скачать книгу бесплатно
– Приснилось. – Не услышав никакого внятного ответа от Мурзика, Алекс облегчённо вздохнул и, повернувшись обратно к столу, открыл крышку ноутбука для того чтобы закончить то им начатое до этого сна дело. Но то, что увидел Алекс на открытой им странице ноутбука, вызвало в нём совершенно иные, уже необлегчённые вздохом мысли.
«У каждого за спиной всегда стоит свой автор». – Светом огня монитора и какого-то странного предчувствия отражались эти слова в сердце Алекса.
Глава 2
Жертва или всё-таки фаталист обстоятельств
Она, не придумывая ничего нового и, не влезая в дебри психоанализа, следующим образом объясняет наш с ней разрыв, что мол, так получилось, или же, если хочешь более детально, то скорей всего, таковы стечения жизненных обстоятельств.
– Каких таких, на хрен, обстоятельств? – Воспоминание об этой её искривленной улыбке, с которой она проговаривала эту свою отговорку, в одно мгновение заставило вскипеть Алекса. И он, стоя на кухне с чашкой кофе, не выдержав этой её наглости, с которой она сейчас ему в этом памятливом воспоминании, не стесняясь, врёт прямо в глаза, сгоряча взял и облился дымящимся напитком из чашки. После чего не стал вести себя благоразумно и, крепко выразившись, выместил всё своё зло на этой, некогда ею купленной и им любимой чашке, которую он вместе с остатками кофе закинул в мусорное ведро. Правда, эта его хреновая матерная, со зла оговорка, наводила на определённые мысли, и в принципе всё расставляла на свои места.
– Что, получила?! – Представив её искривленное гримасой отчаяния лицо, узнай она, как он поступил с этим её подарком, злорадно рассмеялся Алекс.
– Ну а всё-таки, что это такоё, и вообще, что сами по себе значат все эти стечения обстоятельств, которые, как мне что-то подсказывает, есть всего лишь желание или попытка переложить всю свою вину на кого-то другого?! – В ход размышлений Алекса вновь вмешивается его эмоциональность, не давая ему спокойно разобраться уже в этих обстоятельствах дела.
Ну а когда эмоциональность, эта нетерпимость чувств, или будет вернее сказать, этот скоростной режим, в который переключаются все твои взволнованные чувства, вмешивается в дело, то тут, конечно, не до рассудительности, и пока не остудишь себя, то нет смысла говорить о какой-то объективности. Ведь когда окружающий мир за окном (твоих глаз), летящего в неизвестность на предельной скорости автомобиля (тебя), только успевает мелькать, и тебе видится лишь отрывочными фрагментами, ну а твои клапана, своей запредельной нагрузкой на двигатель внутреннего сгорания (сердце), заставляют его работать на пределе своих сил, то и говорить не надо, что только природные инстинкты, стоящие на службе сохранности этого природного объекта, вцепившись в руль и, нажав (только плавно) на тормоза, позволяют создать хотя бы условия для сохранения организма, которому лишь после остановки в каком-нибудь парковочном месте (лучше дома), предоставляется возможность, как следует пораздумать.
И хотя Алекс уже давно припарковался, всё же эмоциональность брала своё, и он в моменты ослабления контроля над собой, время от времени нажимал на педаль акселератора и, выпуская пар, поддавал газу. После чего стакан выпитой натощак холодной воды делал своё остужающее дело, и Алекс, напоенный и накормленный этим своим сегодняшним ужином-полночником-завтраком, вновь окунался в свой разговор с самим с собой, теперь уже ставший для него привычным и даже в некотором роде обычным внутренним времяпровождением.
Вот так, в беседах с собой, как все знают, очень комфортно проводить своё свободное время, и очень поучительно получать советы во время деловых или других рабочих моментов. А это тот случай, когда на основании одной частности – использования подобным образом собственного ресурса, внутреннего голоса – можно аксимонально сделать обобщение, и с должной уверенностью заподозрить каждого в наличии, в соответственном пользовании, уже своего такого же внутреннего средства коммуникации.
А ведь наличие этого внутреннего собеседника, можно сказать, жизненно необходимо. И все те обвинения, когда говорят, что ты сказал не подумавши, под собой скрывают как раз то, что ты прежде чем выразить свою мысль, самонадеянно повёл себя. И не посоветовавшись со своим внутренним собеседником, который мог бы указать на твои недомыслия, и сразу же, без этой критической обкатки выдал на гора, теперь уже всеми признанную, если не глупость, то сырую, не как следует обдуманную мысль.
И хотя каждый из нас, не ставя в известность свой внутренний голос, таким образом частенько грешит (в оправдание хочу заметить, что лишь наша спешка и торопливость есть истинные причины такой забывчивости, ну и плюс в экстремальных случаях, когда для того чтобы перебраться по навесному мосту через пропасть на другую сторону, требуется идти быстро и не раздумывая), всё же он не столь злопамятлив. И стоит вам его только окликнуть, то он не станет притворяться глухим, требуя от вас дополнительных и лучше всего упросительных позывов, а понимающе, что с вас возьмёшь, вы же такой же человек, выслушает, и после того как слегка напомнит: «Я же тебе всегда говорил, а ты как всегда не прислушавшись ко мне, поступил как тебе заблагорассудится», – должно советующе что-нибудь ответит.
– Ты же знаешь мою натуру, – виновато ответишь ты. После этого шмыгнешь носом и, почувствовав внутреннее, истощающее тепло своего внутреннего друга, который тебе успокаивающе скажет: «Ладно, чего уж там, с кем не бывает», – всё-таки ещё не много поартачишься. – Но не так же.
– Это в тебе говорит твоя рубашка ближе к телу, а если научно, то твоя субъективность, – внутренний голос умеет указать на прорехи в твоих утверждениях.
– А разве именно для меня не важна эта самая субъективность? – Всё-таки когда твоё «Я» цепляют за его доминанту, субъективность, то оно («Я») не может должным защитным образом не среагировать на это замечание.
