Второй пол

скачать книгу бесплатно

Второй пол
Симона де Бовуар

Новый культурный код
Предлагаем читателям впервые на русском – полное, выверенное издание самого знаменитого произведения Симоны де Бовуар «Второй пол», важнейшей книги, написанной о Женщине за всю историю литературы! Сочетая кропотливый анализ, острый стиль письма и обширную эрудицию, Бовуар рассказывает о том, как менялось отношение к женщинам на протяжении всей истории, от древних времен до нашего времени, уделяя равное внимание биологическому, социологическому и антропологическому аспектам. «Второй пол» – это история угнетений, заблуждений и предрассудков, связанных с восприятием Женщины не только со стороны мужчины, но и со стороны самих представительниц «слабого пола». Теперь этот один из самых смелых и прославленных текстов ХХ века доступен русскоязычным читателям в полноценном, отредактированном виде.

Симона де Бовуар

Второй пол

Simone de Beauvoir

Le deuxi?me sexe

© Еditions GALLIMARD, Paris, 1949

© Е. Орлова, перевод, 1997

© А. Сабашникова, перевод, 1997

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

Том I. Факты и мифы

Жаку Бо

Есть доброе начало, сотворившее порядок, свет и мужчину, и злое начало, сотворившее хаос, мрак и женщину.

    Пифагор

Все, что написано мужчинами о женщинах, должно быть поставлено под сомнение, ибо мужчина – одновременно и судья, и сторона в процессе.

    Пулен де ля Барр

Введение

Я долго колебалась, прежде чем написать книгу о женщине. Тема эта вызывает раздражение, особенно у женщин; и она не нова. В споре о феминизме пролито немало чернил, сейчас он уже почти прекратился – ну и довольно об этом говорить. Между тем разговоры идут до сих пор. И непохоже, чтобы многотомные глупости, выпущенные в свет за последнее столетие, сколько-нибудь прояснили проблему. Впрочем, есть ли вообще проблема? И в чем она заключается? А сами женщины есть? Конечно, у теории вечной женственности по-прежнему есть приверженцы, они шепчут: «Даже в России они все равно остаются женщинами»; но другие – а порой те же самые – весьма сведущие люди вздыхают: «Женщина теряет себя, женщины больше нет». Никто уже толком не знает, существуют ли еще женщины, будут ли они существовать всегда, надо к этому стремиться или нет, какое место они занимают в этом мире и какое должны были бы занимать. «Где женщины?» – вопрошал недавно один нерегулярный иллюстрированный журнал[1 - Он назывался «Франшиз»; сейчас он умер.]. Но прежде всего: что такое женщина? «Tota mulier in utero: это матка», – говорит один. Между тем про иных женщин знатоки заявляют: «Это не женщины», хотя у тех, как и у всех остальных, есть матка. Все согласны, что в роде человеческом есть самки; что сегодня, равно как и в прошлом, они составляют примерно половину человечества; и все-таки нам говорят, что «женственность в опасности»; нас заклинают: «Будьте женщинами, оставайтесь женщинами, становитесь женщинами». Значит, не всякое человеческое существо женского пола – обязательно женщина; оно должно быть причастно к таинственной, угрожающе хрупкой реальности – женственности. Может, ее выделяют яичники? Или она закреплена где-то на платоновском небосводе? Довольно ли юбки с оборками, чтобы спустить ее на землю? Никакого ее образца не существует, хотя многие женщины изо всех сил стараются стать ее воплощением. Ее обычно описывают в соблазнительно-расплывчатых выражениях, словно заимствованных из словаря ясновидящих. Во времена святого Фомы Аквинского она виделась столь же четко очерченной сущностью, как снотворное действие мака. Но концептуализм утратил свои позиции: биологические и общественные науки больше не верят в извечные, неизменные сущности, обусловливающие те или иные характеры, будь то характер женщины, еврея или негра; они рассматривают характер как вторичную реакцию на определенную ситуацию. Сегодня женственности нет потому, что ее не было никогда. Значит ли это, что слово «женщина» лишено всякого содержания? Эту мысль усиленно отстаивают сторонники философии Просвещения, рационализма, номинализма; для них женщины – просто человеческие существа, которых произвольно обозначают словом «женщины»; в частности, многие американки полагают, что женщины как таковой больше не существует; если какая-нибудь отсталая особа все еще считает себя женщиной, подруги советуют ей сходить к психоаналитику, чтобы избавиться от этой навязчивой идеи. Дороти Паркер писала в связи с одной книгой, довольно, впрочем, вызывающей, под названием «Modern Woman: a lost sex»[2 - «Современная женщина: утраченный пол» (англ.).]: «Я не могу непредвзято судить о книгах, в которых женщина рассматривается именно как женщина… Я убеждена, что всех нас, кем бы мы ни были, и мужчин и женщин, нужно считать просто людьми…» Однако номинализм – учение довольно ограниченное, и антифеминистам ничто не мешает доказывать, что женщины не являются мужчинами. Несомненно, женщина, как и мужчина, – человек, но это абстрактное утверждение; факт тот, что любой конкретный человек всегда занимает свое особое место. Отказаться от понятий вечной женственности, негритянской души, еврейского характера не значит отрицать, что на сегодняшний день существуют евреи, негры и женщины: для заинтересованных лиц это отрицание будет не освобождением, а уходом от существа дела. Ясно, что ни одна женщина не может, не кривя душой, утверждать, будто вырвалась за пределы своего пола. Несколько лет назад одна известная писательница не позволила поместить свой портрет среди фотографий женщин-литераторов: ей хотелось числиться в одном ряду с мужчинами, но, чтобы добиться этой привилегии, она использовала влияние мужа. Женщины, утверждающие, что они мужчины, все равно требуют от мужчин обходительности и почтения. Мне вспоминается одна молоденькая троцкистка, которая, стоя на трибуне в центре бурного митинга, замахнулась на кого-то кулаком, несмотря на весьма хрупкое телосложение; она отрицала свою женскую слабость, но отрицала из любви к одному активисту, с которым хотела быть на равных. Судорожные усилия американок вести себя вызывающе доказывают, что им не дает покоя чувство собственной женственности. В самом деле, достаточно пройтись по улице с открытыми глазами, чтобы убедиться: человечество делится на две категории индивидов, явно отличающихся друг от друга одеждой, лицом, телом, улыбкой, походкой, интересами, занятиями; быть может, эти различия поверхностны, быть может, им суждено исчезнуть. Бесспорно одно: на данный момент они со всей очевидностью существуют.

Если для определения женщины недостаточно ее функции самки, если определять ее через понятие «вечной женственности» мы тоже отказываемся и если мы при этом признаем, что на земле, хотя бы временно, существуют женщины, то перед нами неизбежно встает вопрос: что же такое женщина?

Сама постановка вопроса немедленно подсказывает мне первый ответ. Значимо уже то, что я им задаюсь. Мужчине никогда не пришло бы в голову писать книгу об особом положении людей мужского пола в человечестве[3 - Отчет Кинси, например, ограничивается определением сексуальных характеристик мужчины-американца, а это совсем другое дело.]. Чтобы дать определение самой себе, мне прежде всего нужно заявить: «Я – женщина»; эта истина – фундамент, на котором будет основано любое другое утверждение. Мужчина никогда не начнет описывать себя с принадлежности к определенному полу: то, что он мужчина, разумеется само собой. Рубрики «мужской» – «женский» выглядят симметричными лишь с формальной точки зрения, в записях актов гражданского состояния и в удостоверениях личности. Два пола соотносятся не так, как два электрических заряда или полюса: мужчина воплощает в себе как положительное, так и нейтральное начало, вплоть до того, что по-французски «les hommes» значит одновременно и «мужчины», и «люди»: частное значение латинского слова «vir» слилось с общим значением слова «homo». Женщина предстает отрицательным началом, причем любое свойство вменяется ей как ограничение, без обоюдности. Я иногда раздражалась, если мужчины в ходе отвлеченной дискуссии мне говорили: «Вы так считаете, потому что вы женщина», но я знала, что в свою защиту могу сказать только: «Я так считаю, потому что это правда», стирая тем самым собственную субъектность. О том, чтобы возразить: «А вы считаете иначе, потому что вы мужчина», не могло быть и речи, ведь подразумевается, что быть мужчиной – это не особенность; мужчина, будучи мужчиной, всегда в своем праве, а женщина не права. Подобно тому как у древних существовала абсолютная вертикаль, по отношению к которой определялась наклонная, существует абсолютный человеческий тип – тип мужской. У женщины есть яичники и матка: таковы особые условия, которые замыкают ее в ее субъектности; как говорится, она думает своими железами. Мужчина горделиво забывает, что в его анатомии тоже есть гормоны, тестикулы. Он воспринимает собственное тело как непосредственную, нормальную связь с миром, полагает, что постигает мир в его объективности, тогда как все особенности женского тела представляются ему бременем – препятствием, тюрьмой. «Самка является самкой в силу отсутствия определенных качеств, – писал Аристотель. – Характер женщины мы должны рассматривать как страдающий от природного изъяна». А святой Фома Аквинский вслед за ним утверждает, что женщина – это «неудавшийся мужчина», существо «случайное». Именно это символизирует история из Книги Бытия, где Ева предстает сделанной, по выражению Боссюэ, из «лишней кости» Адама. Человечество мужского рода, и мужчина определяет женщину не как таковую, а в соотнесении с собой; ее не рассматривают как автономное существо. «Женщина существо относительное…» – пишет Мишле. А г-н Бенда в «Докладе Уриэля» утверждает: «Тело мужчины имеет смысл в самом себе, помимо тела женщины, тогда как последнее, судя по всему, вне связи с мужчиной смысла лишено… Мужчина осмысляет себя без женщины. Она не мыслит себя без мужчины». Она – лишь то, чем назначит ее мужчина; женщин, например, называют «le sexe», просто «пол», имея в виду, что мужчины видят в них прежде всего существа с половыми признаками: они являются полом для него, а значит, являются им абсолютно. Женщина определяет себя и свою особость относительно мужчины, а не мужчина относительно женщины; она – несущностное в сравнении с сущностным. Он – Субъект, он – Абсолют; она – Другой[4 - Наиболее эксплицитно эта идея была выражена Э. Левинасом в его эссе «Время и Другой». Вот что он пишет: «Нет ли ситуации, в которой другое существо несло бы свою другость как нечто положительное, как сущность? Какова другость, не являющаяся членом обычного противопоставления двух видов одного и того же рода? По-моему, противоположное, которое противоположно абсолютно, противоположность чего остается совершенно не затронутой устанавливающимися, возможно, отношениями между ним и соотносимым членом пары, то есть противоположность, оставляющая встреченного тобою совершенно другим, – есть женское. Пол – это не какое-то видовое различие… Различие полов не есть и противоречие… Различие полов не есть и парность взаимодополнительного, ибо взаимодополнительное предполагает предсуществующее целое… Другость завершается в женском. Это термин того же ранга, что и сознание, но противоположного смысла» (перевод А. В. Парибка. – Прим. ред.).Я полагаю, г-н Левинас не забыл, что женщина – тоже сознание для себя. Но поразительно, как он намеренно принимает мужскую точку зрения, не упоминая об обоюдных отношениях субъекта и объекта. Когда он пишет, что женщина есть тайна, он подразумевает, что она – тайна для мужчины. Выходит, что это якобы объективное описание на самом деле утверждает мужское преимущество.].

Категория Другого изначальна, как само сознание. В самых примитивных обществах, в самых древних мифологиях всегда присутствует раздвоение на Того же и Другого; вначале это разделение не было связано с разделением полов, оно не зависит ни от каких эмпирических данных: такой вывод следует, среди прочих, из трудов Гране о китайской философии, работ Дюмезиля об Индии и Риме. Первоначально пары Варуна – Митра, Уран – Зевс, Солнце – Луна, День – Ночь не предполагают никакой женской стихии, равно как и оппозиция Добра и Зла, благотворных и пагубных начал, правого и левого, Бога и Люцифера; инаковость – одна из базовых категорий человеческого мышления. Ни одна человеческая общность не определяет себя как Одно, не противопоставив себе сразу же Другого. Достаточно трем случайным пассажирам сойтись в одном купе, чтобы все прочие пассажиры стали более или менее враждебными «другими». Для сельского жителя все, кто не из его деревни, – подозрительные «другие»; для уроженца той или иной страны обитатели остальных стран выглядят «чужаками»; евреи – «другие» для антисемита, негры – для американцев-расистов, туземцы – для колонистов, пролетарии – для имущих классов. В конце своего глубокого исследования о различных обозначениях в первобытных обществах Леви-Стросс делает вывод: «Переход от Природного состояния к состоянию Культурному определяется способностью человека осмыслять биологические связи в виде систем оппозиций; дуализм, чередование, противопоставление и симметрия, проявляющиеся либо в четко очерченных, либо в расплывчатых формах, суть не столько явления, нуждающиеся в объяснении, сколько основополагающие, непосредственно данные факты социальной реальности»[5 - См.: Леви-Стросс К. Элементарные структуры родства.Благодарю К. Леви-Стросса за то, что он любезно предоставил мне корректуру своей диссертации, на которую я, среди прочего, активно опиралась во второй части.]. Эти явления были бы непонятны, если бы человеческая реальность сводилась исключительно к «со-бытию», mitsein, основанному на солидарности и дружбе. Напротив, они проясняются, если мы, вслед за Гегелем, обнаружим в основе самого сознания враждебность по отношению к любому иному сознанию; субъект полагает себя только через противоположение: он утверждает себя как сущностное и выстраивает другого как несущностное, как объект.

Вот только другое сознание обращает к нему обоюдные притязания: уроженец данной страны, отправившись путешествовать, потрясенно замечает, что в соседних странах есть местные уроженцы и они смотрят на него как на чужака; между деревнями, кланами, нациями, классами ведутся войны и потлачи, заключаются сделки и договоры – разные формы борьбы, благодаря которым понятие Другого перестает быть абсолютным и обнаруживает свою относительность; отдельным индивидам и группам волей-неволей приходится признать обоюдность своих отношений. Почему же эта обоюдность не была заложена между полами, почему один член оппозиции утвердился как единственно сущностный, отвергая всякую свою относительность применительно к корреляту и определяя его как чистую инаковость? Почему женщины не оспаривают главенства мужчин? Ни один субъект не полагает себя несущностным просто так и сразу; не Другой, определяя себя как Другого, определяет Одного, но Один, полагающий себя как Одного, полагает Другого. Но чтобы перехода Другого в Одного не происходило, Другой должен покориться чужой точке зрения. Откуда в женщине эта покорность?

Существуют и иные примеры того, как на протяжении более или менее долгого времени одной категории удавалось сохранять абсолютное господство над другой. Часто подобное преимущество было обусловлено численным неравенством: большинство навязывает меньшинству свой закон или подвергает его гонениям. Но женщины, в отличие от негров в Америке или евреев, не являются меньшинством: женщин на земле столько же, сколько и мужчин. Часто бывает так, что две группы, о которых идет речь, были сперва независимыми: либо раньше не ведали друг о друге, либо каждая признавала автономию другой; а в результате какого-либо исторического события более слабый оказался в подчинении у более сильного: еврейская диаспора, введение рабства в Америке, колониальные захваты – все это факты, имеющие датировку. В таких случаях у угнетенных было некое прежде: они имеют общее прошлое, традицию, иногда религию, культуру. В этом смысле будет вполне обоснованным предложенное Бебелем сближение женщин с пролетариатом: пролетарии тоже не являются численным меньшинством и никогда не составляли отдельной общности. Однако их существование как класса объясняется пусть и неодним каким-то событием, но историческим развитием, которое и обусловливает отнесение этих индивидов к этому классу. Пролетарии были не всегда – а женщины всегда; они женщины по своему физиологическому строению; и от самого начала истории они всегда были подчинены мужчине: их зависимое положение – не следствие некоего события или развития, оно не случилось. Инаковость в данном случае выглядит абсолютом отчасти потому, что она лишена акцидентальности исторического факта. Ситуация, сложившаяся с течением времени, может через какое-то время исчезнуть: это убедительно доказали, например, негры Гаити; природный же удел, напротив, представляется неизменным. На самом деле природа незыблема не в большей мере, чем историческая реальность. И если женщина видит себя как несущностное, которое никогда не превращается в сущностное, то лишь потому, что она сама не производит этого превращения. Пролетарии говорят «мы». Негры тоже. Полагая себя как субъектов, они делают буржуазию и белых людей «другими». Женщины не говорят «мы» – разве что на каких-нибудь съездах, то есть в рамках абстрактных демонстраций; мужчины говорят «женщины», и женщины обозначают самих себя теми же словами; они не полагают себя как подлинного субъекта. Пролетарии совершили революцию в России, негры на Гаити, жители Индокитая борются на своем полуострове – а действия женщин всегда сводились к одной символической суете; они добились лишь того, что мужчины соблаговолили им уступить; они ничего не взяли сами, только получили[6 - См. часть вторую, главу 5.]. Дело в том, что у них нет конкретных средств, чтобы объединиться в некое целое, которое полагало бы себя через противоположение. У них нет своего прошлого, своей истории, религии; у них нет трудовой солидарности и общих интересов, как у пролетариев; они лишены даже той пространственной скученности, какая сплачивает в сообщество американских негров, евреев гетто, рабочих Сен-Дени или заводов «Рено». Они рассеяны среди мужчин и теснее связаны жильем, работой, экономическими интересами, общественным положением с определенными мужчинами – отцом или мужем, – чем с другими женщинами. Жены буржуа солидарны с буржуа, а не с женами пролетариев; белые женщины – с белыми мужчинами, а не с черными женщинами. Пролетариат может поставить себе целью истребить правящий класс; какой-нибудь фанатичный иудей или негр может мечтать завладеть секретом атомной бомбы, чтобы оставить от человечества одних евреев или негров; но женщина даже во сне не может перебить всех мужчин. Связь между ней и ее угнетателями не сопоставима ни с какой другой. В самом деле, разделение полов есть биологический факт, а не момент в истории человечества. Их противоположность обозначилась в рамках изначального mitsein и не нарушила его. Пара – это основополагающая единица, половины которой прикованы друг к другу: расслоение общества по признаку пола невозможно. Именно в этом и состоит главная характеристика женщины: она – Другой внутри единого целого, оба члена которого необходимы друг другу.

По идее, подобная обоюдность могла бы облегчить ее освобождение; когда Геркулес прядет шерсть у ног Омфалы, он скован желанием – так почему же Омфале не удалось надолго захватить над ним власть? Медея, чтобы отомстить Ясону, убивает своих детей: эта дикая легенда наводит на мысль, что женщина через свою связь с ребенком могла бы приобрести устрашающее влияние. Аристофан в «Лисистрате» изобразил забавное собрание женщин, попытавшихся сообща использовать в общественных целях потребность, которую испытывают в них мужчины, – но это всего лишь комедия. Легенда гласит, что похищенные сабинянки упорно противились желаниям похитителей, но что мужчины волшебным образом одолели их сопротивление, отхлестав их кожаными ремнями. Биологическая потребность, ставящая самца в зависимость от самки – сексуальное желание и желание иметь потомство, – не дала женщине социального освобождения. Хозяин и раб тоже связаны обоюдной экономической потребностью, которая не дает свободы рабу. Ведь хозяин в отношении к рабу не полагает своей потребности в другом; он властен удовлетворять эту потребность и никак ее не опосредует; раб же, в силу своей зависимости, надежды или страха, напротив, интериоризирует потребность в хозяине; потребность, даже если она одинаково насущна для обоих, всегда играет на руку угнетателю против угнетенного – именно поэтому, к примеру, так медленно шло освобождение рабочего класса. А женщина всегда находилась если не в рабстве, то по крайней мере в вассальной зависимости от мужчины; мир никогда не принадлежал на равных обоим полам; и хотя сегодня положение женщины постепенно меняется, оно по-прежнему остается глубоко ущербным. Почти во всех странах закон не наделяет ее равным с мужчиной статусом, а зачастую и существенно поражает в правах. И даже когда ее права теоретически признаются, они в силу долгой привычки не получают конкретного воплощения в нравах. С экономической точки зрения мужчины и женщины – это почти две касты; при прочих равных условиях мужчины имеют более выгодное положение, более высокую зарплату, большие шансы на успех, чем их свежеиспеченные конкурентки; они занимают гораздо больше мест в промышленности, в политике и т. д., причем находятся на самых важных постах. Помимо конкретных полномочий, они облечены еще и авторитетом, который поддерживается всей традицией воспитания детей: настоящее включает в себя прошлое, а в прошлом историю творили исключительно мужчины. В момент, когда женщины начинают участвовать в освоении мира, этот мир еще по-прежнему принадлежит мужчинам; мужчины в этом не сомневаются, а женщины почти не сомневаются. Отказаться быть Другим, отказаться быть пособницей мужчины значило бы для них отречься от всех преимуществ союза с высшей кастой. Мужчина-сюзерен гарантирует женщине-леннику материальную защищенность и возьмет на себя оправдание ее существования: она избегает не только экономического риска, но и метафизического риска свободы, ставящей себе цели без посторонней помощи. В самом деле, в любом индивиде, наряду с притязанием утвердить себя как субъекта – притязанием этическим, – живет и искушение избегать свободы и сделать себя вещью: это пагубный путь, ибо пассивный, отчужденный, потерянный индивид оказывается во власти чужих воль, отрезанным от своей трансцендентности, утратившим всякую ценность. Но это легкий путь: тем самым он избегает тревоги и напряжения подлинного существования. То есть мужчина, конституирующий женщину как Другого, встретит в ней глубокое понимание и соучастие. Итак, женщина не отстаивает себя как субъекта потому, что не имеет для этого конкретных средств, потому, что переживает необходимую связь с мужчиной, не полагая ее обоюдной, и потому, что нередко находит удовольствие в своей роли Другого.

