скачать книгу бесплатно
* * *
Тамара Ивановна была и рада, и не рада, что, наконец, познакомилась с новой соседкой. С одной стороны, это знакомство было удачной возможностью в очередной раз развеять страх перед этим семейством, а с другой, опасностью навлечь на себя неприятности.
Таня показалась ей милой, но слишком уж скромной, не по возрасту, да и не по статусу – жены бойкого комсомольца Ромы и снохи такого человека, как Андрей Цветов. Женщина сразу заподозрила неладное. Вытравить из себя страх всегда сложно, а страх перед Андреем Васильевичем Цветовым, в ту пору для неё и её мужа Ильи просто Андреем, появился у неё сразу. Чем-то отталкивал её этот человек, хотя тогда он был вполне привлекательным мужчиной и достойным гражданином, как раньше говорили. Занимать высокий пост в правительстве Цветов стал не сразу, на момент знакомства её молодой семьи с ним он только начинал свой путь. Но то, что произошло позже, оставило в душе Тамары Ивановны неизгладимое впечатление.
Так случилось, что ей пришлось стать не только очевидицей, но как будто соучастницей событий, связанных с семьёй Цветовых, хотя молоденькой девчонке Томке, только что вышедшей замуж и начавшей выстраивать свою семейную жизнь, было совершенно не до интриг в чужих союзах. Дружба с соседкой Людой сложилась как-то сразу, незаметно для обеих, но была не особенно тесной. Их свёл этот дом и вынужденное, не полностью ими обеими осознаваемое, особое положение, которое и давало массу привилегий, и обязывало. Впрочем, много общаться у них не получалось, у всех свои дела, да и Цветов заметно контролировал жизнь своей жены, но Тамара Ивановна успела привязаться к этой яркой, красивой и эмоциональной молодой женщине.
Люда не много рассказывала о своём муже, и у Тамары, которая была младше соседки, порой складывалось впечатление, что та не слишком-то в него влюблена. Как это обычно бывает у молодых девушек, если любишь, хочется всем об этом рассказывать, кричать о своей любви, расхваливая возлюбленного. Люда же, при всей своей открытости, весёлости и экспрессивности, сразу тускнела, если её спрашивали об Андрее. Разузнавать подробности, лезть в личное было неудобно, но Тамара видела: Люда не просто побаивается своего мужа, а откровенно боится его и с ним преображается, становясь зажатой и тихой.
– Только однажды она со мной пооткровенничала, – то ли с сожалением, то ли с ностальгией об ушедшем невозвратимом моменте и о том, чего не поняла и не сделала тогда, вспомнила Тамара Ивановна.
– Мы как-то гуляли с Людой, до беременностей наших ещё, и она вдруг сказала… Так, мимолётно, будто невзначай, что домой не хочет идти. Я значения сначала не придала, мы прогуливались, заходили куда-то по своим делам девичьим, но, чем ближе подходили к дому, она всё грустнее становилась. Я её, значит, и спросила, что с ней. А она вдруг какую-то ерунду начала говорить. Что-то про вспышки ночью в глаза…
Я испугалась за неё, конечно. Начала выспрашивать, а она ничего толком объяснить не может. Только говорила что-то непонятное и показывала, так, знаешь… – и Тамара Ивановна начала жестикулировать, изображая вспыхивающие в лицо огни.
– Вот так она показывала. Что, мол, по ночам, когда ей снится сон, ей в глаза что-то вспыхивает. Ещё про какую-то женщину говорила, но тут я ничего не поняла. В общем, говорила про вспышки. Но это только один раз было. В тот день, может быть, поссорились они с Андреем или что, но она была странной.
Тамара Ивановна умолкла, вспоминая, что, порой встречаясь парами где-то на прогулке или друг у друга в гостях, она всё пыталась понять, чем именно пугает свою жену Андрей. Но никогда не замечала и намёка на его грубость или какой-то ещё изъян.
С ней и её мужем Илюшей сосед всегда был приветлив и, хотя задорным нравом не обладал, никогда не был и мрачен. Сама не понимая почему, но Тамара Ивановна испытывала к нему неприязнь с самого первого для знакомства, для себя и мужа определяя это как синдром ровного пробора.
У Андрея Цветова действительно был всегда ровный, до мельчайшего волоска выверенный пробор «истинного арийца» в волосах.
