скачать книгу бесплатно
Лавка дядюшки Лика
Сергей Мец
Некогда их было около тысячи, теперь осталась всего дюжина, и им предстоит завершить очередной этап эксперимента.
Мец
ЛАВКА ДЯДЮШКИ ЛИКА
Сказка-быль
Жизнь в нашем городке начиналась ближе к вечеру, когда солнце опускалось к горизонту и спадал дневной зной, а теперь все живое попряталось в тени деревьев и домов. Самое уютное и прохладное из таких мест городка было расположено во дворе у дядюшки Лика, в дальнем конце которого и находилась знаменитая лавка.
Как только утомленный невыносимым зноем посетитель сворачивал на улицу, где жил дядюшка Лик, его взору открывалось чудесное зрелище, и он прибавлял шагу, чтобы скорее ступить в тенистый сад. Невысокая, в половину человеческого роста, калитка располагалась в центре такого же невысокого штакетника, почти совсем утонувшего в дебрях живой изгороди, ветки которой украшали ягоды крыжовника. Темно-розовые с золотистыми прожилками, мясистые и вместе с тем прозрачные, они своим видом чем-то напоминали миниатюрные елочные игрушки. Штакетник тянулся вокруг всего сада, и половину урожая крыжовника собирали как правило птицы и соседские мальчишки.
Сразу за калиткой начинался сад. Вишня, черешня, яблони, груши, инжир, клубника, грядки разнообразной зелени – чего тут только не было. Вдалеке, у правого забора, была отгорожена от сада металлической сеткой небольшая территория, откуда доносилось кудахтанье кур и специфический запах сельской жизни.
Пройдя метров пятьдесят по дорожке, вымощенной плоским булыжником, наслаждаясь прохладой и великолепием сада, пришедший к дядюшке Лику посетитель попадал на следующий уровень восхищения и блаженства. Параллельно дому тянулась длинная арка из металлических труб, вся увитая виноградными рукавами. Прямо над головой и по вертикальным стенкам арки с ветвей свисали наливающиеся спелостью кисти разных пород – от нежнейшего «дамского пальчика» с неповторимым вкусом и одной крупной косточкой внутри до внушительных размеров розовых, столового сорта, и мелких иссиня-черных гроздей кишмиша. Эту арку и пересекала тропинка, ведущая от калитки через сад, и тут непременно задерживались все, кто приходил по делам к дядюшке Лику.
Слева, в самом конце навеса стоял небольшой массивный деревянный стол, за которым поместилось бы не больше десяти человек, а сразу за ним был вырыт и облицован булыжником небольшой хауз, в котором журчала родниковая вода, перекатываясь через камни, и резвились золотые рыбки. В воде покоилась и специальная сетчатая конструкция, где всегда охлаждалось несколько бутылок разнообразных напитков.
Все это великолепие пряталось в тени старых карагачей с мозолистыми натруженными за столетие стволами, и тут же было обустроено место для приготовления пищи: глиняный тандыр с черным от частого использования чугунным казаном сверху, мангал, рассчитанный шампуров на двадцать, и небольшой самовар. Кругом царила такая желанная в эти знойные месяцы южного лета прохлада, что каждый пришедший ненадолго присаживался за стол, отдыхая и любуясь прекрасным ухоженным садом.
Сама лавка пряталась в тени таких же вековых платанов, что осеняли своими кронами заветное место у хауза. Это был обычный дом в два этажа, какие строят по всей земле на приусадебных участках: пара небольших спален, туалет с душем, примыкающая к ним крохотная кухонька на втором этаже, и собственно сама лавка, которая занимала весь первый.
Окна спален и двери с двумя узкими створками выходили на небольшую веранду, поддерживаемую мощными круглыми деревянными столбами, покрытыми искусной резьбой, и отсюда открывался вид на задний двор дома. Попасть туда можно было только открыв дверь в самой глубине лавки, и никак иначе. Справа за этой дверью, вдоль глухой стены, убегала вверх лестница, ведущая на второй этаж, а слева находилась еще одна дверь, за которой располагалась гардеробная – длинная узкая комната со встроенными шкафами по обеим стенам, открыв любую из зеркальных створок которых можно было обнаружить вешалки с одеждой и полки с обувью.
Но был у этой комнаты секрет – центральная секция шкафа у правой стены выдвигалась внутрь комнаты и за ней взору открывалась еще одна маленькая комнатка и еще одна дверь, потайная. Она-то и вела на задний двор, но поскольку сад по обеим сторонам лавки заканчивался высоким, метра в три, деревянным забором, то о существовании заднего двора никто из гостей и не догадывался. Допуск туда был разрешен только тем, кто был посвящен в тайну лавки.
Перешагнув порог заветной двери, ты тут же оказывался перед густыми в человеческий рост зарослями кустарника, которые хозяин дома называл «матёркой». Сквозь заросли петляла тропинка, вымощенная все тем же плоским булыжником, и ступив на нее гость оказывался во власти какого-то особенного запаха, терпкого и очень необычно душистого. Голова начинала слегка кружиться, но это не пугало, а скорее радовало. Настроение поднималось, мир выглядел как-то иначе, гораздо праздничнее, чем еще минут пять назад, и тут заросли внезапно заканчивались. Изумленный, ты останавливался, не в силах осознать все величие вдруг открывшейся картины.
