Петр Третий. Наследник двух корон

ГЕРЦОГСТВО ГОЛЬШТЕЙН. ОКРУГ СТОРМАН. РЕЗИДЕНЦИЯ РОЛЬФСХАГЕН. ПОКОИ ГЕРЦОГА. 2 января 1742 года

Вот здесь все началось больше двух с половиной лет назад… Жил-был мальчик. Рос без мамы, но под заботой отца. Тот внушал ему вернуть все земли Гольштейна… А потом помер. А мальчик, увидев покойника, упал без чувств. Нормально это в неполные двенадцать лет. На следующее утро проснулся мальчик другим человеком… Правящим герцогом и бесправным сиротой. А еще… Но это я пока оставлю при себе. Пока же достаю из кожаного походного чемодана небольшой фолиант. В мое время его бы назвали ежедневником, впрочем, кто мне мешает это сделать сейчас? Да я так и называю. Уже два с лишним годом веду. Но этот новый – дорожный.

Вдыхаю запах обложки. Да, это не уже (!) пропахшая морозной пылью и дорогой кожа чемодана. Нет, запах был удивительный, настоящий, он так и манил открыть книжечку и что-нибудь написать эдакое. Возвышенное. Что-то вроде «Хоббит. Нежданное путешествие». Внуки показывали фильм, в рамках семейного просмотра, когда собрались все поколения под одной крышей. Занятный фильм. Сказка, конечно. Но сейчас вспомнилась почему-то. Но путешествие у меня долгожданное. Да и фильм по книге Джона Толкина «Хоббит. Туда и обратно» снят. У меня в библиотеке, как оказалось потом, эта книга 1976 года издания есть. Была? Будет? Какая теперь разница. Главное, название своевременное.

Открываю обложку и пишу на первой странице по-немецки.

«Reise. Hin und zurück».

Долго думал над первым словом. Я мог бы написать что-то более возвышенное и поэтическое, но я не чувствовал никакой особой романтики в предстоящем нам путешествии. Длинный, полный опасностей и очень пониженного сервиса путь. Радищев когда-то написал свое творение: «Путешествие из Петербурга в Москву», где описал весь ужас дороги и бедственное положение русских крестьян, которые встретились ему на его пути. Мне предстоит нечто подобное в ближайшие полтора месяца, ведь путь из Киля в Санкт-Петербург совсем не близкий. Но путешествую я инкогнито, и никому, кроме едущих со мной и императрицы Елизаветы Петровны, пока не надо знать кто, откуда и куда.

Потому останавливаю руку, уже намеревавшуюся написать:

«Путевые заметки Карла Петера Ульриха герцога Гольштейн-Готторпского».

Я сейчас не я и для посторонних пока в Лейпцигский университет еду. Учиться. Там и сейчас есть чему. Но не судьба.

Потому и по-русски «Дорога. Туда и обратно» я не написал.

Добавляю «пропустив строчку» ниже.

«Reisenotizen des Winters von 1742 G.D.».

На русском «Путевые заметки зимы 1742 года» со своим подлинным титулом и перевод «названия» я в Риге добавлю. А пока я G.D. – граф Дюнкер. И в дневнике придется шифроваться, но свои сокращения я за девяносто лет выучил. Восстановлю потом, коли понадобится, да и думаю перейти дня с шестого при записи на смесь известных мне языков и наречий. Если кто дальше третьей странице полезет – переводить замучается.

Морем было бы можно так не шифроваться, да, может, и быстрее, но нечего было и думать о таком вояже – с лета идет война между Швецией и Россией. Война в том числе и на море. Ну и погода – «чаще шторм». Впрочем, и на суше был отнюдь не райский сад. Война за австрийское наследство шла полным ходом. Армии сторон двигались туда-сюда, устраивали баталии, перемирия рушились, полководцы не ждали тепла, покидая «зимние квартиры». Январь на улице. Не май месяц. Пусть здесь и не Россия, но зимой тоже холодно. И сыро.