Но сразу же встает вопрос: а как началась вся эта история? Понятно, что дуализм полов, как и всякий дуализм, выразился в некоем конфликте. Понятно, что если один из участников конфликта заставил признать свое превосходство, то это превосходство неизбежно закрепилось как абсолютное. Непонятно только, почему именно мужчина изначально взял верх. Женщины, по-видимому, тоже могли бы одержать победу; или борьба могла бы вестись вечно. Почему же этот мир всегда принадлежал мужчинам и только сегодня положение вещей начинает меняться? И во благо ли эта перемена? Приведет ли она к тому, что мужчины и женщины поделят мир поровну, или нет?

Вопросы эти отнюдь не новы; на них уже дано немалое число ответов; но именно тот факт, что женщина – это Другой, опровергает все оправдания, когда-либо предложенные по этому поводу мужчинами: они слишком явно продиктованы их корыстным интересом. «Все, что написано мужчинами о женщинах, должно быть поставлено под сомнение, ибо мужчина – одновременно и судья, и сторона в процессе», – сказал в XVII веке Пулен де ля Барр, малоизвестный феминист. Везде и во все времена мужчины во всеуслышание объявляли о том, как они довольны чувствовать себя венцами творения. «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, не сотворивший меня женщиной», – говорят иудеи на утренней молитве, тогда как их супруги смиренно шепчут: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, создавший меня по воле Своей». Среди благодеяний, за которые Платон благодарил богов, первым было то, что они создали его свободным, а не рабом, вторым – что он мужчина, а не женщина. Но мужчины не могли бы в полной мере пользоваться этой привилегией, если бы не считали ее основанной в абсолютном и вечном: свое превосходство они попытались перенести в право. «Поскольку составителями законов и сводов законов были мужчины, они обернули их к пользе своего пола, а юристы превратили законы в принципы», – пишет тот же Пулен де ля Барр. Законодатели, священники, философы, писатели, ученые наперебой доказывали, что подчиненное положение женщины угодно Небесам и полезно на земле. Выдуманные мужчинами религии отражают эту волю к господству: их оружием стали легенды о Еве, о Пандоре. Как явствует из приведенных нами цитат Аристотеля и Фомы Аквинского, они поставили себе на службу философию и теологию. Со времен Античности сатирики и моралисты с удовольствием живописали женские слабости. Известно, какие страстные обвинения выдвигались против них во французской литературе на протяжении всей ее истории: Монтерлан продолжает традицию Жана де Мёна, хоть и с меньшим воодушевлением. Порой эта враждебность выглядит обоснованной, часто беспричинной; на самом деле за ней кроется более или менее ловко замаскированное стремление оправдать себя. «Гораздо легче обвинить один пол, нежели извинить другой», – сказал Монтень. В некоторых случаях процесс самооправдания очевиден. Поразительно, к примеру, как римское право, ограничивая права женщины, ссылается на «глупость и легкомыслие женского пола» именно тогда, когда в результате ослабления семьи женщина начинает представлять опасность для наследников мужского пола. Поразительно, как в XVI веке, чтобы удержать замужнюю женщину под опекой, ссылались на авторитет святого Августина, говорившего, что «женщина – тварь хилая и ненадежная», тогда как за незамужней признавалось право распоряжаться своим имуществом. Монтень прекрасно понимал произвол и несправедливость назначенного женщинам удела: «Женщины нисколько не виноваты в том, что порою отказываются подчиняться правилам поведения, установленным для них обществом, – ведь эти правила сочинили мужчины, и притом без всякого участия женщин. Вот почему у них с нами естественны и неминуемы раздоры и распри», но до того, чтобы стать их защитником, он не доходит. Только в XVIII веке люди глубоких демократических убеждений рассматривают этот вопрос объективно. Среди прочих Дидро неустанно стремится доказать, что женщина – такой же человек, как и мужчина. Чуть позже ее пылко защищает Стюарт Милль. Но эти философы исключительно беспристрастны. В XIX веке спор о феминизме снова становится спором сторонников и противников; одним из следствий промышленной революции стало участие женщины в производительном труде: с этого момента феминистские требования выходят из области теории и обретают экономические основания; это еще сильнее ожесточает их противников; хотя господство земельной собственности уже пошатнулось, буржуазия цепляется за старую мораль, согласно которой прочная семья служит гарантией частной собственности: чем реальнее становится угроза женской эмансипации, тем настойчивее женщину отправляют к домашнему очагу; даже внутри рабочего класса мужчины пытались затормозить освобождение женщин, потому что видели в них опасных конкуренток, тем более что те привыкли работать за низкую зарплату. Доказывая неполноценность женщины, антифеминисты пустили в ход уже не только религию, философию и теологию, как прежде, но и науку – биологию, экспериментальную психологию и т. д. За другим полом соглашались признать разве что «равенство в различии». Эта популярная формула весьма показательна: именно ее используют по отношению к американским неграм в системе джимкроуизма; но подобная, так сказать эгалитарная, сегрегация повлекла за собой только предельные формы дискриминации. Совпадение вовсе не случайное: механизм самооправдания по отношению к низшей расе, касте, классу или полу всегда один и тот же. «Вечная женственность» – эквивалент «негритянской души» и «еврейского характера». Правда, еврейская проблема в целом сильно отличается от двух других: еврей для антисемита не столько нижестоящий, сколько враг, и в этом мире за ним не признается вообще никакого места; скорее его хотят уничтожить. Но между положением женщин и положением негров есть глубокие аналогии: и те и другие сегодня освобождаются от одного и того же патернализма, а прежняя правящая каста хочет поставить их обратно «на свое место», то есть на то место, какое она им отвела; в обоих случаях она рассыпается в более или менее искренних похвалах добродетелям «хорошего негра» с его неразумной, детской, веселой душой – смиренного негра – и «настоящей женщины», то есть женщины легкомысленной, инфантильной, безответственной – покорной мужчине. В обоих случаях аргументы она черпает в созданном ею же положении вещей. Известна шутка Бернарда Шоу: «Белый американец, по сути, вынуждает негра чистить сапоги, а потом делает из этого вывод, что тот ни на что не годится, кроме как чистить сапоги». Тот же порочный круг мы обнаруживаем во всех аналогичных обстоятельствах: когда индивида (или группу индивидов) держат за низшего, значит он и есть низший; но нужно условиться о значении глагола быть; подмена в том, что ему придают субстанциальное значение, тогда как он имеет гегелевский динамический смысл: быть – это стать, это быть сделанным таким, каким мы являем себя; да, сегодня женщины в целом суть низшие существа по сравнению с мужчинами, то есть их положение открывает перед ними меньше возможностей; вопрос в том, суждено ли такому положению вещей длиться вечно.

Многие мужчины желают этого: не все еще сложили оружие. Консервативная буржуазия по-прежнему видит в эмансипации женщин угрозу своей морали и интересам. Некоторые представители мужского пола опасаются женской конкуренции. На днях один студент заявил в еженедельнике «Эбдо-Латэн»: «Любая студентка, получившая диплом врача или адвоката, крадет у нас место»; свои права на этот мир он сомнению не подвергал. Дело не только в экономических интересах. Угнетение еще и потому выгодно угнетателям, что самый ничтожный из них ощущает свое превосходство: «белый бедняк» с юга США утешается тем, что он не «грязный негр»; и более состоятельные белые люди ловко пользуются этой его спесью. Точно так же самый заурядный мужчина по сравнению с женщиной чувствует себя полубогом. Г-ну де Монтерлану было куда легче считать себя героем в противостоянии с женщинами (к тому же специально подобранными), чем когда ему пришлось вытягивать роль мужчины среди мужчин – роль, с которой многие женщины справились лучше его. Именно поэтому г-н Клод Мориак, как известно, восхитительно оригинальный мыслитель, мог[7 - Или, по крайней мере, счел, что может.] написать о женщинах в одной из своих статей в «Фигаро литерер» за сентябрь 1948 года: «Мы слушаем самую блестящую из них… с выражением (sic!) вежливого безразличия, прекрасно зная, что ее ум более или менее ярко отражает наши идеи». Разумеется, собеседница г-на К. Мориака отражает не его личные идеи, поскольку за ним таковых не водится; что она отражает мужские идеи, вполне возможно: среди самих мужчин немало тех, кто считает чужие мнения своими; спрашивается, не лучше ли было бы для г-на К. Мориака побеседовать с хорошим отражением Декарта, Маркса, Жида, нежели с самим собой; но примечательно то, что благодаря двусмысленному «мы» он отождествляет себя с апостолом Павлом, Гегелем, Лениным, Ницше и с высоты их величия презрительно взирает на стадо женщин, дерзнувших говорить с ним на равных; честно говоря, я знаю немало женщин, у которых не хватило бы терпения слушать г-на Мориака с «вежливым безразличием».

Я остановилась на этом примере, потому что мужское простодушие проявляется здесь в обезоруживающей простоте. Есть много других, более тонких способов, которыми мужчины извлекают пользу из инаковости женщин. Для всех страдающих комплексом неполноценности это просто чудотворный бальзам: никто не относится к женщинам более надменно, агрессивно или презрительно, чем мужчина, не уверенный в своей мужественности. Те, кто не робеет себе подобных, куда охотнее признают женщину подобной себе; но даже им миф о Женщине как о Другом дорог по многим причинам[8 - Показательна статья Мишеля Карружа на эту тему, вышедшая в 292-м номере «Кайе дю Сюд». Он с возмущением пишет: «Мы хотим, чтобы не было никаких мифов о женщине, а была одна лишь когорта кухарок, матрон, девиц легкого поведения, синих чулков, выполняющих функцию удовольствия или пользы!» То есть, по его мнению, у женщины нет существования-для-себя; он рассматривает лишь ее функцию в мужском мире. Ее финальность – в мужчине; тогда, конечно, можно предпочесть ее поэтическую «функцию» любой другой. Вопрос как раз в том, почему ее надо определять относительно мужчины.]; не стоит осуждать их за то, что они не жертвуют с легким сердцем всеми извлекаемыми из него благами: они знают, что теряют, отказываясь от женщины своих мечтаний, и не знают, что принесет им женщина такой, какой она станет завтра. Нужно немалое самоотречение, чтобы отказаться полагать себя в качестве единственного и абсолютного субъекта. Впрочем, подавляющее большинство мужчин не формулируют открыто эти притязания. Они не полагают женщину как низшее существо – сейчас они слишком прониклись демократическими идеалами, чтобы не признавать всех людей равными. В лоне семьи женщина предстает мальчику, юноше столь же уважаемым членом общества, что и взрослые мужчины; позже он познает в желании и любви сопротивление, независимость желанной и любимой женщины; женившись, он уважает в жене супругу, мать, и в рамках конкретного опыта супружеской жизни она утверждает себя рядом с ним как свободного человека. Значит, он может убедить себя в том, что социальной иерархии полов больше нет и что в целом женщина, при всех различиях, равна ему. Поскольку он все же находит в ней некоторые слабости, главная из которых – отсутствие профессии, он относит их на счет природы. Пока он относится к женщине доброжелательно, как к партнеру, он мыслит в регистре абстрактного равенства; отмечая конкретное неравенство, он не полагает его. Но как только он вступает с ней в конфликт, ситуация становится обратной: он будет мыслить в регистре конкретного неравенства и на этом основании даже позволит себе отрицать абстрактное равенство[9 - Например, мужчина заявляет, что его жену нисколько не умаляет отсутствие специальности: домашнее хозяйство – не менее благородное занятие, и т. д. Но при первой же ссоре восклицает: «Без меня ты не смогла бы заработать себе на жизнь».]. То есть многие мужчины почти чистосердечно утверждают, что женщины суть равные мужчине и требовать им нечего, и одновременно – что женщины никогда не будут равными мужчине и их требования напрасны. Дело в том, что мужчине трудно оценить крайнюю важность социальных дискриминаций, которые извне кажутся пустяками, но моральные и интеллектуальные последствия которых укоренились в женщине столь глубоко, что могут показаться вытекающими из ее изначальной природы[10 - Описанию именно этого процесса будет посвящен второй том нашей работы.]. Как бы мужчина ни симпатизировал женщине, он никогда до конца не понимает ее конкретной ситуации. Так что не стоит верить мужчинам, когда они пытаются отстаивать привилегии, даже не осознавая их масштаба. Мы не дадим себя запугать множеством ожесточенных нападок на женский пол; не клюнем на корыстные славословия в адрес «настоящей женщины»; не разделим восторгов мужчин по поводу ее удела, который они ни за что на свете не согласились бы разделить.

Однако аргументы феминисток тоже заслуживают не большего доверия: полемическая направленность нередко полностью их обесценивает. «Женский вопрос» оттого оказался столь беспредметным, что мужское высокомерие превратило его в перебранку, а когда люди бранятся, им уже не до строгих рассуждений. Все без устали старались доказать, что женщина выше, ниже или равна мужчине; она сотворена после Адама, ясно, что она – существо вторичное, говорили одни; наоборот, говорили другие, Адам был лишь черновиком, человек удался Богу в совершенстве, лишь когда Он создал Еву; ее мозг меньше – но относительно он больше; Христос воплотился в мужчине – может, это из смирения. Каждый аргумент немедленно вызывает к жизни контраргумент, и зачастую оба ложны. Чтобы во всем этом разобраться, нужно вырваться из проторенной колеи, отказаться от расплывчатых понятий высшего, низшего, равного, извративших смысл всех дискуссий, и все начать сначала.

Но как в таком случае поставить вопрос? И прежде всего, кто мы такие, чтобы его ставить? Мужчины – судьи и одна из сторон в процессе, женщины тоже. Где найти ангела? По правде говоря, ангел здесь вряд ли бы подошел, он ничего не смыслит в этом вопросе; что касается гермафродита, то это совсем особый случай: он не мужчина и женщина одновременно, а скорее ни мужчина, ни женщина. Думаю, для прояснения положения женщины лучше всего подходят некоторые женщины. Утверждать, что Эпименид сводится к понятию «критянин», а «критянин» – к понятию «лжец», – софизм; добросовестность или самообман мужчин и женщин продиктованы не какой-то таинственной сущностью: к поиску истины их в большей или меньшей степени располагает их положение. Многие современные женщины, по счастью, восстановленные во всех человеческих правах, могут позволить себе роскошь быть беспристрастными; мы даже чувствуем в этом потребность. Мы не похожи на тех, кто боролся раньше нас; в общем и целом мы победили; в ходе последних дискуссий о статусе женщины ООН неустанно и властно требовала окончательного и полного равенства полов, и многим из нас уже никогда не приходилось переживать свою принадлежность к женскому полу как неудобство или препятствие; многие проблемы кажутся нам более существенными, чем те, что касаются только нас, и сама эта отстраненность позволяет надеяться, что наша оценка будет объективной. Тем не менее мы теснее, чем мужчины, знакомы с женским миром, потому что укоренены в нем; мы более непосредственно понимаем, что значит для человека быть женщиной, и больше стремимся знать это. Я сказала, что есть более существенные проблемы, но это все равно сохранять некоторую значимость в наших глазах: как принадлежность к женскому полу повлияла на нашу жизнь? Какие именно шансы нам даны, а в каких отказано? Какой удел уготован нашим младшим сестрам и в какую сторону их следует направлять? Бросается в глаза, что вся нынешняя женская литература проникнута не столько жаждой чего-то требовать, сколько стремлением внести ясность; эта книга, появившаяся на исходе целой эпохи беспорядочных споров, представляет собой еще одну попытку разобраться в ситуации.

Но наверное, ни одну человеческую проблему нельзя рассматривать совершенно непредвзято: сама постановка вопросов, принятый нами угол зрения предполагают иерархию интересов; любое качество заключает в себе некие ценности; нет пресловутого объективного описания, которое бы не предполагало этического фона. Вместо того чтобы пытаться скрыть более или менее эксплицитно подразумеваемые принципы, лучше для начала их сформулировать; тогда не придется на каждой странице уточнять, какой смысл мы вкладываем в слова «высший», «низший», «лучший», «худший», «прогресс», «регресс» и т. д. Если взглянуть на некоторые труды, посвященные женщине, мы увидим, что чаще всего вопрос рассматривается с точки зрения общественного блага и общего интереса; на самом деле каждый понимает под этим интерес того общества, какое ему хотелось бы сохранить или создать. Мы, со своей стороны, считаем, что нет иного общественного блага, кроме обеспечения частного блага граждан; любые институции мы оцениваем с точки зрения конкретных возможностей, которые они дают индивидам. Однако мы не смешиваем понятие частного интереса с понятием счастья: такая точка зрения также встречается нередко; разве женщины из гарема не счастливее избирательницы? Разве домохозяйка не счастливее работницы? Значение слова «счастье» не вполне понятно, и тем более непонятно, какие истинные ценности оно в себе заключает; измерить чужое счастье нет никакой возможности, и легче всего объявить счастливым положение, которое хочешь навязать другому: в частности, обрекая кого-то на застой, его объявляют счастливым под тем предлогом, что счастье – это неподвижность. Следовательно, к этому понятию мы прибегать не будем. Мы стоим на точке зрения экзистенциалистской морали. Любой субъект конкретно полагает себя как трансценденцию через проекты; он осуществляет свою свободу лишь в постоянном преодолении своих границ, на пути к другим свободам; единственное оправдание его существования в настоящем – устремленность в бесконечно открытое будущее. Каждый раз, когда трансценденция впадает обратно в имманентность, существование деградирует, превращаясь в «существование в себе», а свобода – в фактичность; если это падение происходит с согласия субъекта, оно становится моральной виной; если оно ему навязано, то принимает форму фрустрации или угнетения; в обоих случаях оно есть абсолютное зло. Всякий индивид, стремящийся обосновать свое существование, переживает его как бесконечную потребность в трансценденции. При этом определяющая особенность положения женщины состоит в том, что, являясь, как и всякий человек, автономной свободой, она познает и выбирает себя в мире, где мужчины заставляют ее принять себя как Другого: ее намеренно замыкают в рамках объекта, обрекают на имманентность, ибо ее трансценденция будет постоянно преодолеваться другим, сущностным и верховным сознанием. Драма женщины – в конфликте между основополагающим притязанием всякого субъекта, всегда полагающего себя как сущностное, и требованиями такой ситуации, когда ей отводят роль несущностного. Как может осуществить себя человек в положении женщины? Какие пути для него открыты? Какие ведут в тупик? Как обрести независимость в зависимости? Какие обстоятельства ограничивают свободу женщины и может ли она их преодолеть? Таковы основные вопросы, которые нам хотелось бы прояснить. Иными словами, нас интересуют возможности индивида, но мы будем определять их не с точки зрения счастья, а с точки зрения свободы.