Оказывалось, что сад и дом с лавкой дядюшки Лика расположены почти у самого края грандиозного ущелья, падающего на несколько сотен метров вниз отвесной скалой и простирающегося не меньше, чем на несколько десятков километров вдаль. Дно этого громадного ущелья представляло из себя бескрайнюю равнину, по которой текла неглубокая не очень широкая и быстрая речка с берегами, поросшими зарослями деревьев и кустарников. Дальний берег насколько хватало глаз покрывал лес, исчезающий в сизой дымке, тянувшейся до самых горных вершин со снежными шапками, а ближний, от подножия скалы и до русла реки – лишь сочной невысокой травой и редкими деревцами. Тут целыми днями паслись коровы и козы, позвякивая колокольчиками, звук которых, впрочем, почти никогда не достигал этой высоты. Слева, километрах в пяти виднелись крыши двух дюжин домов небольшой деревеньки, утопающей в зелени.
Край обрыва был укреплен мощным деревянным частоколом, заостренные концы бревен которого, в обхват шириной, были направлены внутрь двора. Для того, чтобы подойти к частоколу, необходимо было преодолеть десяток ступеней, спуститься с пригорка, на котором полукругом располагались несколько плетеных кресел под навесом, обвитым, как и опоры веранды, плющом, и пройти около пятидесяти шагов. Между бревнами частокола было не больше десятка сантиметров зазора, так, чтобы даже ребенок не смог протиснуться, а высотой они были метра в три, и, поскольку направлены были внутрь двора, то и забраться на них представлялось задачей весьма непростой. Впрочем, сюда попадали лишь избранные, те, кто был посвящен, как уже говорилось, в тайну лавки дядюшки Лика.
Дядюшка Лик
Плотного телосложения, даже немного грузный, обладатель большой головы с высоким лбом, выразительными карими слегка навыкате и всегда прищуренными в доброй и хитроватой улыбке глазами, крупным с горбинкой носом и тяжеловатым подбородком, украшенным великолепной черной с проседью бородой – таким представал дядюшка Лик каждому новому посетителю. Картину дополняли неизменная войлочная шапочка грязно-серого цвета с черной тонкой тряпичной каймой по окружности, широкая светлая льняная рубашка без воротника, столь же широкие льняные брюки и кожаные с задниками тапочки, формой напоминающие калоши. На вид ему было лет около шестидесяти, но он был бодр, неизменно свеж, деятелен и каждое утро начинал с обхода сада.
Жил дядюшка Лик один, места ему вполне хватало, а излишек в виде второй спальни он иногда предлагал припозднившимся покупателям, приезжавшим из дальних мест. Это весьма редко случалось и на этот случай окна и двери гостевой спальни закрывались снаружи тяжелыми деревянными ставнями, сквозь которые почти не пробивался свет. Объяснения подобным мерам предосторожности были необходимы, как я выяснил позже, но остававшимся ночевать гостям они совсем не требовались: в комнате царила спасительная прохлада, воздух был наполнен ароматами разнотравья, а редкие лучи света, падавшие на деревянный пол сквозь щели в ставнях, довершали картину какого-то необыкновенного уюта и умиротворения.
Утром, завершив все необходимые процедуры, следующие сразу за пробуждением, и приняв душ, гость спускался вниз, в лавку. Тут его встречал уже давно бодрствующий хозяин и они направлялись к тому самому месту, которое столь вдохновляло каждого пришедшего – в арку, к известному нам уже столу. В казане на медленном огне разогревался вчерашний ужин, а в мангале пылали жаром угли, на которые дядюшка Лик тут же ставил полдюжины шампуров. Стол украшало блюдо с крупно нарезанными овощами и зеленью, хлеб в плетеной корзинке, а чуть поодаль стояли несколько других корзинок с только что срезанными и вымытыми в ключевой воде гроздьями винограда, собранной вишней, черешней, абрикосами и прочими дарами чудесного сада.
За неторопливой беседой, поглощением яств и чаепитием проходил час-другой, после чего гость благодарил дядюшку Лика и с явным сожалением на лице покидал гостеприимный двор, провожаемый хозяином до калитки. Тут они бывало задерживались еще ненадолго, присев на лавку и иногда выкуривая по скрученной сигарете с душистым табаком, и наконец гость, откланявшись, закрывал за собой калитку, моментально попадая в объятья густого и липкого марева летнего дня.
Затянувшиеся визиты, подобные описанному, были весьма редки. Дядюшка Лик при всей его душевности и чрезвычайно открытом характере почти не имел друзей. Точнее, друг у него был всего один, этой дружбе было уже очень много лет и этот его друг стал для дядюшки Лика практически семьей. Он был таким же одиноким, порой целыми днями проводил тут, помогая ухаживать за садом и частенько оставался переночевать. В этом случае ставни на окнах не закрывались, поскольку мистер Пик, а так звали этого человека, был не просто другом, а соратником и партнером дядюшки Лика и никаких секретов от него быть не могло.
