скачать книгу бесплатно
Что же касается нас, то мы всё-таки не зря обратили свой взор на причину нашего появления, где все эти частные, а иногда единоличные желания и даже часто вовсе нежелания, в едином инстинктивном (умеет творец убеждать) порыве решились на то, что они даже и не предполагали, и о чём зачастую не догадывались.
Как, например, в одном самом обычном случае, где все ваши головные боли ушли на задний план и в одно мгновение перестали учитываться. А всему виной этот возбужденный выпитым в таверне, уставший от отказов муж. Который наслушавшись хвастливых речей своих сотрапезников, вдруг усвоил факт своего подкаблучного положения, который в трезвом положении его ещё может быть и устроил бы, но сейчас он, будучи в опасливом для косм и прядей жены состоянии, естественно, и слышать ничего не желает о каких-то там головных болях своей благоверной, для лечения которых у него приготовлено чудодейственное средство – звучный, под риторический вопрос: «Кто в доме хозяин?!» удар кулаком по столу. После чего у вошедшей в ступор благоверной (впервые за их семилетний брак) пропадает дар речи, и она, не оказав сопротивления, вынуждена прямо сейчас оказать честь своему кормильцу. Правда, уже через девять месяцев она переложила на него свою головную боль, выдав свой плаксивый ответ этому, прямо сказать, не слишком прозорливому умельцу.
– И какого эля я нашёл её? – Почесывая свой затылок, многозначительно, с долей растерянности в ногах, поглядывая на свою одновременно головную боль и сокровище, задался вопросом сей достойный муж.
– Не фильтрованное и крепкое, – звуком стаканов отдавалась ему эхо.
Или же в каком-нибудь другом, также в самом обыкновенном случае, когда какой-то самый что ни на есть рядовой студент, оказавшись в своём обычном безденежном положении, в одно и тоже время испытывая нужду и не испытывая затруднений в наличии потенциала для осуществления любых растратных действий, которые не относятся в этой занудной нужде, вынужден тратить свой потенциал на то, чтобы противостоять ей. А именно заниматься различной подработкой, а когда её нет, то изыскивать средства каким-нибудь уж больно оригинальным способом, которые часто, ой, куда заводят.
И ведь что замечательно интересно, так это то, что естественный ход вещей или та эволюционная лестница, по которой движется этот, тот и всякий обычный студент, вечно балансирует между возможностями и желаниями, которые вечно друг друга дополняют. Так у него на одной чаше весов мысли помещается его материальный аспект, который ограничен шишем за душой, не позволяющим ему сильно разгуляться, а на другой чаше – его духовные устремления, готовые пойти на большие растраты для того, чтобы хоть как-то да материализоваться. Где он, исходя из своих ограниченных собой (в полном значении этого слова) возможностей, побуждаемый присутствующим в нём духом, начинает растрачивать себя по максимуму, что приводит, с одной стороны, к оскудению его духовных сил, а с другой, – уже к накоплению материального достатка.
Ну а материальный достаток не в пример духовному обладанию, не любит растрачивать себя и, конечно, не позволит это делать тому, от кого он зависит. И со своим временем обязательно происходит переоценка ценностей, и чаша весов склоняется под грузом достатка, который ощущается во всем теле уже давно не студента, а обладателя лысины и пуза степенного гражданина. Что в итоге приводит его к кардинальному решению, больше не расточать свои духовные силы, которых на всех не напасёшься. И теперь, когда студент получил материальные возможности и достаток, сколько душа пожелает тратить, он вдруг понял, что он не имеет никакого желания этого делать. И выходит так, что когда он не имел ничего за душой кроме самой души, то как раз в это время больше всего тратил, а когда получил возможности, то стал, наоборот, ещё более скуп.
Ну а пока эти истины находятся вне сферы понимания всякого обыкновенного среднестатистического студента, который приобщиться к ним сможет только через собственное достижение и постижение, то ему пока что некогда отвлекаться на всё это, ещё кто знает доступное ли. Пока же у него есть желание и духовные силы, то, пожалуй, наверное, есть шанс на то, что всё им задуманное, вдруг возьмёт, да каким-нибудь образом и осуществится. Для чего, конечно же, необходим начальный капитал, которого, как всегда в таких случаях, при наличии великолепной идеи и желания материализовать её, увы, почему-то нет.
А пока никто не хочет вкладываться в идейность обыкновенного студента, то он, как и все его соратники по студенческому делу, не имея ничего другого кроме себя, начинает растрачивать то, что он имеет, а именно то, что и было заявлено в начале предложения, а именно себя. И конечно, этот обыкновенный студент, как он считает, не так уж и обыкновенен и не столь уж прост (каждый человек уникален, вот только почему-то обрушивающиеся на них невзгоды не слишком разнятся, что есть оскорбительный факт для их уникальности, требующий ярко выраженных и индивидуальных невзгод), а все не простые и необыкновенные вещи и субъекты права, уже сами по себе должны быть очень востребованы, и как минимум вызывать вашу заинтересованность.
– Что ж, раз вы такой весь из себя необыкновенный, то может быть вы поделитесь с нами и более детально объясните, что всё-таки в вас есть такого, чего у других нет? И как это нами может быть использовано? – Тут же найдутся скептики, которые не любят верить на слово. И они, сидя за столом в какой-нибудь приёмной комиссии, поставив вопрос ребром, прижав студента к стенке, своим противным писклявым голосом зададутся этим, однозначно несвоевременным для студента вопросом.