Война за австрийское наследство шла уже второй год. И продлится еще семь, если мне не изменяет память. Европу и ее колонии трясли события и политические потрясения. Франция, Пруссия и Испания против Австрии, Англии и Голландии. Два года назад на трон Пруссии взошел Фридрих, который еще не Великий и начал больно кусать соседей. На опустевший трон Австрии взошла Мария-Терезия, но указанные выше Франция, Пруссия и Испания имели на сей счет особое мнение, которое требовали внести в протокол Истории. А была еще Османская империя, которая тоже поглядывала на земли Австрии. И Российская, готовая поддержать Австрию против Пруссии. Но Россия стараниями Франции была занята Швецией…

Швеция, подстрекаемая и подталкиваемая из Европы, объявила в прошлом июле войну России. Повод нашли. Вроде наши отказались поставлять Стокгольму хлеб. Да и Выборг вернуть шведы хотели. Царствовал в Санкт-Петербурге младенец Иоанн III. Отодвинув его родителей, царедворцы делили власть. В общем, шведы сочли момент удобным. По осени они ради «защиты прав на корону, интересов Елизаветы Петровны и меня любимого, как наследника престола» дали тетушке моей денег. Французских. Хотели помочь и пушками. Но младшая дочь Петра Великого обошлась без шведских штыков и устроила в Санкт-Петербурге государственный переворот при помощи гвардии (как без нее!) и в благодарность Стокгольму пошла на перемирие. Где сейчас мой венценосный троюродный племянник Иван Антонович с родителями мне неизвестно. В любом случае, по сравнению с его судьбой, моя еще ничего! Помеха он и тетке, и мне, но вмешиваться в это дело надо ли? Царица сама разберется.

В общем, в интересные времена я ныне живу.

Сижу в отцовском кресле. Подушку все же не только для тепла подложил, но и для роста. Конечно, прохладно, хоть специально для меня комнату протопили. В дороге писать не удобно. Зима, конечно, дороги ровнее, но расплескать чернильницу – как нечего делать. Да и холодно. Чернила расслаиваются. Я, когда в прошлую зиму в университет катался, проверил. Буду в дороге думать, а писать на остановках. Они как зимние ночи длинные. Надеюсь, на свечах не разоримся. Пишу первые заметки по-немецки. Вспоминаю прошедший день.

«1 января 1742 года. Выехали с задержкой. Чуть проследовали на север проводить старшего Корфа и повернули к Университету, огибая просыпающийся Киль. Едва успел заехать в Бордесхольм попрощаться с могилой отца. Когда еще выдастся. В прошлый раз не получилось. Университет начал оживать после новогодней попойки, и мы быстро уехали. Брюммер опять ворчал. Мол, попусту время тратим. Сам же вчера нажрался скотина. Пришлось фон Корфам его на пару грузить в карету. А вот к Бордесхольму отошел. Отто рад, конечно, что ему не руководить в ближайшие дни праздниками, но солдафон из гофмаршала Брюммера так и прет. Я и не надеюсь, что дорога это вытрясет.

Из-за утренней задержки переночевать хотели в Бад-Зегеберге в местной гостинице на Рыночной площади. Дать отдохнуть нашим лошадям. Сколько таких ночевок еще предстоит. Но город датский, и майор фон Корф настоял продолжить путь. Фон Берхгольц и Крамер не возражали хоть и промерзли. Брюммер же удачно заснул перед Бан-Зегебергом. Слуг и не спрашивали. Местные, может, и обращали внимание на две кареты из Киля, простучавших по Рыночной площади. Но для них это не в диковинку. Бад-Зегеберг – город небольшой, но курортный и достаточно ухоженный. Жители, конечно, им гордятся. А так… Рынок, магистрат, кирха, гостиница и пару постоялых дворов для путешественников попроще. Все, пожалуй.

Въехали по темноте, но кильские лошади и возницы хорошо знают дорогу в готторпский Рольфсхаген. Господские спальни здесь давно не топили, так что пришлось побегать подданным. Зато все постельные клопы померзли, а то они уже мне здесь порядком надоели.

В Бордесхольме передал пастору Хосманну несколько писем. Завтра депешами уйдут в Лондон, Милан и Буксвиллер. Ничего личного. Только научная переписка. Почти.

С утра переложимся в возки. Помоюсь с утра нормально, пока мои попутчики отоспятся. Для местных я просто решил отдохнуть без взрослых. Так что вроде у меня и не побег вовсе. Выдвинемся опять, наверно, к полудню. Но на возках быстрее. По белому снегу, мимо белого замка Аренсбурга на горизонте… Очень рассчитываю, что засветло доберемся до ганноверского Лауэнбург, Лоонборга на голштинском. Впрочем, там мы уже окончательно покинем мои родные земли, и я начну забывать это наречие».

