скачать книгу бесплатно
Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве
Гийом Аполлинер
Статьи Гийома Аполлинера об искусстве являются важной частью творчества Гийома Аполлинера и частью наследия, известного как «критика поэтов», оставленного нам Гийомом Аполлинером, Андре Сальмоном и Рожером Алларом. В своих статьях поэт начала 20-го века по-импрессионистски освещает очень важный период в истории изобразительного искусства. Книга будет интересна искусствоведам, изучающим искусствоведение и всем любителям творчества Гийома Аполлинера.
Гийом Аполлинер
Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве
Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве. 1902–1918
Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве. 1902–1918
Гийом Аполлинер – Вильгельм Альберт Владимир Александр Аполлинарий Вонж-Костровицкий (26 августа 1880, Рим – 9 ноября 1918, Париж). Французский поэт, один из наиболее влиятельных деятелей европейского авангарда начала XX века. Как критик искусства, он был не только защитником кубизма и нового изобразительного искусства, но также просвещённым свидетелем всего, что производило в его время искусство. Его работа рассказчика, драматурга, журналиста не перестаёт удивлять.
1902
Пергамон в Берлине
Берлин город ужасный и простой. Всё, что стремится придать ему вид столицы, исполнено отвратительного дурновкусия. Впрочем, любой город империи, неважно какой, интереснее этого города без церквей. Если бы не замки в окрестностях города, не несколько картин старинного музея и не недавно открытый Пергамон, путешествие в Берлин было бы бесполезным. Здание, которое называется Пергамоном, расположенное за старинным музеем, содержит находки, привезённые с раскопок в Пергаме, и, самое главное, знаменитую гигантомахию, которая украшает алтарь Юпитера. Этот алтарь реконструировали, и на эту работу у берлинских учёных ушло двадцать три года.
Но как же это прекрасно! Какая это восхитительная поэма в камне! Земные, морские и подземные олимпийские боги, животные, гиганты, чудовища яростно переплетают свои местами повреждённые члены, торсы богинь вздымаются в руках героев, лица искажены гримасами, рты открыты. Эта работа, которую ремесленники изваяли из крупного куска гранита, так сознаёт свою божественность, что путешественник, забыв о толпе посетителей с закрученными к верху усами и уродливых женщин, ожидает часа, когда быки замычат в гекатомбах.
Эта гигантомахия датируется третьим древнегреческим периодом, который длится с 331 года по 63 год до Рождества Христова.
Созерцая работу каменотёсов из Пергама, люди в Германии, возможно, станут скульпторами. Я этого им желаю, потому что немцы действительно не имеют никакого представления о том, что такое скульптура. Огородные пугала в Аллее Победы, работы Бегаса или, из недавних, Макса Клингера (нравится это или нет господину Георгу Брандесу) не содержат ничего такого, что могло бы идти вразрез этому мнению.
(Белый журнал, 15 мая.)
Выставка в Дюссельдорфе
Значительное усилие двух провинций, которые сотрудничали при создании выставки f?r Westfalen und Rheinland, организованной в Дюссельдорфе, не должно, тем не менее, ввести в заблуждение посетителей относительно кризиса немецкой промышленности и коммерции. Одной из наиболее интересных частей экспозиции является Kunstpalast. Этот дворец содержит первую большую выставку изящных искусств в Дюссельдорфе. Здесь выставляют свои работы художники со всей Германии.
Школа Дюссельдорфа, казалось, находится в упадке. Из художников, которые принесли ему славу, один из Ахенбахов, единственный, ещё держится, он богатый, немного сумасшедший и уже немодный. И всё же среди хаоса очень сомнительных произведений Берлина, странных присланных из Дрездена и Вены работ, картины художников молодой школы Дюссельдорфа: Гебхарта, Янссена и Бохманна, – создают впечатление успокаивающего и утешающего здоровья, полезного для будущего этого милого процветающего города. В общем, на этой выставке, которая претендует на то, чтобы быть чем-то вроде Dеcennale, очень не хватает значимых художников.