Читателю может показаться, что автор намеренно выдумывает эти странные имена, похожие скорее на прозвища, но, уверяю вас, именно так они обращались друг к другу. Как-то раз узнав по счастливому стечению обстоятельств, как мне тогда показалось, о существовании лавки дядюшки Лика и нанеся ему визит, я попал в это благословенное место ровно в тот день, когда там гостил мистер Пик. Они с дядюшкой Ликом сидели за столом у хауза, пили чай и неторопливо что-то обсуждали. Я подошел, поздоровался и ко мне навстречу поднялись оба.
– Здравствуйте, молодой человек! – сказал тот, что первым протянул мне руку для приветствия. – Меня зовут дядюшка Лик, а это мой друг, мистер Пик.
– Очень приятно! – ответил я и бесцеремонно поинтересовался, даже забыв представиться. – Какие интересные у вас имена! Вероятно, это прозвища, или я ошибаюсь?
– Вполне возможно, что и так, – ответил тот, что назвался дядюшкой Ликом. – Присаживайтесь, выпьем чаю, поговорим.
О существовании этой удивительной лавки мне некогда поведал институтский друг, с которым мы жили в одной комнате общежития вот уже пару лет. Он же рассказал о чрезвычайной скрытности дядюшки Лика, что на поверку оказалось совершеннейшим вымыслом. Только гораздо позже, после многочисленных визитов в это прекрасное место, долгих разговоров с хозяином и единственным его другом, удостоившими меня подобной чести, я понял насколько тонким знатоком человеческой природы был дядюшка Лик. Он мог часами беседовать с приглянувшимся ему посетителем, а мог настойчиво отделываться короткими, но вежливыми ответами от того, кто был ему неприятен. И в каждом своем проявлении он был всегда предельно естественен.
Определял он свойства характера человека совершенно точно даже после непродолжительного общения и никогда не ошибался. Впоследствии, когда мы крепко сдружились с дядюшкой Ликом и его другом, я был принят в круг этих прекрасных людей и посвящен в удивительную тайну лавки, мне представилась возможность убедиться в этом. А в тот день я был всего лишь приглашен к столу, выпить чаю и отведать плодов замечательного сада. Тогда же я и узнал причину столь необычных имен хозяина и его друга.
Оказалось, что всем своим визитерам и покупателям дядюшка Лик тоже давал прозвища, называл их исключительно так, и категорически запрещал кому бы то ни было произносить вслух свои настоящие имена. Меня он с первой же встречи стал называть сеньор Конти. Я не придал тогда этому никакого значения, настолько был увлечен встречей и общением, и только позже, порывшись в разных словарях, понял, что дядюшка Лик знал обо мне задолго до нашей первой встречи. Виду, правда, он долго не показывал, присматривался, прислушивался ко мне.
«Я, честно говоря, и не вспомню своего настоящего имени – сказал дядюшка Лик после того, как мы сели за стол. Он налил мне чаю и пододвинул вазу с фруктами. – Меня с самого детства, с подачи одного из моих тогдашних друзей, все звали именно так – дядюшка Лик. Тогда я расценивал это как игру, а потом просто продолжил в нее играть. Это увлекательно и, кстати говоря, так проще запоминать людей. Находишь у каждого отличительную черту в облике, манере поведения и запоминаешь его именно по этим признакам. Согласитесь, это же лучше, правда, чем копить в памяти груду однотипных имен, а потом пытаться вспомнить, какое из них соответствует пришедшему! И никто, заметьте, не обижается: ни месье Лепон, ни сэр Трюз, ни герр Хаупт, все с огромным удовольствием принимают участие в этой игре. Ну, да ладно об этом, скажите лучше, что привело вас к нам в гости?»
Мы проговорили два с лишним часа, а когда солнце опустилось к горизонту, я откланялся, вышел за калитку и направился к остановке рейсового автобуса, которая была минутах в десяти ходьбы от дома дядюшки Лика. Мысли мои были заняты только им, его другом, чудесным садом и загадочной лавкой. Правда, в первый свой визит я даже не заглянул в нее, так что думал я исключительно об этих двух замечательных людях и великолепных фруктах удивительного сада.
Лавка
Заинтригованный рассказами моего институтского товарища об удивительной лавке дядюшки Лика, я предвкушал особенные ощущения в преддверии первого визита. Прикоснуться к реальной истории, редким экспонатам разных эпох, которым они принадлежали, и континентов, откуда были привезены – от такой заманчивой перспективы бедного студента, интересующегося искусством и историей, может отвлечь лишь свидание с любимой девушкой. Но таковой на горизонте не было, так что я с удовольствием принял приглашение однокашника поехать на окраину нашего городка.
Смущало отсутствие денег, а посему и нежелание выглядеть зевакой, но мой товарищ убеждал, что дядюшка Лик рад любому гостю, будь тот покупателем или простым любопытствующим, а в особенности, говорил сокурсник, он привечает студентов, и этот аргумент убедил меня окончательно.
Мы условились встретиться на одной из остановок ранним утром воскресенья, чтобы успеть в лавку до наступления полуденной жары, но мой товарищ так и не пришел. Прождав его битых полчаса под набирающим высоту летним солнцем, я сел в очередной автобус и отправился по адресу, записанному мне на клочке бумаги заботливым товарищем с подробной схемой маршрута от нужной остановки до калитки дома дядюшки Лика.