И студент, скорей бы всего ответил бы на этот, ясно, что провокационный вопрос, будь он своевременным (ведь студент ещё находится на стадии поиска себя и своей исключительности, так что пока что в нём есть всего лишь потенциал, а эта такая вещь, которая не демонстрируется публично. Вот почему этот вопрос носит характер не своевременного). Но опять же, будь он своевременным, то скорее всего, он был бы уже запоздалым (вот такой выходит парадокс с этими зависящими от времени постановки вопросами, ведь всё и так видно). В любом случае, этот вопрос не имел для себя ответа, и студент, подсознательно чувствуя эту безответную истину, дабы его не сочли за невежду, только промычал в ответ.
– Ну тогда, я посмею предположить, что ваша заявленная необыкновенность, есть та самая обычная черта, которая присуща каждому первому студенту, – не дождавшись ответа, посмеиваясь заявит скептик, потрясыванием своей академической бороды выведя из себя и из кабинета студента, решившего, что такое непризнание есть всего лишь отражение завистливости этих дряхлых умов, и что такова участь всякой необыкновенной личности, которую понять сможет лишь такая же необыкновенная личность, что и он. Ну а студент, как и всякая необыкновенная личность, естественно обладает непросто чувствительностью, а он обладает сверхчувствительностью, которая, разволновавшись от всего этого, основательно взявши рычаги управления над студентом, начинает руководить всеми его импульсивными действиями, которые теперь носят характер порывистости, с которой его и кидает в разные стороны, заставляя его совершать не то что необдуманные, а очень эксцентричные поступки.
– Я после своей смерти желаю за наличные отдать на исследования своё самое обыкновенное тело! – Огорошил себя студент, но никаким образом не смутил администратора, находящегося на стойке приёма одного из специализированных учреждений.
– В этом календарному году все средства уже освоены, – не отрываясь от монитора компьютера, дежурно ответил администратор. – Вот если бы вы предложили нечто необычное… – В задумчивости сказал администратор, после чего оторвал свой взгляд от монитора и изучающе посмотрел на осунувшегося студента. – Так в вас есть что-нибудь такое необычное, чего не было бы у других людей? – Спросил администратор студента, который поёжившись от такого вопроса, с трудом и тише обычного ответил:
– Нет.
– Ну, вот когда будете отвечать нашему стандарту качества, то милости просим! – Улыбнулся администратор, который про себя решил, что он очень даже удачно пошутил.
Студент же побледнев развернулся и, с трудом передвигая ноги, направился на выход из этого мрачного учреждения. Но ему не суждено было прямо сейчас, на свежем воздухе, выветрить из себя все эти волнения, которые ещё в большей степени обратили его сердце вскачь. И как только студент оказался за дверями этого офиса, то ему на глаза попалось висящее почти что напротив офисного входа рекламное объявление, сообщавшее, что буквально рядом, если проделать два шага до лифта, а затем совершить двухэтажный подъём наверх, то в таком-то офисе вы можете очень выгодно для себя и для всех заинтересованных лиц, под большие преференции поместить свой самый наиценнейший генетический материал, эту потенциальную природную возможность новой жизни.
Что и говорить, а куда как чаще, нежели это нужно для понимания каждым из нас неизбежности последнего пути, даются нам все эти напоминания об этом. Ну а столь ещё не менее редко встречающееся близкое соседство двух – начальной и конечной – ипостасей жизни, и вовсе намекает на их некую нерушимую связь между собой.
– Вот где я с точностью до гена смогу оценить себя! – Прочитав объявление и воспылав надеждой, студент решив не полагаться на судьбу, которая в самый нежданный момент любит подвергать тебя сомнению, ставя препоны в виде остановки на полпути лифта, бросился к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, он преодолел последние свои сомнения и вновь оказался у администраторской стойки, теперь уже ведущей в этот банк человеческого потенциала.
И хотя на этот раз на администраторском месте, в отличие от прежнего, не то что малосимпатичного, а скорее похожего на урода очкарика, сидела очень приятная, в таком же возрасте особа, она, в свою очередь, так же как и он вела себя, не сводя своего взгляда с монитора. И она на приветственное слово студента, только на одно мгновение, – лишь для того чтобы бросить мимолётный взгляд, – ослабила связь с этим притягивающим её внимание экраном монитора. После чего состыковав в голове некоторые взаимосвязанные нестыковки, не используя ничего кроме рук, достала из ящика стола брошюры и, положив их перед студентом, со словами: «Вот, ознакомьтесь», – отправила его для изучения этих предложений на находящиеся здесь в глубине офиса мягкие диваны.
И хотя такая приветственность администратора не приветствовалась, как её мнительным начальством, так и постоянным клиентом этого места сбора, для самого студента, имеющего некоторые предубеждения против такого подхода и своего участия в этом подходе в это вместилище человеческого потенциала, такая неосмотрительность администратора, в чьём взгляде он не желал видеть всякие потаённые, а, значит, скабрезные на счёт него мысли, была скорее даже желательна.
