banner banner banner
Дорогие мои земляки
Дорогие мои земляки
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Дорогие мои земляки

скачать книгу бесплатно

Дорогие мои земляки
Сергей Васильевич Коломиец

В данном издании автор повествует о судьбах самых различных людей, их проблемах и чаяниях, моральном поиске и значении веры в жизни общества.

Дорогие мои земляки

Сергей Васильевич Коломиец

© Сергей Васильевич Коломиец, 2017

ISBN 978-5-4485-1042-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорога к храму

Погода начала портиться уже часов в двенадцать, но никто из друзей не обратил на это внимание, рыбалка была в разгаре, рыба как говорят шла дуром. Озеро располагалось далеко в степи, километрах в двадцати от асфальта. Хорошее озеро, богатое рыбой, одно плохо, от трассы не было до него дороги. Рыбаки, съехав с асфальта, только поим известным ориентирам двигались в сторону озера. Путь пролегал по небольшим однообразным холмам и впадинам, до того одинаковым, что некоторые даже терялись, особенно новички, и кто редко ездил к этому озеру. Бывало по пол-дня искали озеро, кружили по степи, жгли бесполезно бензин. Некоторые плюнув возвращались домой, ругая себя за потеряное напрасно время.

Зимой к озеру проезжали джипы, УАЗики и прочая сильная внедорожная техника. Без улова редко кто возвращался, только ленивые и распоследние неумехи. Само озеро находилось в небольшой впадине, окруженной небольшими возвышенностями, издалека оно было невидимо. Для новичков оно неожиданно появлялось из-за крайней к берегу сопки, поражало своими размерами и красотой.

Первым забеспокоился Санька, мужики, гляньте как погода меняется, давайте сматываться. Друзья Юрка и Колька отмахнулись, сиди не дёргайся, солнце светит, время обеденное, если что до асфальта быстро долетим. Через пол-часа задул ветер с севера, солнышко спряталось за тяжелые тучи. Все соседи рыбаки не без сожаления садились в машины и уезжали. Друзья нехотя смотали удочки, собрали улов и рыбацкий скарб, направились к стоящему на берегу УАЗику. Не повезло, ворчал Юрка, самая рыбалка пошла, могли бы по мешку наловить.

Пока грелась машина повалил снег, ветер гнал его вздымая крутящиеся белые водовороты. Ну полетели, сказал Колька, включая скорость. Западная сторона неба была светлее, туда садилось заходящее солнце, в той стороне проходила трасса, все рыбаки так поступали в случае непогоды. В каком-то месте всё равно упрёшься в асфальт, ну а на нём только топи в сторону дома.

Ехать старались по буграм, на них снег не держался, его сносило ветром в низины. Через некоторое время скорость пришлось сбросить, белая пелена закрывала обзор. Вот это буран, бурчал Санька, доставая компас, он всегда брал его с собой. Не скоро доберёмся до дороги, давно такой погоды не было. Стрелка строго показывала север, ехали в правильном направлении. Ветер выл раскачивая машину, дворники еле успевали убирать налипающий на стекло снег. Скорость пришлось сбросить до минимальной чтобы не налететь на какое-либо препятствие, в виде больших валунов или рытвин. Несколько раз всё-таки упирались бампером в большие камни, сдавали назад, объезжали препятствие, тихонько двигались дальше.

Как быстро буран начался, сказал Юрка, а я вам говорил давайте сматываться, а вы всё тянули, ответил Санька, уже бы к асфальту подъезжали, а теперь ещё сколько ползти. Да ладно вам мужики сказал Колька, первый раз что-ли, потихоньку доберёмся. Мне дед рассказывал, как он поступал, если его буран застигал в степи и ночь наступала. Он останавливался, распрягал лошадь, привязывал её к саням, брал одну оглоблю и как только чувствовал, что засыпает начинал бить ею снег. Разогреется, садится в сани и так до самого утра, а как рассветёт, запрягает лошадь и двигается дальше. Только боже упаси, говорил лошадь дёргать, она сама придёт к ближайшему жилью, чутьё у неё безошибочное. А мы чего будем делать, если заглохнем, машину что-ли станем толкать, ворчал Санька.

Машина упёрлась в какое-то препятствие и заглохла, Колька завёл мотор, включил заднюю скорость и приникнув лицом к лобовому стеклу, неуверенно сказал, вроде машина мужики, Нива кажется.

Это действительно была старенькая Нива красного цвета. Вокруг неё уже надуло сугроб, с трудом добрались до водительской двери, стали стучать. Может уже неживые, бормотал Юрка, закрывая лицо от бьющего снега. Изнутри доносились какие-то звуки. Открыв дверь, увидели водителя лежащего лицом на руле. На заднем сиденье сидела женщина с ребёнком на руках, она не плакала, а стонала или причитала, не разберёшь. Водителя усадили на заднее сиденье УАЗика. Женщина плакала и показывала в сторону водителя, это муж мой, Алихан, с сердцем у него плохо стало, ничего не могу сделать, может уже не живой. Николай и Санька вернулись в Ниву, стали щупать пульс у водителя. Пульс слабо прощупывался, лицо было бледным, почти безжизненным. Давай тащить к нам, здесь его нельзя оставлять сказал Колька, замёрзнет. Вдвоём кое-как перетащили водителя к себе, изнутри помогал Юрка.

Женщина стала пытаться привести в чувство мужа, достали аптечку, но в ней ничего подходящего не оказалось. Давайте поедем, сказал Николай, включая фары, стемнело уже. Но от фар толку не было, стена летящего снега рассеивала свет, белый водоворот поглощал свет, не пускал его дальше бампера.

Минут через сорок бесполезной езды остановились, Санька трёс свой компас, ничего не могу понять, всегда правильно показывал, может поломался. Юрка поглядел на часы, мы уже давно должны на трассу выехать, не в ту сторону видимо едем. Санька глянул на датчик топлива, заглушил мотор, будем стоять сказал, повернувшись к женщине и её мужу, как он? Не знаю ответила женщина, в себя не приходит. Ребёнок, мальчик лет примерно двух спал на руках матери. Что будем делать, обратился Санька к друзьям, сами видите, ехать невозможно. Придётся до утра сидеть ответил Юрка, другого выхода нет, к утру буран должен притихнуть, потихоньку доберёмся до трассы.