– А где она сейчас? – Таня, наконец, снова повернулась к Тамаре Ивановне.
– Кто? Татьяна-то? Ой! – соседка то ли досадливо, то ли горестно махнула рукой. – Дурная она была. Сначала выпендривалась всё, ходила павой. Господин назвал любимой женой. А потом связалась с художниками. Всё думала, она не такая, как все. Особенная! Её рисовали, портреты продавали – позорище! Андрей Васильич с ней возился, возился, а потом, когда Ромка чуть подрос, выгнал её – к её родителям, куда-то под Псков. Так она вернулась. Стала требовать, чтобы ей хорошую столичную жизнь обеспечил муж. Уж не знаю, были они зарегистрированы или нет… Хотя Андрей, он такой, правильный. Он всё ждал, когда она охолонётся, а она опять со своими художниками и поэтами по подворотням всяким. Там её и взяли вместе с этими – по политической пошла.
Таня была ошарашена этой информацией. Ничего себе секреты у её мужа и его семьи! А ведь её свёкор неоднократно давал понять в разговорах и своими реакциями на различные социальные события, насколько серьёзна его собственная гражданская позиция и как это важно для любого советского человека – иметь правильное гражданское сознание.
– Так она в тюрьме? – спросила девушка.
– Нет, помешалась, – просто ответила Тамара Ивановна. – Ку-ку. Сестра моя жалела дуру, хотела к ней приехать навестить, но в больницу к ней не пускали. А потом она там и умерла.
– Ужас какой! – Таня поежилась, как от холода. – Ужасные судьбы, мне аж страшно стало!
Тамара Ивановна внимательно посмотрела на Таню. Девушка давно отвыкла от такого внимания к себе, да и от общения с людьми не по делам, а так, личного, совершенно отвыкла. Сейчас, с этой едва знакомой женщиной, она впервые за долгое время почувствовала себя комфортно. И тут же нахлынуло. Вспомнилась мама, с которой они так давно не разговаривали. Догнали отношения с мужем, в которых нет ни любви, ни страсти, ни даже простого человеческого понимания.
И Таня, неожиданно для самой себя, вдруг расплакалась на плече у соседки.
– Девочка, миленькая, тихо, тихо. Да что же с тобой такое? – заворковала Тамара Ивановна. – Я тебя напугала?
– Нет. Спасибо, что рассказали, – всхлипнула Таня.
– Ты сама-то как живёшь, Танюш? Как Цветовы, не обижают тебя?
– Да нет.
– А Андрей поспокойнее стал?
Таня пожала плечами. Она действительно не знала, даже представить не могла, каким знала Тамара Ивановна её свёкра.
– Крылья ему подрезали… Всем им! Стервятникам, – сердито проговорила соседка и поджала губы.
Таня не поняла, что та имела в виду. Тамара Ивановна и сама догадалась, что её несколько «занесло», и она снова улыбнулась:
– Пойдём, Танюша, уже поздновато. Кстати, сегодня возможно похолодание.
Женщины шли к дому медленно, продолжая познавательный и важный разговор. Таня была невероятно рада, что наконец все её непонятки, все эти тайны семьи Цветовых раскрывались.
Уже в подъезде, когда прощались у лифта, Тамара Ивановна обняла Таню за плечи и, глядя ей в глаза, серьёзно произнесла:
– Знаешь, что я тебе скажу, девочка… Смотрю я на тебя, ты ничего не говоришь, но я-то жизнь прожила, вижу… Сожрут они тебя. Беги! Беги отсюда!
Таня ничего не успела ответить, и, словно это было кино, как по заказу, чтобы закончить эпизод, открылась дверь соседской квартиры, шумно вышли люди, на этаже началась суматоха, и женщинам пришлось спешно распрощаться.
А наутро, выйдя в институт, от бабушек, с утра пораньше сидящих у подъезда, Таня узнала, что Тамара Ивановна скоропостижно скончалась этой ночью. Женщина не вызывала скорую помощь и не жаловалась на недомогание. Её сын, проживающий с ней в квартире, ночью не слышал ничего подозрительного, а утром нашёл мать на полу.
Падая, она уронила горшок с комнатным цветком.
* * *
1968–69 гг.
