скачать книгу бесплатно
В клуб их не пускают. Гриша пожелала остаться собой – хмурой на вид и грубой на ощупь. От всех предложенных платьев она отказалась – во-первых, стеснялась их надевать, во-вторых, боялась себя потерять. Ничто не мешает Грише магическим образом стать какой-то другой – потому что Сережина косметичка была наготове, – но в обитель революционеров ей хотелось войти собой. Своей, а не чужой кожей прочувствовать все, что они хотят донести. «Коммунист» – это храм равенства и свободы, но неверующая Гриша суется в него с непокрытой головой и красным удостоверением в кармане.
– Лапуля, я сейчас вернусь. Договорюсь с тем парнем и мигом все улажу.
Сережа кивает на хорта с дважды переломанным носом, и Гриша переводит взгляд на охрану.
– Учуял, что ты не из простых. – Сережа хихикает, будто это игра.
– Я им всем в матери гожусь, вот и перепугались.
РЁВ – или та его часть, которая дышала, курила или блевала в окрестностях перед входом в подвал – создавала впечатление крайне молодой организации. Клуб по интересам, секция, кружок. Рыкова опять вздумала соскочить – скорее всего, серьезность дела она сама же и преувеличила, чтобы придать существованию хоть какой-то смысл.
Рука сама собой потянулась к сигаретам в оставленной на хранение Сережиной сумочке. Она бросила где-то полгода назад – смертникам запрещены вредные привычки, чтобы здоровые органы можно было благополучно изъять. Ей уже показывали фотографии больных раком детей, страдающих от смертельных болезней стариков, несчастных многодетных матерей – но только людей – город маленький, автономный, и «запчастями» необходимо делиться. Удивительно, как слаженно работает система, – все всему покорны. Или только одна Гриша?
Взгляд невольно блуждает между телами и лицами. Тонкая коричневая сигарета со вкусом вишни обжигает пальцы, крепко ее сжавшие, когда к главному входу подъезжает черная машина. Таких машин Гриша не видывала за пределами государственных парковок – иностранные марки, а значит, и владеют ими очень влиятельные люди.
Из машины выходят трое – двое мужчин и одна девушка. Они суетливы, но темнота мешает Грише разглядеть их внимательнее. Идет явный спор, в котором девушка проигрывает. Ей всучивают небольшой ящик, чему она противится. Выглядит так, словно мужчины оказывают на спутницу влияние – негативное, и Гриша инстинктивно шагает вперед. Воображаемый ошейник впивается в шею – не ее это дело.
Дворняга игриво лижет Гришины пальцы. Перед собаками она устоять не может – сразу присаживается на корточки, принимая всю возможную любовь от пушистой морды. Пузо упитанное, шерсть пыльная и глаза почти что человеческие – неужели кто-то когда-то воспользовался этой самой верностью, чтобы создать чудовищ?
– Жучара, отстань от человека! – Вслед за собакой подскакивает потерявший ее из виду хозяин лет десяти на вид. – Теть, сигаретку стрельнете?
– Малой, бросал бы ты это. Не то будешь выглядеть как я.
– Так вам вон сколько!..
– Ну сколько? – Гриша смеется и назло пацану закуривает снова. Огонь мелькает в ее разноцветных глазах. – Двадцать всего, – шутит она.
И протягивает ему сигарету – сама же свою первую попробовала, как и все, за гаражами больше двадцати лет назад.
– Ты все скурить решила? – Недовольный Сережа выныривает из стайки светловолосых, бледных нав. Их серебристые волосы мерцают в темноте.
– Изымаю улику. Слышал, что бывает за контрабанду?
Она ловко прячет пачку в задний карман джинсов. Ей никогда бы не удалось иначе достать такие сигареты, Сережа прекрасно это знал. Словно вспомнив про скорую Гришину судьбу, он сочувственно вздыхает.
– Ну и что бывает? На кол сажают или сжигают на костре?
– Милиция тщательно ищет, по каким артериям запрещенка протекает в город. Пока не казнят, но времена грядут суровые. – И Гриша звучит почти гордо. Она верит, что ее коллеги по-прежнему важны и эффективны – не зря же почти весь хортовский народ хранит в городе порядок.
– Если, конечно, этим не сама милиция и занята.