Больной всю ночь не приходил в себя, иногда только тихо стонал, заставляя жену вздрагивать. Машина быстро остывала на ледяном ветру, Николай заводил мотор хмуро поглядывая на стрелку датчика топлива. Говорить почти не говорили, каждый думал о своём.

Рассвет мучительно медленно проникал сквозь покрытые слоем снега окна. Часам к девяти рассвело, стали видны неясные контуры ближнего бугра, по которому катились волны снега. Юрка посмотрел на стрелку компаса, если не врёт вон в ту сторону надо двигаться. Мотор натружено стронул машину с места, встречный ветер поднимал стену белой пелены.

Ехали примерно часа-три, но на трассу выехать не получалось. Стой мужики, сказал Николай, бензина мало осталось, солнце должно к западу клониться, смотрите какая часть неба светлее, сами знаете, что в той стороне трасса. Выбрались из машины, стали напряженно вглядываться в небо. Тёмные тучи выбрасывали снег, который раскручивался ледяным ветром, создавая однообразную непроглядную картину. Закрывая лица и глаза от бъющего снега, пытались рассмотреть светлую часть неба. Залезли снова в машину, Юрка опять тряс компас. Да выбрось ты его, три часа по нему ехали, не работает он.

Снова тронулись, как казалось в сторону светлой части небосклона, но минут через двадцать машина дёрнувшись остановилась. Всё приехали, сказал Николай выключая зажигание, бензин кончился, думайте что дальше делать.

Молчали минуты три, потом Санька сказал, чего думать, двигаться надо пока светло. Оставаться в машине всё равно нельзя, замёрзнем и как бы успокаивая всех сказал, может мы уже возле трассы стоим или возле какого-нибудь посёлка. А с ним как, кивнул Юрка в сторону больного? Женщина тревожно смотрела на друзей, укачивая задремавшего ребёнка. Сделаем так, предложил Николай, в багажнике у нас хороший полог брезентовый, на него положим болящего, по снегу он легко пойдёт. За углы двое возьмём и потихоньку вперёд. А вы, обратился к женщине, хорошо укутайте ребёнка, да и сами получше замотайтесь. Мужчину вытащили из машины, положили на брезент, Санька с Юркой взялись за углы, Николай забрал у пытавшейся возражать женщины ребёнка, захлопнул двери в машине, махнул рукой в сторону движения.

Ветер не давал двигаться, бросал на идущих волны колючего снега, заставлял нагибаться. Ребёнка несли по очереди, несколько раз останавливались, щупали пульс у лежащего на пологе, женщина что-то пыталась с ним делать, но её заставляли идти дальше.

Часа через три стала давить усталость, всё чаще стали останавливаться, чтобы перевести дух. Рухнув на сугроб Юрка тёр варежкой залепленное снегом лицо, всё ребята, нет сил, не могу больше тащить, надо что-то делать, с таким грузом далеко не уйдём. Ты чего, толкнул в плечо Николай, давай тащи, скоро стемнеет. Куда тащи, заорал Юрка захлёбываясь порывом ветра, молоко кругом, идём сами не знаем куда. С таким грузом сдохнем все, бросать надо его, иначе всем хана придёт. Ты чего придурок, зарычал на него Санька, крыша поехала что-ли. Да вы подумайте, дураки, на своих ногах мы ещё выберемся, а с ним, он показал на лежащего нет никаких шансов.

Женщина плача схватилась за полог, попыталась тащить, но бессильно села на снег. Санька схватил Юрку за за воротник, вставай падла, совсем охренел что-ли, ребёнок с нами, замёрзнуть может. Он стал пинать его валенком в бок, ты же в церковь падла ходишь, в бога веришь, а такое здесь говоришь. Юрка зарычав вскочил, набросился на Саньку, стараясь врезать тому в лицо. Сцепившись упали на снег, но сил для драки не было, по настоящему ударить не получалось. Николай с трудом их растащил, стуча кулаком по головам. Снова взял ребёнка на руки, всё мужики, отдохнули, размялись, двигаемся дальше, дома будете драться.

Стемнело быстро, ветер не ослабевал, а мороз на-оборот усиливался. Женщина всё чаще останавливалась, усталость давила и её. Через пол-часа она обессиленно села возле мужа, легла головой на его грудь. Сказала парням, идите без нас, ребёнка спасите, мы здесь остаёмся, видно так всевышнему угодно, Юра прав, всем не спастись. Николай взял её за плечи, ты чего Жамал, нельзя так, мы не бросим вас, отдохни немного и дальше пойдём. Все обессилено сели на снег, но Юрка вдруг встал, стал вертеть головой, схватил Николая за плечо, ты слышишь? Ты чего, мерещится тебе, ветер это воет. Да нет, звук как будто по железу бъют, и дымом вроде пахнет.

Парни встали, стали напряженно вслушиваться в воющую темноту ночи. Санька неуверенно показал рукой, в той стороне гремит, точно там. Давай быстрее пока не перестало греметь двигаемся в ту сторону. Звук приближался и усиливался, пахнуло дымом. Минут через пять стало явно слышно удары железа по железу, ветер уносил звук в степь, а буран быстро гасил его. Показался неясный контур дома, отчётливо запахло жильём. А я знаю кто здесь живёт сказал Юрка, схватившись за забор, старый Даулет здесь живёт, которого из аула выгнали, когда совхозное добро и землю делили. Директор ихний всё себе хотел захапать, он ему прилюдно в морду дал. Вроде условно дали ему, а может и нет, точно не знаю, жена умерла у него, а он ушел жить в старую заброшенную бригаду. Дом сохранился, не разломали его, далеко в степи, он подправил его и живёт один, вот он перед нами. Говорят что он умом немного тронулся, как только буран начинается, он начинает в рельс колотить, он с той стороны дома висит, когда пожар или на обед звали стучали по нему. Люди его спрашивали зачем он это делает, а он талдычит, что людей спасает, не даёт им погибнуть в степи. Вот его и признали немного тронутым. Побольше бы таких тронутых, если-бы не он сколько бы мы ещё бродили, давайте затас-кивайте больного во двор, поаккуратней только.