Попетляв пару десятков минут по пыльным улицам городка, автобус высадил меня за одну остановку до конечной, и я двинулся вниз по узкой дороге, ориентируясь на башню градирни, возвышающуюся над крышами домов. Дома тут были в основном одноэтажные, дворы утопали в зелени и оттуда доносились звуки журчащей воды, редкие голоса домашних животных и запахи, знакомые каждому обитателю собственного дома.
На улицах почти никого не было, но я знал дорогу по описаниям моего товарища, потому и не спрашивал у редких прохожих ни о чем, хотя меня так и подмывало поинтересоваться, знает ли кто-нибудь из них о существовании лавки дядюшки Лика. Повернув за очередной поворот, я, как и все остальные посетители, увидел прекрасную картину, открывшуюся мне, и прибавил шагу.
Познакомившись с дядюшкой Ликом и мистером Пиком в тот день, и проговорив с ними несколько часов кряду, я ушел, совершенно очарованный общением, так и не заглянув в лавку, как уже сказано выше. Попал я в нее только в следующий приезд сюда, на чем настаивали при прощании оба моих новых друга, и я пообещал приехать к ним в будущее воскресенье.
Через неделю я был встречен так, словно мы были знакомы уже много лет. Усадив за стол, дядюшка Лик с мистером Пиком буквально заставили меня, смущавшегося от столь пристального ухаживания, отведать приготовленные ими блюда. Вкуснейший суп из баранины сменили две пары палочек люля-кебаба и говяжьей печени с прослойками из долек курдючного сала, нанизанные на короткие плоские шампуры, к которым полагался тонко нарезанный лук, сдобренный красным жгучим перцем и уксусом, горячий тонкий хлеб, а также разнообразные овощи, собранные только что с грядок и вымытые в ключевой воде.
После столь сытной и редкой в студенческой жизни трапезы, мы принялись пить чай и разговаривать, причем говорил в основном я, а хозяин со своим другом внимательно и доброжелательно выслушивали меня, задавая короткие вопросы, призванные направить наш разговор в какое-то только им и ведомое русло.
Я поведал дядюшке Лику и мистеру Пику о своем родном городе, откуда приехал на учебу в эти края, о своих родителях, которые были рады отпустить меня, поскольку уживаться нам было все труднее в силу моего непростого, мягко говоря, характера, о факультете, где я учился, о моих увлечениях искусством и историей, и о многом другом. Уже позже, лежа в темноте своей комнаты в институтском общежитии, закинув руки за голову и уставившись туда, где смутно угадывались очертания потолка, я вдруг вспомнил один странный момент в разговоре.
«Нет, даже два» – сказал я сам себе. Каким-то образом, вдруг понял я, они знали о моем институтском товарище. Когда я заговорил о нем, мистер Пик многозначительно посмотрел на дядюшку Лика и одобрительно кивнул головой, словно соглашаясь с чем-то, сказанным ему прежде. Но гораздо больше меня заинтриговало то, что произошло в разговоре позже, да так, что я аж привстал с кровати.
Когда я заговорил про бабушку по папиной линии, которая ушла из жизни за четыре года до моего рождения и собрался было произнести ее имя, дядюшка Лик остановил меня жестом и сказал: «Помните – не называть никого по именам! И перешедших тоже». В тот момент я отнес это замечание на счет известной мне уже прихоти дядюшки Лика, который сам давал имена всем своим гостям, но теперь я оторопел не столько от непонимания того, почему нельзя называть настоящие имена тех, кто уже давно покинул сей мир, а от самого термина, употребленного дядюшкой Ликом – «перешедшие». Во время разговора, как это часто бывает, я не придал ему особого значения и только теперь вдруг понял, что дядюшка Лик не ошибся говоря так, а сознательно употребил это слово, четко давал понять, что сделал это намеренно.
Посидев так минут пять и немного успокоившись мыслью, что смогу обсудить этот вопрос в будущее воскресенье, я снова лег и уснул в предвкушении очередного визита к дядюшке Лику и мистеру Пику, которые теперь уже представлялись мне почему-то неким единым целым.
Прошла еще неделя и всю ее я прожил в ожидании выходных. В воскресенье я вскочил с раннего утра, быстро совершил все необходимые процедуры, выпил кофе, даже не став делать своего обычного утреннего бутерброда, зная, что меньше чем через час буду сытно накормлен, и отправился на автобусную остановку. И действительно, прошло каких-то минут тридцать пять, как я уже сидел за знакомым мне столом и плотно завтракал.
Во время продолжительного чаепития я спросил дядюшку Лика, что означал употребленный им термин «перешедшие», на что он, в свою очередь, задал вопрос: «А вы разве не знаете, сеньор Конти?». Я ответил искренним «нет», на том разговор об этом и закончился, поскольку дядюшка Лик предложил: «Не хотите ли зайти в лавку?» И добавил: «Там очень интересно!» Я с готовностью согласился и пошел следом за хозяином по направлению к дверям дома.
