banner banner banner
Декабристы. Актуальные направления исследований
Декабристы. Актуальные направления исследований
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Декабристы. Актуальные направления исследований

скачать книгу бесплатно

Декабристы. Актуальные направления исследований
Сборник статей

Павел Владимирович Ильин

В сборнике представлены статьи современных исследователей по проблемным направлениям актуальных разработок в области истории декабристов.

Публикуются работы, затрагивающие проблемы восприятия декабристами идей европейского либерализма, отечественной традиции «дворцовых переворотов», влияния на декабристов политики Александра I. Значительное внимание уделяется изучению тайных обществ, анализу политической деятельности их лидеров, отношению к декабристам представителей современного им общества, мало известным декабристским персоналиям. В сборнике впервые публикуются справочные материалы: полный свод данных о топографии и хронологии заключения декабристов в Петропавловской крепости, основанный на архивных документах, и уникальная историческая справка о Комендантском доме Петропавловской крепости. Заключает сборник раздел, посвященный проблемам декабристоведческой историографии. Издание адресовано специалистам по истории России XIX в. и всем интересующимся отечественной историей.

Декабристы: Актуальные направления исследований: Сборник статей и материалов

Составитель и ответственный редактор

Актуальные направления в изучении истории декабристов вчера и сегодня: некоторые оценки и наблюдения

Предлагаемое вниманию читателя издание наследует богатой традиции сборников научных трудов, посвященных актуальным исследовательским проблемам в изучении истории декабристов, сформировавшейся в 1920-е гг.[1 - См.: Декабристы. Неизданные материалы и статьи. М., 1925; Бунт декабристов. Юбилейный сб. Л., 1926; Декабристы и их время. М., 1928. Т. 1; М., 1932. Т. 2.] Прежде чем приступить к характеристике составивших настоящий сборник исследований современных историков, считаем необходимым бросить взгляд на некоторые наиболее важные вехи указанной традиции и, на этой основе, представить общий, по необходимости краткий обзор развития представлений об актуальных и научно значимых проблемах в изучении истории декабристов, который позволил бы хотя бы в первом приближении судить о том, как формулировались и изменялись на разных этапах историографического процесса актуальные направления научных изысканий.

Дореволюционный период был временем введения в оборот и первоначального осмысления декабристских памятников. В начале ХХ в. актуальность сбора и анализа исторического материала вполне органично совмещалась с попытками создания на основе уже собранных источников первого «полного и всестороннего» исследования «фактической стороны» и идеологии движения декабристов. Однако первая такая серьезная попытка, предпринятая в 1906–1907 гг., закончилась неудачей: коллективный труд группы исследователей так и не был завершен. Один из его авторов, В.?И. Семевский, подготовил свой индивидуальный вариант такого труда, уделив значительное внимание не только «фактической истории», но главным образом анализу программных проектов, публицистики, комплекса политических идей декабристов[2 - См.: Невелев Г.?А. Замысел издания «Истории декабристов» в 1906–1907 гг. // Исторические записки. 1975. Т. 96. С. 381–382; Семевский В.?И. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909.]. Сохранившийся план несостоявшейся коллективной «Истории декабристов», а также содержание известного исследования В.?И. Семевского, показывают, что важнейшими, актуальными направлениями для исследователей этого времени являлись, помимо установления «фактической стороны» движения декабристов на фоне общественной жизни эпохи, анализ главных основ идейной программы (в первую очередь, проектов преобразований), их генезиса и формирования, вопрос о значении декабристских идей для последующего общественного движения в России[3 - Невелев Г.?А. Замысел издания «Истории декабристов» в 1906–1907 гг. С. 382.]. Важно отметить, что историки дореволюционной эпохи не уходили от проблемы внутренней неоднородности декабристского движения, соотношения в нем радикализма и либерализма, как и от сложности и разнообразия идейных влияний, подготовивших его появление, что в целом не стало предметом углубленного внимания в историографии последующих десятилетий.

Установившаяся в 1920-е гг. относительная свобода научных занятий в изучении общественно-политического движения императорской России, подпитываемая политической конъюнктурой критики уничтоженного «старого режима», не была долговечной, но вызвала к жизни целый ряд ценных исследований и изданий, выходивших главным образом под эгидой Всесоюзного общества бывших политических каторжан и ссыльнопоселенцев. В сфере деятельности этой общественной структуры, вместе с сотрудничавшими с нею государственными архивами и научными учреждениями Академии наук, концентрировались основные научные разыскания по интересующей нас проблематике, давшие значительный результат в виде разнообразного набора публикаций, одна за другой выходивших в свет на протяжении 1920-х – начала 1930-х гг.[4 - См.: Декабристы. Неизданные материалы и статьи. М., 1925; Тайные общества в России в начале XIX столетия. М., 1926; Бунт декабристов. Л., 1926; Декабристы и их время. М., 1928. Т. 1.; М., 1932. Т. 2; Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов. М., 1931. Т. 1; М., 1933. Т. 2.]

Какие направления исследований считались наиболее важными и актуальными на этом начальном этапе советской историографии? Ответ в какой-то мере дает предисловие к одному из первых подготовленных в эти годы сборников, в котором говорится как о задаче введения в оборот новых значительных комплексов материалов, так и о задаче представления декабристов как «детей своего века», со всеми «особенностями миросозерцания, свойственного людям их времени и положения», присущими им достоинствами и недостатками: «…они нам дороги такими именно, какими они были в жизни», – подчеркивали авторы предисловия и составители сборника, крупнейшие фигуры российского декабристоведения тех лет Б.?Л. Модзалевский и Ю.?Г. Оксман[5 - Модзалевский Б.?Л., Оксман Ю.?Г. От составителей // Декабристы. Неизданные материалы и статьи. М., 1925. С. XV.]. Очевидно, это подразумевало под собой изучение особенностей мировоззрения людей декабристской эпохи, осмысление истории декабристов на широком фоне современного им общества, в связи с историей общественного движения, общественных настроений предшествующего и последующего времени, анализ условий происхождения и развития декабристских идей во всем их многообразии, конкретно-историческое исследование мировоззрения и разнообразной деятельности участников декабристских союзов.

Автор предисловия к другому сборнику 1920-х гг. Г.?Б. Сандомирский предостерегал исследователей от того, чтобы рассматривать «деятелей 14 декабря» как «некий единый коллектив, спаянный совершенно однообразными социально-политическими устремлениями», искусственно вырванный из «объективных условий той эпохи, среди которой им [декабристам] приходилось жить и действовать». Выступая таким образом против распространившихся в те годы антиисторических модернизированных и схематически-упрощенных представлений, он специально подчеркивал «различие социально-политических устремлений декабристов», которых объединяло лишь неприятие крайних форм самодержавия и крепостного права: «…в остальном было бы наивно рассматривать их как членов современных [нам] политических партий, тесно связанных параграфами обязательного устава»[6 - Сандомирский Г. Предисловие // Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925. С. 6–7.]. Как покажет дальнейшее развитие советской историографии, эти предостережения вскоре репрессированного публициста существенного влияния на нее не оказали.

Редакторы-составители крупного исследовательского проекта 1920-х гг., сборника трудов секций «по изучению декабристов и их времени» Всесоюзного общества бывших политических каторжан и ссыльнопоселенцев «Декабристы и их время», отмечали обширность научных задач, стоявших перед историками, и следующим образом характеризовали спектр актуальных вопросов: «Декабристы и их движение не могут быть поняты вне связи с общим строем жизни, общим строем отношений их эпохи. Поэтому не только изучение самого движения декабристов, их мировоззрения, их творчества, их личной судьбы, но также и изучение их эпохи – ее хозяйственного, социального и политического уклада, внешней и внутренней политики, политических и общественных течений, ее культуры, быта…» – неизбежно должно входить в область научной работы. Интересно отметить, что внимание исследователей обращалось также на необходимость освещения «исторических корней декабризма», равно как и событий после 1825 г., оказавших влияние на развитие взглядов бывших участников движения[7 - От редакции // Декабристы и их время. Т. 1. М., [1928]. С. 7.]. В предисловии к второму тому этого издания имеются формулировки, относящиеся к конкретным вопросам изучения: помимо анализа памятников декабристской политической мысли, речь шла об исследовании идеологии декабристов, политических устремлений представителей общественных слоев, их выдвинувших («социально близких»), а также о подготовке историко-литературных трудов, биографий и справочных работ. В целом, на данном этапе изучения считалось важным идти скорее «по линии накопления и научной разработки материалов, чем по линии исследований, имеющих характер широких обобщений»[8 - От редакции // Декабристы и их время. Т. 2. М., 1932. С. 5.].