– Как же меня удивляет вся эта ваша объект-, субъект– и всякая другая «ивность», где, по моему внутреннему убеждению, основой является всего лишь данная вам первостепень бытия, наивность. Отталкиваясь от этого, вы в зависимости от данного вам, опять же природой, воображения, переосмысливая своё место в природе, поставив её в рамки объекта, начинаете домысливать эту свою субъективность по отношению к природе… – Как всегда в таких пост-экстремальных случаях принялся грузить внутренний голос.
– Так, у меня от твоих заумничаний голова начинает раскалываться! – Как обычно схватится за голову это с большой буквы «Я».
– Всё пройдет. И это тоже. – Всё-таки за внутренним голосом всегда остается его и Соломоново последнее слово.
– Частично, пожалуй, да, – согласился Алекс с утверждениями своей эмоциональности по поводу значения этих стечений обстоятельств (на 99% выразила свою концентрацию частичности эмоциональность). – Но что такое есть сами по себе эти стечения обстоятельств, и не есть ли в этом их упоминании и использовании завуалированная попытка человечества, всеми своими доступными для понимания способами – математическим, метафизическим, философским – в конце концов, постараться, если не объяснить, то хотя бы нащупать тот алгоритм действия судьбы. Которая использует эти свои инструменты, чтобы все эти случайные (характеристика выбора) обстоятельства в требуемой для запуска реакции количественной пропорции, в нужном месте и времени (эта сладкая парочка, своего рода математическая идиома, которая при своём соединении, увеличивается в степень своего значения и влияния на подпадающий под эту связку объект) сошлись, после чего и возник бы этот, его величество или сволочество (кому как нравится, или не нравится) случай, в нашем рассмотрении прозванным стечением обстоятельств.
Ну а всё-таки, что, куда и откуда стекается, образовывая этот сосуд, своего отдельного качественного наполнения случая. Ведь если его рассматривать в отдельном индивидуальном случае, то, пожалуй, можно заметливо сказать, что всякий случай, за вычетом обстоятельств непреодолимой силы, к которым относятся различные форс-мажоры (тех же кто относится ко всякому делу со своей скрупулезной настойчивостью, прошу заглянуть в договор страхования, где вам четко укажут, в каких случаях этот самый случай не будет считаться за страховой случай), все они по своей сути в основном носят природный характер и несут в себе обязательный элемент человеческого участия. Правда за исключением нескольких рукотворных военных событий, которые опять же происходят по той побудительной причине, в которой скрывается природная замутненность рассудка заводил, этих сторон права.
И если побудительным мотивом для приведения в действие этого элемента случая – человека – служит определенная его природными характеристиками жажда жизни (оставим эту сторону для рассмотрения психологам, так любящим к радости мебельщиков возлежать на диванах), то вся эта возникшая система человеческих взаимоотношений, главный принцип которой – от случая к случаю, хоть и говорит сам за себя, но в виду того, что он очень нередко даёт сбои в частных и редко в общих случаях, однозначно требует для себя более пристального внимания. Ведь на этой системе человеческих взаимоотношений, можно сказать, не только строится мир, а он благодаря ей построен и стоит в том виде, в котором мы привыкли его видеть.
– Да, всё течёт, всё изменяется. – Протечка глубокомыслия у Алекса, своей обстоятельностью всегда перенаправив его мысль, позволит на своём закончить всякий незавершенный смысловой абзац. В чём, наверное, тоже есть свой глубокий смысл, ведь только несоразмерность объёмности человеческих умов, с их предметом рассмотрения, не позволяет этому уму в требуемой мере ответить на все вопросы, касающиеся той или иной объёмной темы.
– Хотя всё-таки было бы интересно понять этот механизм, который нанизав на свои зубцы бесконечность человеческих желаний, позволяет сбалансированно прокручивать колесо метража мировой жизни. – Алекс, размышляя таким образом, подошёл к кухонному гарнитуру, достал свободный от всего, кроме как только от своих внутренних пустот стакан и, насыпав в него растворимый кофе, принялся заполнять его пустоту кипятком.
– Да, вот такое стечение обстоятельств. – Наблюдая за наполнением стакана, вновь глубокомысленно заметил Алекс (стакан был глубок и, значит, обтекаемая форма мысли Алекса, для того чтобы понять для себя его форменную сущность, должна была быть соразмерна глубине стакана, а не будь его мысль глубока, то, пожалуй бы, он не понял, что у него в руках, и так бы и остался без кофе).
Ну а без этого толчкового механизма стечений обстоятельств, являющихся спусковым крючком для всякого случая, наверное, даже самая ненавистно-размеренная жизнь, совместная с другим или с самим собой замкнутым на себе одиночеством, не полетит под откос. Ну а универсальность одиночества всем известна, и от него никуда не деться, и даже в экстренных случаях, когда его носителем делаются попытки избежать его, в основном с помощью разбавления своей жизни другими праздно-шатающими одиночествами, то и тогда оно не исчезает, а всего лишь погружается в режим ностальгирующего ожидания. В случаях же единовременного семейного решения, то по нему хоть и наносится сильный удар, но он всё равно для одиночества не смертелен. И здесь всё или многое зависит от характеристик его носителя и его целеустремлений.
– Да вот, к примеру, вчерашняя встреча. Правда, на не очень подходящем месте для встреч – у мусорного бака, с одной, как мне показалось, заслуживающей своего пристального внимания молодой особой в дождевике. – Налив себе в стакан кофе и, перехватывая его то одной, то другой рукой, подойдя к окну кухни, принялся размышлять и беседовать сам с собой Алекс.
– И ничего я не отворачиваюсь и не ухожу от волнующей меня темы разговора! – С недовольством ответил Алекс на немой упрёк, скорее всего, в её чашке, лежащей в ведре (которая представляя из себя эгрегор, в коем сокрыты все насущные мысли своего хозяина, не могла не источать из себя крупицы её требовательного к себе характера), чья возникшая сколкость при соударении с ведром, теперь не могла простить Алексу такое пренебрежительное к себе отношение.