В лавке царила полутьма. Жалюзи на окнах были наполовину закрыты, дневной свет падал сквозь них на пол. Закрыв за собой дверь, я некоторое время привыкал к полутьме, а затем увидел стены с полками, на которых размещалось огромное количество различных вещей, тускло освещенных небольшими лампами, и несколько экспонатов больших размеров, стоящих отдельно. Дядюшка Лик взялся быть моим гидом. Вначале он коротко объяснил мне устройство лавки.
– Все помещение условно поделено на четыре части света и если бы вы, сеньор Конти, взяли в руки компас, то увидели бы, что расположение экспонатов в лавке в точности соответствует им. Сейчас, например, войдя в дверь, мы оказались на юге нашей планеты. Следовательно, все, что справа от нас и до середины помещения соответствует той ее части, что простирается, условно говоря, вниз от экватора, направо от Гринвича – до самого сто восьмидесятого меридиана. Другими словами, эта часть лавки называется юго-востоком. Налево, соответственно, юго-запад. От условного экватора лавки к дальней стене простираются те пространства, что мы для себя называем северо-востоком и северо-западом. Я так подробно объясняю вам все это только с одной целью: войдя сюда в каждый следующий визит, вы будете точно знать, где лежит то, что вам интересно на сей раз. Ну, а теперь наслаждайтесь, разглядывайте, читайте – тут есть много удивительных вещей, а я, пожалуй, займусь делами, после чего и пообедаем.
Дядюшка Лик оставил меня одного и это было здорово, иначе я бы занервничал, да и разбил что-нибудь особо ценное. Как выяснилось почти сразу, другого рода экспонатов в лавке просто не было, тут были собраны сплошь артефакты, предметы, стоимость которых исчислялась огромными суммами. Некоторые из представленных вещей были настолько редки, что дядюшка Лик как истинный собиратель не продавал их вовсе. Всего этого я не знал, а хозяин то ли намеренно, то ли по каким-то иным, мне неведомым, соображениям, не просветил меня в вопросах особенностей многих выставленных тут экспонатов, потому я, поболтавшись по лавке, дошел до дальних правых полок и без всякого пиетета к выставленным редкостям, даже с легким пренебрежением взял первую же попавшуюся мне на глаза вещь.
Это была какая-то совершенно безликая с виду маска с абсолютно гладкой поверхностью, отверстиями для глаз, приклеенными меховыми бровями и усами, треугольным носом и с чем-то похожим на две связки ключей в тех местах, где обычно находятся уши. Я повертел ее в руках, положил на место и только потом прочитал ее описание. Тут же вся спесь с меня слетела – этот предмет оказался погребальной маской давно вымершего племени, которую клали на лицо усопшего с целью запутать его душу, дабы она не могла вернуться в тело. Таких масок было в мире не больше десятка и каждая из них могла принести обладателю целое состояние.
Больше я не позволял себе подобной вольности. Теперь, прежде чем взять в руки экспонат, я прочитывал его описание, закрепленное в рамке на стене, и только потом дотрагивался до очередной редкости, а иногда и не делал этого в силу приписываемой ей особой магической силы.
Масок в лавке было довольно много, и о существовании большей части из их, как, впрочем, и иных редкостей, тут хранящихся, прежде мне не было известно. Предметы быта и культа давно исчезнувших с лица земли народов, боярская шапка, изготовленная около четырехсот лет назад, подлинный роуч шайенов, принадлежавший какому-то славному вождю, чуть ли не самому «Римскому Носу», книга Джозефа Смита, одна из пяти тысяч изданных первым тиражом, тут были даже второй том Библии Гутенберга и «География» Птолемея, но больше всего поражал воображение громадный том «Птицы Америки».
Вдруг мой взгляд привлек знакомый предмет, даже издалека я его узнал, и двинувшись на запад, прямо в направлении условного Гринвичского меридиана, я приблизился к великой ценности для каждого меломана. На полке стоял «Белый альбом», на конверте которого был проштампован его порядковый номер – 0000005. Подержав в руках уникальный экспонат и промычав несколько фрагментов мелодий, я двинулся на юго-запад лавки, где заметил великолепный образец фаюмской живописи, а еще южнее – несколько фрагментов рабовладельческого корабля, затонувшего несколько веков назад у западного побережья Африки.
Я так увлекся, что перестал наблюдать время, и отвлек меня от созерцания невиданной мною доселе коллекции редчайших предметов разных эпох и сторон света только знакомый голос, вдруг раздавшийся за спиной. Это был мистер Пик, он улыбнулся и протянул мне руку для приветствия.
– На сегодня достаточно, сеньор Конти, у вас впереди еще много времени на эту работу. А теперь пора за стол, негоже нам с дядюшкой Ликом слыть уморителями студентов.
– Как, и вы тут, мистер Пик! – удивился я. – Не ожидал вас увидеть сегодня.
– И зря, я тут практически постоянный гость – ответил мистер Пик со смехом, – Так что, самое время начать привыкать к моему присутствию. Ну, пойдемте, простынет еда.
Мы вышли из лавки и направились в конец виноградной аллеи, где уже был накрыт традиционно великолепный стол.
Покончив с трапезой, мы привычно предались чаепитию, обсуждая увиденные мною в лавке раритеты, и именно тогда я узнал, что среди них есть те, что не подлежат продаже. Мысль о расставании с ними, по словам дядюшки Люка, была для него невыносима. «Кроме того, достать вторые экземпляры некоторых из них просто невозможно» – добавил он.