Это правда, что многие художники, которые, по той или иной причине, не нашли места для своих работ в Kunstpalast, хорошо представлены в открытых галереях города. Так обстоит дело с профессором Брауном (из Мюнхена), баталистом, учеником Верне. Г. Браун выставляет очень личные пейзажи баварских Альп.
В секции искусств, применяемых в промышленности, очень примечательны присланные из Вены работы.
Главным скульптурным произведением является Бетховен Макса Клингера. Я уже видел прошлой зимой в Вене такой фасон Юпитера из цветного мрамора, который, казалось, в первую очередь, предназначен быть дежурным предметом в любой художественной мастерской. Его приняли за шедевр. Дискуссии, которые длятся больше года, не сделали его лучше, по моему разумению. Три страны, Пруссия, Саксония и Австрия оспаривали его друг у друга. Саксония взяла верх, Бетховен отправился в Лейпциг.
В целом, выставка в Дюссельдорфе очень важна. Я желаю, чтобы в результате она придала жизни этому центру искусств, у которого нет недостатка в столицах.
Мне показалось, прежде всего, что художники Дюссельдорфа проявили себя в качестве художников жизни и света, они должны продолжать в том же духе. Они только выигрывают, противопоставляя свою искренность лжи сепаратистов из Мюнхена, представленных слишком знаменитым и злополучным профессором Штуком, и теми, что из Берлина, о которых вообще не стоит говорить.
(Европеец, 11 октября.)
Немецкий музей Нюрнберга
После того, как Вы в двадцатый раз обошли вокруг Нюрнберга, после того, как заплатили за вход во всех церквях, после того, как Вы были в восторге от Прекрасного Фонтана и от всех прочих фонтанов города, после того, как Вы остановились на каждом мосту через Пегниц, после того, как посетили древний Kaiserburg, дом Дюрера и поразмышляли у его надгробия на кладбище Сент-Жан, после того, как Вы выпили нюрнбергского пива, которое многие ставят выше мюнхенского, в Bratwurst-Gloecklein, маленькой гостинице, все ещё полной воспоминаний о Дюрере, о Крафте, о Вишере, которые, в своё время, были её завсегдатаями, и где можно увидеть память о более современных событиях: дивный рисунок, который Вальтер Крейн оставил там во время своего переезда в 1900 году (на этом рисунке изображён подъёмный кран – по-английски crane – на котором подвешен оловянный кувшинчик и написано Prosit на картине, изображающей Альбрехта Дюрера таким, каким он изображён на его портрете Христа в Пинакотеке Мюнхена, но только в профиль), после того, как Вы, в конце концов, всё в Нюрнберге увидели, Вам следует пойти в национальный немецкий музей – Germanisches Nationalmuseum. Хотя и возведённый на территории королевства Бавария, этот музей принадлежит Германской Империи. Его основал барон Ганс фон Ауфсесс, впоследствии его достроили, его торжественно открыл в 1892 году император Гийом II в присутствии регента Баварии.
Причиной создания этого музея стало стремление утвердить перед лицом всей вселенной немецкий художественный гений. Ибо этот музей содержит не только оригиналы или репродукции работ, родившихся на земле империи, но произведённых на всех территориях, где живут немцы, и где говорят на немецком, как то Австрия или часть Швейцарии. Я сообщаю об этой идее, которая мне показалась превосходной, и мне представляется желательным, чтобы какой-нибудь авторитетный человек взял на себя создание подобного музея для, несомненно, более важных произведений, обязанных своему возникновению латинскому гению. Нет необходимости в том, чтобы для возведения этого музея выбирать всемирно известный город, такой как Париж. Даже немцы выбрали Нюрнберг, потому что этот город является образцом и идеалом их средневековых городов, можно было бы выбрать город, который был бы цельным обобщением латинского мира. Я говорю о Ниме, о Риме или даже, почему бы и нет? о Трире на Мозели, они годятся для того, чтобы вместить этот музей, в который будут вносить свой вклад: Франция, Бельгия, рейнские и мозельские земли, Италия, Пиренейский полуостров, Румыния, северная Африка и Латинская Америка.
