Чем чёрт не шутит. Том 2

Фотиева крепче удава обвила руками его руку и «прошипела»: – Милый, я теперь от тебя ни на шаг никуда не денусь! Нам нельзя опаздывать, в порту стоит голландская бригантина «Морской волк» с паломниками, на которой я сюда добралась, там есть наши места! Уже через час – ровно в семь вечера, она отчалит в Палестину!

Оценив ситуацию, Ильич прошептал: – Лида, вон там купается мой человек, я сию минуту договорюсь с ним, насчёт ликвидаций Крупской и подставного «Ильича»!!

Раздевшись, Ильич быстро доплыл до Чиччо и, сообщив ему адрес Якова, шёпотом велел срочно побывать там и передать Якову дословно: «Михай Львович Краплёный нижайше просит Вас: сегодня, в восемнадцать тридцать, быть в гальюне голландской бригантины „Морской волк“!!! Это необходимо сделать, во что бы то ни стало!!! Положение архисерьёзное!!! Промедление смерти подобно, для Краплёного, и грозит мировой катастрофой для человечества!!!» Проворный Чиччо быстро добрался до берега, и бросился выполнять поручение. А Ильич, вернувшись на берег, неспешно оделся, и, рассчитывая свои шаги, чтобы к половине седьмого вечера быть на «Морском волке», прошествовал, под руку с Фотиевой, к причалу. Взойдя на бригантину, Ильич поспешил в гальюн и, увидев там поджидавшего его Якова, приложил палец к губам, а затем, тревожным шёпотом, сообщил: – Яков, за дверью сторожит меня Фотиева! Она намерена забрать меня в Палестину, к берегам Мёртвого моря! Для меня это смерти подобно, ведь я здешнюю красавицу Елену люблю, а Фотиева сейчас для меня хуже того вепря, от которого ты меня спас! Помоги мне, Яков!!!

– Я понял, что если ты назначил мне встречу в гальюне, значит твоё положение таково, что ты опять обосрался, и твоё место возле параши! Выходит, эта сука, как позорная волчара, загнала тебя в гальюн! – усмехнулся Яков, и добавил: – Но мочить её даже здесь, я не намерен!

– Конечно же нет! Я не хочу, чтобы ты брал грех на душу и пачкался в туалете! Наоборот, плыви с ней в Палестину, и верни там русской православной церкви часть церковных сокровищ, которую она везёт с собой! Это же святое дело, которое спишет с тебя уйму грехов! К тому же, она желает явить там миру антихриста, под видом Мессии, и только ты сможешь по-настоящему расстроить там её планы! Решайся на благое дело! – умоляюще, выдавил из себя Ильич.

– Здаётся мне, что она – подсадная утка рябого Иосифа! – иронично заметил Яков.

– Но, ты-то сумеешь любую подсадную утку превратить в больничную утку, для него! – как мог, подхалимничал Ильич.

– Говорят, что берега Мёртвого моря – это самый низкий участок суши Земли, но возвращение в церковный общак принадлежащих ему ценностей – это, на мой взгляд, высокий поступок, благородное дело, стоящее свеч! Согласен пойти на это! Не взирая на твой подхалимаж, готов рискнуть, это тоже благородное дело! – с азартной решимостью, сказал Яков, и тут же сострил: – Принимаю твой «волчий билет» на проезд на этом «Морском волке», а ты – зайцем, иль крысой драпай отсюда!

– Я рад, что ты вошёл в моё положение! Тебе и раньше это великолепно удавалось! Я готов был бы тебе отдать и свой большевистский и свой фашистский партбилеты – эти прежде самые дорогие для меня вещи! Ибо разум мой, ныне, в согласии с Господом Богом – возлюбил я Его всем сердцем и всем разумением своим – как самого себя, и, в полной гармонии с этим, отдал сердце своё самой добродетельной христианке, самой прекрасной итальянке, с прекрасным греческим именем: Елена! Если же, в моё отсутствие, это сердце выбьет из её рук какой-нибудь подлый «Казанова», с помощью приворотного зелья, то оно разобьётся, и его пламя превратится в мировой революционный пожар, который, в отличие от сердечного огня Данко, или Благодатного огня у гроба Господня на Пасху, спалит весь мир дотла!!! Сам же я, вдали от Елены, мог бы с ума сойти от ревности!!! А взять её туда, как и жить на Капри втроём с Фотиевой – это капут и «пиздец»!!! – возбуждённо, прошептал Ильич.