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. КНЯЖЕСТВО-ЕПИСКОПСТВО ЛЮБЕК. ЭЙТИНСКИЙ ЗАМОК. 4 января 1742 года

Адольф Фредрик любил свою резиденцию на Эйтинском озере. В отличие от Кильского здешний замок отделялся от города парком и рвом, что давало ощущение уединенности. Любекский городок Эйтин, или по-местному Ойтин, не нес на себе шумной суеты портового Киля. Да и был Адольф здесь полновластным хозяином, а не регентом при малолетнем двоюродном племяннике, как в Готторпе. Отдав, в ночь на первого января должное празднованию в Киле, Адольф Фридрих, проснувшись после полудня и перекусив, не мешкая, укатил в Любек. Все же он еще властвовал здесь как суверенный князь-епископ. Тем более что русский посол фон Корф со своим братом с самого утра отбыли в Данию. А любекцы тоже хотели увидеть своего правителя на фейерверках.

Так что весть о том, что куда-то делся опекаемый им юный герцог Гольштейн-Готторпский Карл Петер Ульрих, заботливый дядюшка узнал только вчера. К вечеру ему сначала привезли разные сплетни. Одни видели двоюродного племянника Адольфа уезжающим утром с русским послом. Другие говорили, что он был днем на могиле отца в Бордесхольме. А кто-то видел его непутевого племянника с русскими на следующий день в Рольфсхагене. Общее было одно, везде Карл Петер был с русскими. Теми русскими, которые когда-то чуть не погубили их Гольштейн, и, уехав к которым, старший брат кильского князя-епископа Карл Август умер накануне своей свадьбы с цесаревной Елизаветой Петровной. Впрочем, уже императрицей. И Адольф Фридрих более чем догадывался, куда делся его подопечный, которого прежняя русская императрица Анна Иоанновна называла «чертушкой».

Собственно, что русские приехали забрать своего наследника, Адольф Фредрик Эйтинский понял уже в момент появления посла России в Дании барона Иоганна Альбрехта фон Корфа с родственником – майором, женатым на кузине Елизаветы Петровны… Гольштейнского регента такой расклад устраивал – ему самому русская корона не светила. А вот шведская… Если бы малолетний герцог умер или иначе как-то освободил путь, то Адольф Фредрик стал бы первым кандидатом на трон Швеции. Но именно в силу этого он не мог помогать Карлу Петеру Ульриху в побеге. Шведы, обидевшись, могли предложить корону и Фридриху Августу – младшему брату князя-епископа. Да и милая сердцу прусского короля сестра Иоганна могла обидеться. Она уже примеряла свою дочь в королевы шведские или российские императрицы. Сестрица даже прикатила после смерти отца Карла Петера сюда с перспективным женихом дочку познакомить. Дети мило пообщались и даже переписывались потом немного. Впрочем, последний год племянник вел обширную переписку, в том числе с разными дамами и незамужними принцессами.

В общем, Адольф Фредрик соблюдал приличия. В готторпские владения поехали гонцы, вдруг герцог просто решил объехать их с инспекций? Но секретарю уже приказано подготовить письма по родственникам, уведомив тех, что Карл Петер Ульрих путешествует без его – опекуна и регента – разрешения. И если сей негодник у них появится, то его следует препроводить в Киль, ну или прислать ответ, что видели его до получения этого известия. Если до воскресенья новые известия не придут, то письма будут подписаны и уйдут имперской почтой. Она не самая быстрая, зато надежная. Племянник хоть и баламут, но правящий герцог и родственник. В таком деле нельзя паниковать и выносить сор из избы. Надо делать все основательно, по-родственному.

Глава 3

Сквозь плачи вьюг

БРАНДЕНБУРГ. ВИТТЕНБЕРГЕ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 4 января 1742 года

У вас нет в кармане пакетика чая? Обыкновенного чая. Полцарства за пакетик чая. Нет у меня ни чая, ни царства, чтобы половину его отдать за пакетик. Медики в мое время утверждали, что чай и кофе – это подвид всякой наркоты. Вызывают привыкание и все такое. Не знаю. Возможно. Я специалист в иной области. Но то, что чай тут стоит дороже, чем наркота в мое время – это точно. Не зря чайные клиперы стремительно бороздят океаны, и каждый такой корабль стоит целого состояния.

Мы на ночлеге. Если сие можно назвать полноценным ночлегом.

Нам пришлось ехать по всяким дебрям. По моим прикидкам, и фон Корф вполне согласен со мной в этом вопросе, дядюшка уже должен был окончательно протрезветь и обнаружить пропажу любимого племянника. И вряд ли его обманули распущенные мной слухи о цели поездки. Меня уже ищут с собаками. Нам приходится соблюдать определенную осторожность при выборе маршрута.