Таким образом, уже первые этапы декабристоведческой историографии, хронологически соответствующие дореволюционной эпохе и первым десятилетиям советского времени, вполне определенно очертили круг актуальных направлений научной работы: помимо естественных задач восстановления «фактической истории» и анализа деятельности и мировоззрения декабристов, это – изучение современного декабристам общественного движения и, вообще, современной им эпохи, исторических предпосылок возникновения декабристских союзов, включая изучение «среды», выдвинувшей декабристов, установление этапов их идейной эволюции как до, так и после 1825 г., исследование влияния их идей и действий на последующее развитие общественной жизни.

Следующий этап развития историографии в советское время, характеризующийся господством жесткой идеологической схемы «дворянской революционности», отмечен появлением концептуально выдержанных сборников исследований и публикаций, которые, несмотря на установившийся в науке идеологический диктат, отчасти продолжали начатую традицию в русле ранее обозначенных проблемных направлений. Сборники включали исследования, которые, с одной стороны, вносили существенный вклад в разработку фактической и идейной истории декабризма, с другой – укладывали ее в парадигму единого «революционного движения», классическую для советской историографии. Стоявшие во главе этих изданий выдающиеся историки советского времени, крупнейшие специалисты в области истории декабристов – такие, как М.?В. Нечкина, Н.?М. Дружинин, Ю.?Г. Оксман, Б.?Е. Сыроечковский, обеспечили высокий научный уровень публикуемых изданий, собравших под своей обложкой труды по актуальным для того времени вопросам и направлениям изучения[9 - Декабристы и их время. Исследования и материалы. М., 1951; Очерки из истории движения декабристов: Сб. ст. М., 1954; Декабристы в Москве: Сб. ст. М., 1963.].

Наиболее показательным изданием в этом ряду является сборник «Очерки из истории движения декабристов» (М., 1954), составленный ведущими фигурами советского декабристоведения Н.?М. Дружининым и Б.?Е. Сыроечковским. Он отразил, по словам одного из составителей, «искания и достижения» исследователей этого историографического этапа. Ценность сборника, как лучшего образца проблемных трудов по истории декабристов, относящихся к советскому периоду историографии, заключается еще и в том, что ему предпослана статья Н.?М. Дружинина, который попытался сформулировать важнейшие проблемы или направления исследований, находившиеся в центре внимания исследователей этого времени и наделенные, с точки зрения автора, принципиальным значением для советских ученых. Приведем в виде краткого перечня выделенные им пять наиболее важных проблемных направлений: 1) анализ революционных устремлений декабристов и раскрытие дворянского характера этой революционности, при этом декабристское движение рассматривается как история революционных организаций, характеризующихся внутренним идейным единством «с начала и до конца» их существования; 2) поиск внутренних (внутрироссийских) истоков движения декабристов, выяснение его «органической связи с русской действительностью», «глубокой внутренней связи между развитием русской жизни и деятельностью декабристов»; 3) вопрос о непосредственной связи декабристов с их политическими предшественниками и последователями, о преемственности «революционных поколений»; 4) проблема взаимовлияния западноевропейских и российских событий, влияния «буржуазно-революционных» идей и движений Запада на идеологию декабристов и воздействия декабристов на западноевропейскую политическую жизнь; 5) проблема взаимоотношений декабристов и народа, степени демократичности программных и тактических планов декабристских обществ в условиях стоявших перед Россией того времени задач социальных преобразований. Перечисленные «основные научные проблемы», по мнению Н.?М. Дружинина, преимущественно начали изучаться на новом (втором) этапе советского декабристоведения или стояли на повестке дня, «занимали умы» исследователей и привлекали их пристальное внимание[10 - Дружинин Н.?М. Предисловие // Очерки из истории движения декабристов: Сб. ст… М., 1954. С. 6–11. Точка отсчета для обозначенного автором «нового этапа» советского декабристоведения – начало 1930-х гг., ознаменовавшая собой завершение процесса простого накопления данных, а также преодоление ошибочных социологических концепций «школы М.?Н. Покровского».].

Стоит отметить, что в рамках данного сборника нашли свое место труды авторов, представлявших два основных течения в советском декабристоведении: как «официальное направление» (М.?В. Нечкина, Н.?М. Дружинин), так и скрыто или открыто оппонировавшее ему «неофициальное» (Ю.?Г. Оксман, Б.?Е. Сыроечковский). Оба направления существовали на протяжении всей истории советского декабристоведения; при всех различиях в подходах и оценках их объединяло признание марксистской парадигмы «дворянской революционности», других концептуальных основ советской историографии, приоритетный интерес к наиболее радикальным идеям декабристов и их априорная позитивная оценка[11 - Сомнения в безусловной ценности революционного радикализма, критика радикальных политических идей стали проявляться все более заметно лишь в трудах следующего поколения историков «неофициального направления», – в частности, наиболее выдающегося его представителя Н.?Я. Эйдельмана.].

Другой лидер советского декабристоведения, М.?В. Нечкина, представила свое видение актуальных и перспективных задач исторических исследований во вступительной статье к сборнику статей и публикаций «Исторические записки» (1975), вышедшему к 150-летнему юбилею выступления декабристов. Какие проблемы крупнейший историк декабристов советского времени считала важнейшими и приоритетными? Приведем их также в кратком перечислении: 1) М.?В. Нечкина обращала внимание на вопрос об идейной связи декабристов и последующих поколений политических противников самодержавия, в связи с чем необходимо было проследить судьбу выдвинутых декабристами идей и требований в общественном движении, а также и конкретное влияние декабристов на общественное движение в России, начиная со второй половины 1820-х гг. и заканчивая периодом «великих реформ», их участие в реализации крестьянской реформы; 2) отдельного внимания заслуживала, по мнению М.?В. Нечкиной, проблема «декабристы и национальный вопрос»; 3) необходима разработка проблемы «декабристы в истории общеисторической борьбы национально-освободительного и антифеодального характера»; 4) отметим специально, что важным и перспективным направлением в декабристоведении М.?В. Нечкина полагала дальнейшую разработку и пополнение «фактической истории», в том числе изучение биографий и мировоззрения деятелей декабристского движения, не исключая малоизвестных и вовсе «безвестных» участников: «Мы до сих пор не знаем ни общего облика, ни конкретной деятельности многих декабристов… Имена некоторых, счастливо спасшихся от следствия, естественно пропущены в “Алфавите” декабристов. Уяснить себе конкретную деятельность и черты мировоззрения этих участников движения очень важно – полнее уясняется деятельность декабристских организаций»[12 - Нечкина М.?В. 150-летний юбилей восстания декабристов // Исторические записки. Т. 96. М., 1975. С. 12–19, 23–25.]. Любопытно, что это исследовательское направление, фактически – расширение, пополнение и конкретизация представлений о декабристском движении, их персонализация (причем, касающаяся не только лиц первого ряда, но и рядовых участников), – имелось в виду и ранее, на предыдущих историографических этапах, тем не менее, несмотря на масштабный размах публикаций и исследований, как видим, в 1970-е гг. оно по-прежнему воспринималось лидером советского декабристоведения как весьма актуальное и далеко не утратившее своего значения[13 - В этой связи, возвращаясь несколько назад, следует подчеркнуть, что и Н.?М. Дружинин отмечал важность и необходимость, в рамках декабристоведческих исследований, введения в научный оборот «новых фактов и новых обоснованных выводов», видя в расширении фактографической базы одно из главных условий развития научного изучения темы (Дружинин Н.?М. Предисловие // Очерки из истории движения декабристов. С. 14).].

Отметим, что в этой статье М.?В. Нечкина по большей части формулировала актуальные научные задачи, которые, по ее мнению, скорее еще ожидали своего исследователя, нежели те, что активно разрабатывались советскими историками. Обзор последних был дан историком ранее, в подробном историографическом очерке в первой главе обобщающей монографии «Движение декабристов» (1955)[14 - См.: Нечкина М.?В. Движение декабристов. М., 1955. Т. 1. С. 29–38. М.?В. Нечкина, как и Н.?М. Дружинин, разделяла советское декабристоведение на два периода; новый, второй период начинается в середине 1930-х гг., после «преодоления» ошибочных схем М.?Н. Покровского (Там же. С. 36).].