– Сторонние аналогии позволяют нам лучше понять и разобраться в собственной проблемной ситуации, – подбодрив себя убедительными словами и глотком горячего напитка, Алекс посмотрел в окно на тот вид, который ему презентовало это его окно, которое между тем, всего лишь является проводником в сферу внешнего пространства; и нечего его винить за то, что в него вам открываются прекрасные виды в боковой двор, на мусорку. Да и к тому же, не всем же лицезреть те прекрасные виды, которые открываются вам по утрам, а ещё более занимательно и интересно – по вечерам в окна дома напротив.
Где вы, увидев нечто на что-то намекающее, тут же сообразили, что тут надо делать. И вы с любопытством, с коим вы поначалу не спешили думать, а очень быстро среагировав, прижались носом к окну. Правда это вам мало что принесло, и вы, спустя осмысленное мгновение поняв, что, пожалуй, если выйти на балкон, то будет лучше видно, тут же отрываетесь от окна. После чего вы, проделав этот маневр, оказываетесь на балконе и, протерев глаза, принимаетесь полной грудью вдыхать прохладный воздух вечера. (А вы о чём подумали? Да, удивительно, до чего люди иногда могут додуматься). Так что иногда такие – не слишком симпатичные виды – очень даже благоприятно действуют на внутреннюю душевную обстановку и, наводя на мысли о бренности всякого бытия, позволяют дать свою точную оценку этой различной перспективной бренности.
– А вот спрашивается, какого ладу или чёрта, что пока есть вопрос относительный, меня тогда дёрнуло взяться за ведро (которое, между прочим, как того требует моя конституция решений, ещё не переваливалось мусором через края) и в такую ненастную, под дождём погоду, взять и пойти выносить мусор. М-да, в этом моём поступке, если и нет места мистике, то определённо не обошлось без вмешательства внешних, потусторонних сил, – принялся размышлять Алекс, наблюдая за тем, как какой-то, а скорее всего никакой из себя гражданин, что-то там для себя находил.
Сам же никакой гражданин был таким или верней сказать, виделся Алексу, только исходя из своего характерного для асоциальных типов внешнего вида. Где его костюм был всего лишь не ярким дополнением к главной атрибутике его внешнего я, его фонтанирующего мыслями, радужного от переливов синих и жёлтых красок лица. При этом его мысли и их выражения, видимо были столь радикальны и несвоевременны, что его товарищи по несчастью, либо же по дороге к счастью, посчитав его за человека опережающего своё время, а также пьющего вне очереди и за двоих, таким своим незамысловатым кулачным способом, заботясь о его безопасности и здоровье, всего лишь останавливали его чрезмерность понимания жизни.
Ведь каждый знает, а в особенности люди их круга, что всякая неумеренность ведёт к забывчивости, которая вначале окутывает самого неумеренного человека, для которого всё то, что не касается его неумеренности, отходит на задний план, а затем, поглотив его, уже самого выкидывает на задний план жизни. Где уже никому нет дела до него, что в окончании и приводит его к этим местам, уже чужой отхожей переполненности. И там они, перебирая остатки чужой неумеренности пития и жития, уже могут более спокойно всё осмыслить и, довольствуясь малым и тем, что беспечный Бог подаст, наслаждаться жизнью четырехзначной буквенной аббревиатуры БожеОтпустиМоюЖизнь.
– Да, наверное, и в его жизни не обошлось без вмешательства этих управляющих нашими поступками злокозненных сил. Ведь не просто так, за делать нечего (это тоже своего рода тревожащая все деятельные умы бездеятельно-побудительная причина), он потянулся за рюмкой водки или ещё чего в той же градусной мере. Однозначно, для этого существовала своя очень и очень веская причина. – Алекс, заметив, что никакому гражданину повезло, и в его руках оказалась кем-то пропущенная мимо глаз только початая бутылка, которая в тот же самый найденный никаким гражданином миг, была открыта и согрета его распухшими от таких частых прикладываний губами.
– Ну, даёт! – Вздрогнув от восхищения при виде такой ухватистой ловкости никакого гражданина, который за один присест, хотя в таком случае для данного процесса такая формулировка будет не слишком точна и полна, правда, если бы был присест, то тогда бы бутылка, пожалуй, ещё бы была полна, ну а так как она уже перестала быть таковой, то будет логичнее сказать, что за один пристой исполнил себя. Это означает, что он показал то, на что он способен, из чего в данном очень значительном для понимания случае, плавно вытекает своя последовательная логичность, говорящая о том, что он также показал то, что он больше ни на что не способен. И скорей всего, он попал под жернова судьбы совсем недавно и ещё не успел избавиться от своих домашних замашек. И он, проявляя неумеренность, совершенно не задумывается о своём будущем, как делают прожжённые бычками и пропахшие клозетами, которые они в виду временного согрева носят всегда с собой, эти отождествления подворотен и изнанки жизни, его товарищи по счастию, несчастию и местожительству, люди одухотворённые одним словом.
А ведь они люди привычные ко всем недоброжелательностям улицы, и, смотря на мир с большим оптимизмом, всегда учитывают свою будущность, которая застав тебя в морозное утро, лежа в блевотине под лавкой на остановке, настоятельно требует от тебя присутствия духа, для поддержания которого всегда нужно иметь своё небольшое энзэ (не растрачиваемый запас). Ведь всегда так получается, что ты получаешь то, что не ожидаешь, что по своей сути, где для тебя нет места предрешенной участи, и есть оптимизм. Тогда как всякий конченный пессимист считает, что он всё знает, и всё как всегда идёт по своей накатанной, и ему уже точно никуда с этой гладкой респектабельной дорожки не свернуть.
– Тьфу! – Проходя мимо лакированного «Кадикала»… Ну ладно, Кадиллака. Проявлю солидарность с этими оптимистам и, выражу своё презрение к этим «писсимистам», (да, всё правильно), послав им свой смачный привет.
