скачать книгу бесплатно
Всё это князь произнёс без особого выражения, как если бы читал вслух газетную хронику. Помощник две-три секунды никак не реагировал на сказанное. Василий Михайлович уж было подумал, что он ещё и туг на ухо. Но затем лицо «художника» ожило и стало добродушным. Можно было подумать, что Верейский рассказал, как бодал Феденьку «козой» в животик, когда у того ещё молоко кормилицы на губах не обсохло. А вслух произнёс:
– Князь, это лучшее из наставлений по службе, которое я когда-либо получал. Честное слово!
VIII
Владение языками, наличие информаторов и знакомств среди власть имущих или близких к ним людей – залог успешной деятельности разведчика. Но лишь чутьё придаёт им истинную ценность, без него любой агент – ни гордая птица, а лишь пернатое. Чутьё – это крылья, без них не взлететь. Хотя и полагаться исключительно на него тоже опасно: залетишь не туда, а то и голову разобьёшь. Этот урок Верейский усвоил от отца и за много лет работы за границей заучил не хуже «Отче наш».
Так вот чутьё ему сразу подсказало, что из Толстого выйдет дельный помощник, несмотря на его вздорный характер. Впрочем, таковым граф считался в обычной жизни, там же, где ценились решительность и способность генерировать неординарные решения, он проявился в ином ракурсе.
Карета в очередной раз ухнула в дорожную яму, но Фёдор Иванович снова ухом не повёл. Лишь машинально рукой коснулся левой стороны сюртука, там неизменно крепилась наплечная кобура с двуствольным пистолетом. Такая амуниция была в диковинку в Европе, обзавёлся ею матрос первой русской кругосветки в бразильском порту Форталеза. Ведавший розыском контрабандистов португальский офицер с обычной для португальцев непосредственностью решил установить личность Толстого, внешность которого вызвала у таможенника подозрения.
Закончилось всё тем, что оба схватились за пистолеты. Хорошо, что товарищи не дали им спустить курки. В итоге разобрались, выпили мировую и обменялись презентами. Гроза контрабандистов снял наплечную кобуру, видя, с каким интересом её разглядывает русский, а тот – золотой перстень с фиолетовой шпинелью, знак особой симпатии одной из кузин.
IX
Сам Верейский считал, что если разведчик берётся за оружие, это явная недоработка или того хуже – провал. Их задача – ставить капканы, а не устраивать канонаду при облаве на волка. Хотя и одобрял готовность помощника к любому развитию событий. Тот всегда был начеку.
Бумаги, передаваемые осведомителями и агентами, князь никогда не хранил при себе. Документы тут же перекочёвывали в тайник, оборудованный в мольберте Алексея Иванова, всегда находившегося где-то поблизости. Оказалось, Толстой и в самом деле владел кистью, к чему его ещё в детстве пристрастил гувернёр-француз.
В Париже деятельность князь развернул широкую. За короткий срок ему удалось создать сеть информаторов в правительственной и военной сферах Франции. Идеи здесь не работали, а лишь деньги, и деньги немалые. Самой большой удачей стала вербовка сотрудника военного министерства Мишеля. Этот чиновник имел доступ к целому ряду сверхсекретных документов, включая донесения о состоянии русской армии.
Особую важность являл доклад, составляемый каждые пятнадцать дней на основании рапортов командиров частей. Доскональное описание положения дел французской армии готовили только в одном экземпляре для самого императора. Но прежде чем этот документ ложился на стол Наполеона, его копия оказывалась в мольберте одного русского художника. Так что Бонапарт знакомился с документом одновременно с российским послом, после чего тот незамедлительно отправлял дипломатическую почту в Санкт-Петербург.
X
Мещанин Иванов ни разу не подвёл, всегда оказывался в нужное время в нужном месте. При этом нередко проявлял находчивость и смелость, в его действиях не было определённой схемы. Отчасти ещё и поэтому слежка французской контрразведки за Верейским не дала результатов. Нельзя было не проникнуться симпатией к этому человеку. Хотя для того чтобы сойтись близко, у них не было ни условий, ни времени. Тем не менее князю иногда казалось, что они могли бы подружиться, будь ровесниками или при других обстоятельствах.