Возвращаясь к музею в Нюрнберге, он содержит античные и исторические коллекции, кабинеты монет, медалей и эстампов. Он обладает, более того, важными архивами и библиотекой, насчитывающей 200 000 томов.
Барон Ауфсесс приобрёл, чтобы сделать его музеем, монастырь картезианцев, построенный Маркаром Менделем в 1380 году и принадлежавшем городу во время Реформы, Tiergaertnersthorturm, дома в нём рассказывают о Пилате и о Топлере. Музей был организован под руководством покойного личного советника доктора А. фон Эссенвейна. После того, как я посмотрел многие коллекции, относящиеся к доисторическому времени, к германским периодам, я заметил в зале 7 гальванопластическую репродукцию золотого сокровища Атанарика, короля визиготов, которая хранится в музее в Бухаресте. В залах с 10 по 13 представлена коллекция сковородок из глины, они, конечно, в своём роде, великолепные. Дальше располагаются репродукции колоссального Роланда из Брема. В зале 28 находится Дева нюрнбергская, шедевр немецкой средневековой скульптуры, репродукция которой есть в музее скульптур, сравнимом с Трокадеро. Зал 33 содержит коллекцию скульптуры из дерева, принадлежащую городу Нюрнбергу. Там можно увидеть работы Вейта Штосса и подлинную модель человечка с гусями Лабенвольфа, которая украшает знаменитый фонтан, который многие немецкие города, как Штутгарт и Бонн, совсем недавно скопировали.
На верхнем этаже находится очень интересная коллекция на исторический сюжет жизненного уклада в Германии, в Тироле, в Швейцарии. Зал 56, коллекция переплётов, коллекция, содержащая типографский станок, тексты Ганса Сакса и т. д. Далее, проходя через залы, выделенные для фармацевтики, астрономии, алхимии, нюрнбергской игрушки, приходишь в картинную галерею, которая, частично, принадлежит городу. В этой галерее есть Дева с цветком горошка, исполненная в той же манере, что картина Мэтра Гийома, в музее в Колони.
(Европеец, 13 декабря.)
1903
Подделки
Отныне будут снова и снова слышать во всех музеях, перед самыми достойными художественными произведениями, этот надоевший припев: «Говорят, подделка». Тиара Саитоферна вызовет у публики, я надеюсь, большое презрение к прошлому. Презрение – это освобождающее чувство. Оно вдохновляет высокую душу и побуждает её к великим начинаниям.
Было бы прискорбным единственное пренебрежение, а именно, пренебрежение к прекрасному. Тиара Саитоферна прекрасная вещь. Я так чувствовал, когда я её видел, и, к тому же, я читал в газетах о том, что ювелиры разделяют это мнение. Причины, приведшие в ужас учёных, чисто археологического порядка. Это всё равно, что сказать, что эти причины не имеют никакого значения. И потом, согласно первым свидетельствам самих учёных, по крайней мере, тех, кто работает в Лувре, эта тиара изумительной работы; я добавлю, не боясь употребить вышедшее из употребления выражение: она прекрасна, как античная. Стало быть, тиара Саитоферна не заслуживает презрения. Министру искусств не хватило, конечно, духу в этой ситуации: прекрасный предмет искусства, если он достоин выставляться в национальном музее, не должен из него уходить.
Эту тиару, всего-навсего, поскольку есть вероятность того, что мастер ещё жив, могли бы перевезти в Люксембург и выставлять её с таким объяснением, которое вернёт произведению всю его аутентичность: неизвестный русский художник, конец XIX века. По прошествии десятка лет, тиару можно было бы вернуть в Лувр, и выставлять её там как шедевр ювелирного искусства прошлого века. У учёных, занятых увеличением национальных коллекций, была бы даже задача приобрести насколько возможно больше работ этого великого художника, в данное время неизвестного. Его могли бы обозначить прозвищем «Мастер тиары Саитоферна», как это уже происходит в живописи: Мастер Успения Богородицы Марии, Мастер Сент-Северена, Мастер алтаря Гейстербаха, Мастер Святого Варфоломея, принадлежащего семье Буассре (произносится Бозре).