Очевидно, что эта проблема была бы бессмысленна, если предполагать, что над женщиной тяготеет удел – физиологический, психологический или экономический. Поэтому вначале мы обсудим те подходы к женщине, какие выдвинуты биологией, психоанализом и историческим материализмом. Затем мы попытаемся показать, как на самом деле сложилась «женская реальность», почему женщина была определена как Другой и каковы были последствия этого с точки зрения мужчин. И тогда уже опишем с точки зрения женщин мир – таким, каким он им предложен[11 - Это станет предметом второго тома.]; и мы сможем понять, с какими трудностями они сталкиваются, когда, пытаясь вырваться из отведенной им доселе сферы, претендуют на участие в человеческом mitsein.

Часть первая. Удел

Глава I. Данные биологии

Женщина? Это же так просто, говорят любители простых решений, – матка и яичники; она самка: вот и все определение. В устах мужчины слово «самка» звучит как оскорбление; при этом собственного животного начала он не стыдится, наоборот, горд, если про него скажут: «Каков самец!» Термин «самка» уничижителен не потому, что укореняет женщину в природе, а потому, что ограничивает ее полом; и если этот пол кажется мужчине презренным и враждебным даже у ни в чем не повинных животных, то причина тому, безусловно, тревожная неприязнь, которую внушает ему женщина; но он хочет найти в биологии оправдание для этого чувства. При слове «самка» в нем всплывает целый калейдоскоп образов: громадная круглая яйцеклетка хватает и кастрирует проворный сперматозоид; чудовищно раскормленная царица термитов повелевает покорными самцами; самка богомола и паучиха, пресытившись любовью, пожирают партнера; течная сука рыщет по закоулкам, оставляя за собой шлейф непотребных запахов; обезьяна бесстыдно выставляет себя напоказ и прячется, как лицемерная кокетка; самые великолепные хищницы – тигрица, львица, пантера – раболепно стелются в царственных объятиях самца. Мужчина проецирует на женщину – инертную, нетерпеливую, хитрую, глупую, бесчувственную, похотливую, свирепую, униженную – всех самок разом. И она на самом деле самка. Но если мы перестанем мыслить шаблонами, перед нами сразу же встанут два вопроса: что представляет собой самка в животном мире и какой особый вид самки воплощается в женщине?

* * *

Самцы и самки – два типа особей внутри одного вида, обладающие различиями в целях размножения; их можно определить лишь коррелятивно. Но прежде следует отметить, что сам смысл деления видов на два пола неясен.

В природе это деление не является универсальным. Известно (если говорить только о животных), что у одноклеточных – инфузорий, амеб, бактерий и пр. – сам принцип размножения никак не связан с полом, клетки делятся сами по себе. У некоторых многоклеточных размножение происходит посредством деления, то есть дробления особи, рожденной неполовым путем, или бластогенеза, то есть дробления особи, рожденной половым путем; всем известные примеры тому – феномены почкования и фрагментации, наблюдаемые у пресноводной гидры, кишечнополостных, губок, червей, оболочников. При явлениях партеногенеза неоплодотворенное яйцо развивается в зародыш без вмешательства самца, последний или вообще не участвует в процессе, или играет второстепенную роль: неоплодотворенные пчелиные яйца делятся, и из них выводятся трутни; у тли самцы отсутствуют на протяжении нескольких поколений, а из неоплодотворенных яиц выводятся самки. Были опыты искусственного воспроизведения партеногенеза у морских ежей, морских звезд, лягушек. Однако иногда у простейших две клетки сливаются, образуя так называемую зиготу; оплодотворение необходимо, чтобы из пчелиных яиц вывелись самки, а из яиц тли – самцы. Некоторые биологи делали из этого вывод, что даже у видов, способных к однополому размножению, обновление зародышевой плазмы через примесь чужих хромосом полезно для освежения и жизнеспособности потомства; тем самым становится понятно, что для более сложных форм жизни пол будет функцией необходимой; что только простейшие организмы могут размножаться неполовым путем, к тому же истощая свою жизнеспособность. Но сегодня эта гипотеза признана чистой выдумкой: наблюдения показали, что неполовое размножение может продолжаться бесконечно долго и никакого вырождения при этом не отмечается. Этот факт особенно нагляден у бактерий; опыты по партеногенезу ставились все чаще, все более смело, и оказалось, что у многих видов самец совершенно бесполезен. Впрочем, даже если бы польза межклеточного обмена была доказана, сама по себе она бы выглядела фактом, ничем не оправданным. Биология констатирует деление на два пола, но, будь она даже проникнута финализмом, ей бы не удалось вывести это деление ни из строения клетки, ни из законов ее деления, ни из какого-либо иного простейшего явления.

Существования гетерогенных гамет[12 - Гаметами называются зрелые половые клетки, из слияния которых получается яйцеклетка.] недостаточно для определения двух особых полов; на самом деле дифференциация генеративных клеток далеко не всегда влечет за собой членение вида на два типа особей: обе разновидности клеток могут принадлежать одной особи. Так обстоит дело у гермафродитных видов, весьма частых среди растений и встречающихся у некоторых низших животных, в частности у кольчатых червей и моллюсков. Размножение в таком случае происходит или через самооплодотворение, или через перекрестное оплодотворение. Некоторые биологи пытались узаконить сложившийся порядок, опираясь и на этот факт. Они рассматривали гонохоризм, то есть систему, в которой разные гонады[13 - Гонадами называются железы, производящие гаметы.] принадлежат разным особям, как улучшенный гермафродитизм, возникший эволюционным путем; однако другие, напротив, считали, что гонохоризм первичен, а гермафродитизм – результат вырождения. Так или иначе, эти представления о превосходстве одной системы над другой предполагают с точки зрения эволюции более чем спорные теории. Единственное, что можно утверждать с уверенностью, – это что оба способа размножения сосуществуют в природе, что оба они обеспечивают непрерывное продолжение видов и что гетерогенность организмов – носителей гамет, как и гетерогенность самих гамет, представляет собой случайность. Следовательно, разделение особей на самцов и самок есть ни к чему не сводимый и беспричинный факт.

Большинство философских учений приняли его как данность, не пытаясь объяснить. Все знают платоновский миф: вначале были мужчины, женщины и андрогины; каждый индивид имел два лица, четыре руки, четыре ноги и два сросшихся тела; однажды они были разрезаны пополам, «как разрезают яйцо волоском», и с тех пор каждая половина стремится воссоединиться со своей второй половиной: кроме того, боги решили, что от совокупления двух несхожих половин появятся новые люди. Но эта история ставит себе целью объяснить только любовь: разделение полов изначально принимается как данность. Не дает ему обоснования и Аристотель, ибо, хотя любое действие требует взаимодействия материи и формы, активное и пассивное начало необязательно должны распределяться по двум гетерогенным категориям индивидов. Так что святой Фома Аквинский объявляет женщину существом «случайным», то есть по-своему полагает – с мужской точки зрения – акцидентный характер половой принадлежности. Однако Гегель изменил бы своему исступленному рационализму, если бы не попытался логически ее обосновать. Для него пол представляет собой опосредствование, через которое субъект в своей единичности достигает себя как род. «Род в нем как напряжение, вызванное несоразмерностью его единичной действительности, становится стремлением достигнуть сочувствия в другом представителе того же рода, восполниться через соединение с ним и через это опосредствование сомкнуть род с собой и дать ему существование – это есть процесс совокупления» («Философия природы», раздел III, § 368). И немного ниже: «Процесс состоит в том, что, будучи в себе единым родом, одной и той же субъективной жизненностью, они и полагают это единство как таковое». И затем Гегель объявляет, что процесс соединения полов требует их предварительной дифференциации. Но его рассуждение неубедительно: в нем слишком чувствуется предвзятость, стремление выявить в любой операции все три члена силлогизма. Преодоление особью себя к роду, через которое особь и род осуществляются в своей истине, могло бы совершаться и без третьего члена, в простом отношении родителя и детеныша: размножение могло бы быть неполовым. Либо же отношение двух особей могло быть отношением двоих подобных, а дифференциация – заключаться в особости представителей одного и того же типа, как это бывает в гермафродитных видах. Описание Гегеля выявляет одно очень важное значение половой принадлежности – но, как всегда, его ошибка в том, что значение он превращает в причину. Мужчины определяют пол и отношения полов в ходе половой активности, подобно тому как они придают смысл и ценность всех исполняемых ими функций, но половая активность не есть обязательная принадлежность человеческой природы. Мерло-Понти в «Феноменологии восприятия» отмечает, что человеческое существование заставляет нас пересмотреть понятия необходимости и случайности. «У существования, – пишет он, – нет случайных атрибутов, нет содержания, которое не способствовало бы проявлению его формы, оно не допускает само по себе чистого факта, так как является движением, которое берет факты на себя». Это верно. Но верно и то, что в отсутствие некоторых условий сам факт существования представляется невозможным. Присутствие в мире обязательно предполагает определенную позицию тела, которое есть одновременно вещь в мире и точка зрения на мир, однако это тело не обязательно должно обладать тем или иным особым строением. Сартр в «Бытии и ничто» оспаривает утверждение Хайдеггера, согласно которому человеческая реальность обречена на смерть в силу самой своей конечности; он доказывает, что можно помыслить существование конечное и неограниченное во времени; тем не менее, если бы человеческая жизнь не была проникнута смертью, отношения человека с миром и с самим собой претерпели бы глубочайшие изменения – настолько, что определение «человек смертен» оказывается не просто эмпирической истиной, а чем-то совсем иным; некто, обладающий существованием и бессмертный, не был бы тем, кого мы именуем человеком. Одна из главных характеристик его удела заключается в том, что ход его жизни во времени создает позади и впереди него бесконечное прошлое и будущее, следовательно продолжение рода оказывается коррелятом его индивидуальной ограниченности; тем самым явление размножения можно считать онтологически обоснованным. Но не более; продолжение рода не влечет за собой половой дифференциации. Да, она принята всеми существующими настолько, что включается ими в определение конкретного существования. Тем не менее сознание без тела или бессмертный человек воистину немыслимы, в то время как общество, размножающееся путем партеногенеза или состоящее из гермафродитов, вполне можно себе вообразить.

Что касается распределения ролей между полами, то мнения на сей счет много раз менялись; вначале они были лишены всякой научной основы и отражали лишь социальные мифы. Долгое время считалось, и до сих пор считается в некоторых первобытных обществах с родством по материнской линии, что отец не принимает никакого участия в зачатии ребенка: в материнское чрево проникают в форме живых зародышей прародительские личинки. С наступлением патриархата мужчина начинает жестко отстаивать право на свое потомство; некоторая роль матери в деторождении по необходимости признается, но все согласны в том, что ее функции сводятся к вынашиванию и откорму живого семени: творцом является только отец. В представлении Аристотеля зародыш возникает из слияния спермы и менструаций: в этом симбиозе женщина поставляет только пассивную материю, а мужское начало несет силу, активность, движение, жизнь. Таково же учение Гиппократа, который выделяет два вида семени – слабое, или женское, и сильное, мужское. Аристотелевская теория просуществовала все Средние века, вплоть до Нового времени. В конце XVII века Гарвей нашел в роге матки оленух, заколотых вскоре после совокупления, везикулы, которые принял за яйца и которые на самом деле были эмбрионами. Датчанин Стенон назвал женские детородные железы, которые до тех пор именовались «женскими семенниками», яичниками и обнаружил на их поверхности пузырьки, которые Грааф в 1677 году ошибочно отождествил с яйцом и которые носят его имя. Яичники по-прежнему считали аналогом мужской железы. Однако в том же году были открыты «сперматические анималькулы», и выяснилось, что они проникают в женскую матку; полагали, правда, что они там лишь питаются и что в них уже заложен человек; в 1694 году голландец Гартсекер рисовал гомункула, спрятанного в сперматозоиде, а в 1699-м другой ученый заявил, что видел, как сперматозоид сбросил нечто вроде оболочки, под которой оказался человечек, и тоже его зарисовал. Таким образом, согласно всем этим гипотезам, женщина всего лишь питала активное и уже полностью сложившееся живое начало. Теории эти были приняты не всеми, и споры продолжались до XIX века; изучение животного яйца стало возможным с изобретением микроскопа; в 1827 году Бэр идентифицировал яйцеклетку млекопитающих: это элемент, содержащийся внутри граафова пузырька; вскоре было изучено его дробление; в 1835 году были открыты «саркорн», то есть протоплазма, а затем клетка; а в 1877 году впервые можно было наблюдать, как сперматозоид проникает в яйцо морской звезды; с тех пор было установлено сходство ядер обеих гамет; процесс их слияния впервые подробно проанализировал один бельгийский зоолог в 1883 году.

Тем не менее идеи Аристотеля не утратили полностью своего значения. Гегель полагает, что два пола должны быть различны: один будет активным, другой пассивным, и пассивность, разумеется, достается на долю самки. «Благодаря этой различенности мужчина является действенным, а женщина есть воспринимающее, ибо она остается в своем неразвернутом единстве»[14 - Гегель Г. В. Ф. Философия природы. Раздел III, § 368.]. И даже после того, как яйцеклетку признали активным началом, мужчины все равно пытались противопоставить ее инертность подвижности сперматозоида. Сегодня намечается обратная тенденция: благодаря открытиям в области партеногенеза ученые сводят роль самца к простому физико-химическому агенту. Оказалось, что у некоторых видов дробление яйца и развитие зародыша могут начаться под действием кислоты или механического раздражителя; на этом основании была выдвинута смелая гипотеза, что мужская гамета не является необходимой для зачатия и служит самое большее катализатором; возможно, однажды участие мужчины в зачатии окажется ненужным, – похоже, об этом мечтают многие женщины. Но ничто не дает права столь смело опережать события, ибо ничто не дает нам права придавать специфическим жизненным процессам универсальный характер. Явления бесполого размножения и партеногенеза являются не более и не менее базовыми, нежели размножение половым путем. Мы сказали, что у последнего нет никаких априорных преимуществ, но ничто не указывает на то, что его можно свести к более простому механизму.

Итак, отвергнув всякое априорное учение, всякую бездоказательную теорию, мы оказываемся перед фактом, под который нельзя подвести ни онтологического обоснования, ни эмпирического оправдания и чья важность априори непонятна. Лишь рассматривая этот факт в его конкретной реальности, мы можем надеяться определить его значение – и тогда, быть может, прояснится и смысл слова «самка».

Мы не имеем в виду выстраивать здесь некую философию жизни и не хотим поспешно принимать чью-либо сторону в споре между финализмом и механицизмом. Примечательно, однако, что все физиологи и биологи прибегают к более или менее финалистскому языку уже потому, что они наделяют смыслом жизненные явления; мы будем пользоваться их лексикой. Не претендуя на какое-либо решение вопроса о соотношении жизни и сознания, можно утверждать, что все живое указывает на трансценденцию, что в любой функции вызревает проект; ничего большего наши описания не подразумевают.

* * *

У подавляющего большинства видов женские и мужские организмы взаимодействуют в репродуктивных целях. В основе своей они обусловлены теми гаметами, которые они вырабатывают. У некоторых водорослей и грибов клетки, от слияния которых получается яйцо, идентичны; эти случаи изогамии значимы в том смысле, что демонстрируют базовую равноценность гамет; обычно они дифференцированы, но их подобие бросается в глаза. Сперматозоиды и яйцеклетки развиваются из первоначально тождественных клеток: образование ооцитов из первичных женских клеток отличается от образования сперматоцитов на уровне протоплазмы, но процессы, происходящие в ядре, практически одинаковы. Мысль, высказанная в 1903 году биологом Анселем, считается верной до сих пор: «Недифференцированная половая клетка-предшественник станет мужской или женской в зависимости от условий, в которые она попадает в половой железе в момент своего возникновения; эти условия обусловлены превращением некоторого числа клеток эпителия в питательные элементы, вырабатывающие особое вещество». Изначальное родство обеих гамет выражается в их структуре: внутри каждого вида они имеют одинаковое число хромосом; в момент оплодотворения субстанции обоих ядер сливаются и число хромосом в каждом из них сокращается вполовину от первоначального, причем сокращение в обоих случаях происходит аналогичным образом; два последних деления яйцеклетки, в результате которых образуются полярные тельца, соответствуют последним делениям сперматозоида. Сегодня считается, что в зависимости от вида пол определяет либо мужская, либо женская гамета; у млекопитающих носителем отличной от других хромосомы, обладающей мужским или женским потенциалом, является сперматозоид. Что касается передачи наследственных признаков, то, согласно статистическим законам Менделя, она осуществляется в равной степени как отцом, так и матерью. Важно отметить, что в этом слиянии гамет ни одна не имеет преимущества перед другой: обе жертвуют своей особостью, яйцо поглощает их субстанцию целиком. Таким образом, два весьма распространенных предрассудка оказываются ложными, по крайней мере на этом основном биологическом уровне. Первый – это пассивная роль самки; искра жизни не заключена ни в одной из гамет, она вспыхивает при их слиянии; ядро яйцеклетки есть жизненное начало, полностью симметричное ядру сперматозоида. Второй предрассудок противоречит первому, хотя они нередко сосуществуют: считается, что постоянство вида обеспечивает самка, а существование мужского начала носит взрывной и мимолетный характер. В действительности зародыш сохраняет наследственное вещество как отца, так и матери и, в свою очередь, передает их вместе своему потомству, либо в мужской, либо в женской форме. Иными словами, зародышевая плазма двупола и остается таковой из поколения в поколение, несмотря на телесные отличия каждой отдельной особи.

Тем не менее между яйцеклеткой и сперматозоидом наблюдаются интереснейшие второстепенные различия; главная особенность яйцеклетки – в том, что она наполнена веществами, предназначенными для питания и защиты эмбриона; она накапливает запасы, за счет которых будут формироваться ткани плода, то есть запасы не живой субстанции, а инертной материи; поэтому она представляет собой массивное и относительно объемное сферическое или эллипсоидальное образование; мы знаем, каких размеров достигает птичье яйцо; женская яйцеклетка имеет в диаметре 0,13 мм, тогда как сперматозоидов в человеческой сперме насчитывается 60 000 на кубический миллиметр: масса сперматозоида ничтожно мала, он состоит из нитевидного хвоста, маленькой продолговатой головки и не отягощен никакой инородной субстанцией; он – сама жизнь; его строение предполагает подвижность, тогда как яйцеклетка, где складировано будущее плода, – элемент неподвижный: она пассивно ждет оплодотворения либо внутри организма самки, либо подвешенной во внешней среде; мужская гамета сама движется ей навстречу; сперматозоид – это всегда голая клетка, а яйцеклетка, в зависимости от вида, может иметь или не иметь защитную мембрану; но в любом случае сперматозоид, вступив с ней в контакт, толкает, шатает ее и проникает внутрь: мужская гамета отбрасывает хвост, ее головка раздувается и ввинчивается в ядро; тем временем у яйца сразу же образуется мембрана, отгораживающая его от других сперматозоидов. У иглокожих, с их наружным оплодотворением, легко наблюдать, как сперматозоиды устремляются к инертно плавающей яйцеклетке и образуют вокруг нее ореол. Такое соперничество тоже важное явление, встречающееся у большинства видов; сперматозоиды гораздо меньше яйцеклетки и обычно выделяются в гораздо большем количестве, поэтому на каждую яйцеклетку находится множество претендентов.