И студент в свою очередь, не стал задаваться лишними вопросами, и, ухватив брошюры, добрался до диванов. Где после быстрого осмотра этого пристанища присел, затем удобно расположившись на диване, слегка успокоился, и уже после небольшого настроя принялся изучать все эти великолепные предложения. Там, с одной стороны, очень красочно объясняли необходимость этого вложения, которое может дать последний шанс уже потерявшим всякую надежду людям, тогда как с другой, уже этим потерявшим надежду людям, с той же красочностью расписывали все те преимущества, из которых только и состояли все эти предложения – как обрести надежду и вместе с ней ещё кое-кого.
– Вы, я вижу, новичок в этом деле, – неожиданное заявление незнакомца, очень незаметно присевшего рядом на диване, сбило студента с его мысли. В чём, в общем-то, не было ничего уж столь из ряда вон выходящего. Ведь когда ты очень увлечён чем-то, то твоя связь с окружающим миром прерывается, и любое, даже весьма заметное появление кого-либо, зачастую проходит для тебя незаметным. Студент, между тем, как и все занятые и внезапно отвлечённые от своего дела люди, с видимым удивлением, под которым скрывалось недовольство, внимательно посмотрел на этого, посмевшего его отвлекать, однозначно бездельника. И уже после проведения идентификационных действий, которые должны были дать возможность студенту определиться, как себя вести с этим, однозначно сующим свой нос в чужие дела типом (чем он и заслужил для себя некоторые нелицеприятные соответствия), решил дать тому шанс на исправление. И хотя этот тип, сующий свой нос в чужие дела, своим длинным носом и соответствовал своему бестактному поведению, он, тем не менее, всем своим несколько странным видом, где наряду с его длинным носом, все его части тела имели такие же очень длинные, прилагательные пропорции, вызвал у студента некоторое расположение к себе и даже благоприятное впечатление.
– И что же вас навело на такую мысль? – Студент после небольшой паузы решил поупражняться в учтивости разговора.
– А разве это не очевидно?! – Тип с длинным носом своим намёкливым ответом вогнал в краску студента, только сейчас понявшего всю свою неосмотрительную оплошность.
– Да, не переживайте так. Я бы мог сказать, что вам ещё рано себя вести таким образом. Что, наверное, для всякой молодости обидно слышать. Тогда как каждый из нас, кому уже не рано, а зачастую и поздно, за это преимущество многое бы что отдал. – Тип с длинным носом и с такой же величиной своего возрастного пути, с горестным чувством вздохнул.
– Ну а нужда… Да-да, не спорьте, – незнакомец поспешил перебить студента, попытавшегося было оспорить это его утверждение, – именно нужда привела как вас, так и всех оказавшихся здесь людей. Но вы, наверное, поняли, что нужда всё же нужде рознь, и если для кого-то некоторая сумма будет в самый раз, то для других, как говорится, не в этом счастье. – Тип с длинным носом задумался, после чего неожиданно для студента пододвинувшись, обратился к нему с очень личным вопросом.
– Посмотрите на меня, – развернувшись всем своим телом к студенту, с долей горячности в голосе, своим словом побудил студента к своему желаемому действию этот странный тип. Что при таких заявленных незнакомцем словах, только в случае слепоты вопрошаемого (и то не факт), не может остаться без ответного действия. Так что, если даже студент в это мгновение и смотрел на этого носатого типа, то он всё равно бы после этих его требовательных слов, должен был на него заново взглянуть. И студент, придав своим глазам внимательности и сфокусировав взгляд, уже таким новым способом посмотрел на него.
– Вы, наверное, заметили, что я, имея некоторые особенности в своём внешнем физическом виде, тем самым в некоторой степени отличаюсь от обычного среднестатистического человека, – тип с длинным носом и с такими же габаритами своего тела, внимательно посмотрел на студента, пытаясь рассмотреть в его глазах понимание этого своего достатка.
Студент, решив не спешить с ответом, тем не менее, сделал внешний, видимый для глаз незнакомца обзор его тела, чем дал понять тому, что он был услышан. И этот новый обзорный взгляд на незнакомца, выявил массу несоответствий с существующим на данный временной промежуток стандартом человека, которому при всём к нему уважении, не были доступны такие столь высокие количественные параметры, которыми обладал этот тип, как казалось при первом взгляде, с длинным, но если принимать во внимание его общую габаритность, то вполне соответствующим им и ему носом.
– Наверное вам, обычному человеку, будет сложно понять, что испытывает такой человек как я, чья, скажем так, определённая несхожесть налагает свой подтекст, как на моё отношение к миру, так и его ко мне, – тип с длинным носом вновь глубоко выдохнул, после чего посмотрел куда-то сквозь студента, который оказавшись под давлением этого вздоха, не слишком понимал, как себя вести дальше.
Это, наверное, стало доступно пониманию незнакомца, у которого, всего вероятнее, и внутренняя составляющая мысли имела не меньшую глубинную размерность, с которой можно было очень далеко заглянуть. И он, заметив у студента эту его приспособленность к внешним обстоятельствам жизни, решил прекратить эту неудобную для него паузу.
– И хотя здесь всем рулит полная анонимность, которая является первейшим правилом, которым руководствуется в своей работе это заведение, тем не менее, не мне вам говорить, что при должном подходе всегда можно найти уже свой анонимный подход, позволяющий приоткрыть некоторые завесы тайн над этой анонимностью. – Тип с длинным носом, наклонившись к студенту, к его удивлению (чему я обязан столь высокой чести?!), одновременно перешёл на откровенный и заговорщицкий тон.