Немцы, которые, в этих обстоятельствах, рвались выразить нам своё глупое сочувствие и измотать нас бесполезной педантичностью, сами так действуют при случае. Разве экспонат одного из их музеев не был признан подделкой? консерваторы, вместо того, чтобы огорчиться и спустить эту работу в подвал, всего-навсего добавили одно словцо: nach (по) перед именем художника. Возьмём, например, хотя бы музей Дрездена. Одним из украшений этой действительно знаменитой галереи была некогда Мадонна бургомистра Майера де Баля, кисти Ганса Гольбейна, младшего. Известно, с 1871 года, что оригинал этой картины Гольбейна находится в Дармштадте, во дворце великого герцога де Гессе. А в Дрездене добавили nach к табличке с именем художника, и она осталась на почётном месте, которое занимала. С Жаном Брейгелем, старшим, та же история. Поклонение волхвов находится в Вене, а Генисаретское озеро с проповедующим Христом находится я не знаю где. Дрезден, который выдавал их за оригиналы, поставил nach перед именем Жана Брейгеля. Вкус к подделкам составляет часть немецкого характера до такой степени, что шейный платок, который выставляется в бутике с биркой «шёлк» будет в основном из хлопка; на настоящий шёлк будет указано так: «чистый шёлк». В своих музеях немцы выставляют копию с такой гордостью, как если бы показывали оригинал. Немцы носят фальшивые драгоценности с такой гордостью, как если бы они были настоящими.
Французы сожалеют о том, что тиара оказалась фальшивкой. Считалось, что это первый случай, когда во Франции обнаружилась подделка. Французы заблуждаются. Ввиду того, что эта тиара оказалась такой фальшивой и гнусной, можно было бы, поскольку речь идёт о золоте, очень неплохо её использовать, предложив её президенту Республики, красивое бородатое лицо которого она могла бы оттенять.
В любом случае, подделки больше не должны никого смущать. В каждом городе имеются свои официальные фальшивости. В Константинополе показывают в Соборе Святой Софии, англичанам и другим туристам, отпечаток руки завоевателя и отметину от удара саблей, после того, как он ударил по одной из стен. В Мюнхене, в Фрауенкирхе, копыта дьявола оставили на каменном полу две чёрные линии. В Бонне, большая таверна, служившая помещением для попоек императора во времена, когда тот был студентом, и, в недавнем прошлом, Кронпринца, его сына, хранит пивные кружки, из которых пили эти два принца. Выставленные на маленьких полочках, они приводят в восторг всех, кто посещает эту таверну в городе муз. Признайте, что если бы неловкий официант опрокинул одну из этих пивных кружек, можно было бы держать пари, что он заменит её одной из многочисленных похожих на неё, которая представляет собою основу данного заведения.
Литература также полна подделок. Поэты, воспевающие Елену, более ослепительную, чем её братья небесные звёзды, белую, как её отец, влюблённый лебедь, который никогда не пел, и Анжелику, королеву Катея, намереваются воспевать молодость, соединённую с красотой. Но нам известно от Люсьена: в момент своего бегства с фригийским пастухом, Елене был почти пятый десяток, а поэма Брузантини, Angelica innamorata (Влюблённая Анжелика), убеждает нас в том, что этой даме было сорок лет, когда она полюбила Медора.
Ella era gionta al quadragesimo anno
Et era quasi alhor pi? che mai, bella.
Этих поэтов ввёл в заблуждение Гомер и Л'Ариост.
Евангелия были созданы после персонажей, которым их приписывают, и разве не выставляется в некоем храме изображение Девы Марии, написанное Св. Лукой? Я не говорю уже о фальшивых мощах, число которых всё умножается, и об участвующих в скачках лошадях, родословные которых были сфабрикованы в Бельгии.