Авторы предисловия к другому вышедшему в 1975 г. сборнику, инициатива составления которого исходила из круга исследователей-литературоведов, примыкавших к «неофициальному направлению», тоже сочли необходимым обозначить актуальные научные проблемы, которые, несмотря на историко-литературную тематику сборника, имели несомненное общеисториографическое значение: 1) формирование декабристской идеологии, ее связь с русским и европейским просветительством: «Конкретные формы этой связи, равно как и фазы эволюции просветительской традиции, еще далеко не во всем ясны»; 2) изучение «декабристской среды», т. е. «широкого круга идеологических, литературных и социально-бытовых явлений, где возникали и распространялись общественные и эстетические идеи декабризма»; 3) взаимодействие декабристов с общественным движением современной им эпохи, что может рассматриваться и как вопрос «дифференциации либерального движения и дворянской революционности», и как составная часть проблемы «декабристы и русское общество 1820-х гг.», которая имеет целый ряд аспектов, в том числе социально-бытовой и биографический; 4) идейные судьбы декабризма в последекабрьское время, отклики на декабристский опыт[15 - Предисловие // Литературное наследие декабристов / Отв. ред. В.?Г. Базанов, В.?Э. Вацуро. Л., 1975. С. 3–5.].

Как видим, формулировки составителей этого сборника отражают усложнение и углубление проблематики советской декабристской историографии, некоторый отход от господствовавших ранее упрощающих схем «единого революционного движения», и в то же время, – определенное смещение акцентов в сторону более широкого и объективного исследования различных идейных течений в русском обществе, разработки проблем истории просветительства и либерализма, их влияния на формирование политической программы декабристов, что приводило к пониманию сложной и неоднородной идейной основы самого декабристского движения[16 - В этой связи необходимо упомянуть, что именно в этом сборнике была опубликована ставшая вскоре классической работа Ю.?М. Лотмана «Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория)», существенно повлиявшая на последующее изучение «исторического типа» декабриста, историко-культурные и биографические исследования (Там же. С. 25–74).]. Следует подчеркнуть, что эта тенденция была вообще свойственна «неофициальному направлению» советской историографии, особенно начиная с 1960-х гг., при том что в целом сохранялась шкала оценок, отдающая безусловный приоритет политическому радикализму перед «умеренно-либеральными» взглядами в общественном движении и декабристских обществах[17 - Речь идет, прежде всего, о трудах В.?В. Пугачева и С.?С. Ланды, посвященных главным образом истории и идейному облику ранних декабристских обществ, в которых новаторски для советской историографии ставилась проблема взаимосвязи декабристов с либеральным направлением в общественном движении эпохи, а также вопрос о соотношении «дворянской революционности» и либеральной идеологии внутри самого декабристского движения.].

Таким образом, на советском этапе историографии, который внес значительный вклад в изучение разнообразных аспектов декабристской истории, в качестве актуальных формулировались проблемы истоков декабристского движения (с б?льшим вниманием к внутрироссийским факторам), формирования и эволюции его идеологии, связи декабристов с предшествующими и последующими политическими движениями, отношений с современной им общественной средой. Акцентировка (и обоснование) этих проблемных областей отличалась от предыдущих этапов историографии, а сам их ряд расширялся за счет направлений, обусловленных принятой концепцией «трех этапов освободительного движения» и парадигмой «дворянской революционности». Помимо господствующего изучения «дворянской революционности» (особенностей политического радикализма, отдельных программных требований и тактических установок ряда тайных обществ, планов открытого выступления и заговора 1825 г.), к числу таковых следует отнести: проблему «декабристы и народ», вопрос о месте декабристов в мировом антифеодальном и национально-освободительном движении, о влиянии их на последующие поколения революционных «борцов с самодержавием». В последние десятилетия советского этапа историографии наблюдался рост интереса к истории просветительства и либерализма, – как среды, в которой зарождались и вызревали декабристские идеи и политические программы, к изучению различных идейных течений и форм общественной деятельности, современных декабристам.

Важно подчеркнуть, что на всем протяжении советского периода сохраняла свое значение (хотя и не всегда формулировалась в ряду актуальных) задача фактологического изучения истории тайных обществ, биографий их деятелей и т. д., что было специально отмечено таким внимательным и чутким к потребностям развития научного знания исследователем, как М.?В. Нечкина. Как мы видели, она указывала на особую важность изучения биографии и взглядов «многих» участников движения, в том числе малоизвестных и «забытых».

Последний (кратковременный) этап советской историографии, более известный как эпоха «перестройки», оживил научную мысль, принес с собой обострение интереса к истории русского общества, в том числе, в особо выраженной степени, к истории общественно-политического движения. Усложнение и расширение тематики, привлечение новых источников, ранее активно не используемых в литературе по идеологическим причинам, разнообразие палитры мнений, появившиеся разноречивые оценки известных фактов и обстоятельств, наметившийся пересмотр прежних идеологических оценок политического радикализма, «восстановление в правах» идей либерального реформаторства как важнейшего пути общественного развития, – все это характерные черты научных изданий, относящихся к этому времени[18 - См., например: Факел. Историко-революционных альманах. М., 1990.].

В ряду этих изданий необходимо выделить киевский серийный сборник «Декабристские чтения», аккумулировавший в те годы декабристоведческие труды исследователей из различных регионов СССР и получивший таким образом общесоюзный характер[19 - Декабристские чтения / Под ред. Г.?Д. Казьмирчука. Киев, 1988–1991. Вып. 1–5 (издание продолжается и в настоящее время); см. также: Декабристские чтения. Вып. 1. Гродно, 1990.]. Анализ содержания этих сборников показывает не только постепенный отход от монополии одной идеологической схемы, установившуюся свободу исследовательской мысли, но и некоторые наметившиеся направления переосмысления (пересмотра) сложившихся представлений, которые привлекали внимание историков и рассматривались ими как актуальные: изучение условий формирования политического мировоззрения деятелей декабристских обществ, их политической программы, организационных принципов, идейных взаимосвязей тайных обществ и современного им общества. Все отчетливее становилась сложная природа декабристских идей, совмещение в их политических планах реформаторских и радикальных черт, т. е. происходил возврат на новом уровне понимания и исследовательской методики к наблюдениям ряда исследователей первых этапов историографии (дореволюционного и, отчасти, – первого советского периода, еще не скованного диктатом схемы «единого революционного движения»), развивались некоторые положения работ представителей «неофициального направления» в советской историографии. Особое значение в этих условиях приобретали проблемы историографии многих конкретных вопросов идейной и «фактической» истории тайных обществ (прежде всего, спорные, дискуссионные вопросы, оценка сделанного в советское время), восстановление широкого либерального фона общественной среды, которая способствовала формированию декабристских идей[20 - См.: Жуковская Т.?Н. Дворянский либерализм в России в первой четверти XIX в.: Итоги и задачи изучения: Автореф. дис. канд. ист. наук. СПб., 1992.]. По-прежнему важной составляющей актуальных исследований являлось расширение фактологической базы декабристоведения.

Постсоветская эпоха первоначально сохраняла инерционные оценки и интерес к политическому радикализму в декабристском движении, но все более возрастало внимание к либеральной основе политического мировоззрения подавляющей части участников декабристского движения, к проблеме соотношения радикального и нерадикального в их тактических планах, особое звучание приобрело определение места декабристов в общественном движении современной им эпохи.

Вместе с тем, большое распространение получили нетрадиционные, по сравнению с советской эпохой, подходы к оценке и анализу деятельности декабристов, в частности – отрицание значимости политического декабристского опыта, особое внимание к общественно-культурной деятельности участников декабристского движения, к планам и шагам легально-реформаторского характера. Полное отрицание политического радикализма декабристов привело к мнению о том, что декабристы – представители исключительно либерального направления в русском обществе, не имеющие отношения к последующей традиции российского политического радикализма. Морально-этические оценки взглядов декабристского типа иногда заслоняли необходимость анализа самой политической деятельности – как конспиративной активности, так и открытых политических действий (военных выступлений), которые трактовались как военная демонстрация[21 - См., например: Заступники свободы. Памятные чтения, посвященные 170-летию восстания декабристов. СПб., 1996. С. 23–31 (доклад Л.?Б. Нарусовой «Нравственные уроки декабризма»). Критику этой позиции см.: Цамутали А.?Н. Декабристы и освободительное движение в России: некоторые вопросы историографии // 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. 1. СПб., 1997. С. 93–94.]. Переосмысление декабристского опыта в русле, преимущественно, истории российского либерализма, либерально-конституционной традиции виделось на этом этапе актуальной и проблемной темой[22 - См.: Империя и либералы. СПб., 2001; 170 лет назад. Декабристские чтения 1995 года: Статьи и материалы. М., 1999. С. 3.].