ЭТИМ. Власти не хватило бы ума придумать, как прокормить свой город (их ведь не учили этому в институте Брюхоненко). Ей снисходительно улыбаются, будто говорят: служивая, какое найдут? Какое поймают? Всем же выгодно, всем же удобно. Самой тошно, что такая дурная. Она мотает головой, отказываясь воспринимать правду напрямую. Лучше как-нибудь завуалированно, как обычно докладывают гибридам: не уточняя, используя размытые формулировки и только лишь намекая.
– Короче, тебе нужно расслабиться. Не будь ментом, будь собой.
Гриша не уверена, что помнит себя настоящую. Она расстегивает куртку и распускает волосы – это все. То ли от никотина, то ли от разочарованного взгляда, щеки ее розовеют. Никто не назвал бы Гришу красивой – вот и Сережа молчит. Беда была лишь в том, что Гриша тайком нуждалась в комплименте. Она, как засохший цветок, который долго-долго не поливали, все ждала и ждала шанса расцвести. Хоть бы капельку воды в почву – и радовала бы еще долго, стоя на подоконнике в любое время года. Вот почему она задерживалась с Петей, хоть и едва терпела мужское тело, нутро и характер. Он разговаривал с ней, выпытывал всякое и веселил присказками. Звук его голоса, заполнявший их когда-то почти общую спальню, согревал сильнее, чем холодные рыбьи руки.
Гриша утрирует – никто из них не похож на животных внешне, однако внутри их разрывает между звериным и людским. От животных прародителей им достались особо сильные для человека черты – чуткий нюх собак, плечистая мощь медведей, изящность и пленительность кошек, водная адаптированность рыб, извилистость и гибкость змей, зоркость вороньего глаза и чистота ума – а все остальное, например, хортовскую преданность, балийскую распущенность или вирийскую высокомерность, гибриды почерпнули от пороков второй своей половины. Такое уж свойство человеческое: к низменному и инстинктивному приплетать возвышенное и духовное. Стандарты, которым Гриша старалась соответствовать, по сути, ничего не значили. И все же…
– Пойдем.
Она умело скрывает волнение в голосе и шагает к низкому входу в полуподвальное помещение. В толпе она вынуждена отстать от Сережи, который извилисто проскальзывает среди гибридов всех мастей и размеров.
Для протокола: место происшествия оказывается вовсе не таким, каким Гриша его успела себе нафантазировать. Она ожидает увидеть притон с влажными от осевшего пота стенами, затянутый дымом. По углам должны происходить грязные соития, всякие облегчения и прочие интимные события. Драки, песни, танцы и все возможные животные глупости. Но тогда бы это была привычная общага, в которой она влачит существование по жизни. А тут все же неизвестный до этого городу клуб.
Communa – с французского «социум» – гласит надпись на стене. Посетители клуба сбиваются в группки по интересам, делят большие тарелки со съестными закусками и потягивают из банок что-то санкционное, неправильное для обычного продуктового склада Славгорода. Кто-то приглушенно слушает музыку, кто-то оживленно спорит. На первый взгляд узкое вытянутое помещение заполнено людьми, но ни одного человека здесь нет.
Ее пропустили – не потому, что она не похожа на мента, а потому, что она хорт. Здесь она среди своих.
– Эй, красавица! – Парень за баром опирается локтями на гладко-лакированную стойку. Кажется, это умасленная дверь от шкафа-купе, перевернутая задней стороной. – Хочешь чего-нибудь заказать?
Кончики его усов подкручены, а уложенные назад волосы кажутся на вид такими мягкими, что хочется запустить в них пальцы. Скованная пристальным взглядом харизматичного красавца, Гриша старается сообразить, что могла бы здесь заказать. За спиной балии исписанные мелом таблички с наименованиями, знакомыми лишь смутно. Гриша открывает рот и тут же закрывает. «Ну и кто теперь нем как рыба?» – пошутила бы Мальва.
Ей бы здесь понравилось. Знала ли она об этой общине? Может, участвовала в создании? Вряд ли, под конец своей второй беременности она ударилась в спасительную секту, обещавшую свободу ей и ее детям.
– Дай угадаю! Колу?
– Отцепись от женщины, Шурка. – Сердитое клокотание доносится из-за спины. Так они, балии, усмиряли друг друга – словно щелкали маленькими клычками и языком, доказывая свою правоту.
– Ладно, налью кваса в кружку «50 лет КПСС».
Гриша закатывает глаза. Ладно, она старая. Это не так обидно, как могло бы быть.
– Хватит выделываться, тебе самому скоро пятьдесят.