– То, что может произойти с твоим сердцем, разумом и миром, я учёл, принимая решение, ибо был информирован о твоей глобальной любви к Елене, и тому, что ты встал на путь исправления! Клёвый пацан Чиччо меня в этом убедил. Да, на кой чёрт нужно твоё революционное полымя?!! Давай мне свою «волчью шкуру», ради покаянного попадания на Святую землю, можно и с волками повыть! Свято место пусто не бывает, но лучше уж занять там его мне, чтобы мне самому пусто не было на этом и том свете!! А уж на святом месте я эту шкуру, как и свои грехи, сброшу!!! – произнёс Яков, протягивая руки к облачению Ильича.

– «Человек человеку волк» – утверждал в своей «Ослиной комедии» Плавт, но ты мне – друг, товарищ и брат!!! – растрогался Ильич.

– Поскольку мы с тобой не курим, то хорошо было бы, чтобы вместо табачка у нас дороги были непересекаемо врозь, «друг, товарищ и брат» мой! – съязвил Яков.

Яков переоделся в верхнее облачение Ильича, переобулся в его штиблеты, а Ильич надел на себя кожанку и брюки Якова, и обулся в его туфли. У привыкшего бриться, под Краплёного, Якова, лицо было гладко выбрито, как и у Ильича. И, на всякий случай, Яков носил с собой такой же парик с бакенбардами, как у Ильича, теперь в париках были оба. Два парабеллума, из карманов своей куртки, Яков не взял, посчитав, что на Святую землю следует прибыть с покаянием, а не с оружием. Выйдя из гальюна, Яков узрел спешащую к нему Фотиеву, с которой, под ручку, и проследовал в каюту. А Ильич, взглянув на часы и определив по ним, что до отхода судна осталось 20 минут, выкроил себе пару минут на то, чтобы облегчить свой кишечник и мочевой пузырь, после изрядного волнения, из-за угрозы путешествия с Фотиевой.

«Слава Богу, всё обошлось! И скоро мы будем плавать с Еленой в гондолах, по улицам-каналам Венеции, где всё течёт, но и остаётся разнообразно прекрасным, под стать неувядающей красоте Елены! Пусть и жизнь наша будет там долгим и интересным Венецианским карнавалом, длящимся столько же лет, сколько лет назад возникла традиция Венецианского карнавала!» – с облегчением, подумал Ильич, но, через мгновение, задницей почувствовал, что это парусное судно быстро двинулось в путь. Ильич, придерживая расстегнутые брюки и пытаясь бежать быстрее судна, пробежал по верхней палубе, и своими глазами удостоверился в том, что бригантина «Морской волк», при попутном ветре, мчится на всех парусах, быстрее иного волка. Тут ярость обуяла Ильича, заячьей трусости как не бывало, а о, по-рыбьи, хладнокровном решении вплавь добраться до Капри, не возникло и мысли. Ильич свирепым быком ворвался на капитанский мостик, где находились капитан с помощником.

– У вас что – крыша поехала, господин матёрый?! – заорал Ильич, обращаясь к капитану. – Вы отчалили на восемнадцать минут раньше положенного времени, и далеко не все пассажиры-паломники успели взойти на борт! Немедленно возвращайте судно к пристани Марина Гранде!!! – потребовал он.

– О, нет! Судно зафрахтовала одна дама, и кроме неё, и, с её позволения, Вас, на судне не должно быть пассажиров! Какой-то малец пытался сюда забраться, но дежурный матрос его прогнал. А о том, чтобы отчалить в то время, в которое это и было сделано, меня попросила дама, зафрахтовавшая судно, та, с которой Вы и взошли на него. Вы даже уже почти успели переодеться, но даже не удосужились прояснить с ней всех вопросов, мой дорогой пассажир?! – слегка удивлённо, промолвил капитан.