Спрашиваете, зачем мне это нужно? – Незнакомец своими заявленными словами, в которых сквозил его провидческий дар, всё больше удивлял, ничего такого не спрашивающего студента. – Я, так сказать, хочу посмотреть на себя с другой стороны, где я буду не тем, кем есть, а одновременно тем же, но только обычным, – сделав слишком громкое ударение на последнем слове, незнакомец своей импульсивностью несколько испугал студента. – Я надеюсь, что природа примет во внимание моё самое обыкновенное желание и создаст своё генетическое чудо, в котором не будет ничего необычного, – проговорил носатый тип, вернувшись к своему обычному вздыхающему виду.
– Разве настолько плохо не подходить под общий стандарт? – Студент всё же собрался и спросил незнакомца, который вдруг изменился в лице и со злобой в голосе грозно ответил. – А я ничего другого и не ожидал услышать от обычного человека. И знаешь что, пока ты сам не окажешься в моей шкуре, то никогда не поймёшь, что это такое, – незнакомец, заметив недоумение студента, видимо, осознал своё не право осуждения и, состроив жалостную гримасу, с тоской в голосе добавил. – Наверное, я просто устал. – После чего он с трудом поднялся на ноги и, шоркая об пол подошвами огромных ног, не спеша направился к выходу из офиса.
– И как я его сразу не заметил? – Удивился студент, глядя на эту под потолок массивность.
Студент же пока незнакомец так шёл, собирался со своими мыслями, которые только называются так, во множественном числе, тогда как присутствующая обдуманность существовала лишь в единственном экземпляре и всё крутилась вокруг этого странного человека и всего им сказанного. И стоило только за этим типом захлопнуться двери, как студент вдруг сумел по-новому себя увидеть и здесь обнаружить. И это им увиденное, со своей стороны заставило его подняться на ноги и, бросив прощальный взгляд на лежащие на столе брошюры, обойдя взглядом и самим собой административную расположенность, уже самому оказаться за дверями этого офисного помещения.
– Что ты во мне, в самом что ни на есть обычном человеке, нашла такого необыкновенного? – Со слезами в глазах задался вопросом студент, уткнувшись в самое обыкновенное плечо, самой что ни на есть обыкновенной женской расположенности к нему, в виде самой обыкновенной женской красоты, которая смотрела на него глазами его сокурсницы по институту.
– Ты самый необыкновенный человек на свете! – Тихо дала поверить в себя сокурсница студенту, который спустя время, а вернее сказать, через всё тот же обычный срок, сопутствующий вложенным намерениям, встретил сокурсницу у родильного дома и, заглянув под одеяльце того маленького детского свертка в её руках, своими глазами увидел собственноручно созданное обыкновенное чудо. А ведь как всем известно, то только чудо может быть обыкновенным, тогда как необыкновенной – лишь только всякая обычность.
Ну, а в каком-нибудь в другом, правда, не совсем в другом, а на государственном уровне случае.
Где бездетная королева, своим затянувшимся бесплодием уже всех достала, и где у грозной мамаши короля уже нет больше сил и новых вариаций объяснительных ответов, для этих столь любопытных послов царственных дворов Европы, которые так и жаждут влезть в чужую постель и выведать, кто, с кем и зачем, и где, в свою очередь, у уставшего от насилия над собой короля, уже нет даже сил что-либо доказывать и пробовать, то всё это вместе наводит на свои тяжкие мысли, требующие немедленных ответов.
И если король, предпочтя возлежаниям в кровати с его королевой, всё больше времени проводил в гулянках и посиделках со своими приближенными, и за кувшином вина может быть с этим и смирился бы, то государственные интересы и главное, потомственное древо королевской династии, которое жёстко и зловеще олицетворяла мамаша короля, явно не желало с этим мириться.
Так что королеве было над чем задуматься. Что лучше сделать? Каким-нибудь коварным способом отвлечь собою короля от его каждодневных забав и, сумев восстановить пылкость отношений, подтвердить своё право на повелевание, не только этим коронованным бурдюком, но и всеми и вся. Либо же ничего не делав, дождаться пока эта мамаша короля, эта паучиха, сплетёт свои сети заговора, и найдя поддержку у иерархов церкви, а также у представителей других королевских дворов, имеющих множество принцесс на выданье и главное свои плотоядные планы на часть короны короля, возьмёт и расторгнув брак, выпнет её из королевства.
– Нет, уж! Не дождётесь! – вспомнив хищную улыбку мамаши короля, вскипела королева, непроизвольно ущипнув служанку, шнуровавшую её изящные туфельки, чем ввела ту в искушение притянуть шнурок до пределов сжатия сухожилий. Ну, а первую статс-даму, церемонно сообщившей королеве, что её ждут к столу, заставила сыграть в игры её разума, не предполагавших такого ответа от королевы и, теперь не знавшей, что же дальше делать. Ведь только королева, по своему царственному рангу несравнимо выше всех здесь находящихся в замке, и только сам король, сославшись на свою корону на голове и в крайних случаях на скипетр в руках, которым он в случае непослушания может и взгреть, имеет своё царственное право перечить королеве.