– Мне сорок один! – Он задыхается от возмущения.
Гриша не дала бы этому Шуре больше тридцати. Это удивительно даже для балии – долгожительством отличаются только аркуды и вирии. У балий молодость пусть и не столь быстротечна, как у хортов, но все же рано или поздно увядает. Поэтому-то они живут на полную: пьют, гуляют, влюбляются. И так по кругу – и душой, и телом. Некоторые все же выглядят неугасающими и юными даже в сорок.
Наконец Гриша оборачивается на свою заступницу. В полумраке битых неоновых ламп ее лицо не кажется знакомым.
– А! Это ты! – Красивое лицо в ту же секунду искажается удивлением. Гриша вдыхает окружающий ее воздух поглубже. Чихнуть себе не позволяет, но чувство такое, словно насыпали перца в нос. – Извини, мы тут от ментов прячемся, поэтому собакам тяжко.
– Откуда ты…
– Знаю, что ты хорт. Думаешь, не видно?
Гриша хотела спросить: «Откуда ты взялась на мою голову?» – но промолчала. Светлые пятна в темных волосах, на бровях, ресницах – как бельмо на глазу. Рыкова пытается проморгаться, но кошка никуда не исчезает.
– Отцепись от женщины, Илля, – передразнивает подругу Шура и протягивает Грише коричневую шипучку в стакане с маленькой шоколадкой в придачу. Не в кружке и не квас: сжалился. – За счет заведения.
– То есть за мой? – сурово переспрашивает пятнистая девушка.
– За твой, Илля, за твой.
Гриша никак не может сообразить, как ее зовут – сказанное мягким голосом «Илля» звучит скорее как присказка.
– Ульяна?
– Ильяна. – Она делает акцент на «И» в ответ, совершенно недовольная тем, что ее имя рассекретили.
Вообразив вдруг себя интересной и соблазнительной, Гриша смело отхлебывает колу и упирает ладонь в бок, ведя бедром. Ильяна опускает взгляд на этот финт и совсем не смущается. Только улыбается.
– Мы тебя ждали. Пойдем в мой офис.
Офис – это о чем? Гриша молча кивает и шагает вперед, даже не удосужившись спросить причину интереса к ее персоне. Ильяна не выдерживает, и у самой двери с табличкой «Служебное помещение» оборачивается, и ее лицо оказывается на одном уровне с Гришиным. Оказывается, не так уж она и миниатюрна. Рыкова хмыкает, пряча шоколадку в задний карман брюк – оставит ее на потом, когда по-настоящему захочет приблизить свою смерть. Собакам сладкое нельзя, это ведет к слепоте, разрушению суставов или сахарной зависимости. Однако в течение жизни любой хорт так или иначе нарушает запреты – а после зовется «старым» уже в тридцать пять лет.
Революционеры обычно не ждут в своих логовах тех, кто способен испортить их планы. Грише совершенно не близко ощущение фальшивой свободы, которое в «Коммунисте» пытаются искусственно создать. Город выстоит, что бы РЁВ ни подготовил. Ильяна не создает впечатление опасной лидерши организованной группировки, и по привычке Гриша морально готовится к встрече с очередным мужчиной за дверью того самого «офиса». Разговор будет тяжелым – «мы тебя ждали», – и спина от подвальной тесноты у Гриши потеет. Хорошо было бы быть покрытой шерстью и не чувствовать ни липкой тревоги, ни тошноты от беспомощности.
Прошлая Гриша ни за что не дала бы слабину и точно не отступила бы назад. Но нынешняя же застывает на месте и не спешит укорачивать остаток своих дней одним махом чужого несогласия с законом.
– Что? – Не выдержав паузы, Гриша хмурится.
– Жду от тебя хоть какую-то реакцию.
– Ты сказала – я пошла.
– И? Ты каждого так будешь слушаться?
– Вопросы пришла задавать я.
Они нажимают друг на друга, сравнивая влияние. Грише думалось, что миниатюрная Ильяна – всего-то посыльная – совсем неопасна для нее, скорее выступает раздражающим мимолетным фактором. И, словно прочитав уничижительные собачьи мысли на свой великолепный кошачий счет, Ильяна сверкает глазами:
– Вертухайка, – ругается первая.
– М-мятежница, – не остается в долгу вторая, чуть заикнувшись. Они будто опять столкнулись плечами перед полуразваленной автобусной остановкой.