Ну а вечером, после своей трудовой смены, они, эти люди мира, собравшись где-нибудь (размышляя стереотипно), например, в теплотрассе, куда они пришли не с пустыми руками, а как заботливые кормильцы, с полными пакетами, в которых чего только нету, начинают проводить свой досуг (они в отличие от официально трудоустроенных граждан, не взирая на свои болезни, которых у них ни с честь, не покладая рук и ног на свою занятость, главный принцип которой заключен в том, что их ноги кормят, ведь их рожи, к большому сожалению, мало содействуют привлечению доверия и, значит, капиталов, трудятся по никем не утвержденному, ненормированному и без выходных графику). Так для начала, под собственные духовные испарения (чем крепки такого рода люди, так это своим стойким, ни с чем не перепутаешь, не пробиваемым духом) и весёлые шутки достойных себя и своего образа жизни матрон, которых всегда можно приободрить хорошей затрещиной или шлепком по заду, кормилец и его напарник, без которого очень сложно отстаивать свои права на закрепленные своим авторитетом территории близлежащих к этой теплотрассе помоек, начинают выкладывать из пакетов на добытый таким же способом стол то, что позволит им сегодня нескучно провести вечер.
– Сегодня мы гуляем! – Громко заявил кормилец, вытащив из пакета полуторалитровую пластиковую бутылку. После чего бросил торжествующий взгляд на свою подругу по теплотрассе, на чьём лице, опухшем от возлияний и необходимости лежать на твёрдых поверхностях, а не на диване, с трудом отыскал должное восприятие сказанного им. – Как только зима закончится, то надо будет её бросить, – сделал вывод кормилец, чья относительная трезвость позволила ему здраво посмотреть на малую симпатичность (отчего ему сразу же захотелось сгладить её, приложившись к бутылке) его подруги Надьки, которая в последнее время совсем оборзела и, не дожидаясь его, уже источает радость своего бытия.
А ведь он, как человек здравомыслящий, для которого всё это чувствительное баловство, является пережитком молодости, и выделил её из всей огромной массы претенденток на его благосклонность, лишь из-за её объемных размеров, которые, по его здравому рассуждению, были способны согреть его в наиболее холодные ночи. Но она, паскуда такая, освоившись и возомнив о себе не знамо чего, используя его тягу к задумчивости, с которой он, выпив лишка, ныряет под стол, вместо того чтобы показать свою незаменимость и, вытащив его из под стола, согреть в своих объятиях, раскрывает их для кого-то другого и, как ему кажется, для этого Витька. Кормилец с подозрительностью во взгляде посмотрел на своего напарника Витька, который, падла такая, однозначно хочет занять его место главы теплотрассы.
– Нет уж, не бывать такому! – Кормилец, крепко сжав пластиковую бутылку, решил, что сегодня же подпоив этого Яго, вытрясет из него всю правду о его ночных шашнях с Надькой.
Да, кормилец не в пример современному поколению начитан. «И ты, Брут! Мавр сделал своё дело, Мавр может уходить». – И ещё что-то в таком поэтическом роде, может выплеснуть на вашу голову знаток сонетов и запоминающихся стихотворных фраз, любитель поэзии и пышных булочек, кормилец Филимон. Который, надо отдать ему должное, благодаря этому своему поэтическому новаторству и занимал такое своё привилегированное положение среди различного рода пышнотелостей, чья приземленная материальность, так сказать, стремится ко всему духовно возвышенному.
– А Филимон сегодня молодец! Ловко сумел заговорить зубы этому недотёпе. – Сказал Витек, доставая из пакета очень разнообразный продуктовый набор, который, к их удовольствию, уже был предусмотрительно раскрыт передаточным звеном между магазином и ими потребителями – самими покупателями. Этими носителями сбережений, которые и нужны лишь для того, чтобы тратиться в магазинах, тогда как все сливки подбирать будут они, работники интеллектуального труда, без практического знания которого, так просто и не выживешь на улице.
– Угу. – Кормилец Филимон интроверт, и поэтому несколько скуп на выражения своих чувств, да и к тому же за всеми этими похвалами Витька, ему теперь видится нечто другое – коварство и вероломство. «Ты мне тут зубы не заговоришь», – Филимон подумал про себя и, прищурившись, обдал Витька холодным взглядом.
– Ну что, пора бы уже согреться. Давай, наливай. – Витёк своим соударением железных кружек вывел Филимона из своей внутренней констатации факта, планируемого Витьком заговора против него. После чего Филимон, сделав усилие, улыбнулся и, раскрутив бутылку, принялся разливать по кружкам эту содержащуюся в бутылке ядерную смесь.
– Я прямо уже чувствую внутренний запал вискаря! – С дрожью в теле, как и все присутствующие, не сводя своего взгляда с горла бутылки, из которой вытекала ядреная жидкость, сопроводил своим замечанием это действие Витёк. Что же касается самой ядреной жидкости, то в её консистенции были замешены десятки желаний и мокрот очень различных и очень незнакомых людей, которые по той или иной причине не удосужились увидеть дно своей бутылки. Которая в один ловкий момент перекочевала в руки Филимона и была перелита в эту пластиковую ёмкость, в которую, в общем, без всякого разбора и очередности и вливались все остатки недопитий уже не слишком бодрых людей.
Ну а сегодня Филимон, с помощью своих умелых действий, сумел не только выдавить из прохожего осознание его, Филимона, бренного бытия без каких-либо сигарет, а пока этот зазевавшийся прохожий делился с ним своими сигаретами, Витёк незаметно умыкнул у него его пакет, где, к их радости и оказалась только початая бутылка вискаря. Ну и этот вискарь и составил основу внутреннего содержания этой пластиковой бутылки. Оттого-то наверное Филимон, уставший от примитивности пития с примесями, предчувствуя практическую неразбавленность напитка, и заявил, что они сегодня гуляют.
– Ты, я смотрю, не только чувствуешь, но и весь запах уже втянул в себя, – с раздражением заявил Филимон, явно придираясь к Витьку (Филимон и сам во всю работал ноздрями, втягивая в себя эти возбуждающие и будоражащие сознание запахи).