С другой же стороны, мать короля, под чьим пристальным присмотром находятся все ведущиеся во дворце местные интриги, которая при этом умеет очень больно щипаться, имеет куда большую в практическом, а не в представительном плане власть. Но статс-дама, на то и первая в этом роде дама, и поэтому она способна не только стойко выдерживать щепки матери короля, но и имеет внутреннюю настойчивость, как можно дольше оставаться первой статс-дамой. Для чего ей нужно внимательно слушать свой голос, интуитивно подсказывающей ей, что пока королева не родила, то она ещё не вошла в полноценное владение своим правом повелевать, то её и нечего слушать.
– Её высочество, Ваше величество настоятельно ждут и без вас не желают начинать завтрак. – Ещё раз вспомнив длинные ногти матери короля, на ходу придумав аргумент побуждения к действию, во всеуслышание заявила первая статс-дама.
– А разве для всякого верноподданного, не есть первейшая обязанность и величайшее благо, находиться в ожидании своей королевы. – После того как королева собралась с силами, чьё падение было вызвано этими коробящими её слух словами статс-дамы, где та осмелилась заявить, что её уже настоятельно ждут, она воспылав гневом, со стальными нотками в голосе поставила ту на место. – Надо срочно, что-то делать. – В голове королевы пронёсся этот призыв к действию. – Раз уже первая статс-дама начинает мне дерзить, то значит мои дела плохи. – Сквозь слой белил побледнела королева.
– Я думала… – сделав сильнейший поклон, попыталась оправдаться первая статс-дама, но ей не дали договорить, и сослаться на то, о чём она там думала, когда королева, воспылав желаниями, громко и вне очереди говорить, резко перебила её.
– С каких это пор, подданные столь много возомнили о себе и в присутствии царственных особ считают вправе думать. А? – грозный окрик королевы заставил зашататься первую статс-даму, чьё неуклюжее полусогнутое положение грозило ей рухнуть в ноги королевы. Что она и проделала, после того как её каблучок на туфле, не привыкший к такому давлению на себя, а привыкший только к нежному к себе обхождению, как со стороны хозяйки, которая только могла изволить, вставая на плечо и тем самым подавляя всякую кавалерскую статность, так и стороны самих кавалеров, использовавших туфельку в виде подставки для фужера с шампанским, взял, подогнулся и вслед за собой уронил первую статс-даму.
На что королева, всегда относившаяся настороженно к первой статс-даме, считая её за наушницу, проводницу в жизнь желаний мамаши короля, увидев в этом жесте статс-дамы выражение её верноподданнических чувств, которых ей уже давно никто не выказывал, слегка оттаяла и погладив статс-даму по голове, простив её, сказала:
– Ну, полно-те убиваться. Извольте подняться на ноги.
В свою очередь первая статс-дама, не собираясь разубеждать королеву, поднимается на ноги и смиренно ждёт её указаний, которые не заставляют себя ждать, и королева оглашает своё желание, сообщить королеве-матери, что она уже идёт. После чего первая статс-дама, под волнующимся взглядом убежденной в её верности королевы, прихрамывая на свою без каблучную туфельку (– Вон какая верность, ради меня не пожалела подвернуть ногу, – на глаза королевы наворачиваются слёзы), направилась вон из покоев королевы, где у выхода из опочивальни королевы, в ожидании её уже стояли другие наушницы, совсем не первые, но жаждущие ими стать, другие статс-дамы.
– А они, пожалуй, всё слышали и непременно всё передадут матери короля. –Из под сладких улыбок не первых статс-дам выглядывают острые зубки достоверности этих убеждений первой статс-дамы, чья верность матери короля вдруг поколебалась и теперь поглядывала в сторону действующей королевы.
–Надо торопиться. – Решив за себя и не много за королеву, первая статс-дама быстрым шагом направилась в королевские апартаменты, служащие для обеденных церемоний, где как она и ожидала, с перекошенным в гневе лицом, не стоя на месте, накаляла атмосферу мать короля.
– Ничего, теплее будет. – Сделав книксен, первая статс-дама в глубине своих мыслей уже пошла дальше и принялась вольнодумствовать. – Её величество, приказали доложить, что они скоро будут. – Из глубины своего присеста доложила первая статс-дама.
– Да как она смеет?! – ещё больше вскипела мать короля, ища глазами, чем бы можно запулить в первую статс-даму.
– Что я смею? – неожиданное появление королевы и её несвоевременный для матери короля и очень своевременный для головы статс-дамы прозвучавший вопрос, позволивший отбросить все предположения о плохом слухе королевы, заставил мать короля непроизвольно одёрнуться от неожиданности и, забыв всякие приличия, не проявив почтительность, не улыбнуться в ответ королеве.
– Так что же вы молчите? Или у вас от королевы есть тайны? – королева каждым своим замечательным словом выбивает крепость опоры из под ног матери короля. Которая спустя тяжкий вздох всё-таки пришла в себя и уклончиво, уже в своём книксене ответила ей:
– По моему ничтожному мнению, королева имеет полное право, всё сметь. Ну а если вам послышалось в моих словах обратное, то я позволю себе дополнить мою недосказанность. Я имела в виду лишь то, что королева лишь в одном случае не имеет право сметь, а именно сметь, не сметь.
– Что ж, вы как всегда в своём обычном наряде и репертуаре. И всё также пытаетесь замыслить всю простоту изречений, из которых, я всего лишь поняла одно, а именно вашу ничтожность потуг, что-либо объяснить мне. Ну что ж поделать, раз вы таковы. – Королева улыбнувшись, польщённой этим вниманием к себе первой статс-даме, с надменным видом прошла к столу, где и заняла подобающее её рангу и положению место.