За столом на некоторое время воцарилось молчание, но оно, к моему великому удивлению и еще большей радости, совсем не было тягостным. Скорее наоборот, мы словно телепатически обменивались мыслями, и в один момент этого общения я как-то интуитивно понял, что настал момент мне задать тот вопрос, что вертелся на языке, но дядюшка Лик меня опередил.
– И где же ваш товарищ, о котором вы говорили нам в прошлый раз, почему его опять нет с вами?
– К родителям уехал на недельку – ответил я. – В следующий раз придем вместе, он отличный парень.
– Мы и не сомневаемся, иначе б и не звали в гости – ответил дядюшка Лик за себя и своего друга, который согласно кивнул на это замечание. – Отлично, будем ждать вас в следующий выходной день.
На этом тема о моем однокашнике была закрыта, мы проговорили еще пару часов, и я уехал к себе, в общежитие. Продолжить обсуждение термина «перешедшие» я так и не решился, но у меня осталось полное ощущение, что вскоре я все об этом узнаю.
Первые открытия
В следующее воскресенье я вновь приехал в гости один, без своего товарища. Он остался погостить в родительском доме еще на несколько дней, но обещал непременно вернуться к следующему воскресному визиту. Дядюшка Лик и неизменный мистер Пик встретили меня как обычно радушно, сытно накормили очередным виртуозно приготовленным блюдом, неказистым на вид, но бесподобным на вкус, и мы приступили к традиционному чаепитию.
– Мне интересно – начал разговор дядюшка Лик, – узнать, культуры каких частей этой планеты вам больше всего интересны? В прошлое воскресенье мы не обсудили первое знакомство сеньора Конти с экспонатами, – обратился он к мистеру Пику, словно объясняя свой вопрос, – вот мне и стало интересно.
– Мне, в общем, все интересно, но так, чтобы выделить какую-то… – ответил я и зачем-то разоткровенничался. – Странно самому, но моего интереса к чему-нибудь одному надолго не хватает. Я погружаюсь в тему обычно с головой, увлекаюсь моментально, но быстро выныриваю, и приступаю к другой. Ну, это не значит, что происходит все в течение суток… Правда, бывает и так! – закончил я после некоторого замешательства под общий смех моих собеседников.
– Отлично! Именно то, что я и хотел услышать! – сказал дядюшка Лик, наливая мне чаю и пододвигая поближе корзинку с фруктами. И тут же ошарашил меня следующим заявлением. – Пройдет совсем немного времени, и вы, сеньор Конти, обретете дело всей жизни, я вам обещаю это! Но вам следует пересмотреть отношение к собственному будущему, каким б оно ни было. Вот вы где учитесь?
– В институте, техническом. По диплому буду инженером, если удачно закончу.
– И вам нравится?
Вопрос был совершенно уместен, и мне оставалось только удивляться, как дядюшка Лик умеет угадывать самое сокровенное в человеке.
– Честно говоря, совсем нет.
– Так зачем же вы там учитесь?
Я не знал, что и ответить. Это была чистая правда – учеба вызывала у меня отвращение, я уже смотреть не мог на все эти формулы, схемы цепей и прочую заумь. Но как было рассказать о том, что мои мечты об историческом или литературном образовании, которые я пытался обсуждать в кругу семьи, вызывали каждый раз бурное отторжение.
Через год бессмысленных попыток что-то доказать, к делу моего «перевоспитания» подключились почти все родственники, даже из других городов. Каждый телефонный разговор с дядями или тетями, которые жили за тысячи километров от нас, но тем не менее, как оказывалось, все знали обо мне, обязательно переходил на обсуждение будущего их племянника. Пока говорили родители, я слышал только одну часть разговора, и в их речах звучали фразы о моем непонимании перспектив, о легкомыслии и медленном взрослении. Потом обязательно к телефону подзывали меня, и я слышал в трубке милый голос тетушки или строгий дядюшкин, которые задавали один и тот же вопрос: «Ну, что думаешь делать дальше?»
Вначале я спорил, пытался отстаивать свое мнение, потом стал отделываться одним-единственным словом «учиться», и в конце концов сломался, согласившись на предложение поступать в технический вуз – тот, где на крупной должности некогда работал ближайший папин друг. Его уже некоторое время назад не стало, но имя этого человека было одной из легенд института, потому мне почти и не пришлось страдать при поступлении, зубрить ненавистную математику и физику, как всем тем, кто стремился попасть туда по призванию.
Рассказывать дядюшке Лику и мистеру Пику всю историю своей капитуляции казалось мне позорным, потому я умолк, пытаясь найти нужные слова, чтобы как-то не очень обидно для себя и своей семьи ответить на вопрос. Мои новые друзья тоже молчали. Я уставился в стол, пытаясь собраться с мыслями и время от времени поднимая глаза на собеседников. Они оба ласково и вместе с тем серьезно смотрели на меня, и, казалось, прекрасно все понимали. Не найдя в своей голове никаких подходящих слов, я собрался было уже начать что-то бормотать, но дядюшка Лик вновь опередил меня.