От общего к частному – кошка с собакой, они и есть кошка с собакой. Гриша хмурится и отворачивается.
Обменявшись любезностями, они отступают – достаточно всего пары слов, чтобы удовлетвориться упрямством друг друга. Им невыгодно ссориться, но Гриша думает, что Ильяна заводит ее в кабинет для разговора о подкупе или о шантаже. Ильяна же думает, что Гриша сама о ней не знает и просто пришла в клуб поразвлечься, что типично для любого уставшего от рутины гражданина. Про их стычку на остановке она совершенно не помнит (в то время как Рыкова не выпускает это воспоминание из головы), и, наверное, оттого совсем не боится удостоверения в нагрудном кармане износившейся курточки.
– Краем уха услышал ваш диалог за стеной – если хотите, можем обсудить возникший конфликт.
Глава девятая
Это будто заговор. Намереваясь под единым законом праведно убить Григорию Рыкову физически, кто-то решает сделать это, для репетиции, морально. Иначе почему так больно бьют? Заныло все тело от бессилия и отчуждения. События последних дней сильно выматывают Гришу, и она готова сдаться: расследование – это глупая идея. Она не следователь, Славгород – не преступная цитадель. Все, Гриша, фу. Нельзя.
Взгляд Ильяны не сочувственный и не жалостливый. Это работа, борьба и больше ничего. И все же природная кошачья эмпатия ноет, как опухшая гноящаяся рана. Гришина беда сочится, но сама она от нее отворачивается, не желая замечать.
– В первую очередь мы говорим о том, что ни одна живая душа не достойна умерщвления. – Альберт Харитонов заумен, высокопарен, подкован знаниями, но Григория не готова к такой поддержке. Никакие гибридские медицинские атласы не помогут залезть в крепко закрытую собачью душу.
– Хватит, – молит Ильяна за Рыкову, зная, что молчание той будет долгим. Но после голос ее меняется. – Ей плевать на твои убеждения. Она пришла сюда показать нам, что готова перед смертью на что-то сгодиться. Пришла выслужиться перед своими – до последнего вздоха.
Удивительно, как эта кошка точна в своих высказываниях. Рыкова захлебывается воздухом на ее полуслове, угадывая, к чему она начнет клонить прямо сейчас.
– Заткнись! – Григория, вопреки решениям Ильяны, взревела нечеловеческим рыком. – Кто ты вообще такая?!
Позже Ильяна расскажет, она – плохая девочка из плохой семьи. Но сейчас она лишь пожимает плечами, словно сама себя не знает. Гриша могла бы упрекать ее молодостью, безрассудностью, но она только воет про себя по-волчьи, чувствуя у себя в крови отголосок предков. Все они чувствуют – начался сезон охоты. И хищница тут, вопреки всему, – Гриша. Ильяна на секунду вздрагивает от горячей хмурости, пришедшей по ее душу представительницы власти.
– Альберт, объяснись ей.
Харитонов мнется, выгибая пальцы в неловкий замок. Он разбирал в своей практике различные сложные случаи, но мирить власть и сопротивление ему еще не приходилось. Он не рад, что Ильяна совсем не воспринимает Гришу как серьезную угрозу – по крайней мере, не признает этого вслух.
– Я представляю «Новую волну». Мы помогаем гибридам обходить законы, которые… которые стоят жизни. Мы знаем, что тебе сейчас тяжело. Возможно, некоторые идеи тебе не близки… – Альберт осторожно кивает на Ильяну, подразумевая ее явные радикальные мысли. – Но мы на твоей стороне.
– Вы на ее стороне. Я связная, – акцентирует наглая балия, намекая, что не заинтересована в Гришином выживании.
Альберт говорит о каком-то спасении, но Гриша совсем не хотела от чего-то спасаться. Не хотела увиливать, трусливо поджав хвост, потому что принимает смерть в качестве достойной награды за службу. Ее наконец отпускают в увольнительные, длиной в вечность. Ежедневно множество гибридов разрождается детьми, замкнутый в круг город гибнет от перенаселения, и ей всего лишь нужно уступить ранее арендованное место. Не все обязаны умирать в этом городе, и даже она могла бы остаться в живых, но должен же хоть кто-то. И не от голодной жизни на скудную пенсию, не от руки пьяного супруга, не от тяжелых родов – а просто так, в светлой палате, после сытного вкусного ужина.