Но Витек ничего не слышит, и как только Филимон каждому из них отмерил свою первую порцию, с жадным нетерпением приложившись к кружке, в один момент исчерпал все её возможности, после чего с благодушной улыбкой на лице отставив кружку, принялся уминать сыр с колбасами. Филимон же, чьё сознание, устав от своей занятости этим Витьком, мигом склонило его к своей кружке, как в детстве упершись лбом о края кружки, уже со своей жадностью принялся пополнять своё сознание этим источником зависимости от самого себя.
– Да и хрен на этого Витька. О чём с ним можно говорить, – делая последний глоток, порешил Филимон, чья приветливая душа, имея высокую чувствительность, уже с первого прикосновения жидкости к себе, начала примеривать себя под мир, а не как до этого, мир под себя. После чего выдохнув из себя попутные запахи, Филимон, игнорируя Витька, решил обратить свой взор на Надьку, которая, по его разумению, требовала от него сурьёзного разговора. Но Надька, к его запоздалому вниманию, справившись со своей дозой куда как быстрее, чем он, не выдержала наплыва этих новых чувств на старые дрожжи, которые несла с собой эта новая чаша пития, и, уйдя в себя, уронив голову на грудь, принялась посапывая, воодушевлять себя и всех ко сну.
– А Надька в своём репертуаре. – Заржал Витек, как только заметил такое достойное себя поведение Надьки.
– Ну, тебе виднее, ты, наверное, все её репертуары знаешь. И ни одного не пропускаешь. – Филимон, увидев в этом заявлении Витька, намёк на их с Надькой более близкие чем с ним отношения, не выдержал и бросил Витьку эти свои подозрения.
– Да успокойся ты, Филимон. Ты же знаешь, что меня толстые бабы не прельщают. Вот худющие, это да. Да и к тому же, если смотреть на мир с житейской стороны, то им при той же отдаче на прокорм и на пропой, куда меньше надо. Так что ты, Филимон, при всей своей сообразительности, допустил большую ошибку, остановив свой выбор на этой Надьке. Да уж, обижайся, не обижайся, а я ума не приложу, что ты в ней такого нашёл, чего в других нет? – задался вопросом Витёк.
Что и говорить, а Витёк своим заявлением заставил Филимона более пристально посмотреть на эту малосимпатичную Надьку, к которой, как он понял сейчас, он имел не только свой расчёт, но и определенное притяжение. А ведь к этой толстой бабе с синяком вместо лица, от которой пахло похлеще, чем от них с Витьком вместе взятых, от которой, по большому счёту и толку было мало, его, тем не менее, каким-то совершенно непонятным образом тянуло. И ведь наверное не зря, он ещё какие-то пять минут назад, из-за неё хотел этому Витьку заехать в рыло.
«А что в ней есть такого особенного, чего нет у других особ женского пола?» – Задался вопросом Филимон, прокладывая свой мысленный путь через её взлохмаченные и грязные космы, свисающие со всех своих неприглядных сторон на лицо Надьки, которое кроме этого навеса защиты, имело ещё одно прикрытие от белого света – эти её синяки, упорядочено (Филимон отдал себе должное, за такую свою очень ровную кулачную приметливость) расположившиеся под обоими глазами (не то что у одноглазой Маруськи, которая точно не попадает в список его зазноб), и слой гигиенической грязи на её толстенных щеках, защищающий её, как она говорит, от угревой сыпи.
«Да, вроде бы всё то же самое», – сделал вывод Филимон, после того как мысленно прибрал её лохмы в причёску и, использовав свой внутренний Фотошоп с его огромным набором инструментов, подчистил и закрасил тональные несоответствия на лице Надьки. «Ну ещё для приличия накинуть на неё какое-нибудь новомодное шмотье, отвести к какому-нибудь новомодному стилисту и визажисту, то, пожалуй, Надька, своим видом затмит всех этих бывалых на подиумах курв». – Филимону, аж стало жарко от этих своих самосознаний.
– Потенциал и возможность – вот что меня, как всякого художника ищущего свою Галатею, в ней душевно напрягает, – резюмировал своё видение Надьки обалдевший Филимон, сжимая в руке, запущенной в карман куртки, один относящийся к женским украшениям предмет. Который ему сегодня, в независимости от желания его хозяйки, вряд ли захотевшей вот так просто расстаться с этим симпатичным украшением, по случаю достался в виде презента. Что также было закреплено тем, что его напарник Витёк оказался лопухом, раз не заметил этой удачливости Филимона, который сумел прихватить из сумки садящейся в автобус симпатичной дамы небольшой, коробочного вида свёрток. И как результат, Витёк был вычеркнут из числа тех соискателей, кто имел право на свою долю в части этого предмета, который, по глубокому разумению Филимона, теперь переходил в его единоличное пользование.
Что же касается самого предмета, то, когда Филимон сославшись на уединение, в кустах развернул сверток, то его глаза чуть было не ослепли от игры света камней этой жемчужной серёжки старинной работы, которая определенно не имела малой цены, а вот близостью к заоблачным, скорей всего, могла похвастаться. Филимону это загляденье пришлось по нраву, и он, облизнувшись, ещё раз поздравил себя с такой своей предусмотрительностью – не сообщать ничего Витьку. После чего, решив никому не сообщать и тем более ни с кем не делиться этой находкой, выбросил коробку, а саму жемчужную серёжку засунул в потайной отдел куртки, который помещался в её подкладке, куда складировалось всё то, что не могло задержаться в самом кармане, входом в который служила дырка в кармане (так сказать, условное дно, которое как раз этим своим качеством и представляет надёжность – ведь ниже падать некуда и, значит, всякая вещь, находящаяся в состоянии полного падения и в то же время пребывая на дне, уже никуда не денется).
Что и говорить, а подкладка всякой куртки, пиджака или какого другого вида верхней одежды, несёт в себе не только нимало потаённостей, но и в некотором роде глубокий сакральный смысл бытия для всякого иначе мыслящего человека, не нашедшего своего места в этом своём кармане жизни, среди её данностей. Где не ты определяешь с кем и с чем иметь дело, а кем-то там наверху, кто за тебя всё решил и, исходя из своего желания, когда только он хочет, что-то внесёт сюда и тем самым в твою жизнь чего-то принесёт, а когда наоборот, заберёт.
