скачать книгу бесплатно
Российское обществоведение: становление, методология, кризис
Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Уроки истории
За ХХ век Россия пережила две катастрофы: государство и общество неверно оценивали противоречия и довели их до революций и Гражданской войны. Одна из главных причин непонимания социальных процессов – несостоятельность общественной науки как источника объективного знания. Последние 30 лет Россия вновь переживает глубокий кризис, а тысячи ученых внятно не могут объяснить, что происходит и куда всё катится. Этот провал для страны опаснее, чем паралич естественных и технических наук.
Поиск причин, изучение методологической платформы, на которой возникло и развивалось наше обществоведение, привели ученого к выводу, что в познавательной системе здесь преобладали (и преобладают поныне) не научные методы, а идеологические и этические подходы. Научное сообщество призвано искать истину, а не заниматься пропагандой или обличением. Создание такого, именно научного сообщества стало для России срочной и чрезвычайной задачей. Первый шаг – трезво и без гнева оценить состояние гуманитарной науки в нашей стране.
Сергей Кара-Мурза
Российское обществоведение: становление, методология, кризис
Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающее огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!
Сергей Булгаков, «Вехи» (1909)
Коль скоро речь идет о «человеке науки», экономической науки, то у него не должно быть идеала, он вырабатывает научные результаты, а когда он к тому же еще и партийный человек, то он борется за то, чтобы эти результаты были применены на практике. Человек, имеющий идеал, не может быть человеком науки, ибо он исходит из предвзятого мнения.
Фридрих Энгельс (1884)
© Кара-Мурза С.Г., 2016
© ООО «ТД Алгоритм», 2016
Введение
В конце ХХ в. Россия погрузилась в кризис. Это очередной драматический этап колоссального процесса модернизационной трансформации России, начатого во второй половине ХIХ в. Первый этап завершился столкновением нескольких больших цивилизационных проектов. Потерпел поражение консервативный проект, который предполагал сохранить монархию, империю и сословное общество. Затем в тяжелой Гражданской войне столкнулись два революционных проекта: буржуазно-демократический (либеральный и западнический) и советский, вызревший на почве общинного крестьянского коммунизма, соединенного с большевизмом. Победил советский проект: на новой основе были собраны земли и народы в СССР, проведены форсированная индустриализация, научная и культурная революция, модернизация сельского хозяйства, армии и быта.
Став промышленной и городской страной с массовым образованием на матрице Просвещения, СССР утратил ядро его мировоззрения – общинный коммунизм. Политическая система СССР не справилась с задачей удержать культурную гегемонию, созревал кризис легитимности, усугубленный «холодной» войной с Западом. В момент смены поколений интеллектуальной и политической элит произошла «революция сверху» со сменой общественного строя и национально-государственной системы. Утопия «войти в семью мирового капитализма» рухнула практически сразу, хотя реформаторская элита пыталась сохранять иллюзии[1 - В массовом сознании крушение западнической утопии и надежды на имитацию Запада произошло очень быстро. В опросах ВЦИОМ был предложен в вариантах ответа такой: «В западных странах сегодня создано наилучшее из всех возможных общество. Нам следовало бы не выдумывать свои пути, а следовать за Западом». С этим суждением согласились в 1990 г. 45 % опрошенных, в 1991 – 38 % и в 1992 – 14 % (в Москве «западников» оставалось чуть больше: 45, 44 и 18 % соответственно).].
Правящая верхушка США воспринимала постсоветскую Россию своим врагом и источником опасности. Это – несмотря на то, что СССР был ликвидирован, что в России была разрушена государственная экономика, произведена деиндустриализация, задана новая идеология, подавлены наука и образование, армия лишена ресурсов развития, организована демографическая катастрофа и т. д. Вражда, как будто накопленная веками, выплеснулась уже в 1991 г., когда с СССР практически было покончено.
Кризис стал приобретать черты хронического. При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы существовать, медленно угасая, – но только в фарватере Запада и при его благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма.
Очевидно, что для всех общностей и политических течений в России встала чрезвычайная задача: трезво оценить ситуацию и вспомнить тот путь, который мы прошли от распутья, на котором еще были великой державой, к нынешней исторической ловушке.
Надо беспристрастно знать, почему, пока советское общество не переросло политическую систему, государство и население работали как сыгранная команда. Это и придавало нам силы, ведь после 1945 г. уже никто не пытался задушить СССР санкциями или бомбами. Более того, его уважали, а «трудящиеся массы» во множестве стран и любили. Да и на самом Западе у СССР были искренние и самоотверженные союзники, даже в подполье.
В «здоровый» СССР не вернуться – уже иное общество, иное мировоззрение, иные ценности. А в «больной» СССР возвращаться нет смысла, да и невозможно. Но многие критерии добра и зла, многие принципы взаимодействия государства с населением можно взять у СССР. Формы будут другие, а вектор тот же. Только вернувшись в свою колею, Россия разрешит свои явные и латентные конфликты внутри и вне своих границ и восстановит свои силы – и жесткую, и мягкую.
Надо продумать генезис нашего кризиса. Один из срезов этой рефлексии – роль общественных наук. Последние тридцать лет многие в России напряженно размышляли и изучали те процессы в обществе и государстве, которые привели к краху СССР. Один из выводов этих размышлений состоит в том, что и крах СССР, и тяжесть последовавшего продолжительного кризиса были во многом обусловлены недостаточными познавательными возможностями советского обществоведения, общественных наук. К концу советского периода обществоведение отказало в целом, как особая система знания (об отдельных талантах и малых коллективах не говорим, не они в те годы определяли общий фон).