«Значит, Чиччо отвлёк внимание дежурного матроса, а Яков воровито-ловко и незаметно прошёл на судно, а меня опять провели, и в прямом и в переносном смысле! Ну, нет, Лидка! Пусть сейчас и без семнадцати девятнадцать, но это для меня, как говорится, «ещё не вечер»! – мысленно отреагировал Ильич. – Верните меня на Капри, я Вам, за это, хорошо заплачу!! – взмолился он, застёгивая брюки.

– Нет, я больше всего дорожу своей честью и репутацией, а потому взяток не беру! Только если дама сама лично распорядится о возвращении, я верну судно к этой пристани, несмотря на то, что такое быстрое возвращение к стенкам – плохая примета! Я дал команду: «отдать концы» вполне законно, ибо мне за это заплачено, а мной там за всё уплачено! Вашу же проблему может решить дама, или спасательный круг, – невозмутимо, ответил капитан.

От этих слов, волнение в душе Ильича достигло своего апогея, и чувство возмущения гигантской волной разрушило и смыло из его души остатки евангельских моральных принципов, которые ещё месяц назад были прочнее дотов и дзотов, но в результате передозировки в лечении, стали подобны пляжно-песочным строениям. Ильич выхватил из правого кармана куртки парабеллум и заорал: – Э, нет! Ёб твою мать! Вот что мне поможет решить эти проблемы! Концы свои вы сейчас отдадите, если судно не пришвартуете у пирса Капри! А ну, причаливайте к стенкам Капри, говорю, а то я вас – подлецов, сам к стенке поставлю!!

Капитан, ударом ноги, выбил парабеллум из рук Ильича. А помощник капитана угодил Ильичу ногой в пах, «угодил» ему ещё и тем, что Ильич, согнувшись от боли, правой рукой схватился за пах, а левой успел выхватить из левого кармана второй парабеллум, и «угостить», налево и направо, капитана и его помощника пулями в живот! Да, к тому же, добавил каждому из них по пули в голову, со словами: «избавляю вас от всех земных и водных страданий!!»

Разыгравшуюся нешуточную сцену заметил один из матросов, и, с криком, как показалось Ильичу: «полундра!!», он, а вместе с ним и вся оставшаяся в живых команда судна, дружно спустила за борт спасательную шлюпку и попрыгала в неё, в поисках спасения от жуткой расправы.

Ильич поднял с пола выбитый из рук парабеллум и, потрясая обоими парабеллумами, орал вовсю мочь: – Крысы водяные! Норы себе и́ щите?! На дне их и найдёте! Билет туда я вам прокомпостирую!!!

Прицелившись, Ильич несколько раз выстрелил в шлюпку, моряки же, что было сил, гребли к Капри, кто-то сидя в шлюпке, а кто-то и вплавь: брасом, кролем, баттерфляем …. А Ильич не унимался: – Скоро я к вам вашу фрахтовальщицу Фотиеву отправлю, она вас по-собачьи плыть научит, а ещё лучше – трупом!!

А несколькими минутами ранее, когда Яков с Фотиевой находился в каюте и почувствовал, что судно отправилось в путь, Яков воскликнул: – Что-то раньше времени началось отплытие, к чему бы это?!

– Пока, милый, ты «заседал» в гальюне, я распорядилась, чтобы судно вышло в плавание. Нет, не потому, что боялась, что ты в последний момент можешь сдрейфить, найти иные пути решения проблемы, сплавить меня от себя, а потому, что в нашем деле подстраховаться никогда не помешает! Чего лишние минуты тут болтаться, так и морскую болезнь можно подхватить! А пилигримы сочли, что Капри – это и есть Божий рай, о котором они мечтали, в нём они и остались! – в приподнятом настроении, отшутилась Фотиева.