Так что постоялый двор, сосиски, пиво (воду тут лучше не пить вообще) и радушные на прием клопы. Все, как всегда. Впрочем, я наговариваю на этот прекрасный постоялый двор – сосиски были почти приличными, пиво не напоминало ослиную мочу, а клопы… Насколько я читал, с клопами борются и Версале, и в Зимнем дворце в Петербурге. Безуспешно, кстати. Те еще твари. Как от них избавиться? Выморозить помещение до такой степени, чтобы штукатурка отваливалось от холода. Но это мало что дает. Не пройдет и пары-тройки недель, и клопы набегут снова.

Ядов против клопов в этом времени не знали, а от тех, что знали, человеку нужно было держаться подальше. Да о чем я вообще? Если верить тому, что я читал, крысы бегали прямо по Тронным залам королевских и царских дворцов, расходясь по своим щелям только во время громких людных мероприятий. Не знаю. Приеду – проверю.

Также читал, что наличие в доме тараканов считалось признаком достатка. Если тараканам есть что жрать, то и люди не голодают. А если тараканы падают с потолка в суп гостю, то это вообще к деньгам. А вот если в доме чисто и тараканов нет, то это повод соседям задуматься, а все ли хорошо с деньгами у их внешне приличного соседа. Ну, судя по шуршанию тараканов в моей комнате, с деньгами у владельцев сего заведения был полный порядок. Бегают даже по моей постели, конкурируя с клопами за теплое место под светом свечи.

Да, у меня тут почти королевские апартаменты. Настоящая отдельная комната с проходящей с кухни печной трубой и даже собственная свеча. Барон Корф спит в общей комнате на всю нашу делегацию. И свечей у них нет, только масляные лампы. Свечи очень дорогое удовольствие, поэтому у меня свеча только одна, и ждет своей очереди масляная коптилка. Ее зажигать нет никакого желания. Я тут задохнусь, комната маленькая, и так жарко, вентиляции нет, а окно не открывается. Да и январь на улице.

Почитать не получится. Глаза сломаешь. Они мне нужны, а офтальмологов здесь нет. (Непорядок!) Так что пытаюсь писать свой дневник. Хоть какое-то дело, кроме чесания всего тела от укусов клопов и статистического учета численности тараканов.

«4 января 1742 года. Бранденбург. Виттенберге. Постоялый двор. Жизнь прекрасна и удивительна! Каждый день узнаю что-то новое! Виттенберге показался меньше Ляхова, где мы с тамошними же клопами ночевали прошлой ночью, но побольше ганноверского еще Гартова, где мы обедали в полдень еще на левом берегу Эльбы. Городок разбросан, но это не захолустная деревня. Здесь есть и старинные каменные ворота – Штайнтор, и ратуша, и кирха. Этим с нами уже гордо поделился разговорчивый хозяин этих «Трех пескарей».В мое время (зачеркнуто трижды) Когда-то здесь будут и завод швейных машины, скажем «Зингер», и паровозное депо… Сейчас (да и потом) это граница Бранденбурга. Но даже местные делятся, что звалось место когда-то Bjola Gora. Впрочем, с самого Луэнбурга (Полабенбора в девичестве) мы ехали по Венедланду – старым славянским землям. Тихую славянскую речь я даже в Ляхове слышал. В Бранденбурге же в ожидающих нас Нитцве, Ринове, Потсдаме, Берлине, Мальхове… кроме названий ничего славянского уже нет. Не ценят пока здесь догерманской истории. Может, надо будет помочь? Хотя бы язык их записать, пока они все «венеды» не забыли.

Я жутко чешусь. Клопы. Приходится шнапсом прижигать места укусов. То еще счастье. Впрочем, так дальше пойдет, и я всерьез задумаюсь насчет рекомендации местных о том, что лучшее средство от клопов – намазаться крысиным дерьмом. Бред, конечно. Впрочем, медицина сейчас и здесь ничем не лучше народных «рецептов». Надеюсь, у тетушки найдется постельный шелк. Да и белье из него против этих тварей не помешало бы.

Местные прижимисто-радушные. Уважаемому графу даже личную свечу выдали. Одну. У них тут странные представления о статусе. Корфу свечи купить не удалось. Рылом не вышел. Подумаешь – барон. Ездят тут всякие… А вдруг завтра КОРОЛЬ пожалует, а свечей и нет?