В новых условиях сформировавшейся конкурирующей научной среды, создававшей условия для плодотворных научных споров и дискуссий, все разнообразнее и противоречивее становились оценки идейного базиса движения, не говоря уже о тактических установках и открытом политическом действии в дни политического кризиса междуцарствия 1825 г. В этих условиях, помимо продолжавшихся серийных сборников по истории декабристов и общественного движения в целом[23 - Освободительное движение в России. Саратов (с 1971 г.); Сибирь и декабристы. Иркутск, 1978–1988. Вып. 1–5 (издания продолжаются в настоящее время).], появились новые периодические издания по изучению декабристского наследия, которые актуализировали как уже, казалось бы, исследованные проблемы общественного движения первой половины XIX в., требовавшие переоценки на новом этапе историографии, так и ранее малоизученные вопросы истории тайных обществ, политической деятельности декабристов, персоналистики, способствовали пересмотру традиционных представлений о «едином революционном движении»[24 - 14 декабря 1825 года. Источники, исследования, историография, библиография. Вып. 1–7. СПб., 1997–2005. На страницах сборника публиковались работы о практически не изученных тайных обществах декабристского ряда, обществах с участием деятелей декабристского движения (филиалы Южного общества, «Орден восстановления» Д.?И. Завалишина, Общество добра и правды и др.), расширялись и уточнялись представления о персональном составе тайных обществ, вводились в оборот новые материалы об известных и «безвестных» участниках движения, о кризисе междуцарствия и событиях 14 декабря 1825 г., судебно-следственном процессе по делу декабристов, ставились актуальные вопросы критики и пересмотра историографических концепций и оценок советского периода.].

Какие направления исследований после состоявшегося отказа от старых идеологических догм и методологических подходов были заявлены как актуальные и перспективные, в условиях принципиально новой ситуации в историографии, возникшей после отказа от монополии марксистско-ленинской идеологии?

А.?Н. Цамутали, справедливо подчеркивая, что тема далеко еще не исследована в нужной степени (как это многим кажется): «…интерес к истории декабристов не ослабевает, и он представляется тем более обоснованным и понятным, поскольку многие стороны этой большой и сложной темы по-прежнему требуют дальнейшего исследования», изложил свое видение актуальных направлений дальнейшей работы: «Возросший в последние годы интерес к истории эпохи Просвещения позволит более полно представить идейные истоки движения декабристов… Вечно занимающий русских мыслителей вопрос о взаимоотношениях России и Запада, русской и европейской культуры неразрывно связан с осознанием того влияния, которое оказали на русскую общественную мысль Великая Французская революция 1789 г., Испанская революция 1820 г., революция в Пьемонте и восстание в Греции 1821 г. Можно ждать, что скоро появятся работы, во всей полноте представляющие различные течения, представленные в движении декабристов. С одной стороны, либеральное, просветительское, особенно заметное в деятельности Союза благоденствия. С другой стороны, радикальное, революционное, существующее на всех этапах движения декабристов и особенно усилившееся в годы существования Южного и Северного обществ…»[25 - Цамутали А.?Н. История декабристов: некоторые итоги и перспективы // Мера. 1996 № 1. Декабристский выпуск. СПб., 1996. С. 9.].

Наиболее яркой и содержательной манифестацией новых подходов и оценок, создававших основу для пересмотра идеологических догм и обусловленных ими научных парадигм предыдущего периода, нужно признать предисловие к сборнику «Декабристы и их время» (1995), подготовленному сотрудниками Московского музея декабристов и Государственного исторического музея, принадлежащее, пожалуй, самому крупному представителю постсоветской генерации исследователей декабристов В.?М. Боковой. Приведем краткий перечень сформулированных В.?М. Боковой проблем и направлений исследований, базирующихся на обозначившихся к этому времени новых подходах в изучении декабристского движения: 1) декабристы и влиявший на них исторический контекст отечественной антицаристской борьбы (который обычно не учитывался в необходимой мере в рамках парадигмы «революционного движения»: восстания стрельцов, дворцовые перевороты XVIII в. и др.), воздействие на декабристские политические программы традиций российского аристократического либерализма и дворянской фронды; 2) соотношение российских общественных и социальных условий и западных идеологических влияний на процесс формирования комплекса декабристских идей; 3) роль патриотического подъема и националистического сознания в процессе складывания декабристской идеологии; 4) проблема отсутствия единой программы декабристов, внутренней идейной неоднородности движения, наличие в тайных обществах различных взглядов на цели и задачи (внутри декабристских союзов были представлены политические радикалы, либералы, последователи идей Просвещения, умеренные дворянские оппозиционеры-фрондеры, иногда – национально ориентированные просвещенные консерваторы, нередко далекие от политической зрелости), отказ от представлений о «внутренне едином» цельном движении; 5) вытекающие из этого принципиально иные подходы к изучению идеологического облика, позиций, тактических взглядов различных течений и групп в тайных обществах: «…ни о каком едином “декабризме” речи идти не может», отказ от распространения «революционности» и политического радикализма на все движение, всех его участников в целом; 6) проблема «декабристское мировоззрение и религия», которая неизбежно приобретает особую важность, в силу того, что становится понятным: подавляющее большинство участников тайных обществ были искренне и глубоко верующими, что обусловливало во многом и кодекс их поведения («Тема “декабристы и религия” не разрабатывалась совершенно…», – констатировала В.?М. Бокова, имея в виду главным образом советскую историографию, и справедливо отметила насущность и практическую полную неразработанность вопроса о религиозных исканиях декабристов); 7) пересмотр представлений о радикальных политических планах декабристов, прежде всего – замыслах цареубийства, выяснение подлинного места этих замыслов в общей политической программе и тактических установках, отказ от доминирующего (определяющего) значения этих планов при оценке политического опыта декабристов; 8) декабристы и явления современной им общественной жизни, включая распространенные в это время формы общественной активности и деятельности (тайные и негласные общества, кружки, собрания, масонские ложи); 9) коррекция представлений о взаимоотношениях между правительственной политикой и активной общественной оппозицией в лице декабристов; 10) проблема внутренних кризисов в тайных обществах, «кризисов идей» их лидеров, практического отсутствия «внешней» общественной политической активности декабристов-конспираторов; 11) наличие двух поколений внутри декабристского движения – «старшего», в целом, умеренно-либерального в своих политических взглядах, составившего основное ядро первых тайных обществ (до 1821–1822 гг.), и «младшего», более деятельного, активного на момент 1825 г.: «младшее» поколение декабристов образовало новые тайные организации радикального характера и сыграло определяющую роль в заговорах, закончившихся открытыми выступлениями[26 - Бокова В.?М. Предисловие // Декабристы и их время. Труды Гос. исторического музея. Вып. 88. М., 1995. С. 5–14.].

Перечисленные принципиальные элементы коренной ревизии научных представлений, нового масштабного пересмотра историографической парадигмы действительно оказались более или менее предметно затронуты на современном этапе исследований (впрочем, ростки новых представлений, как это часто бывает, уже содержались как в досоветских исследованиях, так и в некоторых работах периода советской историографии, что, как мы надеемся, можно заметить из настоящего очерка).

Одним из главных мотивов к формулированию нового взгляда на декабристов послужила защита их от односторонней критики, жертвами которой они стали уже в первые постсоветские годы; в статье В.?М. Боковой большое место занимает разбор заблуждений, которые традиционно существовали и существуют в массовом историческом сознании и публицистической традиции. Причину укоренившихся заблуждений (равно как и односторонней критики) автор справедливо усматривает в том, что очень часто критики и ниспровергатели, отказываясь от прежних идеологических оценок, в полной мере сохраняют саму парадигму восприятия исторических лиц, событий и явлений (в нашем случае: «декабристы – первые революционеры»), в рамках которой всего лишь переворачивается шкала оценок: положительные заменяются на отрицательные. Отсутствие подлинного осмысления, даже начальной творческой работы, необходимого критического анализа вызывает стремление к «сенсационному» переворачиванию оценок, не вдаваясь в сколько-нибудь углубленное непредвзятое погружение в историческую эпоху. Да и совершать эти подвиги некогда – надо успеть как можно быстрее занять первые места среди ниспровергателей «былых кумиров».

Таким образом, постсоветская эпоха свободы идеологических оценок и сосуществования различных интерпретаций декабристского опыта привела, как к положительным, так и к негативным последствиям в научной разработке проблем истории декабристских обществ.