«Ильич, вероятно, не успел смыться с судна подобру-поздорову! Скорее всего, у него, от такого сюрприза, „земля из-под ног ушла“! Вот только бы он умом не тронулся от ярости, что вместе с парусами и его надули! Да не устроил бы бунт на корабле – бессмысленный и беспощадный!» – с плохим предчувствием, подумал Яков. И в это время, они услышали звуки выстрелов, испуганные вопли матросов, и их бегство по палубе. А выскочив на палубу, вместе с Фотиевой, Яков удостоверился в том, что предчувствие его не обмануло.

– Что это за пират на капитанском мостике, ужасно похожий на тебя?! Неужели мы не успели смыться от подосланного Сталиным твоего двойника?! Кошмар и дикий ужас!! Он с двумя пистолетами, и уже замочил капитана и помощника!! – содрогаясь от ужаса, восклицала Фотиева.

– Это 8 зарядные, калибра 9 мм парабеллумы, образца 1918 года, немецкого изобретателя Люгера. Каждый из этих парабеллумов настолько красивый и удобный в руке, что появляется дьявольское искушение пострелять, недаром их название, в переводе с латинского языка, означает: «готовься к войне»! А войну с тобой и твоей командой, начал Владимир Ильич Ленин, в образе Краплёного, – хладнокровно, «успокоил» Фотиеву Яков, увидев невдалеке идущий пересекающим курсом люгер, под греческим флагом и названием: «Морской ангел». Этот люгер Яков в шутку называл «Морским дьяволом», ибо принадлежал он ученику и другу Якова – контрабандисту Аристотелю Онассису, который и ходил на этом «Ангеле» на чертовски удачные дела! Этот парусный люгер, в руках Аристотеля, и мог стать спасением от люгеров-парабеллумов, в руках Ильича.

Яков, как на духу и одним духом, скороговоркой, вкратце, сообщил Фотиевой суть проблемы, добавив лишь то, что Ильич мог бы сам ей о них двоих рассказать на Капри, и попытаться обмануть её, назвав себя Яковом, а его, выдав за Ильича. Но побоялся, видимо, что она стала бы дотошно выяснять, кто есть кто: измерять и рассматривать их причинные места (причиндалы), и таким образом, разоблачила бы обман! – Ильич-то свою Родину «на хую видал», и хуй его ты знаешь, как свои пять пальцев! А вот у меня на хую не Родина, а родинка, и хуй мой заметно больше Ленинского, но этого ты, в угаре страсти, в Горках не заметила, а Ильич мне на это указал, когда мы с ним на Капри девок тешили! Я дал согласие на поездку с тобой, ради отпущения грехов на Святой земле, коих у меня скопилось не мало! Как видишь, исповедь моя тому подтверждение, а если бы с тобой от начала до конца был Ильич, то Якову бы здесь делать было нечего, тем более так бешено себя вести! А будь я Ильичом, то не стал бы его защищать, а на себя наговаривать! Не за сокровищами твоими этот убийца пришёл, а жизнь твою отнять хочет, на первой рее повесит за то, что ты хитростью осталась-таки между ним и любимой его Еленой! Хочешь, чтобы я тебе свой хуй с родинкой предъявил, как удостоверение моей личности с печатью, доказывающее, что мои слова не хуйня?! – чистосердечно, произнёс Яков. Вдобавок, Фотиева услышала весьма убедительные угрозы в её адрес со стороны Ильича.

– Ой, нет! Но что делать?!! – не находила себе места Фотиева.

– Беги и укройся в гальюне, ибо Ильич сейчас нагрянет в каюты, для расправы над тобой! Я его успокою, скажу, что ты, в панике, бросилась за борт, и уже скорее всего находишься на дне, где тебе, якобы, и место! Тебе сейчас главное не попасть под его горячую руку, тем более с огнестрельным оружием! Беги, я тебя прикрою и остужу ему голову, если потребуется, то и холодным оружием! – сказал Яков, указывая взглядом на брошенный на палубе нож судового кока, не менее надёжный в этом деле, чем морской кортик.