И видимо этот инакомыслящий человек, в один из моментов своей жизни, не пожелав больше мириться с этой обыденностью толчеи, а в особенности со своим зависимым от определяющей его судьбу божественной длани положением, взял и оборвал связующие нити с внешним миром, и найдя свой выход вниз, подальше от этих верхних пустот, взял и ушёл в свою низовую тишину.
Нет, конечно, он не сразу пошёл таким экстремальным путём, а он и до этого не раз пытался обрести контакт с этой божественной дланью, которая и слушать ничего не хотела, раз за разом, на все его разговорные попытки только отмахиваясь. Ну а когда во время особенных катаклизмов, при сильной тряске, он подкинутый до самых небес, попытался заглянуть сквозь верхние пределы неизвестности, то в тот самый момент, когда перед ним уже совсем рядом замаячила тонкая прощелина света, заглянув в которую, пожалуй, можно было бы ответить на все волнующие тебя вопросы, касающиеся своего мироздания, то эта судьбоносная длань, видимо не желая потерять тебя, тут же покрепче прижимала этот проход.
Ну а кому спрашивается, хочется жить в темноте своего разума, или, вернее сказать, жить в ограниченных рамках своей разумности, которая практически полностью зависит от внешних малопонятных сил, для которых твоя темнота, скорей всего, и является сдерживающим тебя сохранным фактором. То нет ничего удивительного в том, что наиболее несогласные с таким положением вещей, пытаются оспорить сей фактор зависимости, и уже со своей стороны пытаются отыскать для себя другое дно, куда они будут складывать свои отражения мыслей.
И вот прокладка и стала тем самым местом, где нашла себя и своё место эта иначе думающая субстанция жизни, которая, конечно же, могла пойти и дальше, если бы не сдерживающий фактор, а именно, заложенные в каждой типологии живого организма пределы его сил, как физических, так и сознания, от которых зависит высота возможностей и глубина дна. Ведь кто знает, что там выше высокого (небес) и ниже нижнего (подкладки), за пределы которых нам позволит заглянуть лишь расширение возможностей нашего разума, который на данный момент готов лишь к своим радостям жизни, либо же в кармане своей разумности, либо же в нижнем пределе неразумности или иной разумности, в подкладке.
Правда, у некоторых ещё более инакомыслящих, у этих вышеупомянутых, с трудом поворачивается язык назвать их гражданами, между тем на этот счёт имеется своя гипотеза. Ведь все знают, а в особенности эти не слишком ответственные граждане, находящиеся в самых близких отношениях с материальностью этого мира, будучи часто притёртыми и прижатыми к стенке, а ещё больше к себе бытием этого мира, что бытие определяет сознание. И этот неответственный гражданин, оказавшись в своём кармане жизни, конечно же не мог так просто смириться со своей реалией жизни, где кто-то там склонял его к этой своей обреченности.
И он, используя свой главный инструмент своего понимания разум, конечно, пытался постичь им того, чья же божественная длань определяет его сознание. Которое пришло к такому выводу, что, возможно, что этот его карманный мир не единственный, и что кроме него существует мириады карманных одиночеств, которые также как и он ограничены пределами своего сознания и заключены каждый в своём кармане. Ну а эти определяющие его сознание, присутствующие в его жизни вещи и объекты, явно не зря даны ему в своё пользование. И если суметь определить их начальность, так сказать, сущность, то это даёт свою возможность постичь того, чья божественная длань несёт и вносит изменения в его жизнь.
Первое, что попалось на глаза карманному жителю, а вернее сказать, под руки, так это самая острая в подкладке и очень больно колющая вещь – непонятно каким образом оказавшийся в кармане этот сапожный гвоздик. Что, наверное, логично, ведь если вещь несёт в себе колюще-режущие свойства, то она как вещь несущая в себе свойства двойного назначения, своей колющей бока остротой, быстро излечит вашу близорукость и очень прочувственно не позволит себя не заметить. И хотя предсказуемость и сказуемость этой острой вещи – гвоздя, уже определенно намекала на своё я в этом мире, тем не менее, неразумность любого карманного жителя, как вещь по большей части инертная, совершенно не спешит избавиться от своей «–не». И пока же эта данность каким-нибудь образом не укажет на свою приспособленность и применимость, то, пожалуй, разум карманного жителя так и будет пребывать в самом себе.
И пока названная собою разумность пребывала в своём первозданном состоянии – в созерцании, то эта без духовность, гвоздик, под физическим воздействием потрясывания кармана, сумел вклиниться в карманный шов, что при его остроте было неизбежным. И вот когда он после некоторых трений об шов кармана, расширил свои возможности для падения, и вышел за свою объёмную предельность, то он не стал дожидаться напутственного слова, а тут же упав в образовавшуюся дыру, выпал из поля зрения созерцания разума.
– Так вот оно что! – Заглянув в эту тёмную бездну, сделала свой первый вывод разумность (применимость определяет сущность вещи). – Это твой путь! – Посмотрев вверх и, узрев недоступность этого пути, сделала вывод разумность, укрепившись в своём решении, что, скорей всего, не только не зря, а указующе символично божественная длань показывает ему это направление пути.
Ухватившись за последний дар небес, разменную монету, гвоздь погрузился вместе с ней в эту область тьмы, которая и привела его в это новое для себя жизненное место – подкладку кармана. В такую жизнь, которая не сильно, а местами даже преимущественно отличалась от той, которая шла на верхнем этаже разумного пространства. Эта же жизнь внизу, в этой прокладке жизни, позволяла через дыру в кармане (по местной классификации – окно в небо) более сфокусировано видеть всё то, что делается наверху. Что в свою очередь даёт возможность лучше увидеть и понять, как эти существующие жизненные необходимости сосуществования всех элементов жизни уживаются все вместе, так и главное – более детально рассмотреть божественную длань (чем дальше находишься от мирских забот, тем ближе к тебе ненасущное).