Кто-то должен быть скептиком в том, что касается подделок: это господин Доменек, который недавно крестил господина Гастона Поллоне. Господин Доменек опубликовал, в 1860 году, у Жида, сборник под названием Американская рукопись с иллюстрациями, которой предшествует заметка об идеографии краснокожих. Рукопись, о которой идёт речь, и которая хранится в библиотеке Арсенала под названием Книга дикарей, является работой одного немца. Это сборник карандашных рисунков, большая часть их непристойные. Множество вульгарных немецких слов, разбросанных по этому сборнику, и написанных немецкими буквами, были приняты господином Доменеком за ирокезские слова.
Я видел, как работает изготовитель подделок в Хоннефе, который расположен на берегу Рейна. То был очень странный старик, живущий отшельником и не общающийся ни с кем, кроме иностранцев, которые приходили к нему покупать старинные вещи. Этот человек специализировался на изготовлении поддельной керамики Зигбурга. Он принял меня по-дружески, и однажды я видел его, стоящего на коленях в своём садике, в тот момент, когда он пачкал влажной землёй новые гончарные изделия, которые, несколькими месяцами позже, он продал протестантскому пастору любителю рейнских древностей. Этот фальсификатор был совершенно счастлив только в те дни, когда он заканчивал какую-нибудь подделку. После этого он смотрел на неё в восхищении, улыбаясь и говоря: «Я сотворил бога, фальшивого бога, настоящего хорошенького фальшивого бога». Затем он брал свою гитару и пел, кривя свой беззубый рот, старые немецкие песни, в которых прославляются Кетхен из Гейльбронна или Шиндерханнес.
(Белый журнал, 1-е апреля.)
1905
Пикассо, живописец и рисовальщик
(Галерея Серрюрье)
О Пикассо говорят, что его работы свидетельствуют о преждевременной утрате иллюзий.
Я думаю, всё обстоит как раз наоборот.
Всё очарование его несомненного таланта, мне кажется, служит фантазии, которая правильно смешивает восхитительное и ужасное, отвратительное и изысканное.
Его натурализм, влюблённый в точность, удваивается этим мистицизмом, который, в Испании, покоится в глубине даже самых нерелигиозных душ. Известно, что Кастеляр носил в своём кармане чётки, и, если Пикассо менее религиозен (как я думаю), бьюсь об заклад, он, должно быть, сохранил культ утончённого почитания святой Терезы или святого Исидора.
В Риме, во время карнавала, есть маски (Арлекин, Коломбина или cuoca franchese), которые утром, после буйного празднества, которое иногда не обходится без убийства, идут в церковь Святого Петра, чтобы поцеловать замусоленный палец ноги статуи главного апостола.
Вот создания, которые очаровывали Пикассо.
Под пёстрыми лохмотьями его гибких бродячих акробатов, действительно, чувствуются молодые люди из народа, ветреные, хитрые, ловкие, нищие и лживые.
Его матери нервно сжимают свои тонкие пальцы, как это часто делают молодые матери из низких слоёв общества, и эмблема его обнажённых женщин – покрытое волосами лоно, вызывающее презрение у традиционных художников и являющееся щитом западного целомудрия.
(Аморалистический журнал, апрель)
Молодые: Пикассо, живописец
Если бы мы знали, все боги проснулись бы. Порождённые сохраняемым человечеством самим для себя глубоким знанием, пантеизмы, которым поклоняются, и которые его, человечество, напоминают, уснули. Но, несмотря на эти вечные сны, есть глаза, в которых отражаются человеческие существа, похожие на дивные и сияющие фантомы.
Их глаза внимательны, как цветы, которые всегда хотят созерцать солнце. О преизливающаяся радость, есть люди, смотрящие на мир такими глазами.