Фотиева, не раздумывая, бросилась в гальюнное укрытие. А Яков, не мешкая, зашёл в её каюту и выволок оттуда на верхнюю палубу, набитые церковными ценностями: два саквояжа и рюкзак! Он успел привязать толстой леской этот ценный груз к попавшимся под руку пяти спасательным кругам, как бригантина сильно накренилась, по ходу, на левый борт, что дало возможность Якову соскользнуть по палубе и легко переправиться за борт, вместе с подготовленными к сплаву ценностями. Ильича же крен судна застал в тот момент, когда он, со словами: «сука подкабельно-корабельная, надуть меня решила?! Думаешь я тебе мыльный пузырь – лопну и никаких последствий?! Да ты у меня сейчас будешь пузыри пускать! Занимайся там своим надувательством, раз оно тебе по вкусу…», превозмогая боль в паху, пытаясь идти морской походкой по качающейся палубе, направился было устроить Фотиевой каюк в её каюте. Однако, опасный крен судна кардинально изменил план его действий и быстроту их выполнений. С ловкостью морского краба, Ильич добрался до штурвала судна. Мимоходом, он увидел злорадное для него зрелище – как перекувыркнулась через борт и скрылась в морской пучине Фотиева. Вдохновлённый этим зрелищем, Ильич мощно и радостно крутанул штурвал в противоположную крену сторону, рассчитывая, что это будет сродни повороту колеса Фортуны в лучшую для него сторону – в сторону достижения любимой Елены, а не чуждых ему берегов или морского дна. Но пофартило ему далеко не во всём, ибо бригантину качнуло на правый борт столь сильно, что Ильич, не удержавшись за штурвал, и не устояв на ногах, грохнулся о верхнюю палубу, пробил в ней дыру головой, и, от удара, потерял, по привычке, сознание.

«Вовремя покинул я это злосчастное судно, на котором хозяйничает безнадёжный утопист и взбесившийся позорный волчара – Ильич, а в дерьмовой засаде засела хищная волчица – Фотиева! Да, столь же вовремя я покинул этот плавающий гроб, как прежде своевременно покинул я злосчастный СССР – корабль дураков, идущий безумным курсом большевизма, идеология которого – розовые очки на близоруких глазах недалёких масс! Пусть плыву я не по реке времени, но море времени у меня есть, и на счастливый люгер я попаду, не истратив последней капли сил, попаду – «с корабля на бал»! – подумал Яков, наблюдая, как бригантина, по кривой, разминулась с люгером, и, видя, что на люгере заметили его и сбавили ход.

«Бригантинные морские волчата раньше крыс своё судно покинули, что ж – каждому своё! И хотя креста на мне с юности нет, ибо с юности привык я сам не плошать, на Бога не надеясь, но вот к старости меня к Богу потянуло, даже грешить стало морально трудней! Может это от многолетнего воздействия благодатного климата Капри стал я задумываться о Божьем раю после смерти, и о том, чтобы избежать грозящего ада?!! Были бы Тиберий и Калигула крещены христианами, может быть, их тоже побудил бы Капри к покаянию, паломничеству в святые места и духовному очищению! А вот и Горький и Ильич, видать, ещё до Капри души свои дьяволу продали, как продали, затем, и Святую Русь, так что воздействие Капри на них было столь же эффективным, как мёртвому припарка! А если в душе Ильича что-то и шевельнулось в сторону христианской любви и милосердия, то это, скорее всего, чёртовы шутки и бесовские проделки – их кураж и насмешки – временное благое затишье для грешников, перед адскими страшными бурями и муками продажных душ!» – задумался, было, Яков, отдыхая на «плоту» из спасательных кругов и привязанной к ним ценной клади, и ожидая спущенную с люгера шлюпку. Но тут он почувствовал крепкую хватку на своих ногах, и, оглянувшись, узрел более ужасающую, чем акула или спрут, Фотиеву. Две огромные груди Фотиевой держали её на плаву, будто два спасательных круга. «Такую бабу не утопишь, парафин она, что ли, себе в груди накачала?! Среди морских волн чувствует себя столь же свободно и уверенно, как среди мужиков, или словно пьяный мужик, которому и «море по колено»! – молча, изумился Ильич, и обратился к ней с ехидством: – Мадам, Вы сбились с курса?! Ваш драгоценный возлюбленный Ильич идёт иным курсом, следуйте за ним! А этот балласт Вам только помешает, Вы уверенно держитесь на морских волнах, а с дьявольскими талантами Ильича, легко обойдётесь без церковных ценностей, и обретёте несметную массу «Жёлтого дьявола» – и чёрте где и где угодно!