Знать французской столицы благосклонно отнеслась к русскому князю, к тому же, пусть и дальнему, потомку императоров Византии. Он хорошо разбирался в живописи и литературе, мог живо судить и о премьере в Комеди Франсез, и о новостях из-за океана о Томасе Джефферсоне. Верейского охотно принимали в доме сестры Наполеона Каролины – королевы Неаполитанской. Другую сестру императора, красавицу Полину Боргезе, версальские сплетники записали ему в любовницы. Мало того, огненная драма на балу у австрийского посла, князя Шварценберга, сделала князя героем. Тогда в апогей раута во дворце случился пожар. Русский дворянин, в отличие от большинства находившихся в здании мужчин, действовал решительно. Вдвоём с оказавшимся неподалёку русским художником они спасли немало людей, в том числе жён маршалов Нея и Дюрока.
XI
В глазах высшего света Парижа князь обрёл репутацию человека образованного и храброго. Это с одной стороны. С другой —легкомысленного ценителя удовольствий, к тому же записного волокиту за хорошенькими женщинами. С таким не обязательно держать себя в жёстких рамках приличий и быть всегда начеку. Всё это играло князю на руку и облегчало доступ к важной информации и вербовку информаторов.
Французская контрразведка не могла не заинтересоваться такой особой как Верейский. За ним приставили филёров, подсылали ложных информаторов, но тщетно. Василий Михайлович ни разу не прокололся и не купился на эти уловки. Хотя для силовиков доказательная база – дело третье, они больше полагаются на внутреннюю убеждённость в том, что кругом лишь враги. Министр полиции Савари особо невзлюбил князя и стал искать возможность удалить его из Парижа. Для этого он даже инициировал статью в газете «Журналь де Деба», где недвусмысленно звучала мысль, что этот русский дворянин – шпион.
И хотя улик против Верейского французским контрразведчикам раздобыть не удалось, стало понятно, что это лишь дело времени. Потому-то военный министр и принял решение отозвать своего одного из самых ценных агентов.
X
I
I
Для Верейского приказ Барклая де Толли не стал неожиданностью. Он и сам понимал, что настойчивое внимание Савари добром не кончится. Князь объявил ближнему кругу парижских знакомых о болезни матушки – на самом деле покойной уже полвека, и незамедлительно отбыл. Всю дорогу до российской границы его не оставляла тревога. Ничего конкретного, но томило ощущение, что при отъезде второпях им допущена какая-то оплошность. Любой неосторожный шаг мог обернуться ордером на арест, а кому-то и стоить жизни.
Иванов-Толстой присоединился к шефу уже после Варшавы. Восстановленное по итогам Тильзитского договора польское государство в виде Герцогства Варшавского де-факто находилось под французским протекторатом. Так что забывать о мерах конспирации на территории Польши не следовало.
Только миновав будку пограничной стражи, князь впервые обратился к Толстому по-русски и по настоящему имени и отчеству:
– С возвращением на Родину вас, Фёдор Иванович!
Тот в ответ лишь кивнул головой, пробурчав что-то вроде «благодарюивастоже», и закрыл глаза.
Василий Михайлович обдумывал доклад на имя Барклая де Толли. В нём он непременно укажет, что рядовой Преображенского полка Толстой зарекомендовал себя лучшим образом: дисциплинированный, храбрый и инициативный. Благодаря этим качествам ему удалось способствовать помощнику министра по особым поручениям в успешном выполнении его задач. Вывод – рекомендовать для восстановления в офицерском звании.
Всем нам в небесной канцелярии нет-нет да и дают шанс исправить какие-то свои ошибки. Так заплутавшего в лесу охотника случай приводит к тропке, ведущей на большак. Но большинство слепы и глухи к знакам или хуже того – не ценят открытые им возможности. Князю хотелось верить, что его помощник не из таких.