Итак, яйцеклетка, активная как сущностное начало, то есть как ядро, внешне пассивна; ее замкнутая в себе, вскормленная сама в себе масса похожа на густую ночную мглу и покой существования в себе: древние воображали замкнутый мир, непрозрачный атом именно в виде сферы; яйцеклетка неподвижна и ждет; напротив, открытый, крохотный, проворный сперматозоид воплощает нетерпение и беспокойство существования. Не стоит увлекаться аллегориями – яйцеклетку порой уподобляли имманентности, а сперматозоид – трансценденции; он проникает в женское начало ценой отказа от своей трансценденции, от своей подвижности: инертная масса захватывает его, поглощает и кастрирует, лишая хвоста; перед нами магическое действие, тревожное, как всякое пассивное действие; активность же мужской гаметы рациональна, это движение, измеримое в категориях времени и пространства. На самом деле все это – чистый вымысел. Мужские и женские гаметы сливаются воедино в яйце и вместе полностью самоуничтожаются. Ошибка – утверждать, что яйцеклетка хищно пожирает мужскую гамету, и неменьшая ошибка – говорить, что мужская гамета победно завладевает резервами женской клетки: в акте слияния особость обеих утрачивается. Наверное, для механистической мысли движение представляется явлением рациональным par excellence, но для современной физики эта идея не яснее дистанционного действия; к тому же подробности физико-химических процессов, приводящих к слиянию гамет и оплодотворению, нам неизвестны. Однако в их столкновении заключено одно ценное указание. В жизни есть два сопряженных друг с другом вида движения; жизнь сохраняется, лишь преодолевая себя, и преодолевает себя лишь при условии своего сохранения; оба эти момента всегда совершаются вместе, и пытаться их разделить – чистая абстракция; тем не менее на разных этапах доминирует то один, то другой. Сливаясь, обе гаметы одновременно и преодолевают, и продолжают себя, но яйцеклетка в своем строении предвосхищает будущие потребности, она устроена так, чтобы питать зародившуюся в ней жизнь; сперматозоид же, напротив, никак не приспособлен к тому, чтобы обеспечивать развитие вызванного им к жизни зародыша. Зато яйцеклетка не способна сама произвести изменение, которое пробудит вспышку новой жизни, – тогда как сперматозоид подвижен. Без предусмотрительности яйцеклетки его действие было бы напрасным, но без его инициативы яйцеклетка не реализовала бы свои возможности растить жизнь. Тем самым мы приходим к выводу, что роль обеих гамет в основе своей идентична; они вместе создают живое существо, в котором утрачивают и преодолевают себя. Однако во второстепенных, поверхностных процессах, приводящих к оплодотворению, мужское начало производит изменение ситуации, необходимое для зарождения новой жизни, а женское начало позволяет закрепить эту жизнь и превратить в стабильный организм.

Было бы весьма смело выводить из этой констатации, что место женщины – у домашнего очага, но есть на свете смелые люди. Недавно Альфред Фуйе в своей книге «Темперамент и характер» утверждал, что женщина целиком определяется через яйцеклетку, а мужчина – через сперматозоид; на подобных сомнительных аналогиях строятся многие якобы глубокие теории. Не вполне понятно, на какую философию природы опираются эти псевдоидеи. С точки зрения законов наследственности и мужчины и женщины в равной мере происходят от одного сперматозоида и одной яйцеклетки. Думаю, что в этих сумеречных умах скорее болтаются пережитки старинной средневековой философии, согласно которой космос есть точное отражение микрокосма: они воображают, будто яйцеклетка – это женский гомункул, а женщина – гигантская яйцеклетка. Все эти бредни, позабытые еще со времен алхимии, странно контрастируют с точными, научными описаниями, на которые одновременно опираются наши ученые: современная биология плохо вяжется со средневековой символикой, но они предпочитают этого не замечать. Однако простая добросовестность не позволит отрицать, что путь от яйцеклетки до женщины весьма долог. К яйцеклетке еще неприменимо само понятие женского. Гегель справедливо отмечает, что половые отношения нельзя свести к отношениям двух гамет. Следовательно, мы должны изучить женский организм в целом.

Как уже говорилось, у многих растений и некоторых простейших, например моллюсков, специализация гамет не влечет за собой различия особей: каждая особь вырабатывает одновременно и яйцеклетки, и сперматозоиды. Даже в случае разделения полов между ними нет непроницаемых барьеров, как между разными видами; подобно тому как гаметы формируются из недифференцированной изначальной ткани, самцы и самки представляют собой скорее две вариации на единой основе. У некоторых животных (наиболее типичный случай – бонеллия) эмбрион вначале бывает бесполым, и его половую принадлежность обусловливают впоследствии случайные обстоятельства развития. Сегодня считается, что у большинства видов пол генотипически определяется свойствами яйцеклетки. Неоплодотворенное яйцо пчелы, размножающейся путем партеногенеза, дает исключительно самцов; яйцо тли в тех же условиях – исключительно самок. Примечательно, что из оплодотворенных яиц (за исключением, быть может, некоторых видов пауков) рождается примерно равное число особей мужского и женского пола; дифференциация происходит за счет гетерогенности одного из типов гамет: у млекопитающих либо мужским, либо женским потенциалом обладает сперматозоид; чем именно обусловлен особый характер гетерогенных гамет в ходе сперматогенеза или оогенеза, пока неизвестно; в любом случае статистические законы Менделя вполне убедительно объясняют их равномерное распределение. У обоих полов процесс оплодотворения и начало эмбрионального развития протекают одинаково; эпителиальная ткань, которой предстоит развиться в гонаду, вначале не дифференцирована; семенники обозначаются лишь на определенной стадии созревания, а яичники намечаются еще позже. Именно поэтому между гермафродитизмом и гонохоризмом существует целый ряд промежуточных вариантов; часто один из полов обладает некоторыми органами, характерными для противоположного пола; самым ярким примером тому служит жаба: у самца наблюдается атрофированный яичник, названный органом Биддера, и его можно искусственно заставить вырабатывать яйца. Рудименты такого двойного полового потенциала сохраняются и у млекопитающих: это, среди прочего, мужская матка (uterus masculinus) или грудные железы у самца и канал Гартнера или клитор у самки. Даже в видах с ярко выраженным половым диморфизмом встречаются особи, являющиеся одновременно самцом и самкой: интерсексуальность – частое явление и у животных, и у человека; а у бабочек и ракообразных встречаются примеры гинандроморфизма, при которых мужские и женские признаки соседствуют, так сказать, в мозаичном порядке. Дело в том, что плод, хотя его генотип уже определен, все равно подвергается сильному влиянию среды, из которой он черпает свою субстанцию: известно, что у муравьев, пчел, термитов именно от способа питания зависит, превратится ли личинка в полноценную самку, или ее половое созревание затормозится и она перейдет в разряд рабочих; влияние в этом случае затрагивает организм в целом: у насекомых пол сомы определяется на очень ранней стадии и не зависит от гонад. У позвоночных регулирующим фактором служат в основном гормоны, выделяемые гонадами. С помощью целого ряда опытов было доказано, что, меняя эндокринную среду, можно воздействовать на формирование пола; другие опыты по пересадке органов и кастрации, произведенные на взрослых животных, легли в основу современной теории пола: у позвоночных сома самцов и самок идентична, ее можно считать нейтральным элементом; половые признаки она получает под действием гонады; некоторые из вырабатываемых ею гормонов выступают стимуляторами, а другие – ингибиторами; сам половой тракт имеет соматическую природу, и данные эмбриологии свидетельствуют о том, что он формируется под влиянием гормонов из бисексуальных зачатков. Если же гормональное равновесие не было достигнуто и ни тот ни другой половой потенциал не реализовался полностью, возникает интерсексуальность.

Целиком сформировавшиеся мужские и женские организмы, поровну распределенные внутри вида и прошедшие аналогичный путь развития от идентичных корней, представляются сугубо симметричными. И для тех, и для других характерно наличие желез, вырабатывающих гаметы (яичник или семенники); процессы сперматогенеза и оогенеза, как мы видели, протекают аналогично; железы эти выделяют свой секрет в определенный канал с более или менее сложным строением, в зависимости от иерархии видов: у самки яйцо попадает прямо в яйцевод либо удерживается вначале в клоаке или матке; самец выбрасывает семя наружу либо имеет копуляторный орган, позволяющий ввести его в организм самки. То есть со статистической точки зрения самцы и самки – это два комплементарных типа. Чтобы понять их особенности, нужно рассмотреть их с точки зрения функциональной.

Дать пригодное для всех описание понятия «самка» чрезвычайно трудно; определение самки как носительницы яйцеклеток, а самца – как носителя сперматозоидов совершенно неудовлетворительно, ибо связь между организмом и гонадами крайне изменчива; и наоборот, дифференциация гамет не затрагивает напрямую организма в целом; некоторые, правда, утверждали, что, раз яйцеклетка больше сперматозоида, она поглощает больше жизненной силы; но поскольку сперматозоиды вырабатываются в бесконечно большем количестве, затраты организмов обоих полов уравновешиваются. В сперматогенезе усматривали пример расточительства, а в овуляции – образец экономии, но в этом явлении также присутствует абсурдная избыточность: подавляющее большинство яйцеклеток так никогда и не оплодотворяется. В любом случае гаметы и гонады не дают целостного представления о микрокосме организма; нужно изучить непосредственно сам организм.

Глядя на эволюционную лестницу животных, нельзя не заметить ее самую примечательную черту: чем выше ступень развития, тем сильнее индивидуализирована жизнь; внизу она направлена только на сохранение вида, наверху проявляется через отдельных особей. У примитивных видов организм почти сводится к репродуктивному аппарату; в этом случае имеет место примат яйцеклетки, а значит, самки, поскольку для чистого повторения жизни предназначена главным образом яйцеклетка, но она представляет собой не что иное, как одну брюшную полость, все ее существование поглощено работой чудовищной овуляции. По сравнению с самцом она достигает гигантских размеров, но члены ее зачастую в зачаточном состоянии, тело представляет собой бесформенный мешок, все органы вырождаются ради развития яиц. По сути самец и самка – это хоть и два отдельных организма, но рассматривать их как две особи можно с трудом: они образуют единое целое с неразрывно связанными элементами; перед нами нечто среднее между гермафродитизмом и гонохоризмом. Так, у представителей семейства Entoniscidae, паразитирующего на крабах, самка напоминает белесую колбаску, окруженную выводковыми пластинками с тысячами яиц; среди пластинок находятся крошечные самцы и личинки, производящие сменных самцов. Еще более полное порабощение карликового самца наблюдается у Edryolidnus: он закреплен под оболочкой самки, не имеет собственного пищевода, его роль сводится только к размножению. Но во всех этих случаях самка порабощена не меньше: она порабощена видом; если самец прикован к своей супруге, то сама она прикована либо к живому организму, которым питается как паразит, либо к минеральному субстрату; все ее силы уходят на производство яиц, которые оплодотворяет крошечный самец. Когда жизнь принимает чуть более сложные формы, намечается автономия особей и связь между полами ослабляется; однако у насекомых оба они по-прежнему жестко подчинены производству яиц. Часто оба супруга гибнут сразу после совокупления и кладки, как у поденок; иногда, как у коловраток и комаров, самец, не имеющий пищеварительного тракта, гибнет после оплодотворения, а самка может питаться и живет дальше – ибо формирование яиц и кладка требуют некоторого времени; мать умирает, как только обеспечивает судьбу следующего поколения. Привилегированное положение самки у многих насекомых объясняется тем, что оплодотворение обычно происходит очень быстро, тогда как овуляция и созревание яиц требуют долгих усилий. Огромная, раскормленная маточным молочком царица термитов, откладывающая по яйцу в секунду, пока не станет бесплодной и ее безжалостно не уничтожат, – такая же рабыня, как и карликовый самец, прикрепленный к ее животу и оплодотворяющий яйца по мере их изгнания. Муравейники и ульи представляют собой матриархаты, и самцы в них – незваные гости, и каждый сезон их убивают; в момент брачного лета все муравьи-самцы вылетают из муравейника и устремляются к самкам: если им удается их нагнать и оплодотворить, они сразу погибают от истощения, если же нет, рабочие муравьи не пускают их обратно – убивают на пороге или оставляют умирать с голоду; но и оплодотворенную самку ждет печальная участь: она в одиночестве зарывается в землю и часто погибает от изнеможения, отложив первые яйца; если же ей удается создать новый муравейник, она двенадцать лет сидит там взаперти, безостановочно откладывая яйца; рабочие муравьи – самки с атрофированными половыми признаками – живут четыре года, но их жизнь целиком посвящена выращиванию личинок. То же самое у пчел: трутень, настигающий матку в брачном лете, падает на землю с распоротым брюшком; остальные трутни возвращаются обратно в улей и ведут праздное, обременительное существование; с наступлением зимы их убивают. Но рабочие пчелы, недоразвитые самки, покупают право на жизнь непрерывным трудом; царица на самом деле – раба улья; она без устали откладывает яйца; а когда старая царица умирает и сразу несколько личинок выкармливаются так, что могут претендовать на ее место, та, что вылупится первой, приканчивает остальных в колыбели. У пауков-птицеедов самка откладывает яйца в мешок и носит их до созревания; она гораздо крупнее и сильнее самца и, случается, пожирает его после совокупления; те же нравы наблюдаются у богомола, вокруг которого сложился миф о всепожирающем женском начале; яйцеклетка оскопляет сперматозоид, самка богомола убивает супруга: считается, что все эти факты – прообраз женской мечты о кастрации. Но в действительности самка богомола проявляет такую жестокость главным образом в неволе: на свободе, при относительном изобилии пищи, она обедает самцом лишь в очень редких случаях и съедает его точно так же, как одинокая самка муравья, которая нередко пожирает несколько собственных яиц, чтобы быть в силах откладывать новые яйца и обеспечивать продолжение вида. Видеть в этом предвестие «войны полов», в которой сталкиваются особи как таковые, – сущий бред. Нельзя сказать, что у муравьев, пчел и термитов или у паука и богомола самка порабощает и пожирает самца: их обоих разными путями пожирает вид. Самка живет дольше и кажется важнее самца, но не обладает ни малейшей автономией; ее удел – откладывать яйца, выводить личинок и заботиться о них, все прочие функции у нее полностью или частично атрофированы. У самца же, напротив, видны зачатки индивидуального существования. В процессе оплодотворения он чаще всего проявляет больше инициативы, чем самка; он сам ищет ее, атакует, ощупывает, хватает и принуждает к совокуплению; иногда ему приходится драться с другими самцами. Соответственно, у него лучше развиты двигательные, осязательные, хватательные органы; многие самки бабочек бескрылы, тогда как у самцов есть крылья; окраска у самцов ярче, надкрылья, лапки, щупальца развиты сильнее; а иногда все это богатство дополняется суетной роскошью ослепительных красок. Жизнь самца вне мимолетного совокупления бесполезна и бесцельна: праздность трутней – характерное преимущество по сравнению с трудолюбием рабочих пчел. Но это преимущество позорно, и зачастую самец расплачивается жизнью за свое ничтожество, в котором намечается независимость. Вид держит в рабстве самок и, карая самца за попытку этого рабства избежать, жестоко его уничтожает.

У более развитых форм жизни размножение становится производством отличных друг от друга организмов; у него появляется два аспекта: продолжение вида и создание новых особей; этот новый аспект утверждается по мере того, как отдельная особь приобретает сингулярность. И тут мы ясно видим, что два момента – продолжение и созидание – разделяются; раскол этот, обозначающийся уже в момент оплодотворения яйца, встречается во всей совокупности явлений, связанных с деторождением. Вызвано оно не самой структурой яйцеклетки – самка, как и самец, обладает определенной автономией, и ее связь с яйцеклеткой ослабляется; самка рыб, земноводных, птиц – это уже отнюдь не только брюшная полость; чем слабее связь матери с яйцом, чем менее всепоглощающим является процесс родов, тем более неопределенными становятся отношения родителей с потомством. Иногда заботу о новых ростках жизни берет на себя отец – так часто бывает у рыб. Стихия воды способна переносить яйцеклетки и сперму и обеспечивать их слияние; оплодотворение в водной среде почти всегда наружное; рыбы не совокупляются – разве что некоторые из них трутся друг о друга в порядке стимуляции. Мать выпускает яйцеклетки, отец – семя: их роль одинакова. У матери не больше причин считать яйца своими, чем у отца. У некоторых видов родители вообще бросают яйца, и те развиваются без посторонней помощи; иногда мать заранее готовит для них гнездо; иногда охраняет их после оплодотворения, но во многих случаях о них заботится отец: сразу после оплодотворения он отгоняет подальше самку, которая норовит их сожрать, и бешено защищает от всякого, кто к ним приблизится; кто-то строит защитное гнездо, выпуская пузырьки воздуха, покрытые изолирующим веществом; а многие вынашивают яйца во рту или, как морской конек, в складках живота. Аналогичные явления наблюдаются у земноводных: настоящего совокупления они не знают, самец обвивает самку и тем самым стимулирует кладку яиц; по мере того как яйца изгоняются из клоаки, он выпускает семя. Зачастую – например, у жаб, известных под названием жаб-повитух, – отец, намотав на лапы цепочки яиц, носит их с собой и обеспечивает вылупливание. У птиц образование яйца в организме самки происходит довольно медленно, яйцо сравнительно крупное и изгоняется с трудом; его связь с матерью гораздо теснее, чем с отцом, оплодотворившим его при быстром совокуплении; как правило, высиживает яйцо и потом заботится о птенцах самка; но во многих случаях отец участвует в строительстве гнезда, наряду с самкой защищает птенцов и добывает им пищу; в редких случаях – например, у воробьиных – он высиживает яйца и выращивает птенцов. В зобе самца и самки голубя выделяется нечто вроде молока, которым они кормят голубят. Примечательно, что, когда отец играет роль кормильца, у него всегда и на весь период заботы о потомстве прекращается сперматогенез; он занят поддержанием жизни и не испытывает потребности порождать ее новые формы.

Наиболее сложные и конкретно-индивидуальные формы жизнь получает у млекопитающих. Именно у них разрыв между двумя жизненными моментами – продолжением и сотворением – получает окончательное воплощение в разделении полов. У этого класса животных (если брать только позвоночных) мать поддерживает с потомством самую тесную связь, а отец максимально от него отстраняется; весь организм самки приспособлен для служения материнству и определяется им, тогда как половая инициатива становится прерогативой самца. Самка – жертва вида; на протяжении одного, а иногда двух сезонов вся ее жизнь подчинена половому, эстральному циклу, длительность и периодичность которого варьируется в зависимости от вида; цикл этот распадается на две фазы: во время первой созревают яйцеклетки (число которых различно у разных видов), а в матке идет подготовка к имплантации; во время второй происходит омертвение клеток эпителия, завершающееся экскрецией выработанного вещества в виде белесых выделений. Эструс соответствует периоду течки, но течка у самки носит пассивный характер; она готова принять самца и ждет его; иногда самка млекопитающих, как и некоторых птиц, даже домогается его, но дело ограничивается призывными криками, демонстрацией себя и своего желания; принудить к совокуплению она не способна. В конечном счете решение принимает он. Мы видели, что даже у насекомых, где самка, полностью принося себя в жертву виду, пользуется огромными преимуществами, оплодотворение обычно вызывает самец; у рыб он часто побуждает самку метать икру своим присутствием или прикосновениями, а у земноводных исполняет функцию стимулятора. Но у птиц и млекопитающих он буквально навязывает себя самке; зачастую она терпит его равнодушно или даже оказывает сопротивление. Но даже если она его провоцирует и ведет себя покладисто, все равно он ее берет – а она взята. Часто это слово очень точно отражает суть: он хватает самку и не дает ей двигаться – либо потому, что наделен соответствующими органами, либо потому, что сильнее; именно он активно двигается при совокуплении; у многих насекомых, у птиц и млекопитающих он проникает в нее. Тем самым она предстает как внутреннее бытие, подвергающееся насилию. Самец совершает насилие не над видом, ибо вид продолжается лишь через обновление, и, если бы яйцеклетки и сперматозоиды не сливались, он бы вымер; однако самка, чья задача – оберегать яйцо, хранит его в себе, и ее тело не только дает убежище яйцеклетке, но и изолирует ее от оплодотворяющего воздействия самца. Следовательно, это тело есть сопротивление, которое необходимо сломить, и, проникая в него, самец реализует себя как деятельность. Его доминирующее положение выражается в самой позе совокупления: почти у всех животных самец находится на самке. И орган, который он использует, тоже, разумеется, материален, однако здесь он обнаруживает себя в одушевленной ипостаси: это орудие; тогда как женский орган в этом процессе есть лишь инертное вместилище. Самец оставляет в нем семя, самка его принимает. Тем самым, хотя ее роль в деторождении в основе своей активна, она претерпевает совокупление, отчуждающее ее от самой себя посредством пенетрации и внутреннего оплодотворения; хотя она испытывает половую потребность как потребность индивидуальную, поскольку во время течки ей случается самой искать самца, но процесс соития переживается ею непосредственно как внутренняя история, а не как отношение с миром и с другим. Но главное различие между самцом и самкой млекопитающих состоит в том, что в тот же краткий миг, когда сперматозоид, через который жизнь самца трансцендирует в другого, отделяется от его тела, он становится ему чужим; то есть самец, преодолевая свою индивидуальность, одновременно замыкается в ней снова. Яйцеклетка же, напротив, начала отделяться от самки сразу после созревания, когда оторвалась от фолликула и попала в яйцевод, но при попадании в нее чужой гаметы она закрепляется в матке: самка сначала переживает насилие, затем отчуждение; она носит в чреве плод до определенной стадии созревания, в зависимости от вида, – морская свинка рождается почти взрослой, а собака почти в зародышевом состоянии; весь период вынашивания, когда в самке живет другой, питающийся ее субстанцией, она является одновременно и собой, и не собой, другим; после родов она кормит новорожденного молоком из своих сосцов. То есть не вполне понятно, когда его можно рассматривать как автономное существо – в момент оплодотворения, рождения или отнятия от груди? Примечательно, что чем в большей мере самка представляет собой отдельную особь, тем более властно, по ту сторону любого разделения, заявляет о себе продолжение жизни; рыбы, птицы, изгоняющие девственную яйцеклетку или оплодотворенное яйцо, находятся в куда меньшей власти потомства, чем самка млекопитающих. Последняя вновь обретает автономию после рождения детенышей: между нею и ими устанавливается дистанция; и начиная с момента разделения она посвящает себя им: заботится о них, проявляя инициативу и изобретательность, бросается защищать их от других животных и даже становится агрессивной. Но обычно она не стремится утвердить свою индивидуальность, не противопоставляет себя самцам или другим самкам; у нее нет инстинкта драчливости[15 - Некоторые куры дерутся за лучшие места в курятнике и клювом устанавливают в своих рядах иерархию. Бывают также коровы, которые в отсутствие самцов силой занимают место во главе стада.]; вопреки опровергнутым ныне утверждениям Дарвина, она не особо выбирает и соглашается на первого подвернувшегося самца. Дело не в том, что она не имеет индивидуальных качеств, наоборот: в периоды, свободные от бремени материнства, она порой может сравняться с самцом: кобыла бегает так же быстро, как жеребец, у охотничьей суки такой же нюх, как у кобеля; самки обезьяны при тестировании проявляют такой же ум, как самцы. Просто эта индивидуальность не востребована: самка отрекается от себя ради вида, который требует подобного отречения.