– Ничего. Скоро узнаешь, кто из нас ничтожество. – Ядовито улыбаясь, с крутящимися мыслями недоброжелательства, снова перебила себе весь аппетит мать короля, которая своей, под своими чёрными одеждами худобой, вселяла страх и ужас в сердца подданных этого королевства. – А критику моего наряда ещё никто не переживал. – Приложившись к кубку с вином, сквозь его стекло многозначительно посмотрела на королеву мать короля.
– Переживу. – Прочитав мысли своей родственницы по мужу, королева со своей стороны подняв кубок, принялась упиваться своим, пока что царственным положением. – И что же всё-таки заставило её выбрать именно меня? – смягчившись под воздействием вина, посмотрев на мамашу короля, про себя задалась вопросом королева.
– И что же всё-таки заставило меня выбрать именно её? – с неприязнью посмотрев на королеву, попыталась вспомнить движения своей души мать короля.
А ведь королева уже не столь молода (аж под тридцать), не бела, не румяна и стройна, и уже не способна, не только повелевать самой собой и своей статностью, но и с пол своего юбочного оборота заводить этого, не слишком высокорослого главу династической фамилии (хотя, благодаря своей короне на голове, он, не смотря на свой маленький рост, был всех на голову выше), уже давно не желающего и переставшего заглядывать на её половину. Но спрашивается, почему так происходит, что самое первое после короля лицо, пребывает в такой для себя королевской недоступности.
– Презреть! – из глубины памяти до королевы доносится ответ её матери, другой королевы, другого королевства, когда она будучи всего лишь принцессой, спросила её. –Ваше величество, скажите, как нужно себя вести, чтобы в тебе увидели королеву? – И новая королева, впитав в себя этот матушкин завет, одновременно верно и не совсем правильно, восприняла этот её посыл.
И Королева, рассуждая очень здраво, пришла к единственному выводу, что скорей всего в применении этого «Презреть правила», надо отталкиваться от самой себя. И стоило только на её голове водрузиться королевской короне, то она, следуя этому своему должному предубеждению, тут же презрела всех и в том числе короля, который под её чрезмерно холодным взглядом, в одно её неусыпное мгновение презрел себя и все свои маломальские потуги на свою уверенность в себе, которая там же закончилась, где и началась, в этих подлых королевских колготах. После чего король, будучи публичным лицом и значит, не свободным от мнений толпы и слухов, не посмев отступить от существующих правил этикета, не стал покидать покои королевы, и заняв место с краешку её постели, таким завернутым в себя способом проспал эту первую и последнюю свою с ней брачную ночь.
Что же касается королевы, то она, следуя своему королевскому правилу, достигла самых больших высот и презрела всех, в том числе и свой родительский дом, который раз не сумел презреть и согласился на этот её брак с королём, то значит, находится в том более низком положении, когда его можно только презреть. Но видимо королева так увлеклась выполнением своих королевских обязанностей, что она, увлекшись одним, пренебрегла своей должной и главной обязанностью, способствовать появлению наследника. Что по началу привело к слухам, следом последовали недомолвки, ну а вскоре поползли и свои уверенности в том, что королева, презрев в себе женское начало, в результате этого стала не способна исполнять обязанности королевы.
– А ведь надо было презреть себя и свои нужды, и полностью отдаться служению короне. – Рассуждала королева, следуя по тёмным и очень узким лабиринтам подземелья. Чей проход, своим между стенным пространством, отделял по разные стороны очень неуютные, грязные и закрытые на крепкий засов, отдельные, предназначенные для отдельных людей помещения, в свете и при свете называемые темницами. Но королева, как особа требующая для себя большей уютности отношений (даже с такими тёмными предназначениями), не остановилась у первой встречной двери, и проследовав до самой широкой двери, где использовав в место своей ухоженной руки, прихваченный с собою скипетр, очень настойчиво постучала в эту дверь. После чего, а вернее будет сказать, после очень небольшой заминки тех, кто находился там за дверью (все знают, что королевские особы не любят ждать и, в общем-то, при своём появлении практически не используют стука. Что касается этой ситуации, то королева, не имея возможности сослаться на церемониймейстера, используя скипетр, взяла на себя эту роль), эта обитая железом дверь распахивается и к нежданному удивлению всех внутри присутствующих, королева предстает пред их очами.
Впрочем, как бы то ни было, но к прибытию королевы всё было готово. Так те, кто уж больно сильно заблуждался на счёт себя и не желал идти на контакт, были подцеплены за ребра на крюки и развешены вдоль стен. Ну а тот, кто обладал даром провидения и так не заблуждался на счёт своих сил, не терпящих боли, то тот осмотрительно занял своё центральное место на дыбе. Ну, а заправлял всем здесь, в этом пыточном помещении, очень выдающаяся личность с мифическим именем Дедал. Которая уже одним своим, заставляющим вздрогнуть чувствительные сердца внешним видом, где отсутствие разного рода крайностей плоти лица, – ушей и носа, – придавало ему в этих стенах некое изящество, вызывая у попавших сюда людей смиренность и желание побыстрее отмучаться.
– Все уже заждались. А мы без вас разве можем начать. – Преклонив голову перед королевой, сказал Дедал. А когда в нём нуждаются царские особы, он всегда чувствует прилив сил и воодушевление, которое и проявляется у него через не свойственную ему шутливость.