Пикассо смотрел на человеческие образы, проплывавшие в лазурном небе нашей памяти, и бывшие частью божества, делая нас метафизиками. Сколь благословенны эти небеса, взволнованные полётом, с их тяжёлыми и низкими огнями, как те, что светят в пещерах.
Есть такие дети, которые слоняются по улицам вместо того, чтобы учить закон Божий. Они останавливаются, и дождь затихает: «Смотрите! Есть люди, живущие перед этими лачугами, и их одежда бедна». Эти дети, которых не лелеют, понимают так много. Мама, люби меня сильней! Они умеют прыгать, и акробатические номера, которые им удаются, отмечают этапы умственного развития.
Эти женщины, которых больше не любят, помнят. Они слишком часто повторяли свои утомляющие идеи. Они не молятся; они погружены в воспоминания. Они спрятались в сумерках, как старая церковь. Эти женщины сдались, и их пальцы движутся в плетении венков из соломы. Со светом дня они исчезают, они утешены в тишине. Они обили много порогов: матери защищали колыбели, чтобы их новорождённых малышей не сглазили; когда они склонялись над колыбелью, их крошки улыбались, видя их такими красивыми.
Они часто благодарили, и их плечи подрагивали в этом жесте благодарности, как и их ресницы.
Завёрнутые в холодный туман старики ждали не думая, потому что думали только их дети. Воодушевлённые дальними странами, схватками животных, ставшими жёсткими волосами, эти старики могут просить милостыню без смирения.
Другие просящие милостыню потрёпаны жизнью. Это инвалиды, калеки на костылях и бездельники. Они изумлены тем, что достигли цели, которая оставалась в голубой дали, и которая перестала быть горизонтом. Старея, они превратились в безумцев, подобно королям, у которых было слишком много стад слонов, носящих на своих спинах маленькие крепости. Есть путешественники, которые путают цветы и звёзды.
Постаревшие, как быки, которые умирают к двадцати пяти годам, молодые принесли грудных детей, которых они кормят при свете луны.
В чистом свете дня, женщины молчат, их тела – ангельские, и их взгляд дрожит.
На случай опасности, они не выпускают своих улыбок наружу. Они ждут того, что их испугает, чтобы исповедовать свои невинные грехи.
В течение года, Пикассо продал эту мягкую картину, голубую, как влажная глубина пропасти, и жалостливую.
Сострадание сделало Пикассо жёстче. Площади были местом, где повешенный вытянулся на фоне домов, возвышающихся над наклонными фигурами прохожих. Эти казни ожидали искупителя. Верёвка, чудесным образом, отклонилась от отвесной линии; в мансардах стёкла светились вместе с цветами на подоконниках.
В комнатах, нищие художники-живописцы писали при свете лампы обнажённую натуру с покрытым волосами лоном. Множество женских туфель рядом с кроватью указывало на лёгкую спешку.
Спокойствие пришло после этого буйства.
Арлекины живут под пёстрыми лохмотьями, когда картина собирает, подогревает или обесцвечивает краски, чтобы сообщить силу и продолжительность чувств, когда линии, ограниченные трико, изгибаются, обрывают друг друга или смело устремляются в заданном художником направлении.
Отцовство придаёт необыкновенную красоту арлекину в квадратной комнате, между тем, как его жена моется холодной водой и любуется собой, такая же тонкая и хрупкая, как её муж клоун. Соседний очаг догорает, остужая крытую фуру бродячих артистов. Красивые песни перекликаются друг с другом и, в стороне, проходят солдаты, кляня этот день.
Любовь хороша, когда её приукрашивают, и привычка жить в своём доме удваивает отцовское чувство. Ребёнок подводит отца к женщине, она, так хочет Пикассо, блистательна и безупречна.
Матери, первородящие, больше не ожидали ребёнка, возможно, из-за неких злобных сплетников или дурных примет. Новый год! Они произведут на свет будущих акробатов среди знакомых обезьян, белых лошадей и собак, похожих на медведей.