Удел самца совершенно иной; как мы видели, в самом своем преодолении он отделяется от себя и утверждается в себе самом. Эта черта – константа, от насекомых до высших животных. Даже рыбы и китообразные, живущие в косяках, пассивно слившись в сообщество, вырываются из него в брачный период; они уединяются и становятся агрессивными по отношению к другим самцам. Если у самки пол проявляется непосредственно, то у самца он опосредован: между желанием и его утолением существует дистанция, которую он активно заполняет; он двигается, ищет самку, трогает ее, ласкает, обездвиживает и, наконец, в нее проникает; органы, отвечающие за функции сношения, передвижения и хватания, у него зачастую развиты лучше. Примечательно, что жизненный импульс, под действием которого в нем множатся сперматозоиды, проявляется также в ярком оперении, блестящей чешуе, рогах, гриве, в пении, возбуждении; сейчас уже не считают, что «брачный наряд», в который он облачается в период спаривания, или ритуалы обольщения нацелены на отбор; но в них проявляется жизненная мощь, расцветающая в нем в этот период с бескорыстной роскошью и великолепием. Подобная жизненная щедрость, деятельная подготовка к совокуплению, властное утверждение своего превосходства над самкой в самом соитии – все это способствует полаганию индивида как такового в момент его жизненного преодоления. В этом смысле прав Гегель, усматривая в самце субъектное начало, в то время как самка не выходит за рамки вида. Субъектность и отделение означают немедленный конфликт. Агрессивность – одна из отличительных черт самца в брачный период; ее нельзя объяснить соперничеством, поскольку число самок практически равно числу самцов; скорее соперничество объясняется этой воинственностью. Можно сказать, что самец, перед тем как породить потомство, отстаивает свое личное право на акт, продолжающий вид, и подтверждает в борьбе с сородичами истину своей индивидуальности. Вид обитает в самке и поглощает бо?льшую часть ее индивидуальной жизни; самец, наоборот, включает в свою индивидуальную жизнь присущие виду жизненные силы. Конечно, и он подвластен превосходящим его законам, в нем происходит сперматогенез, периодически наступает период гона, но эти процессы гораздо меньше затрагивают организм в целом, чем эстральный цикл; производство сперматозоидов не требует особых усилий, как и собственно оогенез; но развитие взрослого животного из яйца – всепоглощающий труд для самки. Быстрый процесс соития не снижает жизненной силы самца. Родительский инстинкт у него почти не проявляется. Чаще всего после совокупления он покидает самку. Если же он остается подле нее как глава семейной группы (моногамной семьи, гарема или стада), то играет роль защитника и кормильца по отношению ко всему сообществу; непосредственно детенышами он интересуется редко. У таких видов, благоприятствующих расцвету индивидуальной жизни, стремление самца к автономии – которое у низших животных стоит ему жизни – увенчивается успехом. Как правило, он крупнее, крепче, быстрее, предприимчивее самки; он ведет более независимую жизнь и менее скован обязанностями; он в большей мере завоеватель и властелин: в животных сообществах всегда повелевает именно он.

В природе ничто не ясно до конца: два типа, самец и самка, не всегда четко различаются; иногда диморфизм, наблюдаемый между ними – в окраске, расположении пятен и крапинок, – выглядит совершенно случайным; бывает, что они, наоборот, неразличимы и их функции почти не дифференцированы, как у некоторых рыб. Однако в целом и особенно на верхних ступенях животной лестницы два пола воплощают в себе два разных аспекта видовой жизни. Вопреки бытовавшему мнению, их оппозиция – это не оппозиция активности и пассивности: ядро яйцеклетки активно, более того, развитие зародыша есть живой, а не механический процесс. Было бы упрощением определять эту оппозицию как противоположность изменчивости и постоянства: сперматозоид создает лишь потому, что его жизненная сила поддерживается в яйце; яйцеклетка может поддерживать себя лишь через преодоление, в противном случае она регрессирует и вырождается. Верно, однако, что в обеих равно активных операциях, поддержании и созидании, синтез становления реализуется по-разному. Поддерживать – значит отрицать дисперсию мгновений, утверждать непрерывность в потоке их брызг; создавать – значит раскрывать внутри единицы времени отдельное и неделимое настоящее; верно и то, что в самке стремится реализоваться, вопреки разделению, непрерывность жизни; тогда как разделение на новые, индивидуализированные силы вызывается инициативой самца, следовательно он вправе утверждаться в своей автономии; он включает энергию вида в собственную жизнь; напротив, индивидуальность самки подавляется видовыми интересами; она словно пребывает во власти чуждых сил: она отчуждена. И потому с утверждением все более отчетливой индивидуальности организмов противостояние полов не сглаживается, а наоборот. Самец находит все больше разнообразных путей для применения сил, которые теперь в его власти; самка все сильнее ощущает свое подчиненное положение; обостряется конфликт между ее собственными интересами и интересами заложенных в ней детородных сил. У коров и кобыл роды гораздо болезненнее и опаснее, чем у мышей и кроликов. Женщина, самая индивидуализированная из самок, представляется также и самой уязвимой; она наиболее драматично переживает свой удел и сильнее всего отличается от самца.

У людей, как и у большинства видов, рождается примерно равное количество особей каждого пола (100 девочек на 104 мальчика); развитие эмбрионов происходит аналогично; однако у зародыша женского пола первичный эпителий дольше остается нейтральным; в результате он дольше находится под влиянием гормональной среды и направление его развития чаще бывает изменено; считается, что большинство гермафродитов имеют женский генотип, впоследствии маскулинизированный: мужской организм словно бы изначально определяется как мужской, тогда как женский зародыш не сразу принимает свою женственность; но этот первый лепет жизни плода еще слишком мало изучен, чтобы ему можно было придать определенный смысл. Сформированные половые органы у обоих полов симметричны; и мужские и женские гормоны относятся к одной группе химических соединений, стероидам, и являются в конечном счете производными холестерина; от них зависит дифференциация вторичных половых признаков. Ни их формулы, ни анатомические особенности не определяют самку человека как таковую. От самца ее отличает функциональное развитие. Мужчина по сравнению с ней развивается просто. От рождения до пубертата он растет более или менее равномерно; к пятнадцати-шестнадцати годам начинается сперматогенез, непрерывно продолжающийся до старости; его наступление сопровождается выработкой гормонов, определяющих строение мужского тела. С этого момента мужчина живет половой жизнью, которая обычно включена в его индивидуальное существование: в желании и совокуплении его преодоление к виду совпадает с субъективным моментом его трансценденции – он есть тело. У женщины история куда более сложная. Уже на стадии зародыша окончательно определяется запас ооцитов; яичник содержит около пятидесяти тысяч яйцеклеток, заключенных в фолликулы; из них примерно четыреста достигнут зрелости; вид подчиняет себе женщину с момента ее рождения и стремится утвердиться в ней: при появлении на свет женщина переживает нечто вроде первого полового созревания; ооциты внезапно увеличиваются в размерах; затем яичник сокращается примерно на одну пятую – ребенку словно дают передышку; пока организм девочки развивается, ее половая система остается почти неизмененной: некоторые фолликулы разбухают, но не достигают зрелости; взросление девочки аналогично взрослению мальчика: часто она даже превосходит своего ровесника ростом и весом. Но в момент пубертата вид снова заявляет о своих правах: под влиянием выделений яичника увеличивается число растущих фолликулов, яичник наливается кровью и увеличивается в объеме, одна из яйцеклеток созревает и начинается менструальный цикл; репродуктивная система приобретает окончательные размеры и форму; сома феминизируется, устанавливается эндокринное равновесие. Примечательно, что это событие протекает в виде кризиса; тело женщины сопротивляется виду, который обосновывается в нем; эта борьба ослабляет ее, подвергает опасности: до пубертатного периода число умерших мальчиков и девочек примерно одинаково; в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет умирает 128 девочек на 100 мальчиков, а от восемнадцати до двадцати двух лет – 105 девочек на 100 мальчиков. Именно в этот момент часто развивается хлороз, туберкулез, сколиоз, остеомиелит и т. д. У некоторых половая зрелость наступает намного раньше нормального срока, даже в четыре-пять лет. У других, наоборот, она никак не начинается: тогда человек инфантилен, страдает аменореей или дисменореей. У отдельных женщин наблюдаются признаки вирилизма: из-за избыточных выделений коры надпочечников у них появляются мужские вторичные половые признаки. Эти аномалии никоим образом не означают победы индивида над тиранией вида: ее никак нельзя избежать, ибо она одновременно и порабощает индивидуальную жизнь, и питает ее; этот дуализм проявляется на уровне функций яичника; жизненная сила женщины коренится в яичнике, как жизненная сила мужчины – в семенниках; в обоих случаях оскопленный индивид не просто бесплоден, он регрессирует и дегенерирует; «несформировавшийся», неправильно сформировавшийся организм обеднен и разлажен целиком; он полноценен лишь при наличии полноценной половой системы; и тем не менее многие половые феномены никак не затрагивают индивидуальную жизнь субъекта, а иногда и угрожают ей. Молочные железы, развивающиеся в момент полового созревания, не играют никакой роли в индивидуальном строении женщины: на любом этапе жизни их можно ампутировать. Многие выделения яичника нацелены на созревание яйцеклетки, на адаптацию матки к ее нуждам: для организма в целом они скорее дестабилизирующий, чем регулирующий, фактор; женщина лучше приспособлена к нуждам яйцеклетки, чем к своим собственным. От пубертата до менопаузы внутри женщины разворачиваются события, не имеющие отношения лично к ней. Англосаксы называют менструацию «the curse» – «проклятие»; и действительно, менструальный цикл не преследует никакой индивидуальной цели. Во времена Аристотеля считалось, что каждый месяц истекает та кровь, которая в случае оплодотворения послужила бы кровью и плотью младенца; эта древняя теория истинна в том, что у женщины безостановочно намечается труд беременности. У других млекопитающих эстральный цикл длится лишь один сезон и ему не сопутствуют кровянистые выделения; только у высших обезьян и у женщины он повторяется ежемесячно и несет с собой боль и кровь[16 - В последние годы был проделан обстоятельный анализ этих явлений на основе сопоставления процессов, протекающих у женщины, и тех, что наблюдаются у высших обезьян, в частности у вида резус. «Очевидно, что ставить опыты над этими животными гораздо легче», – пишет Луи Гальен (Gallien L. La Sexualitе).]. В течение примерно двух недель один из граафовых пузырьков, заключающих в себе яйцеклетки, увеличивается в объеме и созревает; одновременно яичник секретирует гормон, образующийся на уровне фолликулов и именуемый фолликулином. На четырнадцатый день происходит овуляция: оболочка фолликула лопается (что иногда сопровождается легким кровоизлиянием), яйцо попадает в трубы, а из лопнувшего фолликула развивается желтое тело. Тогда начинается вторая, или лютеиновая, фаза; для нее характерна секреция гормона прогестерона, который воздействует на матку. Матка изменяется: капилляры стенки наливаются кровью, она сморщивается, собирается в складки, образуя нечто вроде кружев; так в матке создается колыбель, готовая принять оплодотворенное яйцо. Эти клеточные трансформации необратимы, и, если оплодотворения не происходит, все эти образования не рассасываются; у других млекопитающих ненужные остатки, возможно, выводятся через лимфатические сосуды. Но у женщины, когда рушатся эндометриальные кружева, происходит отслоение слизистой оболочки, капилляры лопаются и кровяная масса истекает наружу. Затем желтое тело дегенерирует, слизистая оболочка восстанавливается, и начинается новая фолликулярная фаза. Этот сложный процесс, подробности которого еще во многом остаются загадкой, приводит к встряске всего организма, поскольку сопровождается секрецией гормонов, воздействующих на щитовидную железу и гипофиз, на центральную и вегетативную нервную систему, а значит, на все внутренние органы. Почти все женщины – более 85 процентов – испытывают в этот период недомогание. Перед началом кровотечения артериальное давление повышается, затем падает; повышается частота пульса, а зачастую и температура: у многих начинается жар; появляются боли в брюшной полости; часто наблюдается склонность к запору, а затем к диарее; также нередки случаи увеличения печени, задержки мочи, альбуминурии; многие страдают гиперемией слизистой носоглотки (болит горло), а кто-то – нарушениями слуха и зрения; повышается потоотделение, пот в начале месячных имеет специфический запах, иногда очень сильный и сохраняющийся до конца менструации. Основной обмен веществ ускоряется. Количество красных телец сокращается, при этом кровь переносит вещества, обычно накапливающиеся в тканях, в частности соли кальция; наличие этих солей влияет на яичник, под их действием щитовидная железа гипертрофируется, а деятельность гипофиза, управляющего изменениями слизистой оболочки матки, активизируется; эта нестабильность желез вызывает сильную нервную возбудимость: поражена центральная нервная система, часто возникают головные боли, реактивность вегетативной системы повышена; автоматический контроль центральной нервной системы понижен, что приводит к непроизвольным реакциям, приступам судорог и выражается в резких перепадах настроения: женщина становится более возбудимой, более нервной и раздражительной, чем обычно, у нее могут случаться серьезные психические расстройства. В этот период она особенно мучительно ощущает свое тело как нечто непроницаемое и отчужденное; оно находится во власти чуждой жизни, которая каждый месяц снова и снова упорно строит и разрушает в нем свою колыбель; каждый месяц готовится родиться ребенок, и каждый месяц в потоке красных кружев случается выкидыш; женщина, как и мужчина, есть тело[17 - «Стало быть, я есмь мое тело, по крайней мере ровно настолько, насколько что-то имею, и, с другой стороны, мое тело есть своего рода естественный субъект, предварительный набросок моего целостного бытия» (Мерло-Понти. Феноменология восприятия).], но ее тело есть нечто иное, чем она сама.

Женщине ведомо более глубокое отчуждение, когда оплодотворенное яйцо опускается в матку и развивается в ней; конечно, беременность – это нормальное явление, и, протекая в нормальных с точки зрения здоровья и питания условиях, она не вредит матери; между нею и плодом даже устанавливается некоторое взаимодействие, благотворное для нее; тем не менее беременность, вопреки оптимистической теории с ее более чем явной общественнополезной направленностью, – это изнурительный труд, который не приносит женщине никакой личной выгоды[18 - В данном случае я встаю исключительно на физиологическую точку зрения. Очевидно, что с точки зрения психологической материнство может быть для женщины весьма полезно, но может и обернуться катастрофой.] и, напротив, требует тяжких жертв. В первые месяцы она часто сопровождается отсутствием аппетита и рвотой – чего не наблюдается ни у одной другой самки домашних животных и в чем выражается бунт организма против завладевающего им вида; в организме снижается содержание фосфора, кальция и железа, недостаток которого впоследствии трудно восполнить; гиперактивный метаболизм раздражает эндокринную систему; нервная система находится в состоянии повышенной возбудимости; что касается крови, ее удельный вес уменьшается, понижается гемоглобин – она подобна «крови голодающих, людей, страдающих геморроем, подвергнутых неоднократным кровопусканиям или перенесших болезнь»[19 - См.: «Трактат о физиологии» Анри Виня: Vignes H. Traitе de physiologie / sous la direction de Roger et Binet. t. XI.]. Здоровая, хорошо питающаяся женщина может хотя бы надеяться без особого труда восстановить силы после родов; но во время беременности нередко возникают серьезные осложнения или, по крайней мере, опасные расстройства; и если женщина не слишком крепкая и ее гигиена не на высоте, материнство ее преждевременно изуродует и состарит: все знают, насколько часто это случается в деревнях. Сами роды болезненны и опасны. Этот кризис самым наглядным образом показывает, что тело не всегда способно удовлетворить и вид и индивида вместе; бывает, что ребенок умирает, бывает, что при появлении на свет он убивает мать или у нее после родов развивается хроническое заболевание. Грудное вскармливание – тоже изнурительное бремя; под влиянием целого ряда факторов – главный из них, по-видимому, состоит в выработке гормона прогестерона – молочные железы начинают выделять молоко; прилив молока болезнен и часто сопровождается жаром: женщина кормит новорожденного в ущерб собственным силам. Конфликт вида и индивида, иногда принимающий при родах драматические формы, делает тело женщины тревожно-уязвимым. Есть такая поговорка, что у женщин «все болезни от живота»; и они в самом деле несут в себе враждебное им начало: вид подтачивает их изнутри. Многие женские болезни – результат не внешней инфекции, а внутренних нарушений; так, причиной метритов является реакция слизистой оболочки матки на чрезмерное возбуждение яичника; если желтое тело сохраняется, а не рассасывается после менструации, оно вызывает сальпингит, эндометрит и т. д.

Избавление от власти вида для женщины также тяжелый кризис; между сорока пятью и пятьюдесятью годами у нее наблюдаются явления климакса, обратные половому созреванию. Активность яичников снижается и даже прекращается совсем – и это прекращение влечет за собой оскудение жизненных сил индивида. Предполагается, что железы внутренней секреции – щитовидная железа и гипофиз – стараются восполнить немощь яичников; поэтому наряду с возрастным упадком наблюдается резкий всплеск: приливы, повышенное давление, нервозность; иногда обостряется половой инстинкт. У некоторых женщин отмечаются жировые отложения, у других – вирилизм. У большинства эндокринное равновесие восстанавливается. Тогда женщина наконец избавляется от бремени самки; она ничем не похожа на евнуха, ибо ее жизненная сила осталась прежней, но она перестала быть добычей превосходящих ее сил – и совпадает с самой собой. Иногда говорят, что пожилые женщины суть «третий пол»; и действительно, они не самцы, но уже и не самки; и нередко их физиологическая автономия находит выражение в здоровье, равновесии и бодрости, которых им прежде не хватало.

На собственно половые отличия у женщины накладываются более или менее прямо вытекающие из них особенности; это гормональные влияния, обусловливающие ее сому. В среднем она ниже и легче мужчины, у нее более хрупкий скелет, более широкий таз, приспособленный к функциям беременности и родов; в ее соединительных тканях есть жировые отложения, поэтому ее формы более округлы, чем у мужчины; общий облик обоих полов – телосложение, кожа, волосяной покров и т. д. – четко дифференцирован. Мускульная сила женщины значительно уступает мужской, примерно на треть; у нее слабее развиты дыхательные пути: меньше объем легких, трахеи и гортани; различие в размерах гортани влечет за собой и различие мужского и женского голоса. Удельный вес крови у женщин ниже: ниже содержание гемоглобина; значит физически они менее крепки, больше предрасположены к анемии. Частота пульса у них выше, сосудистая система менее стабильна – они легко краснеют. Нестабильность – самая яркая черта их организма в целом; у мужчины, среди прочего, метаболизм кальция стабилен, в то время как у женщины содержание известковых солей гораздо ниже: у нее они выводятся из организма во время месячных и расходуются во время беременности; судя по всему, яйцеклетки действуют на кальций как катаболики; эта нестабильность приводит к нарушению функций яичников и щитовидной железы, которая у женщины развита сильнее, чем у мужчины, а нерегулярная работа эндокринных желез влияет на вегетативную нервную систему; нервный и мышечный контроль ослаблен. Этим недостатком устойчивости и контроля объясняется их эмоциональность, непосредственно связанная с сосудистыми изменениями: сердцебиением, покраснением кожи и др.; а потому они подвержены судорожным реакциям: слезам, истерическому смеху, нервным срывам.