Удивительными и непонятными Тане казались взаимоотношения свёкра с домработницей и отношение к ней её собственного мужа. Тане, простой советской девушке, пришлось привыкать к тому, что казалось пережитком давно минувшей эпохи, но сколько бы она ни пыталась помогать Гуле по хозяйству, та не позволяла, а Рома так и вовсе однажды устроил домработнице взбучку за то, что позволяет себе панибратство с его женой. После этого, Гуля стала старательно избегать встреч с Таней, и, если молодая жена сына хозяина выходила за чем-то на кухню, срочно убегала к себе. Эта девушка вела себя как служанка из старинных романов, так, будто бы не было в стране революции и сейчас на дворе девятнадцатый век.
Жила домработница с ними в квартире, в самой дальней комнате, рядом с кухней. Таня недоумевала, Гуля ведь молодая ещё женщина, и, наверное, у неё есть личная жизнь, а она круглосуточно находится с ними и в выходные дни тоже. Но Рома ничего о личной жизни домработницы не знал и на Танин интерес лишь брезгливо, как ей показалось, поморщился – мол, какая разница, как она живёт! Памятуя о случае с предложенной ею как-то помощью Гуле, с расспросами решила больше не приставать, но однажды любопытство всё-таки взяло верх, и, когда женщина отправилась в магазин за продуктами, решилась заглянуть в её комнату.
Комнатка Гули произвела на неё тягостное впечатление. На контрасте с другими, большими, исполненными тяжеловесного пафоса комнатами квартиры эта оказалась настоящей каморкой. Здесь помещалась только одноместная тахта, тумбочка с прикреплённым к ней овальным зеркалом и небольшой платяной шкаф. Интерьер, как и само помещение, больше всего напоминал гостиничный номер, безликий и некомфортный. Никаких примет личной жизни, деталей, хоть что говорящих о личности самой Гули, она так же не обнаружила. Эта женщина ходила только в форменной одежде, строгом чёрном платье с глухим воротничком, и Таня могла бы поклясться, что, встреть она домработницу на улице в другой одежде, не узнала бы её.
Ни фотографий на стенах или на столе, ни милых безделушек, обычно наполняющих пусть и временные, но женские комнаты. Ни даже книжки, открытой на какой-то странице. Ничего.
Заглядывать в шкаф Таня, конечно, не стала, всё-таки хозяйские, «барские», нравы семьи Цветовых в её душе не прижились, и просто вышла, закрыв за собой дверь в очередную тайну этой, с каждым днём становящейся всё более пугающей, квартиры.
Каждое утро, когда Роман собирался на работу, домработница до блеска начищала его ботинки и лишь через несколько месяцев после свадьбы, привыкнув к наличию у сына хозяина жены, перестала встречать его с работы и принимать его пальто. Таню страшно смущал этот ритуал, и она попросила мужа освободить Гулю хотя бы от этой обязанности. Всё-таки есть в этом что-то казённое и неискреннее, да и потом, ей хотелось нормальной семьи. Нормальной! С простыми поцелуями при встрече и прощании в коридоре. «Зачем же тогда нужна отдельная квартира, если и в ней мы не можем быть друг с другом наедине?» – спрашивала она мужа, и он, наконец, с ней согласился, приказав Гуле больше его не встречать.
Однако во всём остальном недопонимание только росло…
Хотела ли Таня детей? А она и не задумывалась. Да и тема никогда в семье не поднималась. Свекрови у Тани не было, а с родителями, с удовольствием переставшими волноваться за дочь, как только сдали её замуж, отношений она практически не поддерживала. Если видела мам с младенцами на улице, никаких особенных эмоций не испытывала, ну, дети и дети. И не было, вопреки рассказам о бездетных женщинах за тридцать, никаких «слёз в подушку», отчаяния и надежд.
В жизни Тани, если бы только она могла задуматься, был на самом деле лишь один свёкор. Человек, которого она видела чаще, чем кого-либо другого, и единственный, кто вызывал в ней хоть какие-то эмоции. Пусть негативные, пугающие, выматывающие, но эмоции. Чувства же формировались постепенно, замещая собой всю прежнюю Таню. И чувства эти были рабские: страх и беспомощность.