Что же касается насущной жизни в прокладке, то божественная длань и здесь не оставила нуждающихся без своего внимания, и время от времени подкидывает, как пищу для живота (всё больше семечки), так и для ума (какая-нибудь оторванная пуговица). Имела ли тут место случайность, где божественная длань вошла в соприкосновение со своей божественной действительностью, и, зацепив чью-то носовую возмущенность или зацепившись за что-то более монументальное, типа забора, тем самым потеряла часть себя, лицо и часть предметов одежды, или же это есть факт непреложности бытия вещей, имеющих свой срок службы и значит конечность, совершенно невозможно сказать.
Но эти загадки бытия мироздания, так и не откроются ограниченному карманом разуму, ведь вселенский разум не менее разумен и знает, что этому разуму нужно. И он, заботясь о своём меньшем собрате, время от времени и предоставляет ему возможности для раздумий в виде всех этих загадок. Ведь ей, этой карманной разумности, как и всякой малой ипостаси, для того чтобы развиваться, просто необходима зарядка для ума.
Впрочем, все эти ответы на вселенские загадки, не откроются и более крупному разуму, чья, по мнению карманного разума, божественная длань, а для самого носителя длани – просто рука, в один момент в подкладке кармана укрыла от чужих глаз это жемчужное сокровище.
И вот сейчас эти воображения взыгравшиеся в голове Филимона, чей организм подвергся нападению чувствительности, появлению которой поспособствовала градусность жидкости, вдруг заставили его забыть все свои крепкие убеждения и принципы (никогда ни с кем не делиться), на которых, в общем, и основывалась вся его сущность. И в один из самых забывчивых моментов, он вдруг решил подарить Надьке эту серьгу. «Пусть порадуется», – улыбнулся про себя Филимон, представив эту веселую, с признаками зубного разложения улыбку Надьки.
– Ик. – Из глубины себя очень душевно ответила Филимону на эти его думы Галатея-Надька, чем указала ему на существующие реалии жизни, где его таланта камнетёса, пожалуй, будет маловато, для того чтобы ликвидировать эту её неотёсанность.
– Тьфу. – Плюнул Филимон и, схватив ещё крепче серьгу, начал себя корить за эту свою несдержанность, которая чуть не стоила ему, не считая самой серьги, потери кореша и всякого авторитета.
Филимон схватил кусок колбасы и начал её с остервенением жевать. Чем немного успокоил себя, после чего вновь задумчиво посмотрел на эту стерву Надьку.
«А может это всего лишь привычка?» – Филимон мысленно попытался уцепиться за возможность такой надежды. Да, несомненно это привычка. После небольшой внутренней борьбы, Филимон решил словами заговорить свою неуверенность: «А дальше по привычке напьёмся с Витьком, подерёмся и будем привычно жить дальше», – резюмировал про себя свои думы Филимон.
– Да уж, – глубоко выдохнув, уже вслух сделал свой вывод Филимон.
– Ничего, во всём надо искать свои плюсы. Нам больше достанется, – доставая бутылку, сделал свой рациональный вывод Витёк, с чем не мог не согласиться Филимон, подставляя свою кружку.
После чего следует свой закатный в кружку заход, который приводит Филимона и Витька во взаимную глубокомысленность, где Филимон, дабы ему никто не мешал думать, с помощью затрещины убирает лишнюю фигуру Надьки со стола и, придвинувшись к Витьку, начинает свой задушевный разговор о своих планах на будущее, которое ему видится в очень благоприятном свете, и в сложившейся политической обстановке кажется весьма перспективным. В чём, конечно же, ни у кого из них не возникнет сомнений, разве что только у одной, очень завистливой, вечно сомневающейся в себе категории писателей, писателей-фантастов. Которые не смотря на эту их завистливость ко всякому воображению, заслышав от Филимона все эти его фантастичности представлений своей будущности, в этот раз будут вынуждены с ним согласиться и комментировано выдать своё: «Это фантастика!».
А что они могут поделать, когда им даже в самой большой своей фантазии, не помыслится такое, что на представляет этот Филимон из теплотрассы. В чём, конечно, ничего нет такого из ряда вон выходящего, но вот то, что им никогда не преодолеть – этот существующий разрыв между реалией жизни Филимона и его воображаемого будущего, – то это, наверное, и есть та, настоящая фантастичность, до которой очень и очень далеко идти сидящему у камина в кресле-качалке, какому-нибудь пресыщенному жизнью фантасту, ищущему для себя в голове новых безграничных, без гравитационных миров, где бы его толстый зад и одышка не были бы ему такой помехой как здесь, на этой скучной Земле.
– Вот чёрт, свалился, – выразился Витёк, глядя на привычный слёт со стула Филимона.
– Вот чёрт, свалился, – вторил ему вернувшийся в действительность Алекс, заметивший падение никакого гражданина, который после выпитого натощак, одновременно почувствовав прилив в голове и отлив от ног (если где-то прибудет, то значит где-то убудет), сам собою разориентировался, и его голова, перетянув на свою сторону все остатки его сил и разумности, нарушив хрупкое равновесие, устремилась вниз и уронила вниз всё это строение под названием человек. Который и до этого не представлял из себя какого, а скорее никакого гражданина, а теперь уронивши сам себя, уже бесспорно стал им.
«А вот если бы он знал или же был хотя бы в курсе всех тех стечений обстоятельств, которые однозначно имели здесь своё место, то он был бы более подготовлен к этой встрече с жизненным ненастьем и, пожалуй, не стал бы смешивать пиво с водкой, пить в одну харю («Очень, разумно»! – Подтвердил внутренний голос, не раз становившийся жертвой такого поветрия Алекса, и как никто другой знающий всю ту бредятину, которую на него обрушивает всё тот же Алекс) и ставить все свои деньги на зеро или на красное». – Алекс, глядя, как ветер, пытаясь поднять это новое дорожное препятствие в виде никакого гражданина, заворачивал его куртку и нещадно вытягивал его за волосы, снова вернулся к своим размышлениям.