Признаться, я посмеялся. Моя «королевская комната» вмещала узкую койку, таз для умывания, ведро с водой сомнительного качества, кувшин на подоконнике с местным вариантом пива и ночную вазу для естественных отходов под койкой. Даже столика не предусматривалось. Да он и не поместился бы в этом клоповнике. Тут уместились только я, узкая кровать, труба и клопы с тараканами.

Порывался написать письмо Лине. Ей, как естествоиспытательнице, полезно будет узнать мои озарения о влиянии шелка на клопов и опасности тараканов. Но после прошлого письма о таком писать пока не стоит. Не буду портить ей, надеюсь, романтическое послевкусие. Можно, конечно, Карлу Линнею написать, но сейчас не хочется писать в Швецию. Да и жуткие каракули в темноте и без столика выходят. Стыдно отправлять. Завтра напишу еще, даст Бог свет. Вот никак не отвыкну от желания постоянно общаться. Хорошо, что я имею опыт ожидания и понимаю, что письма бывает и месяцами ходят. А не «клик-клик»… Держу себя до финиша, чтобы ничего не отправлять. Пока сочиняю в уме что-то хорошее.

Лину никогда не видел лично. Только маленький портрет. Но в нынешние времена это уже очень много. Плюс информация, которую я собирал. Не только о ней. В конце концов, что я теряю, кроме гвардейского шарфа на шее?

А она славная. Мы обмениваемся письмами. Я не только из нужды пишу ей. Нравится с ней. Очень разносторонняя очаровательная барышня. Умна не по годам. Хороший слог. Образно пишет. Ярко. Может, стране повезет. И мне заодно.

Фике, кстати, я видел вживую. Она мне троюродной сестрой приходится. У дяди в его замке видел. На сороковинах батюшки. Мне тогда было одиннадцать, а ей десять. Все умилялись нам. «Будущая императрица» (не дай Бог) всячески старалась мне понравиться. Она мила, и чувствуется, что Бог пошутил над ней, одев в юбку. Но то ли я был в шоке, то ли говорить с ней было не о чем. Не задалась беседа у нас. Беспокойный ребенок. Пара писем за год не изменили моего мнения. Ко всему прочему я тогда подслушал, как ее маман говорила доченьке: «Присмотрись лучше к герцогу. Он – наследник шведской короны. В крайнем случае, он наследник Московии. Страна дикая, но большая». Может, и срослось бы у нас что-то, если бы не наставление это. Да и душно как-то шее моей.

Свеча догорает. Пора заканчивать мое эпическое повествование. Не буду портить воздух еще и удушающим дымом сгоревшего масла. Все только начинается. Спокойной ночи, Мир. Жизнь – я люблю тебя».

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. БРАНДЕНБУРГ. ПОТСДАМ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 6 января 1742 года

Мы въезжали в Потсдам, когда только-только село за горизонт солнце. Бесполезно я торопил моих попутчиков на обеде в Ретцове. На мои уговоры поспешить никто не повелся. Все уже изрядно устали от тесных и холодных возков и дорожили каждой минутой относительного тепла и уюта. Да и начавшееся еще первого числа «поправление здоровья» после праздника требовало поддержания высокого градуса в крови. Только я да слуги мои не налегали в проезжих корчмах на пиво. Но и нам пришлось пить хоть немного этого пойла, ибо «кохвию» и, тем более, чаю, нигде в пути нам как-то не подавали, а здешнюю воду пили только нищие и самоубийцы. А я еще пожить хочу, раз уж сюда сослали.

Смотрю по сторонам.

Потсдам. Город моего детства.

Многое не так. Немецкие города мало меняются, разве что очередная война разрушит город до основания. Но пример того же Дрездена и других показывает, что немцы упорно восстанавливают все то же самое. Ну, плюс-минус. Потсдам просто еще не построили. Пока не зажглись звезды, успел отметить, что никаких памятных мне дворцов или русских изб в Александровке моего времени нет и в помине. Фридрих Великий еще не создал свой город.

Давно я здесь не был. Если, конечно, слово «давно» можно употребить относительно далекого будущего.