Как мы видим, многие из этих черт опять-таки проистекают из подчинения женщины виду. Самый поразительный вывод из нашего обзора состоит в том, что из всех самок млекопитающих она наиболее отчуждена и самым решительным образом отвергает это отчуждение; ни у одной самки организм не подчинен так властно репродуктивной функции и не принимает ее с таким трудом: кризис пубертата и менопаузы, ежемесячное «проклятие», долгая и часто трудная беременность, болезненные и порой опасные роды, болезни, осложнения отличают именно самку человека, можно сказать, что ее удел тем тяжелее, чем сильнее она ему противится, утверждая себя как индивида. В сравнении с ней положение мужчины бесконечно предпочтительнее: его половая жизнь не вступает в противоречие с личным существованием; она протекает ровно, без кризисов и, как правило, без осложнений. В среднем женщины живут столько же, сколько и мужчины, но они гораздо чаще болеют и во многие периоды жизни не принадлежат себе.

Эти биологические данные чрезвычайно важны: они играют в истории женщины первостепенную роль, они – основа, сущность ее положения; нам придется к ним обращаться во всех дальнейших рассуждениях. Ведь если тело есть орудие нашего воздействия на мир, то мир предстает совершенно по-разному в зависимости от способа его восприятия. Вот почему мы так долго изучали эти данные; они – один из ключей, позволяющих понять женщину. Однако мысль о том, что они раз и навсегда предрешают ее удел, мы решительно отвергаем. Их недостаточно для определения иерархии полов; они не объясняют, почему женщина – Другой; они не обрекают ее на вечное подчинение.

* * *

Нередко утверждалось, что только физиология позволяет дать ответ на следующие вопросы: одинаковы ли у обоих полов шансы на личный успех, который из полов играет главную роль в жизни вида? Однако первая проблема применительно к женщине и всем остальным самкам ставится по-разному, поскольку животные образуют устойчивые виды, которым можно дать статичные описания: чтобы установить, уступает кобыла в скорости жеребцу или нет, лучше или хуже справляются шимпанзе-самцы с тестами на умственные способности, чем их подруги, достаточно свести воедино данные наблюдений; человечество же пребывает в состоянии непрерывного становления. Некоторые ученые-материалисты сочли, что проблема ставится чисто статически; проникшись теорией психофизиологического параллелизма, они попытались сравнить женские и мужские организмы с помощью математики, воображая, что их функциональные способности непосредственно определяются результатами этих измерений. Для примера приведу одну из праздных дискуссий, которые породил этот метод. Предполагалось, что мозг каким-то загадочным способом вырабатывает мысль, а потому казалось крайне важным выяснить, весит ли женский мозг в среднем меньше мужского или столько же. Обнаружилось, что средний вес первого – 1220 г, а второго – 1360 г, причем вес женского мозга колеблется от 1000 до 1500 г, а вес мужского – от 1150 до 1700 г. Но абсолютный вес – не показатель; было решено учитывать вес относительный. Высчитали, что он составляет 1/48,4 у мужчины и 1/44,2 у женщины. Казалось бы, превосходство за ней. Нет, нужно уточнить еще: при подобных сравнениях преимущество всегда на стороне меньшего по размерам организма; чтобы при сравнении двух групп индивидов, принадлежащих к одному виду, по всем правилам абстрагироваться от тела, следует разделить вес мозга на 0,56 веса тела. Мужчина и женщина при этом рассматриваются как два разных типа. Получаются следующие результаты:

Мужчина: Р0,56 = 498

Женщина: Р0,56 = 446

Мы приходим к равенству. Но эти обстоятельные дебаты во многом лишены интереса по той причине, что никакой связи между весом мозга и умственным развитием установить не удалось. Точно так же невозможно дать психическое толкование химических формул, определяющих мужские и женские гормоны. Мы со своей стороны категорически отвергаем идею психофизиологического параллелизма; основы этого учения давно и бесповоротно подорваны. Я остановилась на нем лишь потому, что оно хоть и опровергнуто с философской и научной точки зрения, но продолжает смущать многие умы; впрочем, в иных умах сохраняются и более древние пережитки. Мы отвергаем также любую систему координат, которая подразумевает существование естественной иерархии ценностей, например эволюционной иерархии; бессмысленно задаваться вопросом, является ли женское тело более инфантильным, чем мужское, ближе ли оно к телу высших приматов, и т. д. Все эти рассуждения, смесь невнятного натурализма с еще более невнятной этикой и эстетикой, – одна болтовня. Сравнивать самку и самца человеческого вида можно лишь в человеческом плане. Но определение человека – это существо, не данное раз и навсегда, а делающее себя тем, что оно есть. Как очень верно выразился Мерло-Понти, человек есть не естественный вид, но историческая идея. Женщина – это не застывшая реальность, но становление, и только в становлении ее следует сопоставлять с мужчиной; иначе говоря, нужно определить ее возможности; многие споры теряют смысл из-за стремления свести женщину к тому, чем она была, к тому, что она есть сегодня, но вопрос ставится о ее способностях; верно, что способности наглядно проявляются, только когда они реализованы, но верно и то, что, рассматривая существо, которое есть трансценденция и преодоление, никогда нельзя подвести черту.

Однако, скажут мне, при моем подходе – подходе Хайдеггера, Сартра, Мерло-Понти – тело является не вещью, но положением: оно – наше воздействие на мир, набросок наших проектов. Женщина слабее мужчины; ее мускульная сила меньше, у нее меньше красных кровяных телец, ниже дыхательные способности; она медленнее бегает, поднимает меньший вес и почти ни в одном виде спорта не может состязаться с мужчиной; побороть его она тоже не может. К этой слабости добавляется неустойчивость, недостаток контроля и уязвимость, о которых мы говорили; таковы факты. Значит, ее воздействие на мир более ограниченно; в ее проектах меньше твердости и настойчивости, и она менее способна их осуществить. Иначе говоря, ее индивидуальная жизнь менее богата, чем у мужчины.

Да, отрицать эти факты невозможно – но их смысл нельзя почерпнуть только в них самих. Если мы встаем на человеческую точку зрения и определяем тело, исходя из существования, биология становится наукой абстрактной. Как только тот или иной физиологический факт (меньшая мускульная сила) обретает некое значение, это значение сразу оказывается обусловлено контекстом в целом; «слабость» предстает таковой лишь в свете целей, которые ставит перед собой мужчина, орудий, которые имеются в его распоряжении, и законов, которые он себе устанавливает. Если бы он не хотел постигать мир, сама идея воздействия на него не имела бы смысла; когда для этого постижения не требуется применять телесную силу во всей полноте, выше необходимого минимума, различия стираются; там, где нравами запрещено насилие, мускульная энергия не может быть основой господства: для конкретного определения понятия «слабость» нужна система экзистенциальных, экономических и моральных координат. Кто-то сказал, что род человеческий – это антифизис; слово не совсем точное, ибо человек не может оспорить данность; но он превращает данность в истину тем, как принимает ее; природа для него реальна лишь постольку, поскольку включена в его действие, и его собственная природа – не исключение. Как невозможно абстрактно измерить его воздействие на мир, так невозможно и абстрактно определить, насколько тяжело для женщины бремя детородной функции: у животных отношение материнства и индивидуальной жизни регулируется природой, брачным циклом и сменой времен года; у женщины оно неопределенно и устанавливается только обществом; порабощение женщины видом сильнее или слабее в зависимости от того, требует общество большей или меньшей рождаемости, в зависимости от гигиенических условий, в которых протекают беременность и роды. То есть можно сказать, что если у высших животных индивидуальное существование более властно утверждает себя у самца, чем у самки, то у человека индивидуальные «возможности» зависят от экономического и социального положения.

К тому же индивидуальные преимущества самца отнюдь не всегда обеспечивают ему внутривидовое превосходство; самка обретает в материнстве автономию иного рода. Иногда самец навязывает свое господство – как, например, у обезьян, которых изучал Цукерман; но зачастую оба члена пары ведут раздельную жизнь; а лев на равных делит с львицей заботы о семье. И в этом плане человеческий вид также несводим ни к какому другому; во-первых, мужчины определяются не как индивиды; мужчины и женщины никогда не боролись друг с другом в каких-то особых состязаниях; пара есть изначальное mitsein; причем она всегда предстает как устойчивый или преходящий элемент более широкого сообщества; кто же более необходим виду в этих обществах, мужчина или женщина? На уровне гамет, на уровне биологических функций соития и беременности мужское начало создает для поддержания, женское – поддерживает для созидания: во что превращается это разделение в общественной жизни? У видов, живущих на чужих организмах или на субстрате, у видов, в изобилии и без труда получающих корм от природы, роль самца ограничивается оплодотворением; когда для того, чтобы обеспечить детенышей пищей, нужно ее искать, охотиться, бороться, самец часто помогает в уходе за ними; его помощь становится совершенно необходимой у вида, где дети, после того как мать перестает кормить их молоком, еще долго не способны обеспечивать свои потребности: тогда труд самца чрезвычайно важен; без него порожденные им жизни не смогут себя поддержать. Для того чтобы оплодотворять каждый год некоторое количество самок, достаточно одного самца, но, чтобы детеныши после рождения выжили, чтобы защищать их от врагов и отвоевывать у природы все, в чем они нуждаются, необходимы именно самцы. На разных экономических этапах человеческой истории равновесие продуктивных и репродуктивных сил реализуется по-разному; и эти же силы определяют отношение мужчины и женщины к детям и, как следствие, их отношения между собой. Но здесь мы уже выходим за рамки биологии: опираясь только на нее, невозможно постулировать главенство того или иного пола с точки зрения продолжения вида.

Наконец, общество – это не естественный вид: вид реализует себя в нем как существование; вид трансцендирует к миру и к будущему; его нравы нельзя вывести из биологии; индивиды никогда не пребывают целиком во власти природы, они повинуются обычаю – вторичной природе, отражающей желания и страхи, в которых выражается их онтологическая установка. Субъект осознает и осуществляет себя не как тело, но как тело, подчиненное различным табу и законам: он обретает цену лишь во имя определенных ценностей. И ценности эти, повторим еще раз, основаны не на физиологии – скорее биологические данные несут те ценности, какими наделяет их существующее. Если женщина внушает уважение или страх и к ней запрещено применять насилие, превосходство мужчины в мускульной силе не является источником власти. Если нравы, как у некоторых индейских племен, требуют, чтобы девушки сами выбирали себе мужей или чтобы вопросы брака решал отец, половая агрессивность мужчины не дает ему никакой инициативы и никакого преимущества. Тесная связь матери с ребенком будет для нее источником достоинства или унижения, в зависимости от того, насколько высока ценность ребенка, – а она может сильно разниться; и сама эта связь, как мы уже говорили, будет признаваться или нет в зависимости от общественных предрассудков.

Тем самым нам предстоит прояснить биологические данные в свете онтологического, экономического, социального и психологического контекста. Подчинение женщины виду, границы ее индивидуальных способностей – факты чрезвычайно важные; тело женщины – один из главных элементов того положения, какое она занимает в этом мире. Но для ее определения одного тела недостаточно; оно обладает жизненной реальностью лишь постольку, поскольку принято сознанием через действия и в рамках определенного общества; биология не позволяет дать ответ на занимающий нас вопрос: почему женщина – это Другой? Следует выяснить, как ее природа приспосабливалась к новым условиям в ходе истории; выяснить, что сделало человечество с человеческой самкой.

Глава II. Точка зрения психоанализа

Психоанализ, по сравнению с психофизиологией, сделал огромный шаг вперед: он показал, что любой фактор, воздействующий на психическую жизнь, предварительно облекается человеческим смыслом; конкретным существованием обладает не тело-объект, описанное учеными, а тело, переживаемое субъектом. Самка является женщиной в той мере, в какой она ощущает себя таковой. Некоторые важные с точки зрения биологии данные не являются частью проживаемой ситуации: так, строение яйцеклетки никак на ней не отражается; напротив, не самый биологически значимый орган вроде клитора играет в ней первостепенную роль. Женщина не определяется природой – женщина определяет себя сама, принимая для себя природу эмоционально.

На таком подходе сложилась целая система; в наши задачи не входит ее критика в целом, мы лишь рассмотрим ее вклад в изучение женщины. Разговор о психоанализе вообще – дело нелегкое. Как и все религии, будь то христианство или марксизм, он строится на точных понятиях, но оказывается удручающе расплывчатым. Слова берутся то в самом узком смысле – например, термин «фаллос» четко обозначает отросток плоти, мужской половой орган, – то в бесконечно расширительном, придающем им символическое значение: фаллос якобы воплощает всю совокупность характера и положения мужчины. Если нападают на букву учения, психоаналитик утверждает, что ее дух остался непонятым; если соглашаются с духом, он немедленно призывает следовать букве. Учение не важно, говорит он, психоанализ – это метод; но успех метода укрепляет его сторонника в своей вере. К тому же где искать истинное лицо психоанализа, если не у самих психоаналитиков? Но среди них, как и среди христиан и марксистов, есть еретики; и психоаналитики не раз заявляли, что «у психоанализа нет хуже врагов, чем психоаналитики». Несмотря на схоластическую, доходящую до педантизма точность, многие недоразумения так и не удалось прояснить. Как отмечали Сартр и Мерло-Понти, положение «сексуальность равновелика существованию» можно понимать в двух совершенно разных смыслах: либо что всякое проявление существующего имеет сексуальное значение, либо что любой феномен сексуальности имеет экзистенциальный смысл; примирить два эти утверждения вполне возможно, но зачастую их просто смешивают. Кроме того, как только мы проводим различие между «сексуальным» и «генитальным», понятие «сексуальность» становится неопределенным. «Сексуальное у Фрейда есть внутренняя способность приводить в действие генитальное», – пишет Дальбьез. Но нет ничего более туманного, чем идеи «способности», то есть возможного: неопровержимое доказательство возможности дает только реальность. Фрейд не был философом и отказался давать философское обоснование своей системе; его ученики заявляют, что тем самым он избавил себя от любых нападок метафизического характера. Однако за всеми этими утверждениями стоят метафизические постулаты: использовать его язык – значит принимать определенную философию. Этого требуют те самые недоразумения, которые затрудняют критический анализ.

Фрейд не слишком интересовался уделом женщины; его описание он явно скопировал с описания удела мужского, изменив лишь некоторые черты. До него сексолог Мараньон заявил: «Либидо как дифференцированная энергия есть, так сказать, сила мужской направленности. То же можно сказать и об оргазме». По его мнению, женщины, достигающие оргазма, суть «мужеподобные» (virilo?des) женщины; сексуальный порыв «односторонен» и женщина просто находится на полпути[20 - Любопытно, что эта теория встречается у Д. Г. Лоуренса. В романе «Пернатый змей» дон Сиприано следит, чтобы его любовница никогда не достигала оргазма: она должна вибрировать в унисон с мужчиной, а не обретать индивидуальность в удовольствии.]. Фрейд до такого не доходит; он признает, что сексуальность у женщины так же развита, как и у мужчины, но не изучает ее как таковую. Он пишет: «Либидо всегда и закономерно по природе своей – мужское, независимо от того, встречается ли оно у мужчины или женщины». Женское либидо как нечто особое он полагать отказывается: для него оно – сложная девиация человеческого либидо вообще. Последнее, по его мысли, вначале развивается одинаково у обоих полов: все дети проходят оральную стадию, фиксацию на материнской груди, затем стадию анальную и, наконец, достигают стадии генитальной; в этот момент происходит их дифференциация. Фрейд выявил один факт, значение которого ранее недооценивалось: мужской эротизм окончательно локализуется в пенисе, тогда как у женщины имеются две отдельные эротические системы – клиторальная, развивающаяся на этапе детства, и вагинальная, достигающая расцвета лишь после пубертата; когда мальчик достигает генитальной стадии, его развитие заканчивается; ему предстоит перейти от аутоэротизма, при котором удовольствие направлено на него самого как субъекта, к гетероэротизму, при котором удовольствие будет связано с неким объектом, обычно с женщиной; этот переход совершится в момент полового созревания, пройдя через стадию нарциссизма, – но пенис, как и в детстве, останется главным эротическим органом. Женщине также предстоит, пройдя через нарциссизм, перенести свое либидо на мужчину как объект; но этот процесс будет намного сложнее, потому что ей придется перейти от клиторального удовольствия к вагинальному. У мужчины есть только одна генитальная стадия, тогда как у женщины их две; и для нее гораздо выше риск не завершить свое сексуальное развитие, остаться на инфантильной стадии, а следовательно, приобрести неврозы.

Ребенок уже на стадии аутоэротизма более или менее сильно привязан к объекту; мальчик испытывает влечение к матери и хочет идентифицировать себя с отцом; он страшится своих притязаний, боится, что отец в наказание может нанести ему увечье; из эдипова комплекса рождается комплекс кастрации; тогда он испытывает по отношению к отцу агрессивные чувства, но одновременно интериоризирует его авторитет: так формируется сверх-я, цензурирующее инцестуальные наклонности; эти наклонности вытесняются, комплекс ликвидируется, и сын освобождается от отца, которого он на самом деле вобрал в себя в виде моральных правил. Сверх-я тем сильнее, чем определеннее был эдипов комплекс и чем энергичнее он был преодолен. Историю девочки Фрейд поначалу описал как совершенно симметричную; затем назвал женскую форму детского комплекса комплексом Электры; но вполне очевидно, что определение он ему дал не исходя из него самого, а отталкиваясь от его мужского аналога; тем не менее он признает, что между ними существует очень важное различие: девочка вначале фиксируется на матери, тогда как мальчик никогда не испытывает сексуального влечения к отцу; эта сосредоточенность – пережиток оральной стадии; ребенок отождествляет себя с отцом; но примерно к пяти годам она обнаруживает анатомическое различие между полами и реагирует на отсутствие пениса комплексом кастрации: воображает, что она калека и страдает от этого; тогда ей приходится отказаться от своих мужских притязаний, она отождествляет себя с матерью и пытается соблазнить отца. Комплекс кастрации и комплекс Электры усиливают друг друга; девочка испытывает тем более мучительное чувство фрустрации, что, любя отца, она хочет быть похожей на него; и наоборот, это сожаление укрепляет ее любовь – компенсировать свою неполноценность она может нежностью, которую внушает отцу. В матери девочка видит соперницу и относится к ней враждебно. Затем у нее тоже формируется сверх-я, инцестуальные тенденции вытесняются; но ее сверх-я менее устойчиво: комплекс Электры не так четко выражен, как эдипов комплекс, потому что первой была фиксация на матери; а поскольку отец сам был объектом любви, которую он осуждает, его запреты слабее, чем в случае с сыном-соперником. Как мы видим, у девочки не только генитальное развитие, но и вся сексуальная драма протекает сложнее, чем у ее братьев: у нее может возникнуть искушение в качестве реакции на комплекс кастрации отказаться от своей женственности, упорно жаждать иметь пенис и отождествлять себя с отцом; подобная установка приведет к тому, что она остановится на клиторальной стадии, станет фригидной или обратится к однополой любви.