В редкие минуты секса с мужем Таня не испытывала почти никаких ощущений, чему, в общем-то, была даже рада, поскольку едва ли было возможно расслабиться и хотя бы попытаться получить удовольствие. Роман был тороплив и неласков, а Таня ждала, когда всё закончится, и хотя бы полчаса перед сном она будет предоставлена себе. Ложась в постель, молодая женщина представляла не романтические сценки с «рыцарем на белом коне», не фантазировала и на плотские темы. Лишь пыталась не забыть хотя бы те не слишком многие навыки и теоретические знания, что успела получить во время обучения в институте. Она не планировала ни чему-то учиться, ни строить карьеру – перегорело как-то! Аморфность сменялась на апатию, не допуская и мысли о борьбе, и Тане оставалось лишь безропотно отмечать, что с каждой забытой темой она неотвратимо деградирует. Откатывается назад, как в прошлое, но теперь туманное и бесперспективное.
Но однажды, прежде чем уснуть, она по привычке закрыла глаза, чтобы отдаться воспоминаниям, и внезапно увидела перед собой лицо свёкра. От неожиданности девушка вскрикнула и подскочила на кровати. Недовольный Роман повернулся, он уже засыпал. Извинившись, улеглась снова, но, закрыв глаза, больше Андрея Васильевича не увидела, а почти мгновенно улетела по длинному чёрному коридору-воронке.
Воронка всё не заканчивалась, затягивая её всё глубже и глубже. В процессе ей даже успело стать скучно, и она начала разглядывать всё вокруг. Чернота окаймлялась светящимся поясом коньячного оттенка, переходящим в глубокий коричневый. Она долго не могла понять, что это такое, из чего сделано, где она находится, но внезапно её выбросило, как волной на берег, в сад. Здесь не было красиво, скорее, реалистично. Деревья, кустарники, трава на земле. Пока всё было обычно, возможно, то был даже не сон, воспоминание… Если в полёте по воронке Тане было немного страшно, то теперь она чувствовала облегчение.
Девушка осмотрелась. Слева от себя она увидела длинное здание с большими арочными окнами с балкончиками и ряд аккуратно постриженных деревьев.
Посмотрев в другую сторону, заметила неподалёку парочку – мужчину и женщину, лежащих в траве. Они занимались сексом, неторопливо, со вкусом, оглаживая друг друга. Тане послышалось негромкое мужское постанывание и страстное прерывистое дыхание женщины. Ей не стало неловко, напротив, она с удовольствием рассматривала любовников. Они не обращали на неё внимания, хотя она стояла не скрываясь. Но вдруг где-то громко заквакала лягушка. Девушка её не видела, но, испугавшись помешать любовникам, засуетилась, запаниковала.
Любовники одновременно заметили её, и последнее, что запомнила девушка, были глаза женщины. Холодные, злые глаза, стального оттенка – как пули. Она смотрела в упор, и начались вспышки, яркие вспышки стального цвета, быстро-быстро-быстро…
* * *
… Первые два месяца Таня не могла понять, что с ней происходит. Постоянно кружилась голова и тошнило. Случившуюся задержку она, конечно, заметила, но такое с ней случалось и раньше. Саму же мысль о беременности девушка почти исключала, уж больно редко у них с мужем бывала близость.
Она попробовала ничего не есть, списав своё состояние на желудочное расстройство, но стало ещё хуже. Лишь когда её вырвало на кухне, как только свёкор прикурил «Новость», оба поняли, что это не желудок.
Таня поехала в больницу, и врач, осмотрев её, сразу направила в стационар. Угроза выкидыша, воспаление.
Выкидыш произошёл ночью. Истекая кровью, Таня звала маму. Отношения между матерью и дочерью и раньше не были особенно близкими, но штамп в Татьянином паспорте будто дорезал, наконец, ненужную «пуповину», освободив – для чего только? – Танину мать от дочери навсегда. Ирина Васильевна, узнав о выкидыше у её дочери, не приехала навестить её ни в больницу, ни после домой. Больше всех о случившемся, казалось, переживал Андрей Васильевич. Муж передавал Тане, что свёкор даже всплакнул. Сама же Таня ничего, кроме физической боли, не ощущала. Она даже не успела толком понять и почувствовать, что произошло. Беременность застала её врасплох, и, поскольку мечты о детях у неё не было, переживать не получалось.
Однако и после случившегося в Таниной жизни ничего не изменилось, жизнь сама по себе вошла в свою колею. Постепенно совсем прошли боли, стал забываться сам факт неудачной беременности. С родителями отношения так и не восстановились. Они ведь даже не ссорились, просто разошлись, как в море корабли, и Тане стало казаться, что вся её прошлая, дозамужняя, жизнь была не взаправду. Как будто не часть жизни, а лишь репетиция к ней.