– Ну что ж, время не терпит. – Ответила королева и, сдвинув своим взглядом с прохода Дедала, приблизилась к этой полной внимательности, которую источал задетый за живое крюком и подвешенный на дыбе провидец.
– Слушай Мишель, если ты не хочешь настрадаться, то давай, живо говори, что мне делать? – подойдя вплотную к этому дыбозанимающему провидцу, придвинувшись к его уху, проговорила королева.
– Есть у меня для тебя один катрен. – Произнёс в ответ провидец, чем заставил разгневаться королеву. А всё потому, что она очень трепетно относилась к себе, и не терпела проявления любой фамильярности по отношению к себе, на которую по её мнению, посмел заикнуться этот смертник.
– Ах ты чучело бестолковое. – Забыв о правиле «ниже пояса не бить», королева использовав скипетр, принялась раз за разом нарушать это правило бития.
– Да как ты смеешь, своим грязным ртом поганить моё имя! Которое в таком неподобающем для слуха укороченном виде, даже сам король не осмеливается произносить. – Приведя к бесчувствию провидца, королева упала без чувств на вовремя подставленный стул.
– Сейчас он придёт в себя. – Вылив ушат воды на провидца, Дедал с помощью чувствительной затрещины привёл в чувство Мишеля. Который придя в себя, с ужасом насладился видами окровавленного скипетра, всё также находящегося в руках королевы. И пока не пришло желание посмотреть вниз, на последствия её исступления (а оно было огромным и только веревка на шее не позволяла этого сделать), найдя в себе нужные слова, сумел убедить королеву в том, что она не так его поняла.
– Ладно. Давай, свой катрен. – Не выпуская из рук скипетр, королева смилостивилась к Мишелю.
– От судьбы не уйти никогда.
И ты, рожденный по знаком стрельца,
Как бы меток ты не был,
Ты промахнешься, и на том,
Ты попадёшь и попадёшься на одном. –Прочитав своё предсказание, Мишель замер в ожидании реакции королевы.
– Из всего того что ты мне тут наплёл, я поняла лишь одно, что его надо ловить на охоте. – Устремленный на Мишеля взгляд королевы, заставил его как-то умудриться и ещё раз облизать свой язык пересохшим горлом.
– Ладно. Отпусти его. – Развернувшись к Дедалу, дала указание королева, после чего добавив: « Только не слишком далеко. Он нам ещё понадобится», – мерным шагом прошлась вдоль висячего на крюках несогласия с политикой её величества, где ещё разочек для острастки, кровавым скипетром приударила по наиболее выделяющимся чреслам и, вздохнув над тем, что у неё нет достаточного времени для того чтобы более детально побеседовать с этими отступниками, тем же путём каким и вошла, удалилась отсюда.
– Знаешь, каково моё мнение. – Проводив глазами королеву, обратился к Мишелю Дедал, к чьёму мнению, надо сказать честно, в этих стенах прислушивались. Так что он мог не беспокоясь, рассчитывать на должное внимание этого Мишеля.
– Хреновый из тебя провидец. – Слова Дедала с одной стороны, как ножом по сердцу прошлись по Мишелю, а с другой, нож с зазубринами в руках Дедала, как серпом по яйцам прошёлся пока по груди Мишеля, что поставило в тупик всё того же Мишеля, не слишком разумеющего, чему же отдать предпочтение.
– И ты даже в самом дальнем уголке своего прозрения, не сможешь увидеть то, что я зачастую вижу здесь через день. –Делал сплюнул остатки лука, которым он перебивал свой зловонный запах изо рта (всё ради королевы) и, решив, что не дело не использовать такой великолепный шанс проверить работу дыбы, принялся натягивать Мишеля в его писклявую струну.
Ну, а что король? А король на то он и король, чтобы тут же почувствовать желание заняться государственными делами и, уйдя в них с головой, в общем, и в частности, забыл о существовании королевы. Теперь король имел насущную государственную занятость, в которой первое место для него заняло питие и охота (что ж поделать, раз таковы обязанности всякого короля). Правда, надо заметить, что и в государственных делах не всё и всегда шло гладко, и часто не обходилось без своих затруднений.
Ну а когда всё это наскучивало и подданные начинали брюзжать, то король, будучи не столь глуп, а наоборот, будучи даже весьма очень находчивым королем, посмотрев на приунывших подданных, несколько уставших от предсказуемости и упорядоченности хода их жизни, сдвигал на бок корону, напускал на себя важной значительности, для чего ему пришлось вдохнуть в себя пару лишних порций воздуха, что при его общей занятости организма всегда переполненного желаниями и вином со всякой снедью, было героически трудно сделать (на что не пойдешь ради своих подданных), и с высоты своего положения, своим очередным заявлением вновь вселял надежду в сердца своих подданных. Которые, а то уже было начали задуматься над тем, а зачем им задумываться, раз их жизнь столь упорядочено одинаково движется. А ведь, наверное, в присутствии короля, даже очень не позволительно иметь в своих головах такую затруднительность, как мозги, да ещё к тому же и думающие.