Хозяин, не смотря на возраст, делал всё быстро, помог раздеть и уложить больного, спящего ребёнка уложил поближе к печке. Ужинать никто не стал, не было сил, парни упали на приготовленную хозяином на полу постель, мгновенно провалились в сон. Жамал прилегла рядом с мужем, чутко прислушиваясь к его дыханию. Ветер выл с неистовой силой бросая на окна снег.

Николай проснулся от прикосновения детской ладони, мальчик сидя на корточках, чего-то говорил и улыбался. Комната была ярко освещена бъющим через окно солнцем. Вошла Жамал, взяла ребёнка на руки, разбудил он вас, спите ещё. Нет, вставать пора, буран вроде бы кончился. Рядом кряхтел поворачиваясь Юрка, давайте тогда чай пить сказала Жамал унося ребёнка, я всё приготовила. Проснувшийся Санька долго смотрел на ярко освещённые окна, потом толкнул локтем сидящего рядом Юрку. Ты это самое, когда в церковь пойдёшь, возьми меня с собой, я не знаю чего там и как делать, покажешь одним словом. Юрка не поднимая глаз пробормотал, само собой пойдём конечно, ты только не передумай. Не передумаю, ты на меня за вчерашнее не обижайся, ситуация сам знаешь какая была. Щеки Юрки вспыхнули, это моя проблема, ты здесь ни причём.

На кухне разговаривали двое мужчин, Николай улыбнулся, парни, а больной кажется оклемался, это хорошо.

Дети разных народов

По ночам она часто вставала, ходила по комнатам, поправляла подушки и одеяла, укрывала раскрывшихся. Всматриваясь в спящие лица, думала, старшему уже шестнадцать, младшему правда всего три, несмышленыш еще. И все парни, так господь дал, хотелось иметь хоть одну девоч-ку, но не вышло. Может так оно и лучше, семь снох сразу, как вот уживусь с ними, это вопрос. К сердцу подкатывала волна страха, вытяну-ли, прокормлю, не дай бог свалиться, кому они нужны, в детдом только.

Присела на край кровати, подняла с пола носок, заметила дыру. Достала иголку, нитки, принялась штопать, к сердцу вновь подкатила волна тревоги. На Кавказе вон что творится, конца края не видать, а старшему через два года в армию, ох и думать об этом страшно. Вспомнила недавний рассказ соседки бабки Алены.

До войны в их селе не было полной школы, только начальная, а в соседнем колхозе за тридцать километров уже открыли. Местные женщины из сил выбивались, а детей своих отправляли туда учиться. Жили на квартирах или где придется, голодали конечно. Матери, как только появлялась возможность, пекли хлеб, квасили молоко и на быках везли детям. Коня-то в колхозе не выпросишь, и не подходи. Часто ездить не давали, раз в месяц и то хорошо. Председатель орал, на горбу своем таскайте, работать в колхозе не хотят, учебу затеяли. Бывало и таскали, а что поделаешь.

Перед войной многие закончили школу, здоровые все, красивые, тут на тебе мобилизация. Всех побили, не один не вернулся, редкая мать белой не стала перечитывая похоронку.

Татьяна заштопала носок, проверила остальные, огнем горит одежда на парнях, как дальше одевать, прямо беда. Хорошо что недавно гуманитарку в школе дали, целый мешок одежды с немецкими непонятными наклейками. Поглядела и ахнула, все хорошее, крепкое, ношеное конечно, но постиранное. Гужуется семья над мешком, обновки примеряет.

На шум забрела бабка Алена, присела на лавку. Обноски что-ли примеряете, брезгливо ткнула костылем в мешок. Какие обноски, хорошее все, почти новое. Да вижу какое оно, дух от него тяжелый идет, ненашенский. Дети шумели, бегали к зеркалу, смотрели себя в обновках. Не одобрил бы мой Иван эту одежу, сама знаешь, в ихней земле лежит. Немного поси-дев собралась уходить, ты вот что Татьяна, когда детей ко мне за чем-либо будешь посылать, одежку эту с них сымай, в нашей пусть приходят. Иван со стенки глядит, грех мне будет. Поглядела на пустеющий мешок, плюнула, перекрестилась и постукивая костылем вышла из дома.

Ох бабуля, вздохнула Татьяна, может ты и права, да некогда мне об унижениях думать, мне как-то выживать нужно, даже такой ценой. Дело было в том что детей своих родила она от разных отцов. Так получилось, что отцы их были не местные, все приезжие.

Старшего родила от дальнобойщика, здоровенного, красивого. Трасса мимо дома проходит, поломались они, подтащили машину к дому на ремонт, мама еще жива была. Несколько дней ремонтировались, парни веселые, ужинали всегда с водкой. Нет не принуждал он ее, не было этого, почему согласилась, сама до сих пор не понимает. Только родила, через пол-года мама умерла, одна осталась в доме. Ребенок маленький, хозяйство во дворе, но ничего вытерпела, справилась. Слухи конечно разные по селу пошли, местные женатики пробовали подкатываться, но она их быстро отшила, одного даже помоями облила.

Второй родился от заезжего с юга торговца фруктами, в городе у него товар не пошел, ну он и заехал в их село. Цену сбросил, за неделю все продал, даже из соседних деревень покупатели приезжали. Какие-то острословы отправили его к ней ночевать. Вел себя вежливо, плохого слова не сказал, для дома кое-что купил, по хозяйству помог. Не врал, сказал что на юге семья большая, кормить-одевать надо.

Темная голова ребенка выглядывала из под одеяла, ишь сопит душман черноглазый. На улице его так душманом и зовут, но он совсем не обижается, всегда песни веселые поет. Соседки смеялись, ты Татьяна обрезание ему сделай, вырастет и спросит почему такое упущение. Идите вы отмахивалась, все они у меня крещеные, все православные, мама покойница строго об этом наказывала.

Кумовья правда редко заглядывали, да оно и понятно, заняты все. Зайдет бывает Николай, водителем работает, сразу с порога, сразу с порога-как тут мой лесной брат поживает? Да живет, что ему сделается, учиться не шибко желает, ремень ему надо, а не твои подарки. Ну ты уж мать сразу ремень, главное растет парень, не болеет. Потом обращается к парню, ты вот что брат, уроки надо учить, без учебы нынче никуда, матери помогаешь? Здесь пожаловаться не могу, работает.

