скачать книгу бесплатно
Острая кромка
София Март
Москва даст тебе всё и пустоту. И ты сам должен будешь решать, чем ее заполнять. Эта повесть – о поиске равновесия во время пути вдоль острой кромки реальности, от которой периодически отрываются огромные пласты того, что было дорого и казалось незыблемым – но вот оно надламывается и уходит в прошлое. Эта повесть о том, как дорога возникает под ногами идущего. Каждый герой живет в своем огромном городе, как умеет, впервые сталкиваясь с взрослением и одиночеством, преодолевая новые сложности. У каждого есть опции to be or not to be и список причин, по которым они выбирают из двух первую и остаются в Москве, чтобы быть.
София Март
Острая кромка
Он вызывал ребят по двое в комнату, и что там происходило, никто из нас, ждавших в коридоре своей очереди, не знал и даже не догадывался. Мы только видели, что в комнате выключен свет, и слышали оттуда сначала тишину, а потом испуганные крики.
Настал мой черед. В комнате нас было трое: я, Вова из параллельной группы и он. Мы сидели за столом, на столе горела свеча. У незнакомца был тихий усыпляющий голос и борода – тонкая струйка сухих волос, доходящих до середины шеи. Он сказал: «Проведи рукой по пламени, как я». И провел ладонью прямо сквозь язычок огня. Медленно и бесстрашно.
Он говорил очень тихо, и от этой тишины, помноженной на темноту вокруг, было так жутко, что хотелось кричать. Вова ерзал на стуле и мотал головой. Высокий худой дядька в черном пиджаке взял мою руку и сказал открыть ладонь. Добавил, что нас не выпустят, пока мы не сделаем то, чего он хочет. Другие ребята выходили из комнаты с черными отметинами на ладонях – теперь я знала, почему.
Я глубоко вдохнула, занесла ладошку повыше над свечой и стала медленно приближать руку. С каждой секундой – жарче и страшнее. Тогда он сказал, что кончик пламени самый горячий, к тому же я его боюсь, а чем ближе подходишь к тому, чего боишься, тем становится больнее и невозможнее терпеть.
«Проведи рукой через пламя, как я», – сказал он. И я это сделала. Быстро.
…Я будто гладила свечу по голове. По рыжему вихру – хоп-хоп. Против шерсти. Оказалось, это легко.
The only way out is through – так называется моя любимая песня. Мне было пять лет, когда я поняла, что пройти можно только «через», и что иначе меня не выпустят.
* * *
Я загадала на поезд: не успею – не перееду. Спокойно приехала домой с работы, поужинала, сходила в душ, поговорила с папой. Бросила в легкую сумку зубную щетку с пастой, белье, футболку, в которой буду спать в поезде. Села в мамин «Пежо». Мы лавировали между машин, ревели мотором. Встряв в пробку перед площадью Восстания, мама повернулась ко мне с сказала: «Знаешь, что, моя дорогая». Да-да, вот оно, привычное мамино черное и тягучее, как вакса, оно с чавканьем разлилось у меня внутри. Я ответила: «Прости, спасибо. Дальше я сама», – поцеловала ее в щеку, схватила сумку и выскочила из машины.
Через вокзал бежала на каблуках между встречающими, провожающими, тележками, сумками, ларьками. Запах гари, автомобилей, шавермы, грязи. В сдавленную грудь будто совсем не поступал воздух – задыхаясь, я не могла понять, почему так стараюсь. Но бежала все равно. Это так на меня похоже.
Влетев на перрон и едва переведя дух, я увидела свой поезд. Два красных огонька по бокам последнего вагона. Люди отвернулись от него, как от прокаженного. «Стоишь тут, значит», – подумала я и снова пустилась со всех ног.
Запрыгнув на подножку последнего вагона, я сделала вдох – кажется, такой же болезненный, как первый в жизни. Во рту пересохло, я стала кашлять, прошла внутрь. Поезд тронулся. Передо мной женщина, такая же запыхавшаяся, показала проводнице билет и сказала, что ей в тринадцатый вагон. Через мгновение тонкие цикламеновые губы потребовали предъявить мой билет. Я выдавила из себя: «То же… самое». Проводница ответила: «Нет, девушка. Не то же самое».
Я согласилась. У меня не то же самое. Показала ей билет в свой тринадцатый вагон. Проводница захлопнула за моей спиной тяжелую железную дверь, скрипнули засовы. Я дошла до своего места. Села и подумала, что успела. Успела, значит, вот и решение. Позвонила Ване.