Положительное заключалось в возвращении к конкуренции научных идей, концепций и взглядов, выдвижении в центр исследований свежих, приближающих к историзму вопросов, обогащавших и развивавших строго установленное, точное научное знание, приращении к нему новых важных и ранее не изучавшихся сюжетов, применении новых подходов и принципов научных исследований. Появившиеся в эти годы отдельные исследования и сборники работ по актуальным научным проблемам характеризуются, с одной стороны, отказом от старых идеологических клише, с другой стороны – вниманием к малоизученным или совершенно не изученным проблемам истории декабристов[27 - См.: Декабристы и их время. Труды Государственного исторического музея. Труды Государственного исторического музея. Вып. 88. М., 1995; 170 лет назад. Декабристские чтения: Статьи и материалы. Труды Государственного исторического музея. Вып. 105. М., 1999.].

Потенциал этой, по существу, весьма плодотворной для развития научных представлений историографической ситуации, однако, ограничивается негативным воздействием идеологических влияний (в частности, значительно усилившихся идей консервативно-охранительного спектра, по существу отрицающих правомерность участия общественных сил в государственных преобразованиях), давлением вненаучных конъюнктурных общественных запросов (упомянутое стремление к сенсационности, перекрашиванию в противоположный цвет «былых кумиров», негативизм под флагом избавления от «исторической мифологии» и т. д.).

Негативная сторона также заявила о себе в полный голос, опираясь на еще дореволюционную охранительную традицию, постулирующую полное неприятие правомочности русского общества самостоятельно воздействовать на правительственный строй и государственную политику, – традицию, в нашем случае бравшую свое начало от официальной позиции самодержавной власти, современной декабристам. «Не опускаясь», как правило, до изучения исторических данных, наследники этой традиции начали выстраивать (восстанавливать) новые идеологические шаблоны, вместо старых, советских, на этот раз охранительного характера. Как уже отмечалось, зачастую требовалось всего лишь заменить знаки «с плюса на минус», – и вот уже готов новый, непременно разоблачающий прежние оценки историков (которые, как водится, до сих пор «не догадались» или «не смогли» увидеть очевидное) взгляд на тех, кто вознамерился самостоятельно изменить многовековой социально-политический уклад Российского государства[28 - См. образцовый пример поверхностного «сенсационного пересмотра» с простым переворачиванием оценок, при сохранении общих «базовых» представлений, идущих от советской схемы «революционного движения»: Крутов В.?В., Швецова-Крутова Л.?В. Белые пятна красного цвета: Декабристы. М., 2001. Кн. 1–2.]. Наиболее негативное последствие сложившейся ситуации заключалось в том, что подобный «сенсационный подход» к истории декабристов стал перекочевывать со страниц исторической публицистики в труды некоторых профессиональных историков.

Представляется, что негативизм, подкрепленный идеологическим давлением, может оказать значительное влияние на исторические исследования. Однако сама потребность в осмыслении отечественной истории диктует продолжение строго научной работы, несмотря на те или иные идеологические условия. Какими бы они ни были, исследования будут продолжаться, если сохранятся основы подлинно научного изучения отечественного исторического наследия во всей его полноте. Несмотря на усиливающийся пресс вновь сооружаемых негативистских догм и шаблонов (зачастую воспроизводящих незамысловатые тезисы дореволюционных охранителей) и новое идеологическое мифотворчество[29 - См. об этом: Эрлих С.?Е. Декабристы в исторической памяти. Конец 1990-х – начало 2010-х гг. СПб., 2014.], научная среда продолжает продуцировать проблемные, содержательные научные работы, исходя из логики самого исследования, из потребностей поиска ответов на вопросы, возникающие при работе с историческим материалом, откликаясь на интересующие ученых актуальные проблемы на современном уровне развития научных знаний и методики исследований.

Современный, по всей видимости – уже второй, этап постсоветской историографии[30 - Первый этап, как представляется, охватывает 1992–2000 гг., когда после кратковременного периода осмысления новой общественной, идейной и историографической ситуации начался постепенный подъем декабристоведческих публикаций; вместе с тем этот этап характеризуется определенной инерцией советских идеологических концепций в истолковании декабристского опыта.] принес с собой новые образцы исследовательских работ по актуальным вопросам разработки истории декабристов. Появившиеся в последние годы исследования и сборники научных работ отражают продолжающееся богатство и разнообразие мнений, интерес к магистральным сюжетам декабристской истории, проблемным вопросам изучения общественной мысли, общественного движения, правительственной политики, социокультурного облика эпохи, современной декабристам[31 - См.: Декабристы. Актуальные проблемы и новые подходы. М., 2008; Декабристы в Петербурге. Новые материалы и исследования. СПб., 2009. В ряду монографических трудов следует выделить исследование, посвященное феномену тайных обществ, показанному на широком фоне общественной жизни, в ее взаимосвязи с правительственной политикой (Андреева Т.?В. Тайные общества в России в первой трети XIX века: Правительственная политика и общественное мнение. СПб., 2009).]. Они в полной мере демонстрируют отсутствие кризиса идей, неправомерность нередко встречающихся штампов об «изученности» темы, возможность применения новых подходов, выдвижения новых концепций и гипотез при рассмотрении как общих, основополагающих, так и конкретных вопросов истории декабристов, расширения в ряде случаев поля научных разработок, представления современного взгляда на фундаментальные вопросы изучения декабристской истории[32 - Особенно это важно в связи с несомненным устареванием шкалы идеологических оценок, части категорийного аппарата, научного языка исследований советского периода, даже при условии, что с фактологической стороны эти исследования сохраняют свое значение в полной мере.].

В этой связи представляются важными соображения и оценки, касающиеся современного состояния и перспектив декабристоведения, высказанные нами в предисловии к одному из недавно вышедших сборников работ и материалов по истории декабристов: «При углубленном изучении существующей литературы по важнейшим исследовательским проблемам выясняется, что сохраняется и даже пополняется список слабо освещенных и даже совсем не проясненных вопросов. Число дискуссионных вопросов в ходе изучения также не уменьшается, а скорее возрастает… Еще один важный момент: вопросы, решенные в рамках устаревших схем и представлений, требуют в настоящее время новых, свежих интерпретаций, удовлетворяющих современным взглядам на характер и особенности политической деятельности декабристов… Понятно, что интерпретации и версии, исходившие из установок идеологического характера в советский период “декабристоведения”, сегодня очень часто видятся неудовлетворительными… Задачи, которые… были убедительно решены в предшествующей литературе, под воздействием новых соображений и наблюдений, в новом идейном контексте, освобожденные от устаревших формул и схем, вновь предстают как актуальные, требующие пересмотра под несколько измененным углом зрения… Вместе с тем, нельзя не отметить, что не менее настоятельно требуют пересмотра и уточнения интерпретации, возникшие в результате неполного учета имеющихся данных и указаний первоисточников. Обоснованные ранее гипотезы пересматриваются и нередко отбрасываются в результате более глубокого и тщательного исследования, освоения большего объема выявленных документов». Говоря о постсоветской историографии, мы отмечали также, что внимание к «малоизученным, “просмотренным” или вовсе не затронутым ранее научным проблемам – яркий признак современного этапа развития декабристоведения»[33 - Ильин П.?В. От составителя // Декабристы в Петербурге. Новые материалы и исследования. С. 7–8, 10.].

Итак, представленный здесь по необходимости краткий обзор обнаруживает определенное сходство и преемственность в обозначении проблем и вопросов, которые рассматривались исследователями разных историографических периодов в качестве актуальных и научно значимых. Конкретные формулировки этих проблем, контекст, в который они ставились, акцентировки их различных сторон и составных элементов, конечно, варьировались, излагались в различных идеологических конструкциях под разными углами зрения. Но, тем не менее, можно вычленить определенный набор сохраняющих свою актуальность научных проблем, которые постоянно повторялись в различных контекстах и идеологической трактовке на всем протяжении историографической традиции. В этом ряду оказались следующие проблемы и направления исследований (приводим их с некоторой генерализацией):

• генезис и формирование декабристской идеологии, факторы возникновения декабристского политического сознания – «внутрироссийские истоки» (российская действительность, политические традиции и идейные влияния) и западное воздействие идей эпохи Просвещения, классического либерализма начала XIX в., событий политической жизни;

• национально-патриотический подъем, связанный с антинаполеоновскими войнами, и складывание декабристского типа общественной деятельности;

• декабристы и современное им российское общество, тайные общества в контексте общественного движения 1-й четверти XIX в.;

• прогрессистская среда, близкая к декабристам и выдвинувшая их, взаимосвязь декабристской программы с либеральным течением в русском обществе, соотношение либеральных идей и политического радикализма в декабристском движении;

• формирование и эволюция идейной программы декабристских тайных обществ, развитие их идеологии, тактики и программы в связи с изменениями правительственной политики и общественной среды, влияние на декабристов современных им политических событий;

• эволюция политических взглядов бывших участников движения после 1825 г.;

• влияние декабристского опыта на последующее общественное движение в России.

