я ничего не делаю, а праздность любит компанию, – объясняла она жалобно.
– Нет, ты постоянно трудишься, – убежденно возражал Джозеф. Он отчетливо представлял, как происходит этот невидимый труд. Хотя ее руки праздно лежали на коленях, кости строили кости младенца, кровь творила кровь, а плоть создавала плоть. Слова о том, что Элизабет ничего не делает, показались забавными, и Джозеф коротко рассмеялся.
По вечерам она требовала, чтобы муж сидел рядом и держал ее за руку.
– Боюсь, что ты бросишь меня, – признавалась она смущенно. – Вдруг выйдешь в эту дверь и больше не вернешься? Тогда у ребенка не будет отца.
Однажды, когда они отдыхали на крыльце, Элизабет внезапно спросила:
– Почему ты так любишь это дерево, милый? Помнишь, как ты радовался, когда я сидела на нем в первый свой приезд сюда?
Она взглянула на уютную развилку высоко над землей.
– Это прекрасное большое дерево, – уклончиво объяснил Джозеф. – Думаю, что люблю его за совершенство.
Однако Элизабет хотела большего.
– Нет, Джозеф, причина не только в этом! Однажды я слышала, как ты разговаривал с дубом словно с человеком и обращался к нему «сэр».
Прежде чем ответить, он пристально посмотрел на дерево, а после долгого молчания рассказал о том, как перед смертью отец мечтал попасть на запад, и о том, как получил письмо от брата.
– Это что-то вроде игры. Кажется, что отец еще жив.
Элизабет посмотрела на него широко расставленными, полными женской мудрости серыми глазами.
– Нет, это не игра, Джозеф, – проговорила она мягко. – Ты не смог бы играть, даже если бы очень захотел. Но идея хорошая.
Она впервые проникла в сознание мужа, в единый миг увидела форму и ход его мыслей. И он понял, что это произошло. Чувства нахлынули высокой волной. Джозеф склонился к жене, чтобы поцеловать, но вместо этого уткнулся лбом в ее колени и едва не разрыдался.
Элизабет погладила мужа по волосам и спокойно улыбнулась.
– Надо было раньше открыть мне свою тайну. – На миг она задумалась и добавила: – Но, возможно, раньше я не смогла бы как следует ее рассмотреть.
Когда они ложились спать, она клала голову ему на руку и ночь за ночью вымаливала обещание:
– Когда придет срок, останешься со мной? Боюсь, что будет очень больно и страшно. Боюсь, что позову, а тебя не окажется рядом. Ты не уйдешь далеко, правда? И если окликну, сразу вернешься?
И Джозеф сурово обещал:
– Я обязательно буду с тобой, Элизабет. Не беспокойся.
– Но только не в той же комнате. Не хочу, чтобы ты видел – не знаю почему. А если будешь сидеть в другой комнате и слушать, тогда, наверное, ни капли не испугаюсь.
Иногда перед сном она рассказывала ему то, что знала: как персы напали на Грецию и были разбиты, как Орест обратился за защитой к священному алтарю, а фурии сидели рядом и ждали, когда он проголодается и сдастся. Со смехом делилась теми малозначительными сведениями, которые когда-то казались признаком превосходства, а сейчас выглядели попросту глупыми.
Она начала считать недели до своего срока: сначала оставалось три недели, начиная с четверга; потом две недели и один день; и вот наконец всего десять дней.
– Сегодня пятница. Так что это произойдет в воскресенье. Надеюсь, что так. Рама слушала. Говорит, что даже услышала, как бьется сердечко. Можешь поверить?
Потом она сказала:
– Теперь осталась всего неделя. Как только подумаю, сразу начинаю дрожать.
Джозеф спал очень чутко. Стоило Элизабет вздохнуть во сне, как он открывал глаза и с тревогой прислушивался.
Однажды он проснулся оттого, что на их крыльце собрался хор молодых петухов. Было еще темно, однако воздух уже наполнился предчувствием зари и свежестью утра. Взрослые петухи пели мелодично, словно укоряя молодежь за высокие надтреснутые голоса и демонстрируя истинное мастерство. Джозеф лежал с открытыми глазами и смотрел, как мириады световых точек окрашивают воздух в темно-серый цвет. Постепенно начали появляться очертания мебели. Элизабет дышала во сне коротко, отрывисто, как будто всякий раз преодолевая препятствие. Джозеф собрался встать, одеться и выйти к лошадям, когда она вдруг села в постели. Ее дыхание пресеклось, ноги напряглись, и она вскрикнула от боли.
– Что такое? – взволнованно спросил Джозеф. – В чем дело, дорогая?
Элизабет не ответила. Он вскочил, зажег лампу и низко склонился к ней. Глаза ее наполнились слезами, рот открылся, по телу пробежала дрожь. Она снова хрипло закричала. Джозеф принялся растирать ей ладони, и через пару мгновений Элизабет снова упала на подушку.
– Очень болит спина, – простонала она тихо. – Что-то не так. Наверное, сейчас умру.
– Не волнуйся, дорогая. Потерпи минутку, сейчас позову Раму.
Джозеф выбежал из комнаты.
Сонная Рама степенно улыбнулась.
– Возвращайся домой, – распорядилась она деловито. – Сейчас приду. Немного раньше, чем я ожидала. Но некоторое время ничего серьезного не случится.
– Не задерживайся! – потребовал Джозеф.
– Спешить некуда. Просто побудь с ней. А я позову на помощь Алису.
Когда две женщины прошли по двору с охапками чистых тряпок в руках, уже зарумянилась заря. Рама держалась уверенно, а потрясенная остротой боли Элизабет беспомощно на нее смотрела.
– Все в порядке, – успокаивала Рама. – Так и должно быть.
Она отправила Алису на кухню, чтобы развести в печи огонь и нагреть бак воды.
– А теперь, Джозеф, помоги ей встать на ноги и немного пройтись.
Пока он водил Элизабет по комнате, Рама сняла с кровати белье, постелила толстое стеганое покрывало и накинула на столбы петли бархатной веревки. Когда боль снова подступила, Джозеф усадил жену на стул и стал ждать, пока пройдет схватка. Элизабет старалась не кричать, но Рама склонилась к ней с наставлением:
– Ничего не держи в себе. Не нужно. Делай все, что хочется делать.
Бережно обняв Элизабет, Джозеф медленно водил ее по комнате и поддерживал, когда она спотыкалась. Его страх прошел, не оставив следа; глаза светились ни с чем не сравнимой радостью. Приступы боли становились все чаще и чаще. Рама принесла из гостиной большие старинные часы и повесила на стену, чтобы отмечать время каждой схватки. Спокойные периоды медленно, но верно сокращались. Так прошло несколько часов.
Около полудня Рама решительно кивнула:
– Теперь уложи ее, Джозеф, и можешь выйти. А я займусь подготовкой рук.
Он посмотрел на нее полузакрытыми глазами словно в трансе.
– Что значит «подготовка рук»?
– Коротко подстригу ногти, а потом буду постоянно мыть руки горячей водой с мылом.
– Я сам справлюсь, – неожиданно заявил Джозеф.
– Тебе пора уходить. Времени уже мало.
– Нет, – решительно возразил Джозеф. – Я сам приму своего ребенка, а ты только говори, что надо делать.