– Довольно этих бесполезных бесед. – Ильяна цокает языком и разводит руками. – Не хочет – значит не хочет. У вас есть много других забот – аборты, дети, браки, разводы… Пусть уходит.
Альберт вспыхивает, как будто юнцу отказали в свидании. Он бросается к столу Ильяны, сделанному из старой школьной парты. На их теперешней авансцене все обретает вторую жизнь. Диван обит старым покрывалом; стулья – советские «Венские» – тщательно отремонтированы и перекрашены; а с потолка свисает люстра такая старая, что даже на барахолках такую не сыскать. В Москве за такие вещи платили бы двойную цену.
– Все заслуживают второй шанс, – молит Харитонов, стараясь найти контакт с Гришиными глазами, которые заполонили сухие слезы. – Пожалуйста, Григория, дайте и нам его.
Совсем неясно, о чем говорит Альберт, но Гришу воодушевляет готовность Ильяны отказать ей, рубя с плеча. Она горько усмехается, глядя в кошачьи бесстыжие глаза. Илля замечает, как разнятся ее зрачки – среди темных коричневых ям виднеется лужа, отражающая небо. Разного цвета, надо же!
– Что вы от меня хотите? Рассказывай, – охрипшая от беззвучных рыданий, приказывает Гриша. Пальцы ее в треморе тарабанят по бедру.
– Мы хотим… Мы – «Новая волна» – хотим обеспечить нужную отсрочку от эвтаназии… я ошибочно дал вам доступ к ней… – мямля, начинает Альберт, но она его тут же прерывает. Предавший ее психотерапевт теперь только раздражает.
– Нет, ты. – Гриша кивает на Ильяну. – Ил-ля, – впервые это имя звучит так неряшливо, издевательски и тяжело, – расскажи ты. Чем ты тут занята?
Ильяна поджимает губы. На фоне раздосадованной Рыковой кабинет кажется ей безвкусным и чужим. Лучше бы все эти вещи давно выбросили.
– Давай выйдем на крышу.
Ильяне не хотелось задохнуться вместе с Гришей. Терпкий покорный собачий запах кружил голову. Она хорошо собой владела – умела формулировать мысли и вести за собой людей. Может, только из-за Ильяниных воодушевляющих речей и жила до сих пор светлая мысль о будущем в головах ее слушателей. Ей казалось, что Гришу увлечь будет несложно. Не знающей хорошей жизни – ей, служебной! – будет легко показать все прелести свободного Славгорода.
Не за горами ты, современный Славгород – а среди сухих степей. Ильяна мечтала о нем и досконально знала, как говорить о нем. Ей помогало природное умение говорить простые слова из глубины себя. Там, где у балий, как говорят в народе, «мурчалка» – в самом деле, может, находится душа. И эта душа звучит сама собой в нежном рокоте урчащих слов. А о чем говорить – уже неважно.
Воздух свежий. Минута обеим – подумать. И после Ильяна начала. Неспешно, с самого начала. О своих идеях и о благах. И Гриша вроде реагировала на сказанное. Охала, вздыхала, подавалась вперед и возмущенно отстранялась. Рассказчица ждала вопросов – но нет. Беседа не клеилась. Гриша лишь послушно выслушала важный для Ильяны монолог и еще немного молча смотрела вдаль.
– Понятно.
Вот что Гриша сказала. Ильяна рассказала ей все – по крайней мере, все то, что требовалось знать. Неясным оставалось лишь то, хотят ли члены РЁВ свободы для гибридов, или же они желают запереть людей. У их организации были связи с врачами и школами, с социальными службами и даже с партией (вернее, ее остатками), и именно балийская изворотливость помогла в этом.
– Сколько у тебя осталось жизней? Две, три? – Гриша усмехается. На самом деле балии, как и все смертные, проживали всего-навсего одну.
– Очень остроумно для той, кто в зубах собственную цепь держит, – отвечает таким же тоном Илля, но улыбается – впервые, наверное, за вечер. Как-то искренне даже, и на душе у Гриши становится тепло.
Ильяна очень старается донести до Гриши, что желает ей помочь, да так, что и впрямь убеждает в этом и саму себя. Она приказывает себе не привязываться к тем или иным «задачам» – так она называет тех, кому приходится помогать. В их организации неясная структура и в целом все равны, просто кто-то примыкает дольше, кто-то присоединился лишь вчера.
– И ты тут с самого начала, – предполагает Гриша.
– Неплохой из тебя следопыт, получается.
– Ты придумала это?