Родился я в Свердловске, за год до Войны, но в шесть лет мы с мамой уехали сюда, в Потсдам, где отец служил в гарнизоне Крампниц в комендатуре. У отца была «бронь» и на войну не мобилизовали. Мобилизовался он сам. Добровольцем. Еле пробил свою «бронь», чтоб отпустили его на фронт. В 1943-м он добился-таки своего. Вернувшись из очередной экспедиции, батя с мамой, фельдшерившей вместе со своими однокурсниками в эвакогоспиталях, сделали мне за неделю брата. И ушел батя на фронт вместе с 10-м гвардейским Уральским добровольческим танковым корпусом. С ним прошел всю войну, с ним и остался в Крампнице, приехав только в 1945-м в месячный отпуск. В сорок шестом и семью перевез к месту службы. Уже в Германии я в школу пошел. Даже успел выездке и скрипке поучиться здесь. Немецкий я освоил легко. Мама была из уральских немцев и шведов, да по отцу и бабушка моя восходила к славному роду Балк. Так что мы с Петей те еще русские…

В меркнущем закате тянулись типично немецкие улочки с каркасными домами – фахверками. Каменными были даже не все нижние этажи. Только в «голландском квартале» вдоль дороги стояли уже красные кирпичные двухэтажки с мансардами. Сегодня новолуние, и я ничего, собственно, не успел рассмотреть, а другого уличного освещения, кроме лунного света, тут не предусмотрено. Так что к постоялому двору мы подъехали, уже ориентируясь по факелам перед воротами, да звукам людского гомона в таверне внутри и ржанию лошадей в конюшне.

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. КНЯЖЕСТВО ГАНАУ-ЛИХТЕНБУРГ. АМТ БУКСВИЛЛЕР. 5 января 1742 года

– О, Лиззи, вот ты где! А я думаю, кто это здесь музицирует.

– Доброго дня, Герти, – принцесса Гессен-Дармштадтская оторвалась от клавикорда. – Я вас разбудила?

Невестка была на два года старше Луизы, но они прекрасно сошлись. Даже звали друг друга по второму имени. Все же первое у них было общее и теперь в княжеском доме надо было различать двух Каролин.

– Нет, что ты. Георг с утра уже умчался «по княжеским делам», а я, проснувшись, скучала за книгой.

– Вольтера?

– Не с утра. Я все «Графа де Варвика» мадам д’Онуа никак с разъездами не дочитаю.

В новогодние праздники брату с невесткой выпало съездить и к отцу в Дармштадт, и к тестю в Пфальц. Брат все рвется повоевать за Пруссию, но родители в связи с отсутствием наследника его придерживают.

– Так что же ты играла?

– «В полях», герцог Готторпский прислал свои ноты мне под Новый год.

– Разносторонний юноша.

Принцесса Гессен-Дармштадтская печально кивнула. Они находились в переписке с юным Карлом Петером Ульрихом уже второй год. Она, как и младшая сестра Августа, ответила на его поздравление с Рождеством. Потом было еще письмо на день рождения. У сестры переписка на официальной и остановилась. А вот с Каролиной Елизаветой у герцога Готторпского письма шли уже чуть ли не каждую неделю одно за одним. Нет, ничего амурного. Даже намеков. Просто герцог учился в Кильском университете на медика, и им с принцессой нашлось что обсудить. Начали вроде с ботаники, а потом принц оказался весьма сведущ в химии, в математике, в философии… Даже вот на прошедшее Рождество прислал ей собственноручно составленный самоучитель по русскому. Чудной. Но зимняя роза между листами того самоучителя была приятна. И та, что пришла сегодня, тоже.

– Да, – ответила Лиззи после минутной паузы, – он сегодня вот и стихи прислал…

– Стихи? Можно почитать?

Принцесса протянула листок невестке.

– Читай.

Генриетта побежала глазами по листу:

«Mein Herz. Lini.

In den Feldern, wo die Bö geheul,

inmitten Schnee, dass Blut kühlen,

für dich bin ich mein letzter Mantel

bereit zu geben, bereit zu geben…»

Каролина Генриетта Пфальц-Цвейбрюккенская как будто окунулась в эти строки. «Mein Herz Lini». «Моему сердцу Лине», как жалко, что это не ей! Она перечитала снова:

В полях, где шквал ревет,

Среди снегов, студящих кровь,

Тебе я свой последний плащ

Отдать готов, отдать готов…

Und wenn die Trübsal voraus ist

sowohl harte Arbeit als auch harte Arbeit,

du wirst es auf finden meiner Brust

zu sich selbst Asyl, zu sich selbst Schutzhütte.

Глаза немного запнулись на последней строчке: «…свою защиту, свой приют…»

У стихотворения был свой ритм, и она его где-то слышала. Только что!

– Лизи! Наиграй-ка то, что ты только что играла.

Исполняя просьбу принцессы Пфальц-Цвейбрюккенской, ее золовка пробежалась по клавишам клавикорда.