Татьяна погладила голову лесного брата, ну и что же что литовец, такой же как и все остальные. Отец его хороший, инженером работает. В их селе с бригадой какое-то оборудование монтировали, директор то оборудование в Литве закупил. Приехали четыре человека с инженером во главе, с местными почти не общались, меж собой все больше на своем языке разговаривали. Инженера Юозасом звали, однажды из магазина помог дотащить тяжелую сумку до дома. Посмотрел на забор, крышу, предложил отремонтировать. Они в выходные дни не работали и два дня занимались ремонтом у нее. Работали хорошо, неторопливо, она так и не поняла, заставлял он их помочь ей, или добровольно они работали, кто их разберет. Вечером рабочие уходили, а он стал оставаться, как выгонишь, такое хорошее дело сделал.

Вздохнула, погладила светлый затылок брата, братом на улице и кличут пацаны, ну и пусть будет брат, слово-то какое хорошее. Баню сегодня надо истопить, помыть всех надо. Старшие вот наотрез отказались с ней в бане мыться, краснеют, ничего не говорят, понятно и так, что взрослеют. Заметила, что не видят сыновья в ней женщину, в полном смысле этого слова, мать и все этим сказано. Им трудно представить ее в другой роли кроме матери в доме.

В селе к детям хорошо относились, уж так получилось не хулиганистые уродились, помогали всем кто просил, она и не останавливала, пусть работают, труд еще никого не испортил. Были и такие, что плохое про них говорили, ну да ладно бог им судья.

Боялась больше всего вопроса от детей, где их отец, у всех есть, а у них нет. Ждала этого с замиранием сердца, но никто не спрашивал, может старшие запрещали, кто их знает.

Случилось это не так давно, к вечеру пришли все домой, старшие сильно побитые, исцарапанные, одежонка изорвана, младшим видно тоже досталось, носами шмыгают, умываются. Кинулась с расспросами, что да как? Какое там, молчат, пар изо рта не пускают, старшие исподтишка младшим кулак показывают. Побили кого? – молчат, вас кто-то бил? – тоже молчат. Когда мылись видела на телах огромные синяки и ссадины. Ночью, уже засыпать стала, чувствует, кто-то теребит ей руку, предпоследний Санька, шестилетний, тихонько шепчет ей. Мамка не ругайся на нас, не мы первые начали, мы не виноватые.

Кое-как поняла, что шли они кучкой домой со стороны пруда, в березовом колке неподалеку, сидели двое местных пьянчуг, обложившись бутылками. Они и зацепили братьев по ее адресу, уж какими словами назвали ее, не стала расспрашивать, не хотела чтобы еще раз ребенок испытал переживания. Старший наш вернулся и залепил пинком по роже одному, младшие на подмогу бросились. Дрались как в кино, по настоящему, шептал Санька, одному сопатку крепко разбили. Я одному палкой по башке врезал. Иди уже спать защитник ты мой, завтра я вам всем задам, все у меня получите. Санька топтался у кровати, не уходил, потом прислонился к ее уху и тихо спросил-мам, а у нас папка есть, где он?

Заколотилось сердце, кое-как смогла шепнуть, есть сынок, потом расскажу. Санька потоптался еще немного, вздохнул, и пошлепал босыми ногами к кровати, где сопел младший.

Встревоженная, почти не спала, часто вставала, смотрела на детей, сердцем чувствовала нехорошее. Утром прибежала одна жен тех двух, с которыми сцепились ее пацаны, в калитку войти боялась, кричала через забор, что передавит всех выб……. за каждую каплю мужниной кровушки. Подъехал на уазике участковый с двумя пострадавшими и женой второго, любуйтесь на них, завизжала приехавшая, на выводок волчий, они через три года половину села вырежут.

Тут что-то и случилось с ней, с Татьяной, такого никогда не было с ней, накипело или нервы сдали. Вытолкнула вперед троих старших, сорвала с них рубашки, синяки и ушибы стали за ночь еще страшней на детских телах. Кричала что-то про свою жизнь, про детей, еще что-то. Участковый, молодой парень, исподлобья поглядев на потерпевших, спросил-зачем драку затеяли пацаны, они ведь вас не трогали? Ответом было молчание. И тут Санька, держа за руку младшего выдал-они нас не трогали, они мамку нашу назвали нехорошими словами и здесь же выдал несколько изречений подвыпивших собутыльников. Старшие зашипели, толкая в спину брата, молчи, может обойдется. Но участковый все услышал и понял.

Он поднял с земли рубашки старших, покосился на кровоподтеки, одевайтесь. Сквозь зубы процедил, падлы, не был бы я при исполнении. Он шагнул к потерпевшим, те даже от него шарахнулись, достал из папки заявление, разорвал его и бросил на землю. Можете жаловаться в про-куратуру, куда угодно, с трудом перевел дыхание, можете так и сказать, что у гадов я заявлений не принимаю. Они же за свою мать дрались, а вы суки за что? Сел в машину и уехал. Пострадавшие, грозя дойти до президента двинулись в сторону магазина.

Молча вся семья вошла в дом, Татьяна тяжело присела на лавку, стала просить, чтобы никогда ни с кем не дрались, что бы о ней не говорили плохого. И тут Санька снова выдал-был бы у нас папка, он бы им так дал, кубарем со двора бы полетели. Тут и подкосило ее, сползла с лавки на колени, волчицей завыла, не зная что ответить детям. Перепуганный младший заревел в полный голос переходя на крик, к нему быстро присоединился Санька, средние отворачивались, стараясь не зареветь в полный голос. Всеобщий рев прекратила бабка Алена, зашедшая на шум в избу. Стуча клюшкой села к столу, покричали и хватит. Приказала стар-шим, марш на улицу, в огороде непорядок, в бочке воды нет, куры голодные. Прихватив младших, все отправились на работу.

Ты Татьяна брось детей пужать, малые они, долго ли до беды. Все слава богу сыты, одеты, Я в войну с шестерыми осталась, голодуха была хоть в петлю лезь, а ведь терпела, слезам волю не давала. У меня бабушка другое. Знаю что другое, все равно слезам волю не давай, вырастут все поймут.

