скачать книгу бесплатно
А вчера на подмостках театра
Ветеранам вручал венки.
Улыбалась ему Клеопатра,
Аплодировали царьки.
Были храмы, торги, ремесла,
Государственный интерес…
За эфесской гетерой послан
Прокуратора «мерседес».
Патриархи сидят в папахах
И доносчики чинно ждут.
Предстоящего пира запах
Пробивается там и тут.
Нынче дань принесут аулы…
Прямо в душу из красной мглы
Хмуро кесарь глядит сутулый,
Чью-то печень клюют орлы.
1987. Тбилиси
Хоруми[4 - Хоруми — грузинский танец.]
Напряженно-натужные хоры
И топочущий бешеный круг,
И тушинские, пшавские горы,
Из тумана шагнувшие вдруг.
Их вершины глядят все угрюмей,
И в ущельях рождается звук,
Стих Важа[5 - Важа Пшавела (1861–1915) – великий грузинский поэт.], словно грохот хоруми,
Тяжесть за руки взявшихся рук.
1987
Мечта
Победно и резко гремит «Марсельеза»,
Скрежещущих кровель клокочет железо,
И голуби тучей взмывают, звеня.
И речь президента, и холод портала,
И вялые залпы ложатся устало
В горелое золото рыжего дня.
И видятся смутно мансарды Тбилиси,
Где жадно стремится к полуденной выси,
Берется за кисти и лепит слова
Мечта о Париже, разлитая в зное,
И жизнь прорезает движенье сквозное,
В горячих дворах шевеля дерева.
1989
Воспоминания о Параджанове
Лишь в хаосе прекрасен Параджанов,
На выставках он – средний коллажист…
Бывало, на приезжих жадно глянув,
Он становился ласков и речист.
С печалью многогрешно-величавой
Дурил, мертвел, морочил, бредил славой,
Метался, простаков сводя с ума.
О каторге вещая благосклонно,
Вдруг оживал, как черная икона…
Но жуткий след оставила тюрьма.
Какая-то запекшаяся рана…
Он был во многолюдстве одинок.
И полотном разорванным экрана
Свисающий казался потолок.
Какая цельность и какая груда!
Обломки, драгоценности, цветы,
Ковры, гранаты, бронзовое блюдо,
Взгляд виноватый щедрой нищеты.
Одно меня бодрило поученье,
Когда в душе и в доме – сущий ад:
«Всегда имей миндальное печенье,
И ты – богат!»
1994
Хванчкара
Я думал о свойствах вина хванчкара,
Какая в нем светится радость,
Как нравится девочкам эта игра,
Святая атласная сладость!
Позднее полюбишь, как юность свою,
Пронзительность кинзмараули,
Как будто бы в ту же густую струю
Немного печали плеснули.
Потом в горьковатом и рыжем вине
Оценишь надежного друга…
Но только зачем эти праздники мне,
Когда начинается вьюга?
Когда зацветает родная лоза,
Вино прошлогоднего сбора
В кувшинах бушует, идет как гроза,
Как пенье грузинского хора.
И голос его, обжигая до слез,
Мерцает в полях ледовитых,
Где сорокаградусный русский мороз —
Как национальный напиток.
1995
«Растрачены годы в потемках твоих…»
Растрачены годы в потемках твоих,
Пропали в подвалах, в духане.
В груди, колыхаясь, колотится стих,
Подъемов твоих задыханье.
Я видел: за пыльными стеклами шьют,
Тачают, и чинят, и месят,
И шел мне навстречу ремесленный люд
И плыл заблудившийся месяц.
Лазурь с пожелтелой, заблудшей луной
И лиственный шум у порога.
Родное окно горожанки одной,
Излука небесного рога.
Где вечные гаммы, терзавшие слух,
И вскрики детей голосистых,
И светлые лики юневших старух,
Пленявших царя гимназисток?
Всегда под хмельком и немного всерьез
Ты мне говорил о высоком.
Твоих живописцев тяжелый психоз
Взирает всевидящим оком.
Могу, улыбаясь, заплакать навзрыд,
Кольцо отпуская дверное.
В твоих переулках, порхая, парит
Сестра моя – жизнь, паранойя.
1996
Два века
Чтобы персидскую не забывали силу,
Чтоб с русскими не спелись, —
на ноге
Всем изнасилованным подрезали жилу.
Так пожелалось евнуху Аге.
Потом на Авлабаре[6 - Авлабар, Харпухи, Дидубе, Вери — старые тбилисские кварталы.] и в Харпухи
Десятилетия и до преклонных лет
Все ковыляли смуглые старухи…
Той памяти сегодня нет.
Еще одна исчезла из империй.
Как долгожительницы те,
Речь русская бредет по Дидубе и Вери,
Очаровательная в хромоте.
1990–1996
Отчет
А. Ц.
За двадцать лет, что ты лежишь в могиле,
Большие перемены, старый друг!
Не выжил мир, в котором все мы жили,
Рассыпался и разбежался круг.
Твой город пал в дыму кровопролитья,
Твоя семья живет в другой стране…
Ну а мои поступки и событья
Не описать, не перечислить мне.
Возможно там, где траурные марши
В ликующий мажор перетекли,
Все знаешь сам… Теперь тебя я старше,
Все тягостней видения земли.
Лишь иногда тебе бываю другом
В постылой этой жизненной борьбе:
Светящееся облако над лугом
Порой напоминает о тебе.
1996
«Утро, полное нежной лазури…»
Утро, полное нежной лазури,
И горит, и сияет Кавказ.
Все запело под рокот чонгури
И готовится кинуться в пляс.
Может быть, в этом праздничном свете
Снова юной окажешься ты,
Не окончатся пиршества эти,
И твои повторятся черты.