Разумеется, что кризис обществоведения – элемента системы науки и образования – есть частица кризиса всей России, а ранее СССР. Но этот элемент – активная и необходимая часть «центральной нервной системы» общества и государства. Этот элемент надо как можно скорее подвергнуть диагнозу, а затем лечению – если не привести его в дееспособное состояние, болезнь всего организма станет хронической.
Строго говоря, мы должны рассуждать не столько об обществоведении как науке, сколько именно о сообществе обществоведов. Ведь до общественного сознания и сознания политиков от социальной науки доходят не сигналы реальности нашего бытия, а их интерпретация, данная дипломированными специалистами. Как выразился философ науки С. Тулмин, «объясняет не наука, а ученые», следовательно, интерпретация фактов зависит от личностных предпочтений и мировоззренческих позиций самих ученых (см. [1]).
Однако личные предпочтения и мировоззренческие позиции ученых в очень большой мере формируются методологией их профессиональной деятельности – когнитивной системой. Через нее они видят изучаемую реальность, как через объектив своего прибора[2 - Термин когнитивный от лат. cognitio – становиться причастным к знанию. Когнитивная структура – это соединенная в систему совокупность познавательных средств: языка (понятий), фактов, теоретических концепций и методов получения и передачи знания. Профессиональные сообщества соединены, наряду с другими типами связей, общей когнитивной структурой. Кризис когнитивной структуры нередко ведет к распаду сообщества.]. Конечно, и в научной среде есть прослойка коррумпированных интеллектуалов, которые искажают данные их приборов и сознательно лгут – из корыстных побуждений, страха или партийной дисциплины. Этот фактор оставляем за скобками.
В этой книге вообще нет цели критиковать или одобрять конкретных деятелей обществоведения, хотя изложение мыслей или действий этих деятелей неизбежно вызовет у читателей оценочные суждения, соответственно предпочтениям каждого читателя. Ничего не поделаешь! Но главное – увидеть за описанием множества эпизодов (и это еще ничтожная доля событий и проблем, которые мы наблюдали и переживали за нашу жизнь) развитие и состояние сообщества обществоведов России. Именно это сообщество, которое покрывает своим духовным полем все население страны, от младенчества до смерти, оказывает большое влияние на судьбы всех и каждого. Это влияние предопределяется действием и бездействием обществоведения, но не менее разумом, совестью и волей каждого из нас и всех вместе. Никакое духовное поле не обладает фатальной властью над человеком. Об этом тоже надо подумать.
Надо также ограничить предмет этой книги. Речь в ней идет о сообществе обществоведов в строгом смысле – как о профессиональном сообществе. В широком смысле каждый человек является обществоведом: он живет в обществе, наблюдает его бытие, обдумывает и обсуждает с другими людьми структуру общества, его динамику, происходящие в нем процессы, противоречия и конфликты. Так создается большой корпус обыденного знания об обществе, и без этого массива не возникло бы и профессионального сообщества.
Обыденное знание систематизируется в коллективной памяти, в ходе непрерывного отбора формулируются нормы здравого смысла, представления о причинах и следствиях, устойчивых закономерностях, стереотипные модели и схемы умозаключений. В этом «обработанном» опытном знании откладываются традиции. Они служат ресурсом, позволяющим быстро составить картину реальности и принять решение. И картина реальности, и решения, выводимые из традиционного знания, грубые и упрощенные, но они с приемлемой вероятностью позволяют выбрать не худший вариант поведения – если общество внезапно не погрузилось в кризис неизвестной природы.
Практически все люди непрерывно познают общество и накапливают знание о нем и более изощренными методами. Так создаются важные типы знания: художественное и религиозное. Сказки и эпосы, музыка и живопись, архитектура и литература, театр и танец – все они несут образы общества, соединяющие смысл и эстетику. Все это – мощный генератор знания. О религии даже не будем говорить, это был первый синтез всех духовных способностей первого человека и первая форма соединения людей для создания коллективных представлений о мире и о самом человеке. Религиозная картина мира – необходимый срез мироощущения человека, верующего и атеиста. Как говорят, у человека есть «естественный религиозный орган».
Можно говорить и о возникшем в первых человеческих группах знании, которое можно назвать ремесленным. Его вырабатывали, совершенствовали и передавали люди, которые выполняли функции управления, организации, наказания и т. п. В Новое время, когда возникло и научное знание об обществе, которое вырабатывают общественные науки, произошла гибридизация профессий. Возникли сообщества образованных практиков. Их знание можно назвать прикладным. В этих сообществах вместе работают для достижения конкретной практической цели люди разных специальностей. Много таких сообществ имеют как предмет их забот (создания, развития, сохранения и воспроизводства) само общество. В эти коллективы обычно входят и люди, обученные каким-то специальностям обществоведения, но они в ходе «гибридизации профессий» неизбежно отходят от профиля, заданного в университете. Конкретная проблема втягивает их в свою структуру.
Конечно, практики, создавая новое опытное ремесленное знание об обществе, часто делают важные изобретения или даже гениальные открытия. Классические близкие нам примеры – труд В.И. Ленина, маршала Г.К. Жукова, руководителя большой программы С.П. Королева. Замечательным новаторским трудом было создание плановой системы экономики, главные идеи этой конструкции уже были плодами мышления постклассической науки. А.В. Чаянов писал о модели некапиталистического хозяйства (на примере трудового крестьянского двора): «Для нас такая система имела бы немалое аналитическое значение и пpедставляла бы в отношении к тепеpешней теоpетической экономии то же, что геометpия Лобачевского к геометpии Евклида. У Лобачевского выпадала аксиома паpаллельных линий, у нас – категоpия заpаботной платы» [2, с. 397][3 - Эту аналогию, независимо от А.В. Чаянова, повторяет Дж. М. Кейнс, когда говорит о неадекватности экономических теорий реальному хозяйству 20—30-х гг. ХХ в.: «Теоретики классической школы похожи на приверженцев эвклидовой геометрии в неэвклидовом мире, которые, убеждаясь на опыте, что прямые, по всем данным параллельные, часто пересекаются, не видят другой возможности предотвратить злосчастные столкновения, как бранить эти линии за то, что они не держатся прямо. В действительности же нет другого выхода, как отбросить вовсе аксиому параллельных линий и создать неэвклидову геометрию. Нечто подобное требуется сегодня и экономической науке» [318].].