– Ты ещё скажешь, что заботился обо мне, отправляя в самое безопасное на судне место – гальюн, исходя из того, что говно не тонет, и там есть выход из трудного, как запор, положения! А драгоценности ты, якобы, взял как плату за то, что образумил Ильича! – с саркастической ухмылкой, молвила Фотиева, крепко держа Якова руками за ноги. – Нет уж, милый ты мой, с курса я не сбилась! На черта мне нужен этот, спятивший по своей Ленке, Ильич, когда ты его мне, с лихвой, заменишь, в самом лучшем виде?! Поверь мне, я в тебя по-настоящему влюбилась, после нашей интимной близости в Горках! О, это было восхитительней всех американских горок!!! Я думала, что это так охота пошла на пользу Ильичу, что он так расцвёл: и запах был приятней, и действия гораздо эффективней!! А когда, перед отлётом на Капри, ты сказал, что никому не позволишь себя обвенчать, то я посчитала, что он говорит это для красного словца, ведь Ильич был обвенчан, ради конспирации, с Надькой. Но теперь, милый, всё прояснилось! Я согласна быть твоей гражданской женой! Зато тебя, будь уверен, я выведу, в Палестине, в мировые Мессии!!! Иисус взошёл на Голгофу, а ты взойдёшь на Сион, в качестве Вождя мирового сионизма, сионократии и прочих «измов» и «кратий», заменив их всех культом своей личности, взойдёшь на эту вершину без мук и креста! Все масонские ложи, верными псами, лягут у твоих ног!

Поняв, что, с одержимой бесами или паранойей, Фотиевой спорить бесполезно, Яков постарался её успокоить, тем более что смертных грехов на душу брать больше не хотелось, а желание смыть их покаянием оставалось.

– Я не думаю, что ты – непотопляемое дерьмо, ибо видно, что ты неплохо держишься на воде, будто на водах Мёртвого моря, за счёт своего бюста, то ли дутого, то ли с парным молоком! Но не держи меня за ноги, я никуда не убегу, а шлюпка с люгера сама нас подберёт. На этом «Морском ангеле» сам Бог велел нам плыть к Святой земле!

– Я не держу, а во всём тебя поддерживаю, мой милый! – воскликнула Фотиева, легко приподнимая Якова над плотом, желая этим продемонстрировать, что она – его надёжный оплот, а не этот плот.

– В твоих руках хорошо, но на «Морском ангеле» мне добраться до Палестины – удобней! А ты – ангелом хранителем могла бы плыть рядом с судном, а то ведь, по опыту моряков, женщина на корабле – к беде! – постарался шуткой отделаться от Фотиевой Яков.

– Ни бригантина, и ни люгер – это не корабли, а корыта! Смена же старого корыта на новое, для бабы – в самый раз! Правда, ещё неизвестно, доставит ли этот люгер нас в Палестину, за часть ценностей, или поступит с нами по-пиратски! «Пошутить» над нами, как «Весёлый Роджер», могут и без «Весёлого Роджера» на флаге! – чёрным юморком, грустно пошутила Фотиева.

– Там мои люди, и в них я уверен! – серьёзно отреагировал Яков.

– Вот и чудесно! Не было бы счастья, да несчастье помогло! – обрадовалась Фотиева такому повороту событий.

На подошедшей шлюпке, за вёслами сидели шесть матросов, а в центре её стоял улыбающийся Аристотель Онассис, в белой рубашке, модных, в ту пору, коротких штанишках «Капри» и белых парусиновых туфлях.