Татьяна поглядела на часы, положила нитки и иголку, взглянула в зеркало, старею что-ли, до сорока далеко. Мысли о замужестве не возникали, дети бы не приняли никого, да и кто пойдет на семерых? Взрослея дети становились не скрытными, как-то более молчаливыми. Старший в девять лет отобрал у ней половую тряпку, за скотиной и огородом тоже старшие ухаживают. Стирать конечно приходится ей, но таскать тяжелое не позволяют. Денег конечно лишних нет, но не это главное, вырастут заработают.

Стала правда замечать, что вторую неделю таскают куда-то еду, думала, что собачонку где-то со щенками прикармливают. Приведите ее домой сказала, прокормим как-нибудь, все помалкивают, никто ничего не говорит, ладно, завтра разберусь.

За завтраком спросила у Саньки, кого кормите? Если щенков много это ничего, люди разберут. Тот хотел что-то ответить, но получив под столом по ноге, стал говорить малопонятное.

Поев, все отправились по своим делам, она принялась убирать со стола. Работала вяло, слабость подкатывала, уронила чашку. Чего это со мной, вроде не болею, а сил сегодня нет. Посмотрела в окно и сердце заколотилось, у калитки стоял какой-то мужчина, окруженный ее детьми. Неужели один из отцов явился, этого она очень боялась. Всмотревшись поняла, что человек незнакомый, облегченно перевела дух, вышла на крыльцо. Поздоровалась, мужчина топтался у калитки, двое младших старательно подталкивали его к крыльцу. Мужчина как мужчина, высокий, глаза ясные, одет по дорожному. Может чего надо человеку, да стесняется попросить. Санька видя, что мужчину к крыльцу не подтолкнуть, шепелявя и присвистывая стал объяснять. Мамка, мы к нам папку привели, потом еще добавил, да-да, он нашим папкой будет, он хороший, тебе понравится. Старшие, покраснев как мак отошли немного в сторону.

Татьяна немея ногами опустилась на крыльцо. Санька воспрянув духом добавил, ты не бойся, он не курит и водку не пьет. Мы его кормим, он на старом сеновале живет, холодно там. Подхватили средние, беда у него мама, он один остался, ему некуда пойти, он тебя не обидит, он помогать тебе будет, у него жизнь поломалась, он с нами будет жить, мы так реши-ли. Ты его пожалуйста не прогоняй.

Слова детей медленно дошли до сознания, она поглядела на мужчину, на детей. Ну если вы уже все решили, мне нечего сказать. Она встала со ступенек, ведите в дом вашего папку, будем знакомиться.

Рассказ бабушки Елены о той войне

Фашистов привезли, немцев, раздался под окнами крик Клани-заполошной. Эхо разносилось по переулкам села, немцев привезли, гитлеров вторило эхо. Любопытные небольшими кучками подходили к правлению, взгляд сразу обращался в сторону коновязи, где стояло десятка полтора подвод. Мелькала синяя фуражка районного лейтенанта НКВД, что-то говорившего двум милиционерам с винтовками за плечами. Утренний туман опускался на толпу людей сгрудившихся у телег и молча смотревших на подходивших сельчан.

Ой бабоньки, сколь много их, и заморенные видно, глянь-ка на детей. Вон тот высокий беловолосый даже очень ничего, видный. Да тише ты дура, у тебя только одно на уме, совсем невтерпеж что-ли, немцы ведь они, враги. Сама дура, они что, не мужики, так же как и я грешная желают. Доболтаешься до греха. Поедешь обратно под охраной. И не охну, я с такими тремя красавцами хоть до самой Сибири.

По лицам и одежде приехавших было видно, что путь они проделали немалый и трудный. Исхудавшие детские лица, равнодушно смотрящие на сельчан. В руках людей были чемоданы, корзинки, узлы, у некоторых руки были свободны. Все молчали, не слышно было ни крика детей, ни вздохов, ни плача, все замерли в каком-то оцепенении.

Где они где? – в толпе сельчан послышался крик, возня и к приезжим кинулась молодая женщина в сбившемся платке. Убью, задушу! – душераздирающий крик колыхнул приезжих. Вы его убили, вы изверги убийцы, женщина хваталась за одежду приезжих, била их в грудь, по лицам. Подбежали милиционеры, оттащили ее, пытались успокоить. Она билась о землю, кусая кулаки, с громким плачем к ней подбежали два мальчика и вцепившись в одежду ревели во весь голос. Из толпы вышел старик с клюшкой в руке, крикнул что-то по-казахски, а потом подойдя ближе, заговорил тише, успокаивающе. Оторвал детей от матери, подошедшие женщины подняли плачущую, тихонько повели к дому. Старик, проходя мимо конвоиров, глянув на приехавших проговорил, не тех привезли, я думал настоящих, мой Еркен с ними не воевал, а эти, он махнул рукой и подталкивая детей пошел вслед за молодой женщиной.

Подъехал на дрожках председатель, хмуро глянул на приезжих, подошел к лейтенанту. Кто это, откуда привезли? Немцы это, контрики, с Волги вроде и еще откуда-то, по указу, вот список, принимай. Зачем они мне, куда я их всех поселю, давай грузи их обратно. Ты давай не заводи разговоры ощерился лейтенант, приказ это понял? Райком все знает, принимай и не разговаривай, можешь не считать. Он сунул список председателю, все в наличии, у меня не сбежишь, сам знаешь. Садясь в тачанку смеялись над Кланей, пристававшей с расспросами, правда-ли, что все привезенные из Германии. Ворочая белыми глазами и дергая милиционеров за рукава, пыталась узнать хорошо-ли там жить? Мордатый охранник, разматывая вожжи, весело подсказывал ей, из под самого Берлина они, а некоторые из Парижа, а живут там чуть хуже чем в вашей деревне. Похлопал ее по заднице и хлестнул кнутом жеребца.

Председатель сунул список в карман, подошел к приехавшим, те еще теснее сгрудились. Пахать, сеять, за скотом ухаживать умеете? Люди молчали, потом один седой заговорил-из деревень мы, все можем. Вот что, сказал председатель, будем думать где вас селить, отдельных квартир не будет, вечером соберем правление, решим кто и где будет жить и работать, а сейчас ждите.