Труды нескольких миллионов советских исследователей, инженеров и образованных практиков, которые проектировали, строили, совершенствовали и воспроизводили сложное, необычное, многонациональное советское общество и все его большие системы – школу и науку, армию и спорт, советский завод и колхоз и т. д. В ходе этого проектирования, строительства и совершенствования были сделаны великие открытия в сфере обществоведения и изобретены новые и эффективные социальные формы. Качество этих открытий и изобретений показала Великая Отечественная война – это надежный экзамен, единый и государственный. Жаль, не было у этих практиков-обществоведов времени написать для нас ясные учебники, многое осталось в категории неявного знания. Уже в конце 1950-х гг. студенты не знали философской и методологической основы плановой системы – потому академики и профессора в 1980-е гг. искренне поддерживали идею превратить плановую экономику в рыночную.
В то же время мы стоим перед фактом: в конце ХХ в. резко ускорился темп изменений как в нашем обществе, так и во всем мироустройстве. Практики не успевали за изменениями, опытное ремесленное знание было недостаточным, чтобы предвидеть кризисы и угрозы, а сообщество научного обществоведения со своими задачами не справилось.
Вернемся к миссии обществоведения. Оно обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей, – указывать, чего нельзя делать, чтобы не рассыпать общности, обесценить ценности. В принципе, перестройка вскрыла несостоятельность советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х гг. Но сегодня кажется необъяснимым, что тогда это не было зафиксировано ни в общественном сознании, ни в самосознании обществоведов. Все внимание было обращено к рассуждениям, заявлениям и политическим действиям власти – она принимала судьбоносные решения и проводила их в жизнь. Интеллигенция как будто забыла, что любому политическому решению и действию предшествует соответствующее изменение сознания правителей и их окружения. Сознание определяет бытие! Конечно, в свою очередь, испытывая на себе воздействие бытия.
Этот факт был обнаружен и осмыслен в эпоху Возрождения. В то время правители в Италии «без проволочек платили жалованье двум категориям служащих – профессорам университета и солдатам». Как пишет Т.Б. Длугач, в ХVIII в. во Франции «философы создают общественное мнение, под влияние которого постепенно подпадают служащие, ремесленники, торговцы – словом, весь народ, не исключая даже и придворных, многие из которых, не будучи в состоянии покинуть двор, тем не менее получают большое удовольствие от чтения антиправительственных памфлетов и статей, просмотра постановок со злым подтекстом и т. п. …Исследователи отмечали, что многие французы 30—50-х гг. XVIII в. незаметно для себя переходили в стан философов» (см. [1]).
Кратко описание роли обществоведческой и гуманитарной интеллигенции дает П. Бурдье: «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать представления (ментальные, словесные, графические или театральные) о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представление о нем у агентов» [3].
Дж. М. Кейнс, один из крупных мыслителей прошлого века, сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов» [318].
В разных вариациях эта мысль встречается и у многих других мыслителей. Те идеи и утверждения, которые мы изучали в школе и вузе, загоняют наш ум в определенные рамки.
Для того состояния умов, в котором советский народ принял перестройку Горбачева, а потом и реформу Ельцина, имелась «наведенная» официальным обществоведением и образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли способ, искажавший понимание общества в его развитии.
Таким образом, политическое действие невозможно, если ему не предшествует соответствующее изменение в сознании людей – и элиты, и массы. Вся история показала, что это условие является абсолютным. Как подчеркивал П. Бурдье, «политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира». Когнитивный бунт – это перестройка мышления, языка, «повестки дня» и логики объяснения социальной действительности. Само по себе недовольство этой действительностью к «политическому бунту» не ведет.
Как же формировалось сознание советских людей на послевоенном этапе существования СССР? После войны обществоведы (включая гуманитариев) получили доступ к огромной аудитории. Причем доступ непосредственный, с воздействием через личное устное общение – очень важный канал убеждения и внушения, кроме печатного слова, кино, радио и телевидения. Г.С. Батыгин пишет: «Именно в этот период интеллектуалы получили доминирующие позиции в советском обществе. Помимо обычного преподавания, обществоведы обслуживали огромную сеть политического просвещения. В 1947 г. в СССР действовало 60 тыс. политшкол, где обучалось 800 тыс. человек, в 1948 г. – уже 122 тыс. политшкол с 1,5 млн слушателей» [4, с. 56].
Огромная армия научных сотрудников и преподавателей общественных наук представляла собой профессиональное сообщество, которое было воспитано и «наполнено» идеологическими штампами и стереотипами, выработанными элитой этого сообщества – авторитетными философами, экономистами, социологами и пр. В определенном смысле обществоведы, все больше сдвигаясь к идеологии, становились «властью над властью» [4].
Г.С. Батыгин подчеркивает: «Особенность социальных наук в России заключается в их ориентации не столько на интерналистские нормы производства дисциплинарного знания, сколько на легитимацию социальных идентичностей и создание идеологий. В этом отношении российское академическое сообщество является сообществом не профессиональным (автономным), а интеллектуальным, и интегрировано в систему воспроизводства и реформирования власти даже в том случае, когда возникает открытый конфликт с властью» [4, c. 48].