– Добро пожаловать, Яков! Ты такой видный человек, что я разглядел тебя даже без бинокля или подзорной трубы, когда ты отчалил от бригантины! И вот, поспешил тебе навстречу! – проявил неподдельную радость от встречи Аристотель, помогая Якову подняться в шлюпку. Матросы же, между тем, втащили в неё Фотиеву и плот.

– Я тоже разглядел тебя издали, Аристотель, ведь даже рыбак рыбака видит издалека, и при дальнозоркости, и при близорукости, и при нормальном зрении, без очков, биноклей, подзорных труб, телескопов. А такие ангелы-орлы, как мы, и подавно! Даже в сумерках, ибо мудры как совы! – улыбнулся Яков.

– А в бинокль я заметил на бригантине какой-то бардак. Какие нужно решить проблемы? – осведомился Аристотель.

– С проблемами команды бригантины пусть парятся карабинеры, а вот нам, с дамой, нужно попасть в Палестину, – ответил Яков.

– С этим нет проблем! Я и моя команда рады составить вам, в этом, компанию! Я иду из Корсиканского Аяччо в Пелопоннесский Каламе, и хотел, по пути, завернуть на Капри, для встречи с тобой, но вот пофартило встретить тебя подальше от карабинеров! Если ты не против, то сбросим груз в Каламе, а оттуда дойдём до Палестины.

– Это по пути, так что в счастливый путь! – согласился Яков, не возразила и Фотиева.

– Древний Аристотель сказал, что правильность пути определяется счастьем идущего по нему. Но, в отличие от него, я имею такого дорогого друга, истины которого делают меня всё богаче и богаче! Я счастлив, идти твоим бесконечно правильным путём, бесценный мой друг и учитель – Яков! – глубокомысленно произнёс Аристотель то, что в других устах и для другого, прозвучало бы как явный подхалимаж.

Вскоре, люгер «Морской ангел», с вновь прибывшими, отнюдь не ангелами, «упорхнул» на крылатых парусах, курсом на вполне земной портовый город Каламе.

А в это время, бригантина «Морской волк» рыскала где-то между Сицилией и Сардинией.

Когда Ильич очнулся и вытащил голову из дыры в палубе, то от красоты увиденного зрелища его охватил восторг такой же силы, какой бывает у человека, попавшего из захолустной дыры в прекрасный город, с витринами зеркальными, с гирляндами огней! Он увидел небо усыпанное звёздами, которые отражались в морской воде, вокруг судна – куда ни глянь.

«Здесь не только небо в алмазах, но и море! Воистину, здесь море величайшей красоты!» – подумал Ильич. Ему, вдруг, показалось, что он летит на звёздном корабле, среди звёзд, в глубинах космоса. Ведь отнюдь не морские звёзды, а космические, кружили ему голову своим чарующим великолепием. Память о прекрасной Елене у него, от перенесённого удара, временно отшибло. Трупы капитана и его помощника выбросило, при качке, за борт, и поэтому ничто не портило Ильичу впечатление от увиденного, и он долго любовался завораживающе-прекрасным зрелищем, и чувствовал себя весьма комфортно. Ветерок дул слабый, бригантину слегка покачивало, как люльку с младенцем, штурвал немного вращался туда-сюда.

«Какой умный звездолёт! Сам корректирует курс своего движения! О, это отнюдь не корабль дураков!» – не поскупился на похвалу Ильич. Но уже через час, поднявшийся сильный ветер и взошедшая полная луна, странным образом, несколько оживили его память и пробудили иное воображение. Ему привиделась Елена, бегущая по волнистой лунной дорожке, искрящейся на воде. Светлый образ любимой Елены, казалось, указывал судну курс движения. Завороженный этим зрелищем, Ильич взялся за штурвал, стараясь вести судно по лунной дорожке, вслед за любимой. Сама природа сопутствовала ему в этом: ветер дул в этом направлении. Когда же на фоне диска луны появлялось очертание птицы, ему казалось, что это воплощение Елены, указывающее ему верный курс к милой на Капри.