Гулю, почти бессловесную и незаметную домработницу, почему-то уволили. Или она сама уволилась, но однажды, выйдя, как обычно, к завтраку на кухню, Таня не заметила ни привычных ароматов кофе и еды, ни самой Гули. По обыкновению, её саму никто не предупредил о событиях в доме, а на её вопрос о домработнице муж сказал: «Она здесь больше не работает», – без лишних объяснений, а вскоре все её обязанности перешли к самой Тане. Отныне она должна была сама покупать продукты, готовить на всю семью и убираться в квартире. И всё бы ничего, до замужества в семье её родителей и знакомых были именно такие порядки, если бы не один нюанс. Андрей Васильевич требовал, чтобы все домашние дела выполнялись точно по определённому расписанию, и строго следил за временем. Попросить же Романа о помощи в быту оказалось практически невозможно. Муж теперь стал проводить на работе больше времени, и нагрузка его только увеличивалась. Таня никогда не лезла в его рабочие дела, а если пыталась спрашивать, муж только отмахивался, мол, я устал! Но по косвенным приметам и обрывкам его разговоров с отцом поняла, что Роман готовится к повышению. Его отец, видимо, имел на него большие планы, постоянно требуя инициатив и результатов: высоких показателей в труде и социальном росте, а затем новых инициатив. Роман выдыхался на глазах. Становился всё злее и всё придирчивее, реагировал на малейшие недочёты в пресловутом «уюте».
Таня старалась. Старалась изо всех сил быть идеальной женой «показательного» мужчины, мужа, к которому испытывала смешанные чувства, состоящие из безрадостной обречённости и жалости. Машинально, как само собой разумеющееся, она выполняла домашние обязанности по созданию уюта, включавшие в себя постоянную протирку пола, полировку так любимой свёкром деревянной мебели, стирку, глажку и готовку, а приходящая дважды в неделю уборщица не могла обеспечить желаемый порядок. Цветовы ведь требовали не просто отсутствия пыли, а именно уют, который, по их мнению, обязана создавать женщина, причём в одиночку. Несмотря на достаточно неплохой доход, и муж, и его отец категорически отказывались питаться хотя бы иногда в столовой и тем более в ресторанах. К тому же Роман не так часто бывал дома, работа в райкоме отнимала много сил и времени. Нормированный график? Нет, нет и нет! Комсомолец измерял свой труд результатами, не задумываясь о личных интересах.
Однако и укорить мужа ей было, в сущности, не в чем. Роман не был подонком, не бывал ни груб с ней, ни жесток. Он был слаб, и эта слабость распространялась на все его проявления. Таня не была психологом, да и не заморачивалась особенно на тему причин и следствий человеческих поступков, предпочитая факты домыслам, а научные, и в том числе медицинские, разработки теориям. Но всё же она была женщиной, а женщинам, будь они хоть трижды «товарищами» и «пламенными комсомолками», социум, а быть может, сама природа всё же как-то сумели вложить потребность опекать и защищать слабых, кем бы они ни были.
Совсем иная картина сложилась во взаимоотношениях со старшим Цветовым. Отец Ромы всегда выглядел старше своих лет, что добавляло причин к его непререкаемому авторитету в семье. Возможно, такое впечатление возникало из-за его выражения лица, всегда серьёзного и мрачного, его глаз, тёмных злых омутов, и общей тяжеловесности. Несмотря на не особенно высокий рост и небольшой вес, Андрей Васильевич казался громоздким, как старинный шкаф, заполненный раритетами. В прошлом работник НКВД, после войны он служил сначала в МГБ СССР, потом в МВД и КГБ. Остался он верен системе и выйдя на пенсию, «бывших» там не бывает.
… А потом вернулись и сны. Сначала вновь приснилась заснеженная огороженная территория, и люди – мелькающие тени. Только теперь Таня впервые рассмотрела лица некоторых из них. Это были незнакомые ей женщины, замученные, серые, усталые, все какие-то измордованные. И ещё она увидела зажжённую лампочку над стеной. Таня заворожённо наблюдала, как она загорается, вспыхивая холодным светом, и гаснет, загорается и снова гаснет, покачивается на ветру.