– Родители часто направляют своих детей в обход прямой дороги, и мало кто потом возвращается на нее. Но это не их беда, поверьте, сеньор Конти, почти все родители искренно хотят помочь, только не понимают, что жить не им. И поверьте, считать все то что с вами случилось трагедией я бы не стал, поскольку вам еще предстоит узнать и увидеть своими глазами, что означает это слово.
Я вздрогнул, не понимая, о чем он говорит, но дядюшка Лик только усмехнулся, поднялся и отошел к хаузу. Я удивленно взглянул на мистера Пика, сидевшего по левую от меня руку, но тот лишь успокаивающе кивнул, похлопав ладонью по моему колену. Дядюшка Лик тем временем достал из сетчатой конструкции стеклянную бутылку с каким-то лимонно-зеленым напитком, вернулся к столу, разлил жидкость по стаканам и жестом предложил мне его попробовать. Затем он сам сделал глоток, после чего с удовольствием взглянул на мое восхищенное лицо – напиток был великолепен – и продолжил.
– Все экспонаты в нашей лавке – это свидетельства человеческих трагедий. Нет ни одного, чья история возникновения могла бы показаться кому-нибудь веселой или хотя бы позитивной. Даже те, что служили человеку добрую службу, были созданы в результате бесчисленной цепи трагедий. Вы, я знаю, интересуетесь историей и потому должны прекрасно меня понимать. Все полезное, что создано на всем протяжении существования рода человеческого, было результатом отчаянного желания быть сильнее, чем сосед. И обязательно наступал тот «прекрасный» момент, когда, почувствовав свое подавляющее преимущество, некто переступал порог соседского дома, чтобы сказать: «Теперь ты будешь делать только то, что я скажу».
Уже второй раз за сегодняшний день я был удивлен таким качественным переходом в наших беседах. Оба прошлых визита давали мне, конечно же, повод думать, что дядюшка Лик с мистером Пиком люди не просто очень образованные, но и чрезвычайно умные, даже мудрые, но я все равно никак не ожидал, что переход будет столь стремительным. Только много позже я понял, что моих новых друзей подгоняло само время – у них его просто не оставалось. Я много еще чего понял впоследствии, а теперь дядюшка Лик продолжал.
– Я знаю, сеньор Конти, вы давно уже готовы к этому разговору, просто у вас не было нужного собеседника, а правильнее сказать, вы уж простите мое самомнение, наставника. Теперь есть, и их даже двое. Впрочем, в вашем праве отказать нам, но я почему-то уверен, что попал в «десятку» выражая наше общее с мистером Пиком мнение. Что скажете?
Они оба смотрели на меня, а я опять не мог сказать ни слова. У меня так бывает, как у любого впечатлительного человека. «Да! – хотелось мне крикнуть. – Именно об этом я и мечтал!» Не веря своим ушам и глазам, застигнутый врасплох, я не мог выдавить из себя ни одного звука и только широко открытыми глазами глядел то на одного, то на другого моего собеседника, пытаясь справиться с вихрем мыслей в голове.
Я и вправду был готов, и не только к разговору. Всеми силами пытаясь найти смысл в том, что делаю каждый день, и не справляясь с этой задачей, я затевал беседы с моими однокурсниками, даже с преподавателями, стоило только мне увидеть проблеск интереса ко мне с их стороны. Многие пытались поддержать разговор, вначале искренне интересуясь моими мыслями, но их внимание всегда отвлекалось на что-то более осязаемое – на девушек, выпивку, гулянки, танцы, занятия. Что ж, я понимал, да и сам был не чужд веселью, вот только с девушками как-то не очень получалось, мы никак не могли найти общего языка, а лезть с приставаниями, подобно многим моим знакомым, я стеснялся. Думаю, в половине случаев это мое неумение сделать первый шаг как раз и приводило к фиаско, в остальных же не покидало ощущение, что мы говорим на разных языках, словно иностранцы. Только две мои знакомые выбивались из этого плотного ряда, и мы даже провели некоторое время с каждой из них, но в итоге все отношения прекратились.
Все эти мысли пролетели в голове за какие-то мгновения и вид у меня был в это время, надо полагать, довольно странный. Хотел бы я посмотреть на себя со стороны, но теперь это с явным удовольствием делали дядюшка Лик и мистер Пик. Вернувшись в реальность, я хотел было уже выкрикнуть «конечно!», но не успел.
– Ну и прекрасно! – сказал дядюшка Лик. – Мы и не сомневались! Я продолжу, с вашего позволения, мне необходимо донести до вас, сеньор Конти, простую мысль. Подумайте вот над чем и спросите у себя – пытался ли кто-нибудь хоть раз соединить в одно целое весь набор банальных сентенций, от которых уже давно принято морщиться, дабы составить простую, то есть, столь же банальную формулу бытия, выраженную в нескольких словах? Проще говоря, может ли кто-нибудь продолжить фразу «Жизнь – это…» так, чтобы удовлетворить всех? Ответ на поверхности – категорическое нет. А почему, спрошу я вас, ведь это так просто, надо сделать лишь одно умственное усилие для понимания. Только одно, заметьте, всего лишь одно. А сколько же слов и текстов по этому поводу сказано и написано! Тут приложились всем известные великие мыслители, да и совсем неизвестные, но не менее великие, а вместе с ними художники, музыканты, даже математики с физиками. Но все тщетно, простого ответа нет. А почему, спросите вы, и я вам отвечу – потому что вопрос поставлен в корне неверно.