Сёстры подростки, переступая в поисках равновесия на больших шарах акробатов, сообщают этим сферам лучезарное движение миров. У этих девушек-подростков, они не достигли ещё брачного возраста, есть тревожность невинности, животные учат их религиозному таинству. Арлекины вторят преклонению перед женщинами, они на них похожи, ни мужественные, ни женственные.
Краски приглушённые, как на фресках, линии твёрдые. Но, поставленные на грань выживания, животные стали как люди, и их пол определить невозможно.
Животные полукровки обладают сознанием египетских полубогов; щёки и лбы молчаливых арлекинов иссушены болезненной чувствительностью.
Нельзя перепутать этих бродячих актёров со скоморохами. Их зритель должен быть благоговейным, потому что они с большим искусством воспевают лишённые слов ритуалы. Это именно то, что отличает художника от греческого горшечника, рисунки которого иногда приближаются к работам художника. На расписанной глине бородатые жрецы и болтуны приносят в жертву кротких и обречённых животных. Здесь мужественность безбородая, но она проявляется в нервах худых рук, в неровностях лица, и в животных есть какая-то тайна.
У Пикассо есть вкус к линии, которая избегает изменения и проникновения и производит почти уникальные образцы сухих пунктирных рисунков, в которых общие изображения мира ничуть не искажаются световыми эффектами, изменяющими формы при перемене света.
Больше чем все поэты, скульпторы и другие художники, этот испанец ранит нас, как короткий порыв ледяного ветра. Его размышления обнажаются в тишине. Он идёт издалека, от богатства композиции и брутального декора испанцев 17-го века.
Те, кто его знал, вспоминают о его стремительных яростных работах, которые были уже не просто этюдами.
Его настойчивость в поисках прекрасного вывела его на его дороги. Мне представляется, что он, в моральном отношении, в высшей степени представитель латинской расы, а в том, что касается ритма, он, в большей степени, араб.
(Плюм, 15 мая).
1907
Бернгейм-Ваграм
Речь ни в коей мере не идёт о новом автобусном маршруте, речь идёт о деле, которое разжигает страсти в мире художников, и на то есть причины.
Молодой человек из мира литераторов, к тому же, связанный с Ротшильдами, Ваграм, взял себе в голову мысль стать продавцом картин. Для этой цели он объединился с Бернгеймами, успешными коммерсантами, экспертами, торгуя, не различая их, самыми разнородными предметами живописи: Руабе, Сезанн; Жан Беро, Боннар; Мадлен Лемэр, Ван Гог; Бонна, Матисс, и т. д. Они там эклектики в высшем свете.
Говорят, чтобы испытать лояльность своих компаньонов, молодой человек из мира литераторов развлекался тем, что заставлял их продавать картины тайком.
Например, хорошо поторговавшись, Бернгеймы купили картину за 10 000 франков и заставили поверить своего молодого компаньона, что они приобрели шедевр за 50 000 франков, пустяковое дело, едва-едва цена картины.
Наш молодой господин счёл это злоупотреблением его некомпетентностью, он подал в суд на опытного торговца. Спрашивается, что собираются делать в этой тяжбе художественные эксперты, назначенные судьёй. Здесь, скорее, понадобятся эксперты из области литературы.
Мы видим, что это дело чисто коммерческое, и что ценность Сезанна, Ван Гога, Сёра, Гогена не исследуется в этом деле. Люди, которые, по глупости своей, кричали о крахе современного искусства, о живописи без рисунка! грубо ошиблись. Критики без художественного вкуса, невежественные любители, отсутствие у них культуры не даёт им заниматься тем, чего они совершенно не понимают. Они хотели бы низвести искусство до своего уровня, искусство, которое они не могут проглотить и которое удушает их!
Впрочем, мы охотно опубликуем объяснения, которые господа Бернгеймы любезно нам прислали.
(Я всё сказал, 25 июля)
Осенний салон
Надевай свою юбку из кретона
И твою шляпку, душечка!
Мы идём чуть-чуть посмеяться
Над современным искусством