Естественно, через какое-то время Роман потребовал возобновить отношения. В конце концов, она не единственная женщина в мире, у которой произошел выкидыш, так бывает, но жизнь-то продолжается. Таня и сама совершенно не собиралась погружаться в депрессию, однако и желания близости с мужем не испытывала. Молодая женщина очень скоро поняла, что едва ли удастся пережить в постели с супругом ощущения, хоть немного подобные тем, что довелось испытать после того фильма, в фантазиях и мечтах. И если раньше супружеский секс вызывал равнодушие, с робкой надеждой на улучшение, то теперь стал необходимой данностью, пресловутым супружеским долгом. Редкие минуты близости пролетали незаметно, да и атмосфера в этом доме любовным настроениям не способствовала.
Время шло. Проходили, забываясь, и ключевые события, и мелочи. Всё происходящее Таня будто наблюдала со стороны, находясь в ожидании начала жизни, как выхода на сцену сыграть свою роль. Кажущееся поверхностным поведение было следствием защитной реакции. Но, конечно, она эту тему не анализировала, да и если бы хотела, ничего бы это не дало. Ведь единственным критерием, слушателем, интересантом её бытия давным-давно была только она сама. Этот брак, как подведённая под прошлым черта, превратился в глубокий ров, разделяющий её со всем, с чем когда-то её что-то связывало. Говорят, когда женщина выходит замуж и берёт фамилию мужа, она переходит под протекторат его рода. Глава – начало фамилии – Дух, охраняющий род, и все продолжатели его проживают свои жизни с прошитым вектором, позволяющим личностное развитие в строго заданной парадигме. В принципе, определённая логика в этом есть, так как семья – это не просто какие-то люди, но и их вполне определённое социальное и материальное положение, в свою очередь, влияющее и на выбор рода занятий, и возможности реализации всех членов рода. Из этого и строится судьба.
* * *
Так пролетел ещё год, обозначенный для Тани сменяющимися названиями месяцев на отрывном настенном календарике. Несущественным, но скорее приятным для неё событием стала работа, которую «пробил» ей свёкор, воспользовавшись своими связями. Небольшая должность в лаборатории, работа несложная и неинтересная. Она бы с радостью работала усерднее, пошла бы ещё учиться, повышала квалификацию, однако вопреки планам и ожиданиям молодой женщины семейная жизнь не то что не способствовала её личностному и тем более профессиональному росту, но и серьёзно тормозила любые попытки развития.
Больше всего молодая женщина переживала, что за всё это время так и не смогла стать в этой семье своей. Стать поддержкой и опорой для собственного мужа у Тани не получалось. Роман, хоть и был папенькиным сынком, больше ничьего руководства над собой не терпел, а любые попытки жены в чём-то ему помочь и что-то посоветовать воспринимал болезненно. Он ведь прекрасно осознавал, что его подчинение отцу, выдаваемое за разумное уважение, на самом деле обыкновенный инфантилизм. Позволить себе минимальный анализ своего поведения означало бы покинуть комфортную безопасную зону, пуститься в свободное плаванье, где пришлось бы действовать и принимать решения самостоятельно, а это ответственность. Нет, нести ответственность за что-либо Роман Цветов не привык. Он изначально согласился быть бессловесной тенью отца, выполняя роль «галочки», поставленной в графе «дети» – обязательного пункта для ответственного и положительного гражданина Страны Советов. Дети как бы подтверждали серьёзность гражданина, а в случае таких граждан, как Андрей Васильевич Цветов, они должны были быть совершенно определёнными, соответствовать конкретным параметрам и служить своего рода фасадом жизни сотрудника и руководителя Комитета Государственной Безопасности и никогда не пытаться оспорить эту свою роль.
Вот Роман и служил, оставаясь вечным «enfant terrible»[1 - Несносный ребёнок (фр.)].
Таня и из дома-то старалась выходить пореже, только на работу, в магазин или поликлинику. Ей было стыдно, что уж таить. Неловко показываться на глаза людям, впечатлённым было её «счастливым билетиком» – удачным браком с членом, в их тогдашних представлениях, элит советского общества. Никто ведь не знал, что на самом деле представляет собой её хвалёная семейная жизнь и что творится с нею самой, каждый день боящейся банально рехнуться от рутины и пустоты внутри. Само проживание в одном из самых пафосных домов столицы как будто бы обязывало её быть особенной. Светиться счастьем, излучать успешность, быть, быть, быть кем-то!