Любой человек начинает отвечать, пытаясь расшифровать – это странно, но так и есть – всего лишь слово «это», и начинает выдумывать смыслы. Появляются многостраничные трактаты и бесконечные философские умозаключения, расчеты ученых, результаты опытов биологов и медиков, и все потому, что человек, приступая к ответу, не отвечает на вопрос и не ищет решения, а как бы заявляет всему миру: «У меня спросили, и я сейчас отвечу! Видите, меня заметили, моим мнением интересуются, мое мнение очень важно». И говорит он, вот что интересно, не с кем-то посторонним – тот мир, к которому направлено это обращение, он сам и есть. Перед самим собой хвастается, пытаясь одержать хотя бы локальную временную победу над тем существом, которое живет внутри него, и с кем у него непрекращающийся конфликт. Это его краткий миг триумфа! Но он никогда не поймет, что тот, второй, когда-то был с ним единой сутью, он даже вспомнить не сможет того момента, когда вдруг стал его замечать внутри себя. Я уж не говорю о тщетности попыток вспомнить момент рождения этого второго.
Дядюшка Лик прервался, встал и отправился к хаузу за очередной бутылкой прохладного лимонада. На сей раз он был розового цвета, но не менее вкусным, чем тот первый. Увлеченный рассуждениями хозяина лавки, я с нетерпением жаждал продолжения и настолько был поглощен словами дядюшки Лика, что даже не заметил, как мистер Пик встал и направился в глубину сада.
Дядюшка Лик сел на свое место напротив меня, пододвинул к себе пепельницу, достал скрученную сигарету и закурил. У табачного дыма вкус был какой-то особенный, словно кто-то зажег неподалеку палочку с благовониями. Он жестом пригласил меня составить ему компанию, пододвинув портсигар, но я отказался с благодарностью. Сделав с наслаждением пару затяжек, дядюшка Лик продолжил.
– Так вот, возвращаясь к формуле. Если вопрос поставить корректно, сформулировать его как вопрос, а не предложение порассуждать о чем-то «этом», то он будет звучать так: «Жизнь – она чья?» Как только вы услышите этот вопрос, вы на него ответите очень просто: «Жизнь – моя!» Простите за длинную тираду, сеньор Конти, но вы еще их много услышите, а потом, в свое время, и сами станете рассказывать, а пока я беру на себя эту обязанность.
Все это я рассказал только с одной целью – объяснить вам, что лежит в основе заблуждений всех без исключения родителей насчет будущего своих чад. Они процесс воспитания видят только в том, чтобы объяснить суть этой жизни своим детям, сами ее не понимая. Но однажды каждый родитель услышит в ответ: «Это моя жизнь!», вечными нравоучениями подтолкнув своего ребенка к пониманию простейшей истины. Но все же наоборот должно быть, ведь это родители должны объяснять детям сызмальства, что те жить будут исключительно своей жизнью, в которой будут не выдуманные или вспоминаемые кем-то, пусть даже и любимыми мамой и папой, трудности, переживания и сложности, а совершенно другие, определенные судьбой именно тому конкретному человеку, который до поры зовется их ребенком.
Тут вернулся мистер Пик, неся в руках большую металлическую миску с крупно нарезанными кусками мяса, поверх которых лежали чищенные и вымытые лук с морковью, и прервал нашу беседу.
– Не пора ли нам заняться приготовлением ужина. Сегодня мы немного припозднимся, но вы же сказали сеньору Конти, что он приглашен переночевать здесь? – спросил он, обращаясь к дядюшке Лику.
Я удивленно посмотрел на дядюшку Лика.
– Нет, не успел, но делаю это сейчас. – И обращаясь ко мне, со смехом добавил. – Теперь вам уже известно об этом предложении, и я почему-то уверен, вы согласитесь. Тем более, программа сегодняшнего вечера еще далеко не закончена, и вам, сеньор Конти, предстоит увидеть кое-что весьма удивительное.
Я был счастлив принять приглашение. В институте наступила пора сессии и торопиться к первой паре было не нужно. Только я подумал об институте, как тут же услышал голос дядюшки Лика.
– Кстати, – сказал он, – Вам нужно подумать, стоит ли продолжать мучить себя совершенно неестественным способом, изучая ненавистные предметы в этом институте. Вам важнее не терять времени на пустое, а заняться тем, чем сами предпочитаете заниматься.
В казане, возле которого колдовал над продуктами мистер Пик, заворчало мясо, опущенное в раскаленное масло, и мистер Пик принялся мелко нарезать лук с морковью. В хаузе, в сетке для напитков, плавали крупные розовые помидоры, пупырчатые огурцы и зеленый тонкокорый болгарский перец, а на столе стояла большая миска с круглым рисом, залитым водой. Голода я никакого не ощущал, все еще находясь под впечатлением навалившихся на меня сегодня открытий, но, как и пообещал дядюшка Лик, это было только началом.