У «Ивана Ёлкина»
I
Толстой открыл глаза, как если бы мысли попутчика явились ему наяву. Мельком, словно дама в стеклянную витрину третьеразрядной шляпной лавочки, глянул в мутное оконце и потянулся. От души. Натужный звук не уступил бы тому, с коим дюжий канонир вытягивает «единорог» из склизкой ловушки прусской грязи. Упражнение отозвалось в большом здоровом теле приглушёнными раскатами грома.
Затихнув, «громовержец» нетерпеливо постучал по стенке кареты. «Тпру-у-у-у!» – немедля отозвался возница – русский мужик, севший на козлы на границе. Попутчики отошли до ветру. Остановка выдалась на краю рощи, за ней уже маячили окраины Брест-Литовска. Мужчины с облегчением изучали их сквозь ветви лип в бахроме молодых листьев. Толстой хмыкнул:
– Мы будто отливаем в строю Ольвиопольских гусар.
Князь оценил армейский юмор – гусары полка из резерва Дунайской армии носили доломаны зелёного цвета.
– Да вы и впрямь художник, граф.
По возвращении к карете рядом увидели ещё одну. Её пассажиры направлялись в обратную сторону – к границе. Лошади стояли по разные обочины тракта и тоже воспользовались санитарной остановкой по назначению. Около дымящихся кучек, оставленных их парой гнедых, попрыгивала стайка воробьёв.
– Смотрите, Василий Михайлович, до чего в России-матушке предпочтенье всему заграничному дошло, – шутя, но с ноткой досады сказал Толстой. – Даже воробьёв лошадиное дерьмо из-за кордона манит больше, чем родимое.
– Эка вы, Фёдор Иванович, загнули, – отозвался добродушно князь и добавил с улыбкой: – А потом, может, овёс у ляхов действительно слаще.
Граф ничего не ответил и первым забрался в карету.
II
– Эх, князь, вы всю жизнь по заграницам, – обратился к шефу помощник, как только они тронулись. – И вам сложно понять моё неприятие лизоблюдства российского дворянства перед Европой.
– Вот уж не ожидал встретить в вас такого патриота. Вы так органично вписались в европейскую жизнь… Впрочем, это может быть свойством натуры. Слышал, алеуты предлагали вам стать их вождём?
Американец лишь отмахнулся, не принимая лёгкого тона разговора:
– Дело не в этом. Я действительно знаю несколько языков, не стушуюсь в любом обществе… Но не забываю, кто я есть по рождению. Прежде всего Фёдор Толстой – русский человек! Да, в опере ценю итальянца Чиморозе, в балете – француза Дидло, в живописи – испанца Гоью… А вот слезу пустить могу лишь у икон Дионисия или от казачьей песни… При Фридланде у нас с войском атамана Платова как-то биваки соседствовали. Вот когда я душу отвёл! Даже карты забросил. Ходил вечерами меж костров, всё слушал пение донских молодцов. И наслушаться не мог…
III
Толстой умолк. Казалось, он мысленно напевает что-то, не смея дать звуку воли, и от этого имел сходство с бронзовым колоколом, чьё нутро лизнул растревоженный полусонным звонарём язык. Князь не решился нарушить молчаливого пения. Для него откровением стали и многословность, и сентиментальность записного бретёра. Никак его бравый помощник захандрил? Немудрено – на днях ему опять придётся вернуться к жизни разжалованного в рядовые гвардейского офицера. Когда тот снова заговорил, Верейский даже забеспокоился: уж не читает ли он его мысли?
– Не думайте, что я приуныл оттого, что вместо боливара буду опять носить солдатскую шинель…
Через паузу Толстой ухмыльнулся и помотал головой:
– Недолго мне в ней маршировать!
Князь вопросительно поднял брови, отчего лоб разрезала большая складка. Его помощник по-своему истолковал эту мимику:
– Я не про ваш доклад командованию, Василий Михайлович, речь завёл. Пишите в отчёте что должно. Не хватало, чтобы я ещё сам за себя хлопотал. Война не за горами. А уж в баталии-то я себе эполеты верну непременно. Если, конечно, голову не сложу прежде. Ну да бог не выдаст, свинья не съест.