А кем она была на самом деле?
Очень быстро из современной, восторженной и активной девушки, сама того не замечая, Таня превратилась в унылую рядовую тётку. Не развивающуюся в профессии, не рвущуюся к общению с подружками, не приглашающую никого к себе и не ходящую по гостям. Она ничем не интересовалась, а всё прошлое, как пересказанные кем-то сны, казалось нелепым.
Прекратив общение с некогда близкими людьми без видимых на то причин, а как-то по обоюдному согласию, Таня заодно потеряла связь и с самой собой. Кем была? Зачем? Что дальше? Видеться ни с кем не хотелось – ни с подругами, теперь уже, конечно, бывшими, так как всех разнесло по разным их жизням и ничего общего между ними не осталось, ни с родными. Тане не хотелось даже в зеркало смотреться. В нём она видела мутную, еле читаемую за отражающей поверхностью Неудачу.
Всё, буквально всё, составлявшее жизнь этой женщины, в одночасье исчезло, будто и не было до замужества ни детства, ни юности, ни учёбы в институте. И мыслей никаких не было. Только машинальное передвижение по прямой, к завершению.
Возможно, так бы всё и шло своим чередом. В конце концов, сколько таких судеб знает мир. Человек никогда не может угадать, так и сяк перекладывая линии вероятностей, только одного: фактор неожиданности. Критический он будет или станет чудом.
* * *
Шли предновогодние недели. Город постепенно погружался в праздник, был наряден и весел. И с погодой повезло: пушистый снежок, не ветрено и тепло. Таня Новый год любила, и даже в квартире, где ничто так и не стало ей мило, в новогодней ночи всё казалось не таким уж унылым и пугающим. Может быть, в этом играло роль, что не спал и весь дом, как бы становясь свидетелем всему, что происходит. И никаких ужасных снов, никаких несанкционированных проникновений в её сознание, подсознание, душу и… Тело.
Не каждый раз, лишь иногда, во сне, когда снилась неизвестная ей блондинка, Таня физически чувствовала тяжесть, будто на ней кто-то или что-то лежит. Проснуться она не могла, так как не осознавала, что спит, но после таких снов с физическими ощущениями наутро всегда тяжело пробуждалась. Болело тело, больно было открыть глаза, но больше всего болела душа, подспудно чувствующая, что происходит что-то ужасное, а повлиять на это не могущая.
В тот вечер, накануне новогоднего торжества, Таня прогулялась по магазинам, купила очередную ёлочную игрушку, несколько безделушек – просто так, на полку поставить. В этих и других подобных покупках, лично ей совершенно не нужных, она видела своего рода бунт. Раз уж жизнь не балует её простыми человеческими радостями, она компенсирует их самой себе за счёт материальных благ. Единственного и меньше всего ей нужного, чем одарила её судьба. Семья Цветовых, в основном благодаря Андрею Васильевичу, была обеспечена. Пенсия у старика Цветова не шла ни в какое сравнение с иными пенсионерскими, и, естественно, никто никогда не задавал ему вопросов, почему так и чем таким он заслужил столь высокую оплату. Конечно, точной суммы не знали ни сын, ни Таня, но, судя по тому, какими Цветов старший оперировал суммами, когда речь заходила о покупке чего-то в дом, становилось ясно, что денег много.
Роман тоже зарабатывал более чем хорошо, а Танина зарплата вообще не считалась семейным доходом, и на эти деньги, как и на всю её жизнь, никто не обращал ни малейшего внимания. Поэтому она смело тратила, а если хотела, брала из семейного бюджета ещё и ещё. Назло неведомо кому. То ли судьбе, то ли им, таким холодным, неродным и жестокосердным Цветовым, а может, самой себе.
Вернувшись домой, она повесила игрушку на высоченную ёлку, занявшую половину гостиной, расставила безделушки и прислушалась. В комнате старшего Цветова было очень тихо, хотя время не позднее, и обычно он слушал радиоприёмник.