Вагон был зачем-то тринадцатый. Не седьмой, не девятый… Подошел контролер. Говоря по телефону, я протянула ему паспорт с билетами в оба конца. Он надорвал один из них и округлил глаза. Пояснил, что надорвал обратный билет по ошибке.
Так на руках у меня оказался только один действительный билет. Туда.
У меня было время, чтобы привыкнуть к мысли о переезде. Я защитила диплом на факультете журналистики петербургского университета, уволилась с работы, провела отличное беззаботное лето и поступила в московский Литературный институт. Это было самое нелогичное, самое дурацкое решение в моей жизни. Я не могла достойно обосновать его даже себе, поэтому никому ничего не объясняла. Загадала на поезд и переехала с одной легкой сумкой в руках.
Квартиру в Москве для меня нашел Ваня. Уставшая «однушка» со скрипучими половицами, темными дверьми и засаленными обоями. Рассохшаяся мебель советского образца, пыльные старые окна, потолки с желтыми потеками, черный грибок на стенах ванной.
В квартире, казалось, до нашего прихода шли бои. Обои наполовину ободраны, поперек кухни стоял уголок, на пыльном столе перевернутая табуретка, в раковине таз с заплесневелой посудой. В единственной комнате на диване лежали вывернутые на изнанку треники с пузырями на коленках. Я подняла их брезгливо двумя пальцами и скинула с дивана на пол, подняв облачко пыли. Ощутив тошноту, с трудом открыла балконную дверь, деревянную с серым от грязи стеклом, старалась не прикасаться к посеревшим занавескам.
– Погоди, – улыбнулся Ваня. – Ингуш, согласен, бабушкин вариант, но других квартир за эти деньги здесь не было. И времени тоже.
– Не называй меня «ингуш», пожалуйста, – попросила я.
– А мне нравится, – Ваня поцеловал меня в висок. – Хозяева хотели сделать ремонт перед тем, как сдать квартиру. Собственно, они и начали, а тут я ворвался. Ну что, давай распаковываться?
– Сначала мне нужны тряпки.
Занятия в Литературном институте начинались через две недели, которые мне предстояло потратить на уборку. От моего нового дома можно было дойти пешком до станции метро «Юго- Западная». Зеленые аллеи, холмистые улицы, общежития РУДН. Элитная окраина, как говорил об этих местах Ваня, и всего в паре остановок от дома, где он жил вместе с семьей его старшего брата.
В квартире было все необходимое: стиральная машинка, холодильник, щербатая посуда и даже деформированные сковородки и кастрюли – впрочем, пригодные. Я вымыла их и убрала в шкаф подальше, решив купить свою посуду.
Возле метро было круглосуточное кафе. В первые дни я ходила туда ужинать: появлялась ближе к ночи, когда приезжал Ваня. Мы садились за столик у окна, он говорил, где в округе можно купить утюг, где кастрюли. Потом отвозил меня обратно в квартиру и уезжал. А я набрасывала кофту на плечи и выходила курить на балкон.
Вид с треугольного балкона моего девятого этажа открывался отличный: на детскую площадку и кроны берез вокруг. Даже днем здесь было довольно тихо, а по утрам пели птицы. Ночью я смотрела на мерцающие огни самолетов, которые летели из Внуково и перемигивались надо мной вместо звезд.
Было начало октября. Московское чужое солнце за день нагревало квартиру так, что спать можно было без одеяла. За первые две недели я все отмыла, выкинула хлам, который меня раздражал. Среди прочего вынесла на лестничную площадку огромный подвядший цветок в пластмассовом ведре. Спустя неделю узнала, что в простонародье его называют «женским счастьем».
Когда началась учеба, днем я искала работу, а вечером ездила на занятия в Лит, после которых меня встречал Ваня.
Моя Москва началась на Большой Бронной в Литературном институте – в особняке, где родился Герцен, работал Горький, жил Платонов и Мандельштам. Первыми моими знакомыми стали однокурсники.
Скоро я узнала, что в этом городе при знакомстве с кем-то новым после «Как тебя зовут?» и «Чем ты занимаешься?» всегда уместно спросить: «Откуда ты приехал?». В таком изобилии менталитетов и фенотипов есть плюс: найти здесь друзей оказалось гораздо легче, чем в городах, где семьи поколениями остаются на одном месте, проживая относительно линейную историю без необходимости создавать круг друзей «с нуля».