В этом описании можно найти два основных недостатка, связанные с тем, что Фрейд скопировал его с мужского образца. Он считает, что женщина чувствует себя увечным мужчиной, – но идея увечья предполагает сравнение и оценку; сегодня многие психоаналитики допускают, что девочка сожалеет об отсутствии пениса, но вовсе не думает, что ее этого органа лишили; да и сожаление это возникает далеко не всегда; оно не может зародиться из простого анатомического сопоставления; многие девочки узнают о мужском телосложении значительно позже, и то лишь визуально; для мальчика пенис – это живой опыт, он может давать ему пищу для гордости, но эта гордость не имеет в качестве непосредственного коррелята унижение его сестер, ибо те знакомы с мужским органом только внешне: этот отросток, этот хрупкий стебелек плоти может быть им безразличен или даже внушать отвращение; если у девочки появляется желание иметь пенис, то это результат предварительной валоризации мужественности; Фрейд считает ее данностью, тогда как она требует обоснования[21 - Гораздо более подробное обсуждение этого вопроса см. в главе I второго тома.]. С другой стороны, понятие комплекса Электры весьма расплывчато, поскольку не опирается на описание женского либидо в его своеобразии. Уже у мальчиков эдипов комплекс чисто генитального характера встречается далеко не всегда; но, за очень редкими исключениями, нельзя согласиться, что отец служит для дочери источником генитального возбуждения; одна из главных проблем женского эротизма состоит в том, что клиторальное удовольствие существует само по себе: многие эрогенные зоны развиваются в женском теле лишь к моменту полового созревания, в связи с вагинальным эротизмом; говорить, что поцелуи и ласки отца «внутренне способны» вызывать у десятилетней девочки клиторальное удовольствие, в большинстве случаев бессмысленно. Если же признать, что комплекс Электры носит лишь весьма смутный аффективный характер, то перед нами встанет проблема эмоций вообще, а решить ее в отрыве от сексуальности средствами фрейдизма невозможно. Во всяком случае, отца обожествляет не женское либидо: ведь желание, которое мать внушает сыну, не ведет к ее обожествлению; своеобразие женского желания в том, что оно направлено на высшее существо; но девочка не конституирует свой объект, она его претерпевает. Верховная власть отца – факт социального порядка, и Фрейд не сумел это учесть: он сам признает, что невозможно выяснить, какая высшая сила в какой-то момент истории решила, что отец главнее матери; по его мнению, это решение было шагом вперед, но причины его неведомы. «В данном случае это не может быть отец, так как увеличение интеллектуальности возвышает его до уровня авторитета», – пишет он в своем последнем труде[22 - См.: «Моисей и монотеизм», перевод А. Хомика.].

Адлер отмежевался от Фрейда именно потому, что понял: система, где развитие человеческой жизни основано на одной лишь сексуальности, неубедительна; он предполагал вновь включить сексуальность в целостную личность; если у Фрейда любое поведение предстает продуктом желания, то есть поиска удовольствия, то человек у Адлера ставит перед собой определенные цели; движущую силу сменяют у него мотивы, целеполагание, планы; он отводит интеллекту такое место, что сексуальное у него зачастую имеет лишь символическую ценность. Согласно его теории, человеческая драма распадается на три момента: каждый индивид наделен волей к власти, но ей сопутствует комплекс неполноценности; этот конфликт заставляет его прибегать к тысяче уловок, чтобы избежать испытания реальностью, которую он боится не одолеть; субъект устанавливает дистанцию между собой и обществом, которого он страшится: отсюда проистекают неврозы, то есть расстройство общественного чувства. Что касается женщины, то у нее комплекс неполноценности принимает форму стыдливого отказа от своей женственности: комплекс этот вызван не отсутствием пениса, но ее положением в целом; девочка завидует фаллосу лишь как символу преимуществ, которыми пользуются мальчики; место отца в семье, повсеместное верховенство людей мужского пола, воспитание – все утверждает ее в мысли о превосходстве мужчин. Позже, с началом половых отношений, новым унижением для нее становится сама поза коитуса: женщина лежит под мужчиной. Ее реакцию можно обозначить как «мужской протест»; она либо стремится уподобиться мужчине, либо начинает бороться с ним женским оружием. Материнство дает ей возможность обрести в ребенке эквивалент пениса. Но это предполагает, что для начала она целиком примет себя как женщину, а значит, смирится со своей неполноценностью. Ее разлад с самой собой гораздо глубже, чем у мужчины.

Мы не собираемся подробно рассматривать теоретические расхождения Фрейда и Адлера и возможности их примирить; ничего нельзя объяснить ни через движущую силу, ни через мотивы: всякая движущая сила полагает некий мотив, но мотив осмысляется только через движущую силу, значит синтез фрейдизма и адлеризма вполне возможен. На самом деле Адлер, хотя и вводит понятия цели и целеполагания, полностью сохраняет идею психической каузальности; он соотносится с Фрейдом примерно так же, как энергетизм к механицизму: физик всегда признает детерминизм, идет ли речь о толчке или силе притяжения. Это общий постулат всех психоаналитиков: они считают, что человеческую историю можно объяснить через набор определенных элементов. Все они предназначают женщине один и тот же удел. Ее драма сводится к конфликту между «мужеподобными» и «женскими» тенденциями; первые реализуются в клиторальной системе, вторые – в вагинальном эротизме; в детстве она отождествляет себя с отцом, потом начинает чувствовать себя неполноценной по сравнению с мужчиной, и перед ней возникает альтернатива: либо отстаивать свою автономию и уподобиться мужчине, что на фоне комплекса неполноценности вызывает напряжение и риск развития неврозов, – либо найти счастливое осуществление себя в любовном подчинении; второе решение облегчается для нее любовью, какую она питала к властелину-отцу; именно его она ищет в любовнике или муже, и половая любовь сопровождается у нее желанием подчиняться. Вознаграждением для нее станет материнство, оно снова наделяет ее автономией, но иного рода. Считается, что у этой драмы есть собственная динамика; она развивается вопреки всем превратностям, искажающим ее, и каждая женщина претерпевает ее пассивно.

Психоаналитикам несложно находить эмпирические подтверждения своих теорий: известно, что довольно ловкое усложнение системы Птолемея долго позволяло утверждать, что она точно отражает истинное расположение планет; так что, если совместить Эдипа с Эдипом наоборот, выявляя в любом страхе и тревоге желание, можно с успехом подвести под фрейдизм даже те факты, что ему противоречат. Уловить форму можно только при наличии определенного фона, и от того, как постигается форма, зависят очертания, которые приобретает за ней этот фон; тем самым, если упорно пытаться описать какую-нибудь частную историю во фрейдистской логике, за ней обнаружится и фрейдистская схема. Только когда учение требует все новых и новых побочных объяснений, неопределенных и произвольных, только когда наблюдение выявляет не меньше аномалий, чем нормальных случаев, – тогда предпочтительнее выйти за прежние рамки. К тому же сегодня психоаналитики, каждый по-своему, всячески стараются сгладить понятия фрейдизма, сделать их более гибкими. Вот, например, что пишет один современный психоаналитик: «Поскольку существует комплекс, в нем, по определению, имеется несколько составляющих… Комплекс образуется из соединения этих разрозненных элементов, а не в репрезентации одного из них через другие»[23 - Baudouin Ch. L’?me enfantine et la psychanalyse (1931).]. Но идея простого соединения элементов неприемлема: психическая жизнь – не мозаика; в каждом своем движении она цельна, и с этой цельностью нельзя не считаться. А это возможно лишь при условии, что в разрозненных фактах обнаруживается изначальная интенция существования. Если не добраться до этого истока, человек предстает полем битвы между одинаково бессмысленными и случайными влечениями и запретами. Все психоаналитики последовательно отвергают идею выбора и ее коррелят, понятие ценности; в этом и состоит внутренняя слабость их системы. Фрейд, отсекая влечения и запреты от экзистенциального выбора, не способен объяснить их происхождение – он берет их как данность. Понятие ценности он попытался заменить понятием авторитета, но сам признает в «Моисее и его народе», что объяснить этот авторитет не способен никак. К примеру, инцест запретен, потому что его запретил отец; но откуда взялся этот запрет – загадка. Сверх-я интериоризирует веления и запреты, исходящие от беззаконной тирании; перед нами неизвестно откуда взявшиеся инстинктивные наклонности; две эти реальности существуют сами по себе, потому что мораль изначально сочли не имеющей отношения к полу; человеческая цельность словно расколота, нет никакого перехода от индивида к обществу: чтобы их соединить, Фрейду приходится сочинять какие-то странные романы[24 - Фрейд З. Тотем и табу.]. Адлер понял, что объяснить комплекс кастрации можно только в социальном контексте; он затронул проблему валоризации, но не добрался до онтологического истока признанных обществом ценностей и не осознал, что ценности вовлечены в сексуальность как таковую, а потому и недооценил их значение.

Безусловно, сексуальность играет в человеческой жизни значительную роль; можно сказать, что вся жизнь целиком пронизана ею; уже из физиологии нам стало ясно, что жизнь семенников и яичника неотделима от жизни сомы. Существующий есть тело определенного пола, значит в его отношения с другими существующими, то есть другими телами определенного пола, всегда вовлечена сексуальность; но если тело и сексуальность суть конкретные проявления экзистенции, то, исходя из нее, можно выявить и их значения – в отсутствие такой перспективы психоанализ принимает как данность факты, не получившие объяснения. Например, нам говорят, что девочка стыдится мочиться на корточках, с обнаженными ягодицами; но что такое стыд? Точно так же, прежде чем задаваться вопросом, гордится ли мужчина тем, что имеет пенис, или же пенис есть выражение его гордости, нужно выяснить, что такое гордость и каким образом притязания субъекта могут воплощаться в объекте. Не следует принимать сексуальность как непреложную данность; у существующего есть более исконный «поиск бытия»; сексуальность – лишь один из его аспектов. Это показывает Сартр в «Бытии и ничто»; о том же говорит Башляр в своих трудах о Земле, Воздухе и Воде. Психоаналитики считают первичной истиной человека его отношения с собственным телом и телами ему подобных в рамках общества; но в человеке изначально заложен интерес к сущности окружающего его мира природы, и он пытается обнаружить ее посредством труда, игры, любых опытов «динамического воображения»; человек стремится конкретно достичь экзистенции через мир в целом, постигаемый всеми возможными способами. Месить глину, рыть яму – действия столь же изначальные, как объятия, как коитус: видеть в них только сексуальные символы – ошибка; яма, вязкость, впадина, твердость, цельность – исконные реалии; интерес к ним человека продиктован не либидо – скорее само либидо будет окрашено в соответствии с тем, как они человеку открылись. Цельность влечет мужчину не потому, что символизирует девственность женщины, наоборот, любовь к цельности заставляет его ценить девственность. Труд, война, игра, искусство определяют способы бытия в мире, несводимые ни к каким другим; в них выявляются качества, пересекающиеся с теми, что заявляют о себе в сексуальности; индивид выбирает себя одновременно и через них, и через эротический опыт. Но восстановить целостность этого выбора можно лишь с онтологической точки зрения.

Именно понятие выбора психоаналитик отвергает особенно яростно – во имя детерминизма и «коллективного бессознательного»; такое бессознательное якобы поставляет человеку готовые образы и универсальные символы; именно оно якобы объясняет аналогии между сновидениями, оговорками, маниями, аллегориями и человеческими судьбами; говорить о свободе якобы означает отказать себе в возможности объяснить все эти волнующие соответствия. Но идея свободы отнюдь не противоречит наличию определенных констант. Метод психоанализа, несмотря на ошибки теории, нередко оказывается плодотворным как раз потому, что в каждой частной истории присутствуют общепризнанные данные общего характера: определенные ситуации и типы поведения повторяются; момент решения возникает в недрах всеобщего и повторяющегося. «Анатомия – это судьба», – говорил Фрейд; с этой фразой перекликаются слова Мерло-Понти: «Тело – это всеобщее». В разделении существующих проявляется единое существование, воплощенное в аналогичных организмах, значит в связи онтологического и сексуального должны быть некие константы. В данную конкретную эпоху через технические средства, экономическую и социальную структуру некоего сообщества всем его членам открывается один и тот же мир; тем самым возникает и постоянная связь сексуальности с социальными формами; аналогичные индивиды, поставленные в аналогичные условия, постигнут в окружающей их данности аналогичные значения; эта аналогия не может быть основой для строгой всеобщности, но позволяет выявлять в индивидуальных историях общие типы. Символ явлен нам не как аллегория, выработанная неким загадочным бессознательным, но как постижение значения через аналог значащего объекта; в силу идентичности экзистенциальной ситуации для всех существующих и идентичной фактичности, с которой они сталкиваются, значения для многих индивидов раскрываются одинаково; символика не упала с неба и не вышла из подземных глубин – она, подобно языку, была выработана человеческой реальностью, то есть одновременно и mitsein, и разделением; этим объясняется и факт присутствия в символике индивидуального вымысла – на практике психоаналитическому методу приходится его признать, независимо от того, согласуется ли это с теорией. В такой перспективе становится, например, понятной та ценность, какой обычно наделяют пенис[25 - Подробнее мы остановимся на этой теме в первой главе второго тома.]. Ее возможно осмыслить, только исходя из экзистенциального факта – склонности субъекта к отчуждению; тревога за свою свободу заставляет субъекта искать себя в вещах, что является одним из способов бегства от себя; склонность эта настолько глубока и сильна, что ребенок сразу после отнятия от груди, то есть отделения от Целого, старается уловить свое отчужденное существование в зеркалах, в родительском взоре. Первобытные люди отчуждаются в мане, в тотеме; люди цивилизованные – в своей индивидуальной душе, в своем «я», своем имени, собственности, труде: таково первое искушение неподлинного бытия. Пенис для маленького мальчика как нельзя лучше годится на роль «двойника»: для него он одновременно и посторонний предмет, и он сам; это игрушка, кукла – и его собственная плоть; родители и няньки обращаются с ним как с маленьким человечком. Понятно, что для ребенка он становится «alter ego, как правило, более хитрым, умным и ловким, чем сам индивид»[26 - Balint A. La Vie intime de l’enfant. P. 101.]; поскольку функция мочеиспускания, а позднее эрекция занимают промежуточное положение между сознательными и непроизвольными процессами, поскольку пенис есть капризный, почти посторонний источник субъективно ощущаемого удовольствия, субъект полагает его как самого себя и нечто отличное от самого себя; в нем зримо воплощена особая трансцендентность, и он служит источником гордости; поскольку фаллос существует отдельно, мужчина может включить переполняющую его жизнь в собственную индивидуальность. Тем самым мы понимаем, что длина пениса, напор струи при мочеиспускании, сила эрекции и эякуляции превращаются для него в меру собственной ценности[27 - Мне рассказывали о крестьянских детях, которые забавы ради соревновались в экскрементах: тот, чьи испражнения были самыми объемными и крепкими, пользовался авторитетом, с каким не могли сравниться никакие иные достижения – ни в играх, ни даже в драке. Фекалии играли ту же роль, что и пенис: здесь также имело место отчуждение.]. Перед нами константа: фаллос есть телесное воплощение трансценденции; константой является и то, что ребенок чувствует себя трансцендируемым, преодоленным, то есть насильно лишенным трансцендентности отцом; тем самым мы возвращаемся к фрейдистской идее о комплексе кастрации. Девочка, лишенная такого alter ego, не отчуждается ни в каком материальном предмете, не восполняет себя: тем самым ей приходится превратить в объект себя целиком, полагать себя как Другого; вопрос, сравнивала она себя с мальчиками или нет, не так уж важен, главное, что отсутствие пениса, даже неосознаваемое, не позволяет ей воспринимать себя с точки зрения пола; из этого вытекает множество следствий. Однако указанные константы все же не определяют удел: особая ценность фаллоса обусловлена тем, что он символизирует превосходство и в других областях. Если бы женщина могла утвердить себя в качестве субъекта, она бы придумала эквиваленты фаллоса: кукла, воплощающая обетование ребенка, может стать более ценным объектом обладания, нежели пенис[28 - Ко всем этим вопросам мы вернемся во второй части; здесь они обозначены просто для порядка.]. Существуют общества с родством по материнской линии, где женщины владеют масками, в которых отчуждается все сообщество; слава пениса в таких условиях сильно меркнет. Эта анатомическая привилегия становится основой подлинной человеческой привилегии лишь в рамках ситуации, рассматриваемой в целом. Истина психоанализа обретается только в историческом контексте.

Точно так же как недостаточно сказать, что женщина – это самка, ее нельзя определить через осознание ею своей женственности: она осознает ее в обществе, членом которого является. Интериоризируя бессознательное и психическую жизнь в целом, сам язык психоанализа, все эти понятия: «комплекс», «влечение» и пр. – подразумевают, что драма индивида разворачивается в нем самом. Но любая жизнь – это отношения с миром; индивид определяет себя, выбирает себя через мир; и чтобы ответить на интересующие нас вопросы, следует обратиться к миру. Психоанализ, в частности, не способен объяснить, почему женщина – это Другой. Ведь даже Фрейд признает, что престиж пениса объясняется главенством отца, но каковы истоки мужского превосходства, ему неизвестно.

Итак, не отрицая огульно достижений психоанализа, многие наблюдения которого весьма плодотворны, мы отвергаем его метод. Прежде всего, мы будем рассматривать сексуальность не просто как данность: узость такого подхода проявляется в скудных описаниях, касающихся женского либидо; как я уже говорила, психоаналитики никогда не изучали его само по себе, но только отталкиваясь от либидо мужского; они словно не ведают о том, что влечение, какое вызывает у женщины мужчина, глубоко двойственно. Фрейдисты и адлерианцы объясняют тревожное отношение женщины к мужскому члену как инверсию фрустрированного желания. Штекель пошел дальше, увидев в нем первичную реакцию, но описал ее поверхностно: по его мнению, женщина боится дефлорации, пенетрации, беременности, боли, и этот страх обуздывает ее желание; это слишком рациональное объяснение. Вместо того чтобы утверждать, будто желание оборачивается тревогой или подавлено страхом, следовало бы рассматривать тот своего рода настойчивый и одновременно испуганный зов, каким является женское желание, как изначальную данность; для него характерен неразрывный синтез притяжения и отталкивания. Примечательно, что многие самки животных бегут от совокупления, которого сами же домогаются; им приписывают кокетство и лицемерие, но пытаться объяснять примитивные формы поведения, уподобляя их более сложным формам, абсурдно; наоборот, как раз такое примитивное поведение лежит в основе того, что у женщины именуется кокетством и лицемерием. Идея «пассивного либидо» только сбивает с толку, потому что либидо изначально определено исходя из самца – как порыв, энергия; но ведь нельзя априори понять, что свет может быть одновременно желтым и синим: сначала надо просто увидеть зеленый цвет. Мы бы лучше представляли себе реальность, если бы не определяли либидо с помощью расплывчатых понятий вроде «энергии», а сопоставили значение сексуальности с другими формами человеческого поведения: «брать», «хватать», «есть», «делать», «терпеть» и др.; ибо сексуальность – один из способов постижения и присвоения объекта; следовало бы также изучить свойства эротического объекта, каким он дан не только в половом акте, но и в восприятии вообще. Подобное исследование выходит за рамки психоанализа, для которого эротизм – понятие неделимое.