Таня тихо подошла к двери его комнаты и приложилась к ней ухом. Тишина. Неужели куда-то ушёл? Обычно Андрей Васильевич проводил вечера дома, а в последнее время его вдруг начала занимать странная игра в старика. Старца. Дряхлого и мудрого, только вот совершенно не располагающего к себе. Есть такие старики, чья немощность вызывает желание им помогать, заботиться, дарить радость, даже если это чужие люди. Андрей Васильевич же был совсем не таков. Если в самом начале их с мужем семейной жизни она побаивалась его отца, то теперь, несмотря на то, что прошло уже немало времени, стала откровенно бояться. Она гнала от себя любые негативные мысли, высмеивая саму себя, но всё больше ей казалось, что старик относится к ней не совсем нормально. Нет, конечно, никаких неприличных, безнравственных действий со стороны пожилого человека не было, да и не допустила бы Таня ничего крамольного. Но от того, как он подчас на неё смотрел или как выговаривал ей или сыну за её неправильное, на его взгляд, поведение, создавалось впечатление, что она супруга или, того хуже, любовница ему, а не его сыну. Тане это казалось диким, но не скажешь же об этом никому!
В комнате по-прежнему была абсолютная тишина, а свет горел, пробиваясь сквозь щель под дверью. Осторожно, стараясь быть тише тишины, Таня приоткрыла дверь чуть-чуть. Только узнать, всё ли в порядке.
Только узнать, дома ли старик.
Только (бы) увидеть его, лежащим ничком на полу или разметавшимся на постели… Мёртвым.
– А, пришла, наконец? – насмешливый бодрый голос Цветова-старшего заставил её вздрогнуть. Андрей Васильевич сидел за письменным столом, в халате и домашней шапке. Казалось, он ждал невестку и предполагает какие-то дурные мотивы её прихода. Тане даже показалось на миг, он догадался, что она надеялась увидеть. Она испугалась, извинилась, оправдавшись, что просто хотела удостовериться, что он дома, и собиралась закрыть дверь. Но Цветов окликнул: «Стоять!» Таня вздрогнула. Таким тоном он с ней ещё никогда не разговаривал. Она испугалась, ведь кто знает, что свёкру пришло в голову и на что он способен.
Таня замерла, а Андрей Васильевич вскочил из-за стола, с силой дёрнул дверь и, грубо схватив за пояс, втащил её в комнату. Не удержавшись на ногах, Таня упала, но не успела ничего сообразить, как старик ударил её ногой.
Отлетев к окну, девушка ударилась о стену, но смогла приподняться и закричать. Цветов подскочил к ней, схватил за шею и заглянул ей прямо в глаза, отчеканивая: «Ты будешь подчиняться. Ты должна это сделать. Иди туда. Она ждёт тебя!»
И замелькали, адской болью разрываясь в глазах, вспышки света. Вспышка – мрак – вспышка – мрак – вспышка…
Дальнейшего Таня не помнила. Она провалилась в густую туманную вязь, и ей казалось, борется с опутывающими её нитями или верёвками. Они обмотались вокруг рук и головы, связали между собой ноги. Таня билась, как муха в паутине, беззвучно крича.
И они загорелись – стальные холодные очи. Блондинка смотрела на Таню, и девушка с ужасом понимала, что не может дышать. И кричать, и двигаться, и даже закрыть глаза или отвести взгляд. А блондинка смеялась. Смотрела на неё и победно смеялась.
* * *
Таня очнулась от того, что её тормошили. Открыв глаза, увидела над собой мутный силуэт мужа. Она было обрадовалась и хотела уже кинуться ему на шею, но вернулась резкость, и Таня увидела, что Роман очень зол.
– Что ты творишь? – накинулся на неё Роман, едва она поднялась на кровати. – Это что вчера было?!
– Что? Ты о чём говоришь?
Таня опешила. Это она должна была задать эти вопросы, и не мужу, а свёкру. И лучше при милиции.
– Твой отец на меня вчера напал! – выпалила девушка, а Роман вдруг схватил графин с водой и окатил её с головой.
– Что ты делаешь?! – завизжала Таня.
– Нет, это ты что делаешь, ещё раз тебя спрашиваю?! У отца приступ, после твоего вчерашнего «выступления»!
Таня вскочила с кровати и чуть не упала. Адски кружилась голова, ноги подгибались, будто вчера она страшно напилась или ей вкололи наркоз. И тут она поняла, что совершенно голая, хотя вчера, она точно помнила, на ней был костюм. Пиджак и юбка, она не успела переодеться после улицы.