* * *
Когда я впервые увидела Диму, он стоял в Литовском сквере: чуть сутулый, невысокий, руки в брюки. Кудрявый блондин в черной кожаной куртке, светлые бирюзовые глаза, красивая улыбка. Он курил, разговаривая с хрупкой девушкой, они смеялись.
– Эй, ты меня слышишь? – сжал мою руку Ваня.
– Извини, засмотрелась, – сказала я, торопливо высвободив свои пальцы, чтобы порыться в сумке.
– На кого?
– Мне кажется, это мои будущие однокурсники, – ответила я, выудив сигареты, и направилась к ним.
– Привет. Извините, у вас не будет зажигалки? – Сутулый молодой человек молча дал мне прикурить. – Спасибо. Вы случайно не на первом курсе?
– На первом. Ты тоже с высших литературных? – ответила мне девушка.
– Да. Я Инга.
Девушку звали Люба, на вид ей было чуть больше тридцати. Приехала в Москву несколько лет назад вместе с мужем и дочкой, в Лите решила учиться для себя, писательство было любимым хобби. Дима был примерно моего возраста. По образованию геолог, по призванию – любитель экстремального спорта и литературы, родом из Симеиза. Мечтал сменить профессию.
Я смотрела в его ясные глаза и думала, до чего же он красив. И что такие глаза бывают только у тех, кто привык быть с морем на «ты», поскольку вырос под его бирюзовым боком.
Ваня тоже вырос в Крыму и был красив настолько, что наши общие друзья называли его «куколка». Он на это страшно злился и потому всячески подчеркивал свою маскулинность: ходил вразвалку, глубоко затягивался, умел смачно сплюнуть и развесисто выругаться. Мы ездили на полуостров навещать его родителей каждое лето, любили ночевать в палатках на Тарханкуте или где-нибудь в горах, лазали по сталактитовым пещерам. Я любила его. Ваня стоял за моим плечом молча – только Диме руку пожал, когда мы знакомились.
Пора было идти на первую пару. Ваня демонстративно поцеловал меня в губы при всех и сказал на ухо: «Тихонечко себя веди». Я молча улыбнулась в ответ и ушла.
Осень пролетала мимо, быстро. Однажды я шла от метро домой и вдруг остановилась перед красным кленом, который стоял нарядный в окружении совершенно голых кустов. Я смотрела на него и не могла вспомнить, как он выглядел, пока был желтым, рыжим, пока вокруг него желтели и опадали листья с кустов. Ведь когда я приехала, листья на них еще были. Зеленые.
Выпал первый снег. Во дворе моего дома стало очень уютно: узкая улочка, деревья по обе стороны дороги, заснеженные козырьки над входами в подъезды, дети играли в снежки на площадке.
Я почти не видела города. В ноябре, едва освоившись, вышла на работу: стала редактором корпоративного журнала в ювелирном доме. Из офиса ехала в институт, там торчала до позднего вечера, домой приезжала без сил. География моих передвижений была до неприличия мала: каждый день я описывала круг дом-работа-институт-дом. На выходных мы с Ваней то сбегали на дачу, то ездили в ближайшее кафе к друзьям, приглашали их ко мне в гости (все наши друзья, москвичи, жили тогда с родителями). Иногда мы ходили в ближайший к дому кинотеатр или ехали в Тропаревский парк гулять. Мы жили, то есть, проводили все свободное время, на «Юго-Западной».
Я не могла взять в толк, что правда – переехала. Над входом в соседний дом висел медный портфель с торчащим из него дубовым веником. На нем надпись: «Здесь жил Женя Лукашин», – герой фильма «Ирония судьбы». «Надину» квартиру снимали в соседнем доме. И на самом деле «Третью улицу строителей» и в Петербурге, и в Москве играл квартал новостроек по проспекту Вернадского. Ваня рассказал мне об этом, когда мы впервые прошлись пешком по окрестностям. Я узнала Тропаревскую церковь – мимо нее Женя в фильме идет невеселый, твердя слова из «Баллады в прокуренном вагоне». Мы с Ваней любили этот фильм. Нам казалось, он подтверждает: Петербург и Москва навечно поженены, как мы.