На разных этапах историографической традиции менялась иерархия значимости важнейших направлений исследований, ставились дополнительные задачи, те или иные проблемы детализировались или укрупнялись, усиливали свое значение или теряли его, вводились некоторые новые задачи и направления.

Так, если в первые периоды научного изучения большая роль отводилась накоплению фактических данных и фактологическим задачам, в советский период важными считались проблема изучения особенностей «дворянского характера декабристской революционности» и проблема «декабристы и народ» (в первую очередь, взаимоотношение с солдатской массой и народной массой в момент открытых выступлений 1825–1826 гг.), то в постсоветский период в качестве особой актуальной задачи сформулированы такие проблемы, как «роль национализма в формировании идеологии декабристского движения», «декабристы и религия».

Постоянно существующая с момента возникновения декабристоведческой традиции проблема соотношения российской факторов и западных идейных влияний в формировании декабризма, вызывавшая множество споров и дискуссий в советский период (происходивших нередко под воздействием вненаучного идеологического давления, антизападных кампаний и т. д.), на последнем этапе развития историографии трансформировалась наконец в интегральную постановку вопроса – о совокупном и взаимосвязанном воздействии обеих групп факторов.

К этому необходимо добавить, что расширение фактической базы, заполнение лакун «фактической истории» декабристского движения всегда являлись важнейшей научной задачей для исследователей, что подчеркивалось не только на начальных этапах декабристоведческой историографии, но и на последующих стадиях. М.?В. Нечкина назвала эту всегда актуальную задачу историков, наряду с другой, неразрывно связанной с ней задачей – введением в научный оборот новых материалов, накоплением данных – «само собой разумеющимися» исследовательскими вопросами[34 - Нечкина М.?В. 150-летний юбилей восстания декабристов. С. 18.]. Не менее традиционной является актуальная проблема создания биографических исследований жизненного пути, личностного облика деятелей декабристского движения. Причем, в последние периоды историографии эта проблема все чаще ставится в отношении не только лидеров движения (о которых, несмотря на имеющуюся литературу, мы далеко не все еще знаем), но, главным образом, малоизвестных и вовсе неизвестных его участников, рядовых деятелей тайных обществ. В этом контексте отметим, что в последние десятилетия обозначена проблема декабристов, избежавших наказания, часто вовсе не затронутых изучением[35 - Там же. С. 23–24. Ср.: Ильин П.?В. Предисловие // Декабристы в Петербурге. Новые материалы и исследования. СПб., 2009. С. 9–10.].

Очевидно, этот выявленный нами набор важнейших научных проблем и направлений исследований является, как показывают сформулированные на разных этапах научной традиции актуальные проблемные задачи, центральными и системообразующими для научного изучения проблем истории декабризма.

Сохраняют ли обозначенные выше проблемы и направления исследований свою привлекательность для историков, занимающихся историей декабристского движения на современном этапе историографической традиции, или сменились новыми приоритетными направлениями, актуальными для научного осмысления декабристской истории? Судить об этом можно, обратившись к исследованиям, статьям, сборникам трудов, появившимся в последние годы.

* * *

Предлагаемый вниманию интересующегося читателя сборник вносит свой вклад в осмысление актуальности тех или иных направлений в рамках декабристоведческих исследований на нынешнем этапе развития научной традиции.

Идейные влияния, способствовавшие формированию мировоззрения декабристского типа, политические образцы, которые оказывали то или иное воздействие на складывающееся политическое движение – тема, продолжающая оставаться актуальной на современном этапе исследований. Авторы сборника представили свой вклад в разработку данной проблематики.

Л.?Ю. Гусман осветил в своей работе влияние античного политического мифа об укреплении царской власти посредством ее ограничения неизменяемыми законами на российскую оппозиционную общественную мысль и публицистическую традицию на протяжении конца XVIII–XIX вв. Некоторые особенности восприятия декабристами идей западного либерализма, их преломления в декабристской среде находятся в центре внимания Т.?Н. Жуковской, в работе которой ставится целый ряд дискуссионных, спорных вопросов, в том числе об «аутентичности» восприятия либеральных образцов как «идеологами» декабристского движения, так и рядовыми его участниками. Вопрос о влиянии отечественной политической традиции смены власти, получившей известность как традиция «дворцовых переворотов», специально рассматривается Д.?С. Артамоновым. Симптоматично, что воздействие этого политического образца на организационно-тактические воззрения и практические планы военного выступления декабристов не привлекало значительного интереса в период советской историографии (если не считать единичных работ отдельных исследователей, шедших против основного потока[36 - См., например: Сыромятников Б.?И. Последний дворцовый переворот // Право и жизнь. 1926. № 1. С. 3–15; Гош Ю.?А. Восстание декабристов как наивысшая форма дворцового переворота // Декабристские чтения. Вып. 3. Киев, 1990. С. 124–129; Он же. Перевороты XVIII века и 14 декабря 1825 года // Там же. Вып. 4. Киев, 1991. С. 64–68.]) и до сих пор все еще не стало предметом особого внимания исследователей; статья в какой-то мере заполняет эту лакуну. Новаторский взгляд на формирование и развитие декабристской программы, организационных и тактических правил сквозь призму польского вопроса, главным образом – влияние на декабристов правительственной политики в отношении Польши, предложил М.?М. Сафонов. Выход на новую парадигму изучения истоков движения, обусловленную патриотическим и националистическим чувством инициаторов декабристских организаций, несмотря на нетрадиционность и дискуссионность предложенного взгляда, представляет немалый интерес. В.?А. Шкерин затрагивает почти не исследованную тему: служебная и общественная деятельность оправданных и не привлекавшихся к следствию бывших участников тайных обществ декабристов после 1825–1826 гг. Как известно, избежав наказания, часть бывших деятелей декабристских организаций продолжила свою службу, некоторым из них удалось достичь «степеней известных». Автор, подготовив недавно вышедшее новаторское по своему содержанию исследование о декабристах, продолжавших находиться на службе в царствование Николая I[37 - Шкерин В.?А. Декабристы на государственной службе в царствование Николая I. Екатеринбург, 2009.], в публикуемой статье обратился к конкретному сюжету, характеризующему, в некоторой степени, эволюцию общественно-политических представлений и взглядов, свойственных этой категории: внимание исследователя привлекло участие бывших членов Союза благоденствия В. А. и Л.?А. Перовских, И.?П. Липранди, а также бывшего участника Северного общества Я.?И. Ростовцева, в «деле петрашевцев» (1849).

В исследованиях, составивших настоящий сборник, представлены и вопросы, связанные с изучением политической деятельности и программных требований декабристов. Важно отметить: для того чтобы эта проблематика изучалась на современном уровне, актуальные методы исторической науки требуют анализа политического языка, смыслового содержания политических понятий и терминов, без чего нелегко понять более общие вопросы, связанные с исследованием декабристской программы, тактики, организационных правил. Семантический анализ политического языка, текстов программных документов находятся постоянно в центре внимания Е.?В. Каменева, статья которого, помещенная в составе сборника, посвящена уяснению мотивов конспирации в период существования Союза благоденствия: на основе определения смысла понятия «неблагонамеренный человек» выявляется социальная группа, которая, по мнению декабристов, представляла угрозу для деятельности тайного общества. Анализ содержания программных документов, принадлежащих декабристам, по-прежнему занимает одно из центральных мест в работах исследователей. В сборник включена статья А.?В. Россохиной, освещающая сложное решение аграрного вопроса в проекте П.?И. Пестеля «Русская Правда», в частности – предлагаемую декабристом систему новых земельных правоотношений. Интерес историков вызывает не только содержание программных установок декабристов, но и конкретные стороны их конспиративной, политической деятельности, в том числе – в условиях кризиса междуцарствия, положившего предел существованию декабристских союзов. М.?С. Белоусов исследует деятельность С.?П. Трубецкого – одного из ведущих фигур декабристского движения, накануне событий декабря 1825 г. В статье предлагается определенное переосмысление мотивации поступков одного из лидеров заговора, его взаимоотношений с другими ведущими участниками тайных обществ, в частности – К.?Ф. Рылеевым.