Правление собралось к вечеру, некоторые ворчали на председателя, но увидев привезенных, умолкали, другие даже не взглянув на них поднимались на крыльцо. Ну что товарищи, начал председатель, вопрос у нас один, где селить будем? Несколько пустых домов есть, но этого мало, сами видели сколько привезли. Чего везли-то, там бы и охраняли, проворчала доярка Анисья. В ферму их загнать и пусть ночуют в яслях, предложил завсклад Переверзев, товарищ Сталин наверное не зря отправил их сюда, видимо за дело. Ну уж ты загнул Андреич, сказала Анисья, дети ведь у них. Сторожка моя пустует, предложил старый Каирбек, там тепло, одну семью можно поселить, а я в молоканке буду, там тоже печь стоит.

Хорошо, сказал председатель, четыре избы у нас есть, еще хатенка бабки свободна, барахлишко ее цело, пусть забирают, как знала горемыка вовремя преставилась. А куда остальных девать-думайте. Чего тут думать, сказала Анисья, какое-то колхозное помещение придется освободить. Вот твой склад например Андреич, хранится там у тебя совсем немного. Ну уж нет, подскочил завсклад, колхозное добро пусть пропадает, а они как бары жить будут, не согласен я. Ну как баре они жить не будут, вставил председатель, если перегородки поставить по комнатушке на семью выйдет, да и тепла там особого нет, сами знаете, не помещение, а трухля одна. Значит решили, многодетных в избы, остальных в старый склад. Не согласен я не унимался завсклад, в райком буду жаловаться, не позволю добро гноить. Все, вопрос решен Андреич, угомонись, сам знаешь, нет больше места.

Как бы тебе последнее помещение не пришлось освобождать, неожиданно сказал Каирбек, заворачивая самокрутку. Ты то что старый понимаешь в этих делах, буркнул завсклад. Может и не понимаю, но раз детей и старух привезли, значит много еще врагов у товарища Сталина. Не у товарища Сталина, поправил завсклад, а у советской власти, война какая идет, сам видишь, предать могли.

Выходя, продолжали спорить, что-то много предателей, их всегда было раз-два и обчелся. Пойми старый, упреждает советская власть, наперед думает. На крыльце председатель обратился к приехавшим, сегодня ночевать будете в клубе, завтра начнем расселять, завклуб уже там, она все покажет.

Председатель и Каирбек жили рядом, домой шли вместе. Ты мне все-таки объясни Кузьмич, чего их привезли, это сноха моя по своей бабьей глупости приняла их за фашистов. Они же вроде нашенские, советские. Не знаю, пыхтел самокруткой председатель, понять не могу, но и органы не ошибаются. Может они на самом деле сдаваться надумали, ну да ладно дед, не будем ломать голову, нам работать надо, время покажет что да как.

Утро выдалось прохладным, над селом клубился туман, отчетливо слышались голоса людей, звон ведер, мычание скотины. От клуба в густом тумане медленно двигалась толпа приехавших. Белели невыспавшиеся лица детей, некоторые еще спали на руках матерей. Не было слышно ни голосов, ни детского плача. Мимо на телеге проехал завсклад, с грохотом отворил двери склада, стал швырять на телегу какие-то ящики, мешки, старую сбрую. Далеко разносились его злобные выкрики и матюки. Долго здесь не поживете, дальше поедете, в Караганду, в шахты, там прохладнее будет, или наоборот жарче.

Вышедший на крыльцо председатель, подозвал приезжих. Значит так-Бергер, Кауц, Шульц, Вольф, Вибе, будете жить в избах, остальные в складе. Вот дед, он все покажет, поселяйтесь. Перегородки, нары, печь, плотники сегодня сделают, помогайте им, завтра на работу. Толпа двинулась в сторону склада. Оттуда доносились крики, куда прете, не видите не освободил еще. Завсклад с грохотом швырял какие-то железки, старую посуду, мешки. Через пол-часа его телега гремела по улице, заглушая злобные выкрики.

Пришли плотники, осмотрели здание, присели покурить. Что мужики стоим, подходите закуривайте, позвал приезжих плотник Тимофей. Мужские руки жадно потянулись к самосаду. Что долго не курили? Один из приезжих, жадно глотая дым проговорил, вторая неделя пошла, тут же назвал себя-Генрих Ланге, учитель, вернее бывший учитель. Подошли остальные, раговорились. Вот что мужики, работы у нас много, к вечеру надо управиться, сейчас горбыль привезут, давайте начинать.

Склад быстро разметили на отдельные комнаты, общий коридор, умывальник, место для печей. Коммуной будете жить, как после гражданской, помнишь учитель? Да-да, закивал тот головой, если не поленитесь, сказал Тимофей, бревен заготовите, баню срубим.

Работа кипела, помогали и большие и малые, к обеду склад было не узнать. Оставалось сделать топчаны, да залатать кое-где дыры. Вернувшись после обеда, плотники заметили, что многие матери старательно укачивали плачущих детей, украдкой шлепали старших. Мужики, сказал Тимофей товарищам, смотрите, дети ведь голодные, к председателю надо идти. Увидев подошедшую, завхозшу попросил, иди к завскладу, начальство, наверное приказало их кормить. Да была я уже у него, утром ходила. Некогда говорит мне переезжаю, потерпят ваши гансы.

Ну гад, матюкнулся Тимофей, давай мужики по домам, несите кто что может, не по-людски это детей морить. Вернулись скоро, принесли хлеб, картошку, сало. Ешьте сказала завхозша, к ужину что-нибудь горячее придумаем. Плотники не выдерживая вида детских дрожащих рук, жадно тянущихся к хлебу, отошли подальше, закурили, стараясь не глядеть друг на друга. Наголодались, сказал Тимофей, отдавая учителю Ланге мешочек с самосадом. Тот, благодаря, подтвердил, последние два дня можно сказать ничего не ели. Беспалый плотник сказал завхозше, ты иди ищи председателя, пусть этот куркуль завхоз, выдаст людям пропитание, заодно про печника узнаешь, когда он будет.

К вечеру топчаны были готовы, даже туалет успели сколотить из остатков горбыля. Плотники собрали инструменты, присели отдохнуть. Подъехал председатель, осмотрел сделанное. Кто у вас будет за старшего, идите на склад, получите муку, крупу и все остальное, список у завсклада есть. Печки поставим через два дня, печник у нас приболел. Плотникам приказал-завтра на ферму, ремонта там много. Председатель, попросил Тимофей, ты этому куркулю завскладу хвост прищеми, никого не признает гад. Тот садясь на дрожки посоветовал, ты с ним не особо связывайся, знаю какой он. Ты пять лет лес пилил за свой язык, а ума не набрался, можешь обратно туда угодить. Неужели не понял как там оказался.