Я много готовила для гостей, мыла горы посуды, наводила порядок без конца. Видела Москву из окна Ваниного автомобиля или же изучала ее в метро, где путалась в переходах. В первые месяцы метро было сущим кошмаром: я могла проехать нужную станцию, зачитавшись книгой и сидя в наушниках, после чего долго не могла понять, где я и как отсюда выбираться. Все время опаздывала, со смехом рассказывала о своих приключениях и чувствовала себя довольно бестолковой.
* * *
Была холодная декабрьская ночь, я в очередной раз ехала в Петербург на выходные. Поезд «Москва – Петербург», стук колес и особый запах поездной гари мне были уже привычны, как третий, эфемерный, дом. В «не сезон» я часто оказывалась в купе одна, без попутчиков – как сейчас. Любила выпить стакан чая с лимоном, выкурить сигарету в тамбуре, слушая плеер и глядя на мелькающие огни за окном, а затем лечь спать и проснуться за десять минут до прибытия.
Я застелила и собралась выйти покурить перед сном, когда ко мне зашла проводница. В соседнем «женском» купе случился скандал: к ним затесался мужчина. Проводница попросила меня приютить невезучего, чтобы он не таскался с сумками по вагонам. Я согласилась.
Через минуту в дверях появился Дима. В красном пуховике и горчичного цвета штанах.
– Доброй ночи, – сказал, протискиваясь с сумкой между сидений и не гладя на меня.
– Здравствуйте, – хохотнула я.
– Ух ты, – он вдруг смутился. – Привет.
– Привет.
Сели. Обсудили погоду, пробки, вокзал. Попросили чаю.
– Ты какими судьбами? – спросил Дима.
– Я часто езжу в Питер. Примерно раз в две-три недели. Родители, друзья, вот это все. А ты?
– В воскресенье бегу марафон.
– Что, серьезно? Бегом? В минус тринадцать?
– Да.
– А сколько?
– Сорок два километра.
– Со-рок-два-кило-метра?!
– Ну да.
– Слушай… А зачем?.. – Спросила я с искренним интересом. – Ну, по крайней мере, зачем столько? Можно же пять пробежать.
– Ну… Я даже затрудняюсь ответить.
– Хорошо, – возбудилась я. – Зачем идейные бегут, я понимаю. Зачем солдаты – знаю. Зачем мальчики с пушком над верхней губой – предположим, догадываюсь. Но когда уже большой и всем все давно доказавший, не знаю. Кажется, никогда не пойму мужской любви к изнурительным штукам вроде этой.
– Ты зря, – возразил Дима, – Это интересный опыт. Бежишь всю дорогу, дышишь носом, если не хватает воздуха, язык приподнимаешь и дышишь ртом. Тогда не простынешь. Думаешь обо всем этом, бежишь. Устал – упал.
– Лицом в сугроб.
– Да!
– Красота.
– Да нет, – Он потер лоб ладошкой. – На самом деле всю дорогу бежишь и думаешь, что – как дурак, честное слово. И вдруг замечаешь, что бежишь и улыбаешься. Понимаешь, эндорфин. Ближе к финишу – адреналин. Да и вообще, это отличный способ узнать, на что ты способен.
– Да?..
– Пойдем в вагон-ресторан?
– А что там?
– Коньяк.
– А не закрыто?
– Не думаю. Раньше мы с приятелями если ездили в Питер на поезде, то всю дорогу там сидели. Я же мэр вагона- ресторана!
– Очень приятно. Жозефина.
Было примерно два часа ночи, когда мы вошли в вагон-ресторан.
– А почему без оркестра мэра встречают? Прости, все-таки, что это значит? – поинтересовалась я.
– Ну вот, а еще пользователь соцсетей. Это же спорт такой раньше был – кто больше всех раз зачекинился в каком-то кафе, становился мэром этого места. Приложение такое есть: Foursquare.
– О. Этим я еще не болела.
– Попробуй.
– А зачем?..
– Хм, хм, – усмехнулся Дима. – Неудобные ты задаешь вопросы. Разве ты все в жизни делаешь с определенной целью?
– Хм, хм, – с той же интонацией ответила ему я и не нашлась, что еще сказать.
Принесли виски.
– Кажется, когда-то я это уже пила.
– В чистом виде?
– Кажется, да.
– И впрямь немудрено забыть.
– Попроси, пожалуйста, колу.
– Да, с ней можно что угодно пить. Только водку не стоит.