Как уже отмечалось, изучение декабристской персоналистики, биографические труды занимали важное место на всех этапах декабристоведческой историографии. Современные историки, в связи с уточнением и пополнением сведений о биографиях декабристов, созданием (насколько это возможно) исчерпывающего представления о всех категориях лиц, вовлеченных в декабристские союзы, вплоть до предполагаемых участников, уделяют этой тематике особое внимание. В сборнике публикуется биографическая работа С.?И. Афанасьева, реконструирующая факты биографии декабриста В.?А. Дивова на основе вновь привлеченных источников. В статье П.?В. Ильина впервые освещаются некоторые стороны биографии предполагаемого участника Южного общества И.?Б. Шлегеля, который избежал наказания и впоследствии занял пост президента Военно-медицинской академии.

Актуальной и научной значимой проблемой для исследователей продолжает оставаться отношение к декабристам современного им российского общества, представителей различных его слоев и кругов, различных общественных направлений и течений, общественная реакция на события политического кризиса 1825 г., восприятие в обществе этих событий и последующих репрессивных действий власти. Отдельной темой, связанной с этой проблематикой, являются отзывы и оценки иностранных наблюдателей, находившихся в России или посетивших страну в эти годы. Отзывы и оценки одного из таких иностранных путешественников Ф. Ансело анализирует в публикуемой работе Т.?В. Андреева. С точки зрения потребностей историографии все более значимой проблемой видится изучение родственных, дружеских, служебных отношений, связей декабристов и их современников, взаимных представлений и образов. Коллизии отношений с участниками декабристских обществ такого заметного представителя высшей бюрократии царствования Николая I, как воспитанник Лицея 1-го пушкинского выпуска М.?А. Корф, стали предметом внимания И.?В. Ружицкой. Восприятие в русском обществе (как в либерально настроенных, так и в консервативных кругах) Н.?С. Мордвинова – известного своими оппозиционными настроениями сановника, государственного и общественного деятеля, тесно связанного с декабристами и намечавшегося ими в состав нового правительства, затрагивается в статье С.?В. Березкиной. Отношение современников к декабристам в некоторой степени характеризует и освещение такой специфической стороны общественной жизни, как обращения к власти и доносы. В статье Т.?А. Перцевой рассматривается круг вопросов, возникающих при исследовании сибирских доносов на сосланных декабристов.

В настоящем сборнике представлены также фундаментальные фактографические справочные материалы, относящиеся к таким важнейшим событиям истории декабристов, как судебно-следственный процесс, а также исследования историко-краеведческого характера.

Именной и топографический указатели мест содержания декабристов и других лиц, привлеченных к следствию по их делу, на территории Санкт-Петербургской (Петропавловской) крепости подготовлен известным исследователем этой темы М.?В. Вершевской. Итог многолетней кропотливой работы, проделанной автором, базируется на большом массиве архивных свидетельств и представляют собой фундаментальный справочный свод данных. По сравнению с опубликованными в 1996 г. этим же исследователем справочными материалами[38 - Вершевская М.?В. Места заключения декабристов в бастионах и куртинах Петропавловской крепости // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып. 4. СПб., 1996. С. 91–141.] данная публикация в полном объеме охватывает все места заключения подследственных в Петропавловской крепости, содержит значительно дополненные и уточненные, практически исчерпывающие сведения. Публикуемые указатели, несомненно, наделены весьма ценной справочной функцией и будут служить необходимым пособием для дальнейших исследовательских работ.

Образец основательного исследования историко-краеведческого характера представляет работа Н.?Б. Алексеевой о Комендантском доме Петропавловской крепости – месте допросов подследственных и оглашения приговора осужденным по «делу декабристов». Автор музейной экспозиции в Комендантском доме в своем тщательно подготовленном труде, в настоящее время получившем уже значение своеобразного историографического памятника (датирован 1964 г.), подробнейшим образом реконструировал события конца 1825 – лета 1826 г., происходившие в помещениях музеефицированного ныне исторического здания.

В поле зрения авторов сборника – проблемы декабристской историографии. Процесс формирования образа декабристов в исторической литературе и публицистике во 2-й половине XIX – начале ХХ в., через призму публикаций на страницах трех главных исторических журналов дореволюционной России, стал предметом внимания Е.?Б. Васильевой. Результаты работы, ранее не проводившейся с таким масштабом и подробностью, позволяют посмотреть свежим взглядом на генезис различных представлений о декабристах, выявить важнейшие факторы, влиявшие на формирование в русском обществе (и в исторической литературе) различных «образов» участников декабристского движения, охарактеризовать основные этапы их развития, установить тематические предпочтения публикаций исторических журналов. Особенности развития историографии в период расцвета парадигмы «единого революционного движения» в советской историографии представлено в статье известных специалистов по истории декабристоведения Г.?Д. Казьмирчука и Ю.?В. Латыша. Авторы характеризуют идеологические рамки, в которые было жестко поставлено развитие научных представлений, вместе с тем, несмотря на очевидные негативные последствия идеологического давления, монополии одной концептуальной схемы, исследователи отмечают значительные результаты, достигнутые в этот период, связанные с исследованием конкретно-исторических вопросов, выяснением многих проблемных сюжетов, введением в оборот новых источников, наследия декабристов.

Затрагивая вопросы историографии, невозможно обойти вниманием проблемы современной научной литературы. Некоторые образцы современной историографии с присущими им достоинствами и недостатками стали предметом анализа и критики в развернутом отклике А.?Б. Шешина и рецензии М.?А. Пастуховой. Преобладание критических оценок в отзывах рецензентов обусловлено первоочередным вниманием к отразившимся в этих работах серьезным ошибкам и недостаткам, которые нередко встречаются в трудах последних десятилетий. В частности, речь идет о недостаточно обоснованных выводах, недоброкачественных оценках публицистического характера, спорных гипотетических версиях, которые выдаются за объективно и прочно установленные, доказанные научные положения. В основе этого – стремление к сенсационности, неосновательному пересмотру прежних представлений, следование заранее принятым схемам, под которые подгоняются факты, извлеченные из источников. Публикуемые отклики и рецензии заставляют читателя задуматься о необходимости критического отношения ко многим «сенсационным» выводам, которые в условиях освобожденного от идеологического диктата авторского творчества можно встретить в книгах и исследованиях даже историков-специалистов, о важности сравнения и сопоставления данных, представленных в различных исследованиях.

В целом, содержание сборника, как хотелось бы надеяться, отражает некоторые из направлений в изучении декабристского движения, которые привлекают к себе исследовательский интерес на современном этапе историографии и в значительной степени отвечают потребностям дальнейшего развития научных представлений.

I. Декабристы в историческом процессе

Античный политический миф о спартанском царе Феопомпе (VIII в. до н. э.) и русская общественная мысль XVIII–XIX вв. н. э

Л.?Ю. Гусман

Русскую общественную мысль дореволюционного времени невозможно исследовать без обращения к ее западноевропейским и античным источникам. Изучение классических сочинений древнегреческих и древнеримских мыслителей являлось обязательной частью обучения дворянина из хорошей семьи в конце XVIIII – середине XIX в. Стремление властей императорской России насаждать классическое образование нередко приводило к результатам, далеким от намерений охранителей. Желание «жить по Плутарху» было характерно для многих представителей русской политической мысли послепетровского периода отечественной истории. Те или иные эпизоды древней истории становились орудием идейно-политической борьбы и экстраполировались на современность. При этом объектами интерпретации становились не только знаменитости античного мира, такие как Ликург, Солон, Цицерон, но и малознакомые современному, пусть даже и весьма образованному, читателю. В данной статье мы проанализируем, как на протяжении приблизительно 100 лет противники российского самодержавия регулярно обращались к деятельности спартанского царя VIII в. до н. э. Феопомпа, историчность существования которого отнюдь не бесспорна, в качестве примера превосходства конституционной монархии над абсолютизмом. При этом конституционалисты использовали авторитет Аристотеля (IV в. до н. э.), римского историка-моралиста (I в. н. э.) Валерия Максима и Плутарха (II в. н. э.), которые примерно в идентичных выражениях и с одинаковыми идеологическими выводами передали поистине лаконические слова Феопомпа:

Аристотель:

Сохранение царского строя обеспечивается вводимыми ограничениями. Чем меньше полномочий будет иметь царская власть, тем дольше, естественно, она останется в неприкосновенном виде: в таком случае сами цари становятся менее деспотичными, приближаются по образу мыслей к своим подданным и в меньшей степени возбуждают в этих последних зависть. Поэтому царская власть долго удерживалась у молоссов, также и у лакедемонян, именно вследствие того, что там она с самого начала была поделена между двумя лицами, а также благодаря тому, что Феопомп ограничил ее различными мерами, в том числе установил должности эфоров; ослабив значение царской власти, он тем самым способствовал продлению ее существования, так что в известном отношении он не умалил ее, а, напротив, возвеличил. Говорят, что это он ответил своей жене, которая сказала ему, не стыдно ли ему, что он передает своим сыновьям царскую власть в меньшем объеме, нежели сам унаследовал от отца: «Нисколько не стыдно, так как я передаю ее им более долговечной»[39 - Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М.: Мысль. 1983. С. 559.] <курсив мой. – Л.Г.>.