О приезде переселенцев поговорили и перестали, не до того было. Горе все чаще катилось по избам, все чаще доносились на улицу русские и казахские, украинские и белорусские плачи и причитания. Кланя-заполошная, бегая за почтальоном, угрюмым солдатом на деревянном протезе, дико хохотала, и вы сейчас реветь будете и вы тоже. Люди говорили, господи, всегда хорошим считалось с убогим повстречаться, а сейчас хоть домой возвращайся, крестились женщины, шагая на ферму. Все меньше становилось в селе мужчин, отправив очередных, все мрачнее становился председатель. Из райкома приходили бумаги, одна грознее другой, все чаще на правлении возникали неразрешимые вопросы, где взять лишние руки, на чем возить корм?

Старый Каирбек, проводив на фронт старшего внука, совсем сгорбился, на заседаниях сидел нахохлившись, как старый воробей. Анисья как-то спросила у завсклада, ты Андреич грамотный, скоро ли немца погоним, когда начнем бить на его земле и малой кровью? Тот что-то пробурчал себе под нос, а потом всем ясно сказал, что фуража будет выдавать на треть меньше. Все обратили удивленные взоры на председателя. Не отрывая взгляда от стола, глухо ответил – на Украине враг, в Белоруссии, под Москвой, хлеба в стране не хватает. Все что осенью припрятали, придется отдать. Дак не украли же, для колхозного скота держим, не для себя. А молодняк, ахнула Анисья, а молоко откуда возьмется? Соломой будем кормить, рыкнул председатель, завтра все в степь, за соломой, осенью не подвезли к фермам, не заскирдовали, теперь с полей будем возить. Сколько сил хватало, столько и возили, людей мало, лошадей не хватает, выше себя не прыгнешь, гомонили правленцы, не прав ты Кузьмич. Как у нас с сеном, спросил у завсклада председатель, в степи много осталось? Смотри, головой за него отвечаешь. Ладно, буркнул завсклад, сам знаю.

Замерло село, оцепенело, работа поглощала свободное время, с фермы бежали к своим коровенкам, часто голодным детям. Бураны ударили, света белого не видать, в степь ехали по несколько саней, морозились, выли и плакали от боли. А утром снова шли на работу, снова возили корм, чистили навоз, поили скотину. Забегали в теплые молоканки, сторожки, отогревались у печей и снова работали до красных огней в глазах. А дома ждали дети, фотография на стене, на которой пропавший кормилец смотрел на семью вечным неизменным взглядом.

Почти всех привезенных немцев поставили работать на фермах, лишь самых слабых оставили дома. Всем было тяжело, приехавшим так-же довелось свою долю, свою часть из общей чаши страданий испить. Худо было с теплой одеждой, никто не знал куда везут, да и много-ли унесешь с собой, когда на руках дети. Еда известно какая, спасительница картошка, да немудреный приварок. Быстро стало пополняться сельское кладбище крестами с немецкими фамилиями. Какие мысли были в головах депортированных, нужно спросить у них самих. Не особенно любят они об этом говорить, носят в сердцах эти тяжкие воспоминания, везут в Германию, слабо надеясь, что их там внимательно выслушают.

В редкие минуты отдыха обсуждали вести с фронта, ругали непрекращяющиеся метели. Чем страшна казахстанская метель, как это ни странно ветром. При не очень низкой температуре, в голой степи, плохо одетый человек быстро превращался в громыхающую ледышку, одежда намокала, превращаясь в ледяной панцырь. Горе тому, кто не успевал дотемна возвратиться домой, слишком мало шансов давала человеку природа.

Об этом приезжие узнали и почувствовали на себе в первую же зиму. На ветру лицо обмерзает, ресницы слипаются, люди пытаются спрятаться от ветра, да куда от него спрячешься, работать надо. Очень часто с воем вваливались в теплые помещения, совали руки и ноги в баки с водой, одеревеневшие конечности начинали отходить, плач поднимался еще громче, так как в руки начинали заходить по местному выражению шпары.

Лейтенант районного НКВД часто наведывался в село. В такие дни приезжие старались поменьше показываться на улицах, побыстрее и пораньше уходили на работу, скрывались в дальних углах ферм. Ну как контрики работают, пытал председателя лейтенант. Работают, куда они денутся, отвечал тот неохотно. А разговоры какие ведут слышал? Некогда мне к ним прислушиваться, дел по горло. Но-но, ты это брось некогда, забыл что-ли о бдительности. У меня голова болит как скот сохранить, через день грозят голову снять. Ты смотри председатель, ухо держи востро, первый будешь отвечать за них.

Как-то раз пристал к Тимофею, слышал с немцами дружбу водишь, о чем они говорят, советскую власть задевают? Тот сохраняя спокойствие на лице, ответил, было раз, слышал. В сарае присел по большой нужде, за стеной говор пробивается, про власть что-то. Прислушался, власть говорят хорошая, да дуракам досталась. Да ну, подскочил лейтенант, ну и ты за ними? Как же я со спущенными штанами и на улицу. Да ты гад должен был мухой лететь! Скрутило меня сильно, пока то да се, выскочил на улицу, а их уже след простыл. А по голосу узнаешь? Какое там, ветер выл, аж на душе тошно. С сожалением хлопнув себя по кобуре, лейтенант поплелся в правление.

Как ни уставали на работе парни и девушки, а в колхозный клуб ходили постоянно, молодость брала свое. Приехавшая молодежь, первое время там не появлялась, то-ли дома не пускали, а может побаивались. Но постепенно стали появляться и они. У кого-то из приехавших был патефон, веселья прибавилось, пластинки были хорошие, танцевали допоздна. На более тесную дружбу с немецкими парнями и девушками местные поначалу не шли, но тяжелая работа сближала и невидимая грань отчуждения стала исчезать.