Подспудный конфликт влиятельной части элиты обществоведов с властью ускорил сдвиг этой общности на антисоветский фланг, академическое сообщество превратилось в отряд идеологических бойцов. Старшее поколение в течение последних 30 лет было свидетелем этой катастрофы в сфере знания. Молодежь, может быть, этого так остро не чувствует, потому что основной провал обществоведения произошел раньше, в 1980-е гг. и в первую половину 1990-х гг. ХХ в., – прежде, чем это поколение вошло в активную сознательную жизнь.
Говоря о провале обществоведения, мы имеем в виду его отказ как целостного института, необходимая для общества и государства функция которого – давать достоверное знание о главных процессах, происходящих в обществе, объяснять причины главных противоречий и их вероятные последствия при том или ином ходе событий. Невыполнение этой главной функции не исключает, что при этом отдельные личности или малые коллективы ученых выполняют блестящие частные исследования, расшифровывают берестяные грамоты, пишут интересные монографии. Отказ системы заключается в том, что все эти блестящие частные работы не соединяются в знание и понимание массивных общественных процессов.
Начнем излагать картину состояния постсоветского обществоведения, как оно видится в свете кризиса последних тридцати лет. Сначала коротко скажем об исторических причинах этого провала, отвлекаясь от множества отягчающих обстоятельств, которые часто принимают за причины.
Исторические предпосылки кризиса обществоведения в России
Знания и размышления возникли вместе с человеком. Люди сразу сгруппировались в общности, так что человек не пребывал долгое время в промежуточном состоянии стада, как это представляется в историческом материализме. Сначала у возникших людей складывалось мифологическое знание и сразу же художественное, потом – религиозное. Накопление опыта, который упорядочивался и систематизировался, создавало массив традиционного знания.
Таким образом, мы можем представить знание об обществе как сложную систему, которая включает в себя много разных способов познания и сохранения знаний о человеке и обществе. Эта система развивалась на протяжении всей жизни человечества, и никакой из видов этого знания не был устранен – например, мифологическое знание актуально и сегодня. Система знания надстраивается, появление новых типов познания увеличивает ее разнообразие.
До сих пор мы в большой степени мыслим об обществе мифологически, т. е. пользуемся мифами, которые и создаются, и разрушаются, и вытесняются другими. Это – важная часть обществоведения. Большая часть представлений об обществе дается нам в художественных образах. Огромная литература, искусство дают современному культурному человеку очень большую часть знания об обществе, записанную на этом языке. Мы пользуемся здравым смыслом, быстро соединяя кусочки разного знания и принимая в срочном порядке решение, по возможности лучшее. Мы постоянно обращаемся к накопленным многими поколениями традиционным знаниям (ремесленного типа). Этика, нравственность, идеология (которая появилась сравнительно недавно) – это тоже типы знания.
Но в ХVII в. произошла огромная культурная мутация – в Западной Европе, перетекая одна в другую, произошли четыре революции. Религиозная революция (протестантская Реформация) изменила представления о Боге, о «взаимодействии» человека с Богом, а значит, и человека с человеком. Затем прошла научная революция, которая создала новое представление о мире, в том числе и о человеке. Она дала человеку совершенно новый способ познания – научный метод – и новый тип знания – науку.
Наука породила новый тип техники – прецизионную машину, которая стала основой современного промышленного оборудования. Возникла фабрика как система машин, произошла индустриальная (промышленная) революция, которая перевернула организацию общества – и производство, и быт, и социальную структуру. Произошли политические (буржуазные) революции, которые оформили все эти изменения как новый общественный строй. Возникло новое, индустриальное общество, названное современным (обществом модерна). Возник новый человек, по своей культуре и самосознанию резко отличающийся от человека Средневековья. Возникла новая цивилизация, которую мы знаем как современный Запад.
Эта цивилизация оказалась очень энергичной, ей была необходима постоянная экспансия, нужно было постоянно расширяться в разных измерениях – географически, экономически, в познании, в военной силе. Большую часть мира Запад превратил в свои колонии, овладел этим пространством. Многие местные культуры при этом погибли. Сильным цивилизациям пришлось закрываться от Запада разными барьерами – культурными, военными, экономическими. И при этом они были вынуждены модернизироваться. Чтобы устоять перед историческим вызовом со стороны Запада, им нужно было осваивать средства, дающие ему силу, – знания, технологии, многие общественные институты. Это освоение западных достижений и называется модернизацией.
Для нашей темы важен тот факт, что на Западе уже в ходе научной революции возник принципиально новый метод познания общества – научное обществоведение.
В Западной Европе в ходе изменений оказалось, что прежние способы господства и управления стали неадекватными новой социальной структуре и новой культуре. Раньше, в рабовладельческом и сословном обществах, люди были закреплены в строго определенных нишах с хорошо отработанными на опыте средствами господства. Тогда старого опытного традиционного знания было достаточно, чтобы управлять обществом. Теперь, в новом обществе, появились массы людей, не включенных ни в какие общинные структуры; к тому же это были массы, порожденные революцией, люди с новым мышлением, отвергающие прежнюю иерархию и прежние авторитеты. Сам мир был лишен святости в ходе протестантской Реформации, тем более лишенными святости оказались государство и власть. Требовалось новое знание об обществе, полученное с помощью новых методов исследования. Знание это требовалось срочно.
Главным побудительным толчком к возникновению социальной науки были угрозы, зарождавшиеся в новом обществе. В ранних обществах главные угрозы порождались природными катаклизмами – засухами и наводнениями, землетрясениями и извержениями вулканов. Эти опасности не исчезли, хотя от большинства из них человек оказался защищенным техникой (культурой). В Новое время главные угрозы стали порождаться самим обществом – и создаваемой человеком техносферой, и конфликтами интересов между социальными или национальными общностями, и быстрыми сдвигами в массовом сознании или в коллективном бессознательном. Возникла, например, массовая, ранее неизвестная преступность, и надо было искать новые способы «надзирать и наказывать», изобретать тюрьмы совершенно нового типа.