С другой стороны, мы совершенно иначе будем ставить проблему женского удела: мы установим место женщины в мире ценностей и придадим ее поведению измерение свободы. Мы считаем, что перед ней стоит выбор между утверждением своей трансцендентности и отчуждением в качестве объекта; женщина – не игрушка противоречивых влечений, она изобретает решения, между которыми существует этическая иерархия. Подменяя ценность авторитетом, а выбор – влечением, психоанализ предлагает некий эрзац морали – идею нормальности. Идея эта, конечно, очень полезна в медицине, но в психоанализе она получила подозрительное широкое толкование. Дескриптивная схема предстает законом, а механистическая психология не способна, разумеется, принять понятие изобретения морали; в крайнем случае она может описать нечто меньшее, но никогда – большее; в крайнем случае она признает неудачи, но никогда – творчество. Если субъект не проходит полностью путь развития, считающийся нормальным, говорят, что его развитие затормозилось, толкуют эту остановку как недостаток, как отрицание и никогда – как положительное решение. Между прочим, именно поэтому так коробит психоанализ великих людей: нам заявляют, что у них не реализовался тот или иной перенос или сублимация; никто не предположит, что, быть может, они сами от них отказались и имели на то веские причины; никто не хочет представить себе, что их поведение могло быть мотивировано свободно полагаемыми целями; индивида всегда объясняют в его связи с прошлым, а не исходя из будущего, в которое он себя проецирует. Поэтому нам всегда предъявляют его неподлинный образ, а в неподлинном нельзя отыскать иного критерия, кроме нормальности. С этой точки зрения описание женского удела просто поразительно. «Отождествляться» с матерью или с отцом, в том смысле, как это понимают психоаналитики, – значит отчуждаться в данном образце, предпочитать спонтанному движению собственного существования чужой образ, то есть играть в бытие. Нам показывают женщину, которой уготовано два способа отчуждения; очевидно, что игра в мужчину заведомо приведет ее к неудаче, но и игра в женщину – тоже ловушка: быть женщиной – значит быть объектом, Другим; а Другой остается субъектом в отказе от себя. Истинная проблема для женщины, отвергнув этот отказ, осуществиться как трансценденция: она должна осознать, какие возможности открывает перед ней так называемое мужское и женское поведение; если ребенок идет по пути, указанному одним из родителей, он, быть может, свободно продолжает их замыслы: его поведение может быть результатом выбора, обусловленного некими целями. Даже у Адлера воля к власти есть лишь разновидность абсурдной энергии; любой проект, в котором воплощается трансценденция, он именует «мужским протестом»; по его мнению, если девочка лазит по деревьям, то она хочет сравняться с мальчиками: ему и в голову не приходит, что ей просто нравится лазить по деревьям; для матери ребенок – вовсе не «эквивалент пениса», а нечто совсем иное; писать картины и книги, заниматься политикой – это не только «удачные способы сублимации», но и реализация сознательно поставленных целей. Отрицать это – значит искажать всю историю человечества. Между нашими описаниями и описаниями психоаналитиков можно заметить некоторые параллели. Дело в том, что, с точки зрения мужчин – на которую встают все психоаналитики, и мужского и женского пола, – любое поведение отчуждающего типа считается женским, а поведение, при котором субъект полагает свою трансцендентность, – мужским. Дональдсон, занимавшийся историей женщины, заметил, что определения «мужчина есть человек мужского пола, женщина есть человек женского пола» были асимметрично искажены; психоаналитики особенно любят определять мужчину как человека, а женщину как самку: всякий раз, когда она ведет себя как человек, говорят, что она подражает мужчине. Психоаналитик рисует нам девочку и девушку, которых побуждают отождествить себя с отцом или с матерью, которая разрывается между «мужеподобными» и «женскими» наклонностями; мы же полагаем, что она колеблется между предлагаемой ей ролью объекта, Другого, и отстаиванием собственной свободы; тем самым в некоторых пунктах нам случается соглашаться, в частности, когда мы рассматриваем пути неподлинного отказа от себя, открывающиеся перед женщиной. Но мы наделяем их совсем иным значением, нежели последователи Фрейда или Адлера. Мы определяем женщину как человека в поисках ценностей в мире ценностей, в мире, экономическую и социальную структуру которого необходимо знать; мы будем изучать женщину в экзистенциальной перспективе через ее положение в целом.

Глава III. Точка зрения исторического материализма

Теория исторического материализма выявила ряд чрезвычайно важных истин. Человечество есть не животный вид, но историческая реальность. Человеческое общество есть антифизис: оно не претерпевает пассивно присутствие природы, но берет на себя ответственность за нее. Эта ответственность реализуется не субъективно, как внутренняя операция, но объективно – в практике. Тем самым женщину нельзя рассматривать просто как организм определенного пола: важны лишь те ее биологические данные, которые приобретают конкретную ценность в деятельности; самосознание женщины определяется не только половой принадлежностью: оно отражает ее положение, зависящее от экономической структуры общества, в которой находит выражение достигнутый человечеством уровень технического развития. Как мы видели, с биологической точки зрения для женщины характерны две основные черты: ее власть над миром не столь широка, как у мужчины, и она в большей мере подчинена требованиям вида. Но эти черты могут обладать совершенно разной ценностью в зависимости от социально-экономического контекста. В человеческой истории власть над миром никогда не определяется через голое тело: уже рука с ее хватательным большим пальцем преодолевает себя в орудии, умножающем ее могущество; уже в древнейших, доисторических документах человек всегда предстает вооруженным. В эпоху, когда нужно было орудовать тяжелыми дубинами и давать отпор диким зверям, физическая слабость женщины становилась очевидным недостатком: как только для использования орудия требовалось чуть больше сил, чем было у женщины, она оказывалась совершенно беспомощной. Но может быть и так, что возможности техники снимают различие в мускульной силе между мужчиной и женщиной: избыток создает превосходство лишь с точки зрения определенной потребности, а иначе иметь слишком много ничем не лучше, чем иметь достаточно. Так, работа на многих современных машинах не требует всей мужской силы, и если этот необходимый минимум не превосходит возможностей женщины, она становится равной с мужчиной в труде. В самом деле, сегодня можно управлять колоссальной энергией, просто нажимая кнопку. Что же касается материнских обязанностей, то их значение сильно разнится в зависимости от нравов: они обременительны, если от женщины требуется постоянно рожать и ей приходится кормить и воспитывать детей без посторонней помощи; если же она рожает по своей свободной воле, если общество помогает ей во время беременности и заботится о ребенке, то бремя материнства легко и его несложно восполнить в сфере труда.

Именно в таком ключе Энгельс излагает историю женщины в «Происхождении семьи»; для него эта история зависит в основном от истории техники. В каменном веке, когда земля находилась в общем владении всех членов племени, возможности земледелия были ограничены примитивностью первобытной лопаты и мотыги; женских сил хватало на труд, необходимый для садоводства. В рамках этого начального разделения труда два пола уже образуют некое подобие двух классов; эти классы равны: пока мужчина охотится и ловит рыбу, женщина остается у своего очага, но работа по дому включает в себя производительный труд – изготовление глиняной посуды, ткачество, огородничество; тем самым женщина играет важную роль в экономической жизни. С открытием меди, олова, бронзы, железа, с появлением плуга сфера земледелия расширяется: чтобы корчевать лес и возделывать поля, требуется напряженный труд. Тогда мужчина прибегает к услугам других мужчин и держит их в рабстве. Возникает частная собственность: мужчина, хозяин рабов и земли, становится также и собственником женщины. В этом и состоит «всемирно-историческое поражение женского пола». Оно объясняется переворотом, случившимся в разделении труда вследствие изобретения новых орудий. «Та самая причина, которая прежде обеспечивала женщине ее господство в доме, – ограничение ее труда домашней работой, – эта же самая причина теперь делала неизбежным господство мужчины в доме; домашняя работа женщины утратила теперь свое значение по сравнению с промысловым трудом мужчины, его труд был всем, ее работа – незначительным придатком». Тогда же на смену материнскому праву приходит право отцовское: владение передается от отца к сыну, а не от женщины к ее племени. Так возникает патриархальная семья, основанная на частной собственности. В такой семье женщина угнетена. Мужчина, полновластный господин, позволяет себе, среди прочего, и сексуальные прихоти: спит с рабынями или гетерами; он полигамен. Как только нравы начинают допускать и обратный вариант, женщина мстит неверностью – брак естественно дополняется адюльтером. Это единственный доступный женщине способ защититься от домашнего рабства, в котором ее держат; ее социальное угнетение есть следствие угнетения экономического. Равенство может быть восстановлено лишь тогда, когда оба пола будут иметь равные юридические права; но это освобождение требует, чтобы весь женский пол вернулся в общественное производство. «Освобождение женщины станет возможным только тогда, когда она сможет в крупном, общественном масштабе участвовать в производстве, а работа по дому будет занимать ее лишь в незначительной мере. А это сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его…»

Итак, удел женщины и судьба социализма тесно связаны между собой; это явствует и из обширного труда Бебеля, посвященного женщине. «Женщину и рабочего, – говорит он, – объединяет то, что оба они угнетенные». И освобождение им обоим должно принести то же самое развитие экономики в результате переворота, вызванного машинным производством. Проблема женщины сводится к проблеме ее способности к труду. Женщина, могущественная во времена, когда техника соответствовала ее возможностям, низвергнутая с престола, когда она оказалась не способна с техникой управляться, в современном мире вновь обретает равенство с мужчиной. Лишь сопротивление старого капиталистического патернализма в большинстве стран препятствует практическому осуществлению этого равенства – оно осуществится, когда сопротивление будет сломлено. По утверждению советской пропаганды, в СССР оно уже осуществилось. А когда социалистическое общество будет построено во всем мире, не будет ни мужчин, ни женщин, а только равные между собой трудящиеся.

Хотя намеченная у Энгельса теория представляет собой определенный шаг вперед по сравнению с рассмотренными выше, она все же не оправдывает надежд, поскольку обходит стороной главные проблемы. Поворотным пунктом истории стал переход от общинного строя к частной собственности – но нам ничего не говорят о том, как он мог произойти; сам Энгельс признается, что «об этом мы до сих пор ничего не знаем»[29 - «Происхождение семьи, частной собственности и государства».]; ему не только неизвестны исторические подробности этого перехода – он даже не предлагает какого-либо его толкования. Равным образом неясно, почему частная собственность неизбежно повлекла за собой порабощение женщины. Исторический материализм принимает как общепризнанные факты, нуждающиеся в объяснении: он безоговорочно постулирует принцип интереса, связывающий человека с собственностью; но в чем источник этого интереса, источника всех общественных институтов? Тем самым очерк Энгельса остается поверхностным, а открываемые им истины выглядят случайными. Дело в том, что, не выходя за пределы исторического материализма, углубить их невозможно. Он не может дать ответ на поставленные нами вопросы, потому что вопросы эти относятся к человеку целиком, а не к абстрактному homo Cconomicus.

Ясно, например, что сама идея индивидуального владения обретает смысл лишь в свете изначального положения существующего. Чтобы она возникла, субъект сперва должен иметь склонность полагать себя в своей принципиальной особости, утверждать свое существование как автономное, отдельное от других. Понятно, что эти притязания остаются субъективными, внутренними, не истинными до тех пор, пока у индивида нет практических способов для его объективного осуществления; за неимением подходящих средств он вначале никак не испытывал своей власти над миром, чувствовал себя затерянным в природе и сообществе, пассивной игрушкой грозных, темных сил; о себе он мог думать, лишь отождествляя себя со всем племенем, – тотем, мана, земля были реалиями коллективными. Изобретение бронзы позволило человеку, через испытание тяжелым производительным трудом, открыть в себе творца, покорителя природы, он больше не боится ее; одолев ее сопротивление, он дерзает осознать себя как автономную деятельность и осуществиться в своей единичности[30 - Гастон Башляр в «Земле и грезах воли» дает, среди прочего, весьма показательный анализ кузнечного труда. Он показывает, как человек, утверждая себя через молот и наковальню, становится отдельным. «Мгновение для кузнеца – мгновение сразу и изолированное, и раздувшееся. Оно продвигает труженика к овладению временем благодаря насилию над мгновением»; и далее: «Кующий человек принимает вызов восставшей против него вселенной» (перевод Б. М. Скуратова. – Прим. ред.).]. Но этого осуществления никогда бы не произошло, если бы человек изначально его не захотел; урок труда не заложен в пассивном субъекте: выковывая орудия труда и покоряя землю, субъект выковал и покорил самого себя. С другой стороны, самоутверждения субъекта недостаточно для объяснения собственности – любое сознание, бросая вызов, в борьбе, в своей отдельной битве может попытаться возвыситься до самостоятельности. Для того чтобы вызов принял форму потлача, то есть экономического соперничества, для того чтобы затем сперва вождь, а потом и все члены племени стали притязать на частное имущество, нужно, чтобы в человеке обнаружилась еще одна изначальная склонность: как мы уже говорили в предыдущей главе, существующий сознает себя лишь через отчуждение; он ищет себя через мир, в каком-либо чуждом ему образе, и делает этот образ своим. В тотеме, в мане, на занимаемой им земле с племенем встречается его отчужденное существование; когда индивид отделяется от общины, ему требуется особое воплощение: мана индивидуализируется в вожде, затем в каждом индивиде; и одновременно каждый старается присвоить себе клочок земли, орудия труда, урожай. В этих богатствах, своих богатствах, человек обретает самого себя, потому что он затерялся в них; и тогда становится понятно, что он может придавать им столь же основополагающее значение, как и самой своей жизни. В этом случае интерес человека к своей собственности становится умопостигаемым отношением. Но, как мы видим, это отношение нельзя описать только через орудие труда – следует осмыслить все поведение человека, вооруженного этим орудием, поведение, предполагающее онтологическую инфраструктуру.

Точно так же невозможно вывести угнетение женщины из частной собственности. Здесь снова проявляется несостоятельность энгельсовского подхода. Он верно отметил, что мускульная слабость женщины сделалась конкретным недостатком лишь в ее отношении с бронзовыми и железными орудиями труда; но он не уловил, что сами по себе пределы ее способности к труду становятся конкретным изъяном лишь в определенной перспективе. Именно потому, что мужчина есть трансценденция и честолюбие, он и проецирует новые требования на каждое новое орудие: изобретя бронзовые инструменты, он перестал довольствоваться возделыванием садов и захотел расчищать и распахивать обширные поля – эта его воля возникла не из бронзы как таковой. Беспомощность женщины повлекла за собой ее крах, потому что мужчина стал оценивать ее с точки зрения проекта обогащения и экспансии. Но и этого проекта недостаточно, чтобы объяснить факт ее угнетения: разделение труда по половому признаку могло принять форму дружеского сотрудничества. Если бы изначальные отношения человека с себе подобными строились исключительно на дружбе, любой тип порабощения был бы немыслим: феномен этот есть одно из следствий стремления к господству в человеческом сознании, которое пытается стать объективным спутником его самодостаточности. Если бы в сознании изначально не было категории Другого и притязаний на господство над Другим, изобретение бронзовых орудий не могло бы повлечь за собой угнетения женщины. Энгельс не осознает и особого характера этого угнетения. Он попытался свести противостояние полов к классовой борьбе, впрочем без особой убежденности; его тезис не выдерживает критики. Действительно, разделение труда между полами и вытекающее из него угнетение в чем-то напоминают деление на классы, но смешивать их нельзя; в расщеплении на классы нет никакой биологической основы; раб в процессе труда осознает себя в противостоянии хозяину, пролетариат всегда переживает свое положение в бунте, обращаясь тем самым к главному – к тому, что он несет угрозу для эксплуататоров; его цель – перестать существовать как класс. Как мы уже говорили во введении, положение женщины совершенно иное – в частности, из-за совместной жизни и общих интересов, которые делают ее солидарной с мужчиной, и из-за того, что мужчина находит в ней сообщницу; в ней нет никакой жажды бунта, она не может перестать существовать как пол, она лишь требует отмены некоторых последствий половых различий. Еще важнее то, что женщину нельзя с чистой совестью рассматривать только как работницу; ее репродуктивная функция не менее важна, чем продуктивный труд – как в экономике общества, так и в частной жизни; бывают времена, когда рожать детей полезнее, чем ходить за плугом. Энгельс уходит от этой проблемы; он лишь заявляет, что социалистическое общество уничтожит семью, но это весьма абстрактное решение; известно, как часто приходилось в СССР коренным образом пересматривать политику в области семьи, в зависимости от разного соотношения текущих потребностей производства и потребностей в росте населения; к тому же уничтожение семьи не обязательно означает освобождение женщины; примеры Спарты и нацизма показывают, что женщина, напрямую связанная с государством, может быть отнюдь не меньше угнетена мужчинами. Истинно социалистическая этика, то есть этика, стремящаяся к справедливости, не уничтожая свободы, налагающая на индивидов обязанности, не стирая их индивидуальности, окажется в сильном затруднении, столкнувшись с проблемами положения женщины. Невозможно просто уподобить деторождение труду или службе, наподобие военной. Требование рожать детей является для женщины куда более глубоким вторжением в ее жизнь, чем для граждан – регламентация их занятий: ни одно государство еще не дерзнуло сделать коитус обязательным. Женщина вкладывает в половой акт и материнство не только время и силы, но и главные ценности. И напрасно рационалистический материализм пытается игнорировать этот драматизм сексуальности; половой инстинкт не поддается регламентации; нельзя исключить, что в нем самом не заложен отказ от своего утоления, говорил Фрейд; но несомненно то, что его нельзя включить в сферу общественного, потому что в эротизме присутствует бунт сиюминутности против времени, бунт индивидуального против всеобщего; желание канализировать или эксплуатировать его может его убить, ибо с живой стихией нельзя обращаться как с инертной материей и тем более нельзя насиловать ее, как насилуют свободу. Невозможно прямо принудить женщину рожать: все, что можно сделать, – это ограничить ее такой ситуацией, из которой не будет иного выхода, кроме материнства: закон или нравы требуют от нее вступить в брак, противозачаточные средства и аборты оказываются под запретом, развод не допускается. Эти древние правила патриархата воскресили сейчас в СССР; там возродили патерналистские теории брака; и тем самым государство пришло к тому, что вновь потребовало от женщины стать эротическим объектом: в одной недавней речи советских гражданок призывали изящно одеваться, пользоваться косметикой и кокетничать, дабы удержать мужей и разжечь в них желание. Этот пример наглядно показывает, что женщину невозможно рассматривать только как производительную силу – для мужчины она сексуальный партнер, детородное устройство, эротический объект, Другая, через которую он ищет самого себя. Сколько бы тоталитарные и авторитарные режимы ни запрещали единодушно психоанализ и ни заявляли, что у граждан, присягнувших на верность коллективу, индивидуальных драм быть не может, эротика остается опытом, где всеобщее всегда уступает индивидуальному. И для демократического социализма, где уничтожены классы, но не индивиды, вопрос индивидуального удела будет полностью сохранять свое значение – и будет полностью сохранять свое значение разделение полов. Половые отношения, связывающие женщину с мужчиной, отличны от его отношений с ней; а связь женщины с ребенком не сводима ни к какой другой. Не только бронзовое орудие породило женщину – и одной машине ее не уничтожить. Требовать для нее всей полноты человеческих прав и возможностей не значит закрывать глаза на особенности ее положения. А чтобы ее понять, нужно выйти за рамки исторического материализма, который видит в мужчине и женщине только хозяйственные единицы.

Иными словами, мы по одной и той же причине отвергаем и половой монизм Фрейда, и экономический монизм Энгельса. Психоаналитик будет толковать любые социальные требования женщины как феномен «мужского протеста»; для марксиста, наоборот, в женской сексуальности лишь выражается более или менее сложным и косвенным путем ее экономическое положение; но ни категории «клиторальный» и «вагинальный», ни категории «буржуазный» и «пролетарский» равно не способны описать конкретную женщину. В основе как индивидуальных драм, так и экономической истории человечества лежит экзистенциальная инфраструктура, и только она позволяет понять ту особую форму, какой является человеческая жизнь, в ее единстве и цельности. Ценность фрейдизма обусловлена тем, что существующий есть тело; в том, каким образом он воспринимает себя как тело среди других тел, находит конкретное выражение его экзистенциальная ситуация. Точно так же в марксистской теории верно то, что онтологические притязания существующего обретают конкретный облик в зависимости от имеющихся у него материальных возможностей, особенно тех, что открывает перед ним техника. Но ни сексуальность, ни техника не способны ничего объяснить сами по себе, не будучи включены в целостную человеческую реальность. Именно поэтому у Фрейда запреты, налагаемые сверх-я, и влечения «я» выглядят как случайные факты, а в очерке истории семьи у Энгельса наиболее важные события происходят как будто внезапно, по прихоти таинственного случая. В своем стремлении понять женщину мы не станем отвергать определенных достижений ни биологии, ни психоанализа, ни исторического материализма; но мы будем исходить из положения, что тело, половая жизнь и технические средства конкретно существуют для человека лишь постольку, поскольку он осознает их в общей перспективе своего существования. Ценность мускульной силы, фаллоса, орудий труда определяется лишь в мире ценностей: она обусловлена основополагающим проектом существующего, трансцендирующего к бытию.

Часть вторая. История

I

Этот мир всегда принадлежал мужчинам – и ни одно из предложенных объяснений этого факта не показалось нам убедительным. Чтобы понять, как возникла иерархия полов, мы рассмотрим данные этнографии и истории первобытного общества в свете философии экзистенциализма, философии существования. Как мы уже отмечали, когда сталкиваются две категории людей, каждая из них хочет навязать другой свое господство; если обе они в состоянии отстаивать это требование, между ними устанавливаются обоюдные отношения, иногда враждебные, иногда дружественные и всегда напряженные; если же одна из них имеет преимущество, она одерживает верх над другой и всячески старается держать ее в угнетении. То есть мы понимаем, что у мужчины возникла воля к господству над женщиной; но какое преимущество позволило ему осуществить эту волю?