Одним из первых в клубе стал появляться Роберт, сын учителя Ланге, парень был видный, веселый. Местные девчата долго не решались закадрить с ним, что-то удерживало их. Может от того что был, немец, помнили разглагольствования лейтенанта НКВД, может радио, постоянно напоминавшее, с кем идет война. Танцевали, смеялись, но последнюю грань не переходил никто.

Первой эту границу нарушила Надька Переверзева, дочь завсклада. Девка была красивая, своевольная, часто ей попадало от отца за характер. Был слух что к ней присватывался лейтенант энкавэдэшник, да только отшила она его. Как уж там дело было между ними, один бог знает, только полюбили друг-друга Роберт и Надька. В деревне такое долго не скроешь, дошла молва и до Переверзева. Можно только догадываться как воспитывал отец дочь, ее крики соседи часто слышали. В клубе она стала редко бывать, да и то недолго, дома орал отец, с фашистом связалась сучка, да я же комму-нист, а ты с немцем, убью, ежели замечу хоть раз. Что уж там говорил Переверзев Роберту и его отцу, да не получилось у него разлучить их, встречались они при первой-же возможности.

Кончилась эта история тяжело, страшно. Понял Переверзев, что не получится у него ничего, стал частенько в район мотаться. Зима уже на исходе была, приехал как-то в село лейтенант энкавэдэшник, вызвал в правление Роберта. Поедешь говорит в Караганду, разнарядка на район пришла, рабочих рук на шахтах не хватает, завтра вместе и поедем. Стиснув зубы Роберт молча пошел домой, вечером в клубе сказал об этом Надьке, залилась та слезами, забилась. А метель поднялась, вытянутой ладони не видно, через час блужданий человек превращается в обмороженную глыбу. В такие ночи лишь редкие отчаюги выбирались за околицу.

Неизвестно, кто надоумил их, только решили Роберт и Надька бежать, куда непонятно. Спохватился поздно вечером Переверзев, а дочери нет, в клубе тоже нет, заметался по селу, надеялся, что ночует у кого-либо дочь. Утром не явилась дочка, понял тогда искать надо, а куда пойдешь, ветер с ног сбивает. Побежал к учителю, тот тоже сам не свой, не знает где сын, лейтенант еще под ногами путается со своими предположениями.

Лишь на третий день утихла метель, солнце выглянуло яркое, почти весеннее, лейтенант суетится, требует поиск организовать. А как его организуешь, снега в степи по грудь. Переверзев, вспомнив, побежал к Каирбеку, дед, седлай свою кобыленку, бери собак, поезди вокруг села, может найдешь. Умная твоя кобылка, должна почуять человека, да и собаки помогут.

Два дня маячила фигура деда на лошади вокруг села, на третий заволновалась кобылка, захрапела, собаки залаяли, стали снег рыть. Отогнал их Каирбек, запомнил место, поехал в село. Народ собрался, следователь приехал, начали раскапывать снег. Когда раскопали, закричал Переверзев, повалился на землю. Следователь, кривясь лицом, попросил лейтенанта, уведите его, тоже мне Монтеки и Капулети нашлись в этой степи. Смотри-ка ахали бабы, укутывал ее перед концом пальтишком-то своим, согреть видно пытался сердешный. Следователь, присев на корточки, осматривал замерших, да-а, цедил сквозь зубы, хороши Ромео и Джульетта. Чего это твой папашка прибегал к нам, женились бы да жили, хорошо, что хоть нашли вас, а то бы только весной вытаяли подснежнички. Он сплюнул и обратился к столпившимся, все граждане, расходитесь, прошу в буран быть осторожным, две жертвы уже есть. Три, тихо поправил учитель Ланге, трое их было. Народ тихо ахнул. Вскрытие делать не будем, итак все ясно.

Дома жена Переверзева исступленно рвала на муже рубаху, била по лицу крича, ты убил ее, ты сгубил кровиночку мою, ты фашист! Переверзев с невидящим взглядом стоял посреди избы, потом рухнул на пол.

Вечером пришел учитель Ланге, немного помявшись спросил Переверзева, как хоронить будем, вместе или… Жена оторвав взгляд от дочери, лежащей на сдвинутых лавках, с трудом размыкая губы прошептала вместе будут лежать все трое.

Весна сорок второго подошла незаметно, раненые и отпускники в селе не появлялись, первые демобилизованные появились в селе в начале июня, посевная закончилась, тепло уже было. В воскресенье в клубе должно быть собрание, обещало начальство из района приехать. К вечеру народ потянулся к клубу. Показался грузовик, в кабине рядом с водителем сидела женщина, под пальто был виден белый халат. Кто это к нам, сказал председатель, спускаясь с крыльца. Машина остановилась у клуба, женщина выскочила из кабины, обратилась к стоявшим-товарищи помогите раненых с кузова снять. Все с любопытством окружили машину. Неожиданно из кузова послышалось громкое пение, хриплый смех. Кто это там поет, загомонили женщины, рад наверное что домой добрался.

Открыли борт, все увидели двух солдат, лежащих на матрацах, накрытых одеялами. Один стал сбрасывать одеяла, помог товарищу. Толпа придвинулась к машине, ахнула и качнулась обратно. Ой бабоньки, страх-то какой, они ить безногие, а второй гляньте без рук, рукава болтаются! Да это же Нурлан, Каирбека младший, старший-то погиб. А второй кто? Да это же Тимофея брат двоюродный, Санька, ну который у него до войны жил. А чего же поют-то господи? Не видишь что-ли выпили пока ехали. А как Нурлан пил без рук? Совсем дура, Санька ему поднес вот и поют. Нестройное пение продолжалось, пока солдат осторожно спускали на землю. Их сразу окружили сельчане.

Здорово земляки, не узнаете что-ли, Нурлан я, а это мой друг Саня. В круг протиснулся Тимофей, опустился на колени, обнял обоих. Живы, ну и ладно, радуйтесь, домой добрались. Тимофей, пьяно кричал Нурлан, посмотри какие мы. Самовар теперь я как говорится, с крантиком, он снова пьяно захохотал. Затем уронил голову, слезы капали на шинель. Ужас и сострадание пробежали по лицам сельчан. Учитель Ланге закрыв лицо руками, покачиваясь пошел в сторону старого склада. Видите какие мы стали, Москву обороняли, вместе с Саней и накрыло нас. Сане повезло, у него руки остались, а у меня только голова, он снова хрипло рассмеялся.