Эти угрозы для их предвидения и преодоления требовали интенсивной исследовательской работы уже в рамках научного метода – традиционного знания и здравого смысла для этого было недостаточно. Само управление должно было стать технологией, основанной на знании научного типа.
Так и возникло обществоведение – не ремесленное, не опытное, а научное. К сожалению, образование не дало нам знания истории этого процесса. В последние тридцать лет само западное обществоведение начало «раскапывать» истоки тех смыслов и представлений, на которых стоит современное общество Запада, корни того современного знания об обществе, которые предопределили тип самосознания Запада (см. [5]). Возник особый жанр исследований – «археология знания».
Какова предыстория современного российского обществоведения в сравнении с западным? Начнем с того, что Россия – как государство и как цивилизация – очень молода, по сравнению и с Западом, и с Востоком. Той предыстории, которая была у Запада, у нас нет, а из нее многое вытекает.
Древние Греция и Рим имели обществоведческие тексты протонаучного типа уже с IV в. до н. э., в античной философии. «Афинская полития» Аристотеля – это обществоведческие трактаты об обществе, государстве и власти, которые и сегодня воспринимаются как вполне современные. Фундаментальным обществоведческим трудом был «Свод гражданского права» византийского императора Юстиниана (середина VI в.). Главная его часть была издана в 50 томах. Античная философия, политология и право вошли в культуру и даже в массовое сознание Запада, когда в Европе с конца ХI в. начали вводить римское право, причем обучение ему было именно массовым.
Христианская философия, представление о человеке и обществе, опирающееся на систему религиозных постулатов, тоже отложились в большом своде обществоведческих текстов. Достаточно вспомнить Бл. Августина, который, по словам русского философа Е.Н. Трубецкого (1863–1920), «собирая обломки древней культуры, вместе с тем закладывал основы средневекового, частью же и новейшего европейского миросозерцания». Августин выразил драму человека в обществе, переживающем колоссальный мировоззренческий, духовный и социальный сдвиг – от языческой древности к христианскому Средневековью и от рабства к новому жизнеустройству. Его «Исповедь» близка нам сегодня по ощущению подобного кризиса.
Вселенские соборы и диспуты с еретиками, организация монастырей и школ, хозяйственные отчеты управляющих поместьями рыцарских орденов, разработка больших программ типа Крестовых походов – все это было насыщено проблематикой, которую мы сегодня отнесли бы именно к обществоведению. Масштабы этой интеллектуальной работы были, по меркам Руси того времени, очень и очень велики.
Литература, практически современного типа, возникла на Западе очень давно. В ХVI в. многие произведения уже представляли собой замечательные обществоведческие и философские трактаты. Сервантес и Шекспир одновременно представили два главных социокультурных ареала Запада. Сервантес описал традиционное общество католического юга, а Шекспир – общество и составляющие его культурные типы уже периода грядущей научной революции и Реформации. Дон Кихот и Гамлет – сложные и очень важные обществоведческие модели.
Университеты и книгопечатание – огромное дело. В Средние века книг было очень мало – в церкви обычно имелся один экземпляр Библии. В университетах за чтение книги бралась плата. Первые книги были изданы с помощью печатного станка Гутенберга в 1445 г., и еще до конца XV в. в мире работало уже свыше тысячи типографий. По историческим меркам мгновенно был превышен весь наличный фонд рукописных книг человечества. Всего за 50 лет книгопечатания в Европе было издано 25–30 тыс. названий книг тиражом около 15 млн экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге началось строительство и новой школы.
В эпоху Возрождения сильно вырос статус интеллигенции. С развитием городов правителям потребовались их услуги. Макиавелли сказал, что власть стоит на силе и согласии. Стали очень нужны образованные люди, умевшие убеждать. Историк этого периода Я. Буркхардт писал: «Нелигитимность, сопровождаемая постоянными опасностями, окружает властителя; самый нерушимый союз, который он только может заключить с кем-либо, – это союз с высочайшим образом духовно одаренными людьми, без оглядки на их происхождение… Поэт или ученый служат ему новой опорой, он почти ощущает новую легитимность» [6]. Правитель Сиены управлял «с помощью профессора права и астролога», а герцог Феррары исправно платил жалованье двум категориям персонала – профессорам университета и солдатам.
В век Просвещения уже была разработана методология формирования общественного мнения, так что интеллектуалы (на первых порах в основном философы и юристы) стали влиять на представления не только узкого круга властной элиты, но и на массовое сознание.
Социолог П. Шампань в известной книге пишет: «Общественное мнение является чем-то вроде машины идеологической войны, которую смастерили на протяжении XVIII века интеллектуальные элиты и маститая буржуазия с целью легитимации их собственных требований в области политики и ослабления королевского абсолютизма. … Другими словами, “общественное мнение” – это профессиональная идеология, это мнение о политике, которое имеют ограниченные социальные группы относительно политики, профессия которых состоит в производстве мнений и которые стремятся включиться в политическую игру, модифицируя ее саму и преображая свои собственные мнения просвещенных элит в мнение универсальное, вневременное и анонимное, имеющее политическую ценность. Для этого слоя … “общественным мнением” заслуживает называться лишь его собственное мнение в области политики, хоть и некоторым образом “обезличенное”, в той мере, в какой оно предстает как мнение универсального, хотя и малочисленного, сообщества ученых, свободно и гласно рассматривающих вопросы религии или политики и общающихся между собой главным образом письменно» [7, с.50].