– Отныне и во веки веков, вначале будет охота, а уж после неё пир! – огласил свой приговор всякому лесному зверю король, который учтя малую приспособленность своей королевской рати ко всякому виду стрелкового оружия после крепкого застолья, сделал этот весьма своевременный вывод. Что и говорить, а король должен своевременно (иначе они могут задуматься о замене короля) думать и заботиться о нуждах своих верноподданных, которые после крепкого застолья, хоть и обретали мужественность, но в виду того, что они вместе с ней также обретали неповоротливость тела и мысли, то такое положение больше способствовало увеличению продолжительности жизни диких животных (о домашних, в виду некоторых ошибочных заездов охотников на крестьянское подворье, лучше будет промолчать), нежели самих охотников, подвергающих большей опасности своих товарищей по охоте, чем эту не загнанную в тупик лесную дичь.
Сказано(тем более королем), сделано, и вот в один из светлых для природы и тёмных (после вчерашней подготовительной попойки) для сознания верноподданных короля дней, охотничий рог протрубил, что пора бы подняться с постели и, натянув на себя зелёные охотничьи колготы, присоединиться к охотничьей свите короля. И если королевской свитой двигала их обязанность перед своей головой, не желающей лететь с плеч вон, то король, имея на счёт себя несколько большего мнения, нежели его дворовая свита, мог и не спешить.
Да вот только буйный нрав его главного ловчего, который явно находясь в оппозиции к последнему указу короля, где тот ввёл такие кардинальные изменения в очередность распития горячительных напитков, естественно не смог стерпеть всякого промедления (главный ловчий обладал неоценимым качеством, необходимым для того чтобы занимать эту должность, а именно самой большой и луженой глоткой, позволявшей ему заглушать рёв охотничьего рога, а также крепче всех радоваться за короля, как всегда не оставшегося без охотничьих трофеев), грозившего ему пересыханием этих животворящих, сообщающихся с атмосферой труб.
–Ваше величество! – прогремел голос главного ловчего у входа в палатку короля. Чем вызвал переполох находящихся в покое мурашек короля, тут же бросившихся по его телу в рассыпную.
– Да-да. – Король всего лишь только подтвердил, что это он Ваше величество, но главный ловчий, использовав своё тугодумие в своих личных целях, не стал вдаваться во все эти смыслозначения сказанного королем, и в один свой мощный оборот лишив своего устоявшегося места стражу, резко переместившуюся на оземь, ворвался в палатку короля, чем поставил того перед главным ловчим в одних колготах.
Но главного ловчего трудно смутить одними колготами (даже если они принадлежат королевской особе) и он, не заметив замешательства на лице короля, начинает очень громко побуждать короля к сборочным действиям. Ведь по его сугубо личному мнению, этот дикий зверь в лесу, совершенно не знаком с придворным этикетом и не обладает придворной учтивостью, в связи с чем от него можно всякой подлости ожидать, и он скорей всего, не будет ждать, когда король растележится. И зверь, действуя по своему звериному помыслу, возьмёт и каким-нибудь хитрым образом умыкнет. После такой убедительности сказанного главным ловчим, королю ничего другого не остаётся делать и он, смирившись с таким положением вещей, где зверь столь неучтив даже к королевской особе, с помощью главного ловчего быстро натягивает на себя охотничий жилет и, позволив зеркалу отдать должное его великолепию, направляется вслед за главным ловчим.
– Да здравствует, король! – дружный, но всё же несколько вялый хор голосов придворных встречает короля у выхода из палатки.
– Да здравствует, охота! – поприветствовал в ответ король, вызвав жалкие ответные улыбки своих подданных, которые только теперь постигли непреложную суть круговорота вещей, изменение порядка которого, как оказывается, приводит к своим весьма чувствительным и главное неприятным изменениям. И если раньше они, использовав руководствующие их действиями, сопутствующие появлению храбрости напитки, с коей (храбростью) ничего не было страшно, то теперь на голодный желудок и главное на трезвую голову, им почему то, с одной стороны очень не терпелось приступить ко второй части охоты, пиру, а с другой, очень даже терпелось не лезть на рожон, под клыки кабана.
Король же в свою очередь получив доступ к своему носу, который с утра не имея внутренних испарений, теперь мог точно ощущать все запахи, вдруг к своему неудовольствию ощутил лишь источаемый его подданными запах унылости и не радостности таким их, на сухую положением. Что, конечно же, побуждало короля к гневу, но всё же он, ощущая себя в некоторой степени в таком же неэнергичном положении, махнул на всё это рукой, что к его неожиданности для главного ловчего послужило сигналом к действию. И он, проорав: «Король открывает охоту!», – тем самым призвал охотников к шевелению.
И вот звучит гудок рога и все придворные уже готовы подставить своё плечо королю, чья поступь на плечо придворного позволяет ему без лишних замешательств оказаться в седле лошади, где его, как стрельца по знаку зодиака, уже ждёт свой королевский лук.
– Сегодня, нас ждёт удача. Я просто чувствую это. – Заорал главный ловчий. После чего принюхавшись к своей меховой накидке, главный ловчий своим несколько возбужденным видом заставил короля заподозриться на счёт него. И король, пропустив через свои ноздри дополнительную порцию воздуха, попытался прочувствовать этот момент, где к его нюхательному неудовольствию ему в нос ударили запахи конских отложений, к которым примешивалось столько всего, что король, решив не испытывать судьбу, которая через эту вонь склоняла его пойти прочь из седла, и он, покрепче ухватившись одной рукой за лук, а другой за стремя, приготовился отправиться во весь опор вскачь.