IV
Казалось, Толстой хотел ещё что-то добавить, но оборвал речь, прислушиваясь к сказанному. Глаза его оживились:
– Кстати, насчёт поесть! Предлагаю, князь, отметить наше возвращение в Отчизну русским обедом. Никаких жульенов и страсбургских пирогов, а уж устриц – тем более! Знаю в этом городке одно местечко м-м-м… Ярославский купчишка один открыл. И ведь не прогадал! Кто напоследок, а кто по приезде вкусить русской еды желает. Отказа, уж как хотите, а не приму.
Верейский картинно поднял руки вверх. Граф, ободрённый этим жестом, хлопнул ладонью в стенку кареты, привлекая внимание, и громко спросил:
– Слышь, ездовая душа, знаешь, где трактир «Иван Ёлкин»?
– Как не знать, ваше высокблагородь!
– Вот и правь туда!
– Не извольте беспокоиться, доставлю в лучшем виде! Но-о-о-о, залётные, шевели копытами немытыми! – засуетился мужик, мечтая получить от барина на водку.
– Иван Ёлкин… Кто таков? – спросил с лёгкой иронией князь.
– О, вы не в курсе?! Сразу видно – наездами у нас. В России так кабаки называют. Мужики азбуки не знают, им хоть какую вывеску напиши – один чёрт ни бельмеса. Целовальники и докумекали еловую ветвь над входом приколачивать. Не накладно, и лапти дорогу знают. Вот этот ярославский и решил так свой трактир назвать. Умно.
V
Карета с моста скатилась в незамысловатый лабиринт улочек Брест-Литовска. Форпост на западной границе Российской империи вошёл в её состав семнадцать лет назад при третьем разделе Речи Посполитой. К тому времени славные дни некогда торгового и ремесленного города канули в Лету, как сорвавшийся с удочки жерех в Западный Буг.
А всё опустошительные войны XVIII века: разрушенные здания уже не отстраивались, горожане побогаче съезжали в более спокойные места. Хотя с вхождением в состав России брестчане немного ожили: заработали суконная фабрика, винокуренный и маслобойные заводы… По улицам заскрипели подводы возвращенцев. Всё же Брест-Литовск можно было назвать типичным уездным городишком на полтысячи дворов. Обособляла его лишь приграничная атмосфера. Она не имела явных отличий, но незримо ощущалась во всём, даже в том, как цепные псы лаяли на бродячих: дежурно – для устава.
Но если где-нибудь на Рязанщине главной достопримечательностью уездного центра могла слыть огромная лужа, то здесь высились остатки пятиугольного Брестского замка. Верейский знал, что разрабатывались проекты по его реконструкции и возведению новых фортификационных сооружений. Теперь всё это зависело от исхода нашествия французских армий.
VI
Трактир оказался большим рубленым домом на манер избы. Одна из редких новостроек в городе выбивалась из его архитектуры европейского захолустья. Выглядело так, как если бы драгун нижегородского полка затесался в строй гусар маршала Нея. Среди внутреннего убранства главенствовали столы и лавки. Мебель в стиле а ля русс между тем была добротной. Такую не одним топором ладили в соседней улице, видно, что руку приложили истинные мастера. Получился не лубок, а изысканная стилизация. Хозяин не поскупился на обустройство, вышло так, что и гоголем прошёлся, и лицо сохранил. Толстой приветствовал его вопросом:
– А чего ты, Устин, еловых веток не приколотишь над дверью, как водится в России?
– Не к душе это. У нас, ярославских, лапник по дороге на погост за гробом кидают, – ответил трактирщик и мелко перекрестился.
Гостям поднесли две большие рюмки хлебного вина двойной очистки. К ним на серебряной тарелке – квашеной капусты с двумя вилками и ржаным хлебом на липовой узорчатой дощечке.
– С прибытием вас в Отчизну, господа! Пусть ваши дела идут слава богу! – трактирщик сказал это буднично, как деревенский поп на свадьбе.
– Вот теперь вижу, что признал меня, каб-бацкая твоя душа! – оживился Толстой.