Эта роль обществоведов была настолько очевидна, что уже в начале ХХ в. и в России интеллигенция приняла это как данность. П.А. Сорокин писал: «Прав был Конт, когда говорил, что “идеи управляют (социальным) миром”, ибо социальный мир есть мир идей, а человек есть животное, созидающее царство логического бытия – новую и высшую форму мировой энергии. Отсюда практический вывод: больше знаний! Больше науки! Больше понятий! – остальное все приложится» [8, с. 531].
Таким образом, та культурная почва, на которой должно было взрасти современное обществоведение, нарастала на Западе очень долго и культивировалась очень большими силами.
Если взглянем на Восток – та же самая картина. Китайская цивилизация насчитывает более двух тысяч лет (некоторые историки говорят о пяти тысячах). Введение единой системы письма и государственной идеологии (конфуцианства) произошло в I в. до н. э. Американский историк Х.Г. Крил пишет: «Несомненная правда то, что “современная бюрократия” – явление в некоторых отношениях уникальное, но система управления в Китае уже в давние времена весьма напоминала нашу нынешнюю, что очень нечасто принимается во внимание. В I в. до н. э. в Китае, уже тогда одном из крупнейших государств, когда-либо известных миру, управление осуществлялось централизованной и профессиональной бюрократией, в которой были представлены все слои общества… Уже в I в. до н. э. чиновников в Китае отбирали на должности и повышали по службе, как правило, на основе таких объективных критериев, как государственные экзамены и заслуги. На Западе первый письменный экзамен для претендентов на государственные должности официально состоялся в Берлине в 1693 г., а практика систематической ежегодной аттестации чиновников утвердилась лишь после Первой мировой войны» [9].
Монголия в ХIII – ХIV вв. была объектом внимательного изучения китайских и арабских исследователей. Сочинения 1233–1236 гг. содержали ценные сведения о государственном аппарате, правовой системе, военном деле и разведке монгольского государства в период подготовки небывалого по масштабам похода в Восточную Европу. Эти сочинения – продукт обществоведения высокого уровня. Таков и более поздний труд Марко Поло, который и сегодня актуален для нас как источник знания об империи монголов на территории будущей России. Монголия была центром, куда стекались культурные ценности и съезжались ученые всего Востока.
Под знанием об обществе нынешней Японии тоже мощная база. Когда в ХIХ в. там разрабатывали большую программу модернизации («реставрация Мэйдзи»), то изучали исторические документы, чтобы сконструировать подходящие социальные формы для этой программы. Остановились на принципах межсословных и межклановых контрактов между самураями, крестьянами, ремесленниками и торговцами, которые действовали в ХI в. Принципы межсословных контрактов, взаимная ответственность сторон, практика и результаты их применения были так глубоко и полно изложены, что этим знанием оказалось возможным воспользоваться и через 800 лет. Значит, уже в ХI в. в Японии были хорошо развиты понятийный аппарат, логика и способ формализации знания в обществоведении – настолько, что это знание можно было легко перевести на современный язык и приложить к современным проблемам.
До нашего времени дошел большой свод кодексов, детально регулирующих общественную жизнь. Российский японовед А.Н. Мещеряков упоминает знаменитый «манифест Тайка», изданный в 645 г. В этом указе были объявлены радикальные реформы прежней системы социально-политического устройства, такие как отмена частной собственности на землю и введение надельной системы землепользования, ликвидация личной зависимости, в которой находились некоторые категории населения, и др.
По словам А.Н. Мещерякова, интенсивные письменные коммуникации в Японии «обеспечили высокий уровень культурной гомогенности, не достигнутый ни в одной из крупных стран современного мира». И условием для этого было то, что уже в ХI в. Япония была страной с небывало высоким уровнем грамотности.
Таким образом, знание об обществе и в Западной Европе, и в больших культурах Востока накапливалось и систематизировалось очень долго. Конечно, основной массив этого знания по своему типу относился к традиционному знанию, накапливаемому во всех слоях общества, особенно чиновниками, правителями, военачальниками. Однако существенная часть этого знания к ХVII в. уже относилась к протонаучному знанию, готовому к совмещению с требованиями научной рациональности. Это – очень важный фактор. Заменить длительный процесс «созревания» определенных интеллектуальных навыков в большой части общества форсированными программами очень трудно.
Россия оказалась именно в таком положении: создание обществоведческих трактатов и реальное их обсуждение в обществе и государственном аппарате начались только в ХIХ в. О крестьянах, составлявших главный социальный тип, который «держал» Россию, стали писать только после реформы 1861 г. Традиционное знание, основанное на длительном опыте государственного строительства и общественной жизни, накапливалось так же, как и в других цивилизациях. Однако требовались чрезвычайные усилия, чтобы подготовить массивы этого знания к соединению их с научным методом. На это просто не хватило времени, и образованная часть общества не успела совершить мировоззренческого перехода, необходимого для создания научного обществоведения. Характер развития российского обществоведения определился во второй половине ХIХ в., когда русская интеллигенция создавала его первые современнее структуры.
Наука – или натурфилософия?
Вспомним, как шло на Западе становление научного обществоведения. В Средние века основной формой общественного сознания была религиозная. Рациональная форма знания была сопряжена с религиозными представлениями, в лоне этого мировоззрения и вырабатывались инструменты познания. Возрождение означало большой сдвиг в познавательной деятельности, общественная мысль стала плюралистичной, допускался даже атеизм. Возник новый тип знания, который назвали натурфилософией.