– А для чего мне всё это? А для того, чтобы суметь выстроить защиту (а не нападение), которая впредь не поставит меня перед таким фактом безответственности моей… Теперь уже даже и не знаю, как её назвать. – Алекс всё-таки сумел сдержаться и оставить при себе всё, что в нём накипело.
«А ведь это, наверное, всего лишь один из предложенных кем-то мне путей, который, по моему недомыслию, плюс все эти стечения обстоятельств, которые притягивают к себе все неподготовленные к жизни люди, и оказался ошибочным. И что дальше? Наверное, я должен извлечь должные уроки из ошибок и уже постараться не повторяться. Хм.», – почесал свой затылок Алекс.
– А вот мне может быть, не желается следовать по этой кем-то намеченной схеме действий! И я вообще не люблю планомерность и упорядоченность. И я, пожалуй, из всего этого извлеку одно, а именно найду ту сволочь, которая приросла к её ушам в роли советчика, и уж так воздам ему своё должное. Хотя вся эта присутствующая схематичность, в некоторой своей частности, где можно как в шахматах выстроить свою защиту, мне определенно нравится. – Подумал Алекс, после чего допив кофе, посмотрел на пустой стакан, и после небольшого размышления вернулся к столу. Где разбавив новую ложку напитка кипятком, вновь вернулся на свою наблюдательную позицию к окну.
– И если выстраивать защиту по шахматному принципу, то, пожалуй, мне подойдет «Сицилианская защита», – почесав нос и, вспомнив фильм под этим названием, Алекс, умудренный таким опытом, решил, что, скорей всего, такой дебют для него будет в самый раз.
Правда употребление Алексом этого слова было несколько преждевременным и, пожалуй, имело своё право употребляться лишь после того, как Алекс заглянул в смартфон; что будет в одно мгновение чуть позже. Но в виду того, что это мгновение несущественно и не влияет на общий ход событий, а само слово дебют, звучит более внушительно, нежели какое-нибудь вступление, то исходя из всех этих обстоятельств, было решено, не дождавшись объяснений, ввести его в своё словесное соответствие. Ну а сейчас Алекс, что-то вспомнив, быстро достал смартфон (который, как все знают, есть незаменимая вещь, и уже к вам приросла так, что нечего говорить о том, что он всегда под рукой, в кармане брюк или что там на вас надето) и начал впитывать в себя интернет-страницы.
«Дебю?т (от фр. dеbut – начало) – начальная стадия шахматной партии, характеризуется мобилизацией сил играющих», – прочитал Алекс. – «А это мне определенно подходит. Мобилизация сил мне, пожалуй, не просто понадобится, но и необходима», – сделал глоток крепкого кофе Алекс, которому за ночь так и не удалось сомкнуть глаз (это, как вы понимаете, всего лишь метафора, и Алекс, склонный всё драматизировать, не смог и себя обойти стороной, и таким образом выразить свою жертвенность, тогда как он всё-таки частенько моргал и в задумчивости опускал свои веки), и чтобы не уснуть, теперь требовалась такая подпойная поддержка. И тогда спрашивается, зачем нужна такая борьба с собой, когда можно взять, спокойно лечь и выспаться?! Всё конечно так, но рабочих обязанностей Алекса ещё никто не отменял, и ему, как бы это не выглядело обычным, с утра нужно было идти к месту работы, а уж там можно будет и отоспаться.
– И всего лишь c7-c5. А я-то думал… – Выдал вслух своё разочарование Алекс, прочитав, что на самом деле значит эта «Сицилианская защита».
А думал, а вернее сказать, надумал он действительно фантазийно очень много.
Глава 3
Сицилианская защита
В основе дебюта лежит идея создания асимметричных позиций. Во многих вариантах возникают позиции с разносторонними рокировками, что ведёт к острой тактической борьбе.
Вот где-нибудь, ну, например, в Рокфеллер-центре, Джон, почесав свою лысину, на которой отпечаталась подошва ноги его партнёров детства по игре в шахматы, с дуру или, может быть не по собственной инициативе (ещё крепки корпоративные связи с теми, кто позволил ему заработать свой первый нечестный миллион) взял и уступил им (товарищам по детству) свои дорогие площади, для того чтобы они могли должным образом, с размахом провести очередной чемпионат мира за шахматную корону.
– Лошадью ходи. Век воли не видать. Послушал, придурка. – Джон, подписывая распоряжение о выделения площадей, вспомнил то, что привело его к этому подписному занятию.
Так вот, сидящий под этими сводами за шахматным столом бледный очкастый тип, который при виде своего соперника становится ещё бледнее и с дрожью в теле, в особенности в ногах, не смея сидеть в присутствии такой выдающейся личности, подрывается с места, после чего, не смея моргать, ждёт пока его соперник к себе расположит атмосферу этого, для него так себе зала, и не обратит своего внимания на это неблагоразумие, посмевшее бросить (ха-ха, вы что, смеетесь?), нет не бросить, а всего лишь оказаться тем крайним, на кого указал своим пальцем с огромным перстнем на нём, действующий чемпион Джованни Леонардо… Да сами дальше всё знаете. Что и говорить, такой уж филантроп этот Джованни Леонардо, который всегда не прочь дать шанс другим людям стать если не действующим, то тогда как хотите, и будет по-вашему, будете недействующим… Кем? Так это уже как ваша на то душа пожелает.
– Я тут слегка задержался. Вы, надеюсь, без меня не начали? – Скидывая своё пальто на ловко подставленные тренерские руки, очень заразительно юморит Джованни Леонардо, вызывая восторженные смешки у судейской коллегии, чьи не влезающие в штанины животы, синхронно покачиваются вслед друг другу.
– И каков регламент матча? – Глядя в подставленное главным судьей матча зеркало, расчёсывая свои чёрные как смоль лакированные волосы, сдвинув густые брови, сурово спросил его Джованни Леонардо.