Без церемоний он махом опрокинул рюмку и с прищуром ткнул вилкой в капусту. Приподнял руку и задержал её на весу, радостно оглядывая отливающие золотом масла белёсые пряди в веснушках семян аниса и в перламутровых искрах мелкорубленого лучка и тут же с наслаждением отправил всё это великолепие в рот. Верейский глотнул слюну и немедля потянулся к рюмке.
VII
– Как же не признать господина хорошего, – чуть обождав, залопотал хозяин. – Не каждый день сверх счёта четвертную кладут.
Князь, услышав это, даже прекратил жевать.
– Нет, Василий Михайлович, это не то, что вы могли подумать. Никаких кутежей. Как можно?! Всё-таки не за буклями в Париж ехал. А на чай оставил, так… На удачу, можно сказать. Ведь не знал, что и кто ждёт за кордоном.
– Подтверждаю, всё чинно-благородно с их стороны было-с.
Князь помягчел лицом и заработал челюстями. Затем не удержался и спросил, глядя на то, как Толстой с аппетитом подчищает капусту.
– Где же вы, Фёдор Иванович, к такой незамысловатой пище-то пристрастились? Явно не в родительском доме.
– Не поверите – в Российско-американской кампании. Вот вы улыбаетесь, а между тем никакого отношения к моему прозвищу это не имеет. Управляет тамошней канцелярией Кондратий Фёдорович Рылеев, мой хороший приятель. Так вот он и завёл у себя «русские завтраки», на них подавали очищенное хлебное вино, кислую капусту да ржаной хлеб.
– Понятно теперь, почему Аляска остаётся необжитой.
– Напрасно, Василий Михайлович. Рылеев образованный и весьма деятельный человек. Только в этакую даль дальнюю, уж поверьте знающему человеку, колонистов толковых сосватать – большая проблема. А от сброда и проку никакого… А насчёт «русских завтраков» – так ведь кто только не съезжался к Кондратию на Мойку: и знатные особы, и литераторы, и дамы света не брезговали. Но я вас одной водкой да капустой с хлебом потчевать не собираюсь.
VIII
Толстой подозвал жестом хозяина, дающего в стороне круги соколом над лебяжьим выводком:
– Ну, сказывай, Устин, чем потчевать намерен?
– На закуску балычок рекомендую. Намедни только получили… На цвет – янтарь как есть: хоть в оправу вставляй да девок одаривай.
Граф выразительно посмотрел на князя – мол, каков экземпляр! Тот одобрительно улыбнулся.
– Икорка само собой: белужья зернистая – икринка к икринке – да паюсная ачуевская-кучугур с распахом – на срезе каждая икринка пополам аккурат, как если бы яблоко какое. Рыжики солёные имеются. Еловые. Дух такой, что зажмурюсь – и как будто у себя в ярославском лесу окажусь… Под это дело зубровка хороша будет. Сами настаиваем из полугарного хлебного вина и медком её липовым смягчаем. Катится, как салазки в Рождество…
– Полугарное? – князь, имеющий мало языковой практики, всякий раз спрашивал значение незнакомых ему слов.
– Это у нас ещё Петр Первый завёл так испытывать на качество хлебное вино, – отозвался граф. – Зажгут меру, и несгоревший остаток должен составлять ровно половину от того, что было. Отсюда и название – полугарное.
Ободрённый кивком Толстого, ярославец продолжил:
– Следом селяночку – со стерлядкой. Вчера ещё в Днепре плескалась, нагулянная – жирники злато и только! Глянешь в тарелку – так словно кто империалов сыпнул. Тут же расстегайчики с судачком да печёнкой налимьей…
IX
Рядовой Преображенского полка хлопнул ладонью по массивной столешнице, не дав трактирному златоусту довести речь до конца:
– Вот что он творит, Василий Михайлович, а?! Так ведь и слюной изойдёшь, пока дослушаешь до конца. Подавай уже, ирод! Ну и всего, чего ещё полагается…
Хозяин, довольный такими словами, кивнул половому, и тот метнулся на кухню.
– А поросёнок молочный есть ли? – не удержался от дальнейших расспросов Толстой.
– Как не быть! Изволите понежней – со сметаной? Или румяного? Это так, чтобы корочка с хрупостинкой, для того водочкой смочить…