Но натурфилософия не была наукой в строгом смысле слова. Натурфилософия как тип знания была тесно связана с ценностями, а в мировоззренческом плане следовала холизму, целостному представлению о мире вещей, связанных воедино, – натурфилософии было присуще космическое представление о мире[4 - Виднейшие представители натурфилософии Возрождения – Николай Кузанский, Леонардо да Винчи, Джордано Бруно, Томмазо Кампанелла, Парацельс.]. Наука, родившаяся в ХVII в., была принципиально другим типом познания и порождала иной тип знания. Она отошла от эссенциализма натурфилософии, т. е. от поиска сущности, таящейся в каждой вещи. Наука имела целью выявить в каждом явлении или вещи общую закономерность, превращая конкретный предмет в модель. При этом реальное воплощение объекта было несущественно, он был для исследователя лишь носителем знания о том явлении, которое в данный момент было предметом исследования.
Конечно, и в натурфилософии, как вообще в мышлении человека, обладающего разумом и воображением, создавались модели реальности, но структура этих моделей сильно отличалась от структуры моделей науки. Наука в своих моделях старалась вывести в отдельное пространство иррациональное («идолов») – потусторонние силы, эмоции и необъясненные традиции, не поддающиеся объяснению явления. Всех этих идолов ученый должен был держать под контролем в особых «камерах». Он испытывал их влияние и даже тайком использовал его, но не был им подвластен – таково кредо.
С точки зрения обыденного сознания, прежнее знание было более продуктивным, оно лучше описывало видимую реальность. Так, физика Аристотеля лучше описывала обыденный мир человека, чем законы механики Галилея, – камень действительно падал быстрее, чем перышко. Галилей сделал радикальный шаг – он абстрагировался от побочных факторов, которые в данный момент его не интересовали, и вместо камня или перышка он видел материальную точку, вес и форма которой не были важны. А в реальности вес и форма определяют скорость и траекторию падения: перышко падает медленно, потому что сопротивление воздуха препятствует его падению.
Наука низводит явление до абстрактной элементарной сущности. Познание, которое ищет элементарные явления, отрицает космизм и холизм. И самое главное – это знание, которое освобождается от ценностей. Вещи теряют для ученого свой тайный смысл, свою выраженную в имени сущность, они не связаны воедино невидимыми струнами в божественный Космос.
В этом и была суть конфликта Галилея с Церковью. Он требовал разрешения познавать ради знания, независимо от его отношения к добру и злу. В религиозном мировоззрении знание и ценности были сцеплены – или ты познаешь во славу Бога, или ты познаешь с темными замыслами. Галилей провозгласил знание беспристрастное (объективное), знание как самоценность. Миссия науки – познать то, что есть, независимо от того, как должно быть.
Это был драматический разрыв непрерывности в развитии знания. С наукой возникло новое мировоззрение, новая картина мира. Строго говоря, сама картина мира возникла потому, что художники Возрождения изобрели перспективу и представили человека как субъекта, наблюдающего мир. Раньше человек не отделялся от этой картины, не было и субъектно-объектных отношений между человеком и миром. Человек был связан с Космосом «невидимыми струнами». Натурфилософия и наука вышли из Возрождения по двум разным траекториям, а мы в школьной истории ошибочно представляли их как последовательные этапы одного пути. Как теперь говорят, наука – это не дочь натурфилософии, а ее сестра.
Но для нас здесь важно, что на Западе обществоведение сразу стало формироваться как часть науки. Складывались новое общество, новый тип государства и новый тип хозяйства. Религиозные или моральные трактаты не могли дать адекватного описания этих процессов. Ученые сразу стали применять новый метод познания к человеку и к обществу. Сразу стали создаваться научные, хорошо разработанные модели. Они стали инструментом познания и в то же время мощным средством воздействия на общественное сознание и процесс легитимации грядущего общественного порядка.
Примером служит Гоббс – уже типичный ученый периода научной революции, с математическим сознанием. Он разработал модель человека, нового общества и государства. Человек Гоббса – атом, свободный самодостаточный индивид, который находится в непрерывном движении и не изменяется при столкновениях с другими индивидами. Гоббс взял то представление об атоме, которое было выведено из интеллектуальной тени именно обществоведами, причем в отношении человека, а не материи.
На основе модели человека как атома был развит целый подход к объяснению общества – методологический индивидуализм, который и до сих пор применяется в западном обществоведении. Как инструмент познания конкретного общества модель Гоббса эффективно выполнила свои функции, даже несмотря на то, что аллегория атома в принципе неверна.
Исходя из этой модели человека, Локк создал учение об обществе. В центре всей конструкции находится ядро – гражданское общество (в точном переводе цивильное, т. е. цивилизованное). Это «республика собственников». Оболочка, окружающая это ядро, – пролетарии, которые живут в состоянии, близком к природному. Они уважают частную собственность и пытаются ее экспроприировать у «богатых». А в «заморских территориях» живут «в состоянии природы» дикари и варвары. Ось, вокруг которой крутится гражданское общество, – частная собственность. Исходным фундаментальным объектом частной собственности является тело индивида как основа всех остальных типов частной собственности. Это была эффективная модель, из нее можно было исходить и в идеологии, и в управлении обществом – человек Запада ее принимал.
Адам Смит, исходя из механистической модели мироздания Ньютона, создал теорию рыночной экономики. Он буквально перенес ньютоновскую модель в сферу хозяйства, включая метафору «невидимой руки рынка» (у ньютонианцев «невидимая рука», толкающая тела друг к другу, была метафорой гравитации). Невидимая рука рынка постоянно приводит его в равновесие, когда колебания спроса и предложения разбалансируют систему. Согласно Адаму Смиту, вся эта равновесная машина рынка описывается простыми математическими уравнениями наподобие законов механики.
Таким образом, на Западе уже в ХVII – ХVIII вв. наука задала методологические основания для обществоведения. Стало довольно строгой нормой не вводить в «научную» часть рассуждений об обществе нравственные ценности, хотя прилагать строгие каноны развитой науки к обществоведческим трактатам того времени невозможно – ценности проникают в них «контрабандой». Важно, что был принят определенный вектор, ориентирующий на идеал беспристрастного, объективного знания.
Сам Адам Смит был религиозным моралистом и придавал большее значение своему трактату «Теория нравственных чувств», чем «Исследованию о природе и причинах богатства народа», которое и сделало его великим экономистом. Для нас здесь важно то, что он разделил эти два труда как принадлежащие к разным сферам знания. Это было признаком научного обществоведения.
В России формирование обществоведения пошло по другому пути. До середины ХIХ в. трактаты, излагавшие представления об общественных процессах, создавались в рамках этики, часто с отсылками к религиозному знанию. Во второй половине XIX в. в русской литературе возник особый жанр, получивший название «физиологический очерк» – текст, описывающий какую-то сторону социальной реальности. Этот жанр историки культуры считают предшественником российской социологии – будущего обществоведения [10].
Изучение этого периода показывает, что обществоведение России вышло из классической русской литературы, а не из науки. Соответственно, оно несло в себе присущие русской литературе мировоззренческие черты[5 - Один из первых социологов России Н.И. Кареев писал: «Социологическая литература зародилась в России в начале последней трети прошлого столетия [ХIХ в.], на памяти автора настоящей книги, который сам принимал в ней участие чуть ли не с первых лет ее существования… Нужно отметить, что русская социологическая литература возникла в недрах передовой журналистики» [11].]. Можно сказать, оно было разновидностью литературы и было проникнуто сильным нравственным чувством. С самого начала оно занимало в общественном сознании пристрастную, даже радикальную позицию, выступая в основном на стороне угнетенных и обездоленных[6 - Социолог В.И. Староверов пишет: «Теоретическая социология в России началась с общинно-народнических рефлексий А. Герцена, М. Петрашевского, Н. Чернышевского сотоварищи, а прикладная – с фундаментальной социологической монографии В. Берви-Флеровского» [12].]. По своим методологическим установкам это обществоведение было несовместимо с беспристрастностью и объективностью, оно сразу утверждало «то, что должно быть», – декларировало нравственные идеалы и ценностные нормы. Известно высказывание основателя исторической школы «Анналов» Люсьена Февра: «несмотря на благие порывы, нет и не может быть истинного понимания там, где все отмечено печатью неизбежных и роковых симпатий и антипатий».
Герцен писал: «Вся литература времен Николая была оппозиционной литературой, непрекращающимся протестом против правительственного гнета, подавлявшего всяческое человеческое право…Слагая песни, она разрушала; смеясь, она подкапывалась».
Особенности этого обществоведения можно показать на примере российской социологии. Он хорошо представлен в учебнике «История социологии» (2009). Вот выдержки из главы 15 о Н.К. Михайловском. О нем говорится: «Являясь одним из пионеров отечественной социологии, он, по свидетельству своего современника и главного историографа этой науки Н. И. Кареева, начал самостоятельную работу как ученый “в то время, когда еще почти не существовало социологической литературы”. Закрепившаяся за русской социологией характеристика “публицистическая” во многом обязана Михайловскому и другим отечественным ученым-социологам – его современникам».
О первой когорте социологов говорится: «Труды Лаврова так же, как и труды Михайловского, долгое время оставались невостребованными, и он был известен лишь как идеолог народнического движения. В то же время творчество этих крупных ученых-социологов имеет особую ценность, поскольку они являются основателями этико-социологического направления в отечественной социологии. Это явление известно в мировой литературе по истории социологии под несколькими названиями: “субъективная социология” (или “субъективная школа”), “субъективный метод”, “русская социологическая школа”» [13, с. 377].
Наука, напротив, опирается на объективный метод и тщательно отделяется от этики как инструмента познания.
Михайловский обращался к анализу личности. Одним из главных его принципов было «сформулированное им требование к социальному познанию как к такой сфере деятельности, в которой истинный результат может быть получен только путем применения субъективного, оценочного подхода. Объективное содержание знания не может быть полным без привнесения в него оценочного момента. …Применение субъективного метода Михайловский описывает следующим образом: войти в интересы своего объекта (другого субъекта), переосмыслить его мысли, перечувствовать его чувства, перестрадать его страдания и переплакать его слезами, т. е., встав на его место, слиться с ним, сделать его интересы своими, что поможет достижению такого способа понимания, при котором будет установлено отношение полного тождества субъекта с объектом. Абсолютное слияние субъекта с объектом, когда они ни на минуту не разлучаются друг с другом, – это и есть необходимое условие получения истинного знания…
Научная истина при таком понимании – это не беспристрастное, объективное знание, а знание, органически связанное с идеалами и ценностями живой личности, реального субъекта познавательной деятельности, наделенного волей и действующего на основе своей психологической убежденности» [13, с. 387, 389].
Михайловский вводит в методологию его социологии т. н. предвзятость, с которой исследователь изучает общественные отношения: он опирается не только на опыт, но и на нравственные установки. Без предвзятости невозможно получить истинное знание, поскольку оно может быть только субъективным, считает Михайловский.
Сравним это с тезисом Макса Вебера: «Эмпирическая наука неспособна научить человека, что следует делать, а только может указать, что он в состоянии сделать и, в некоторых условиях, что он в действительности желает сделать. …Попытка утвердить свои оценочные суждения вовне имеет смысл лишь в том случае, если этому предпослана вера в ценности. Однако судить о значимости этих ценностей – дело веры, быть может, также задача спекулятивного рассмотрения и толкования жизни и мира с точки зрения их смысла, но уже, безусловно, не предмет эмпирической науки в том смысле, как мы ее здесь понимаем» [14, с. 350, 351].