Валерий Максим:

Уместно привести пример терпимости спартанского царя Феопомпа. Он первым ввел выборы эфоров, которые стали противостоять царской власти, подобно тому, как в Риме народные трибуны противостоят власти консулов. Его жена попеняла ему за то, что сыновьям он, таким образом, оставляет более слабую власть. «Да, – ответил он, – но зато более продолжительную» <курсив мой. – Л.Г.>. И был совершенно прав, потому что власть сохраняется лишь тогда, когда ограничивает себя в силе. Таким образом, смирив оковами свою царскую власть, Феопомп стал ближе к доброжелательности сограждан, чем если бы отдался необузданности[40 - Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета. 2007. С. 162.].

Плутарх:

Ликург придал государственному управлению смешанный характер, но преемники его, видя, что олигархия всё еще чересчур сильна, что она, как говорил Платон, надменна и склонна ко гневу, набрасывают на нее, словно узду, власть эфоров-блюстителей – приблизительно сто тридцать лет спустя после Ликурга, при царе Теопомпе. <…> Говорят, жена бранила Теопомпа за то, что он оставит детям царское могущество меньшим, нежели получил сам. «Напротив, большим, поскольку более продолжительным», – возразил царь <курсив мой. – Л.Г.>. И верно, отказавшись от чрезмерной власти, спартанские цари вместе с тем избавились и от ненависти, и от зависти; им не пришлось испытать того, что мессенцы и аргивяне учинили со своими правителями, не пожелавшими поступиться ничем в пользу народа[41 - Плутарх. Ликург // Плутарх. Сравнительные жизнеописания в трех томах. Т. 1. М.: Наука. 1961. С. 58.].

Схожесть данных отрывков, очевидно, объясняется тем, что они восходят к общему источнику – несохранившейся «Лакедемонской политии» Аристотеля[42 - Печатнова Л.?Г. История Спарты (период архаики и классики). СПб., 2002. С. 29–30.]. Главной же для нас является общая идеологическая направленность текстов. И Аристотель, и Плутарх, и Валерий Максим, один из популярнейших в годы Средневековья и Нового времени античных авторов[43 - Подробнее о нем см.: Трохачев С.?Ю. Валерий Максим и его история в поучительных анекдотах // Максим Валерий. Указ. соч. С. 3–15.], использовали деятельность, а особенно очевидно апокрифическую фразу Феопомпа, для четкого и недвусмысленного вывода: «басилейа» (царская власть) может не бояться падения только в случае законодательного (по сути, конституционного) ограничения царской власти, неограниченная же «монархия» обречена на перерождение в тиранию и на неминуемую гибель.

Одобрительно о реформах Феопомпа, как гарантировавших выживание спартанской царской власти, упоминал и Платон, хотя он и не цитировал диалога царя с его женой: «Третий… спаситель вашего государства <Спарты. – Л.Г.>, видя, что его всё еще обуревают страсти, как бы узду набросил на него в виде власти эфоров, близкой к выборной власти. Потому-то у вас царская власть, возникнув из смеси надлежащих частей, была умеренной и, сохранившись сама, оказалась спасительной и для других»[44 - Платон. Законы // Платон. Сочинения в трех томах. Т. 3. Ч. 2. М.: Мысль. 1972. С. 163.]. Платона, как и других древнегреческих мыслителей, интересовал вопрос: почему царская власть в античной Греции сохранилась только в одном полисе – в Спарте? Ответ, дававшийся философами, оказался на удивление схож: потому что власть лакедемонских царей была существенно ограничена Феопомпом и его предшественниками.

Ксенофонт, чьи сочинения о Спарте служили источниками для Аристотеля и Плутарха, также указывал на ограничения полномочий спартанских монархов как на причину долговечности их власти: «Государство спартанцев никогда не пыталось свергнуть их <царей. – Л.Г.> с престола, проникшись завистью к их главенствующему положению, а сами цари никогда не стремились выйти за пределы тех полномочий, на условиях которых они с самого начала получили царскую власть»[45 - Ксенофонт. Агесилай. Сократические сочинения. М., 2003. С. 630.].

Характерно, что в современном переводе Плутарха государственный строй Спарты именуется современным термином «конституционная монархия»[46 - Плутарх. Застольные беседы. Л.: Наука, 1990. С. 139.]. Заметим, что и некоторые современные исследователи приходят к выводу о том, что «компромисс, заключенный между царями и обществом, способствовал сохранению в Спарте гражданского мира и приданию устойчивости ее государственного строя»[47 - Печатнова Л.?Г. Указ. соч. С. 63.].

Отрицательное отношение к институту неограниченной монархии, даже в руках добродетельного и просвещенного царя, не являлось чем-то исключительным в античности. Напротив, это общее место в политической идеологии тогдашних приверженцев «смешанной» формы правления. Необходимо напомнить, что эта весьма распространенная политическая концепция, берущая начало от пифагорейца Архита, Фукидида и Платона, основывалась на том, что единственная стабильная и справедливая форма правления – смешанная, сочетающая преимущества монархии (по Полибию – «басилейи»), аристократии и «политии» (в варианте Полибия – демократии) – трех «правильных» типов государственного устройства. Не претендуя на подробный анализ этой теории (у которой уже тогда были противники, например, Тацит[48 - Тацит. Анналы // К. Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. Л.: Наука, 1969. С. 129.]), надолго пережившей античность, отметим, что примерами подобной смешанной формы правления в древности служили Спарта и республиканский Рим (неслучайно в приведенной цитате из Плутарха указывается на смешанный характер спартанской политической структуры). Даже наилучшая неограниченная монархия рассматривалась сторонниками этой теории как близкая к тирании и лишенная свободы форма правления. Приведем соответствующие заявления стоика Гипподама, знаменитого оратора Цицерона и последнего языческого историка (V в. н. э.) Зосима:

Гипподам:

Монархия есть некоторое подобие божественного промысла, но человеческой слабости трудно сохранить за нею этот характер, и она тотчас извращается роскошью и насилием. Итак, не следует пользоваться монархией без границ, но сохранить для нее столько власти, сколько должно, в размере, полезном для государства[49 - Цит. по: Васильевский В. Г. Политическая реформа и социальное движение в Древней Греции в период ее упадка. СПб., 1869. С. 135.].

Цицерон:

Хотя знаменитейший перс Кир и был справедливейшим и мудрейшим царем, всё же к такому «достоянию народа» (а это <…> и есть государство), видимо, не стоило особенно стремиться, так как государство управлялось мановением и властью одного человека?[50 - М. Т. Цицерон. О государстве // Цицерон. Диалоги. М.: Наука, 1966. С. 22.]… Государство, подорванное порочностью одного человека, очень легко гибнет… Вообще, народу, находящемуся под царской властью, недостает многого и, прежде всего, свободы, которая состоит не в том, чтобы иметь справедливого государя, а чтобы не иметь никакого[51 - Там же. С. 45.].

Зосим:

Он <Октавиан Август. – Л.Г.> не устраивал тех, кто в иных случаях тоже мог бы управлять огромными массами различного населения. С другой стороны, то, что он отказывался ограничить монархию, мог стать тираном, подталкивать управление к хаосу, прощать преступников, торговать справедливостью и считать граждан рабами, – всё это подтверждает известную истину о том, что неограниченная власть правителя есть всеобщее бедствие[52 - Зосим. Новая история. Кн. 1 // Античный мир. Белгород: Издательство БГУ, 1999. С. 157.].

Не вдаваясь в анализ конкретно-исторических суждений Цицерона о царе Кире, в которых очевидна полемика с «Киропедией» Ксенофонта и влияние повествующего о Кире отрывка из «Законов» Платона, не полемизируя с явными анахронизмами Зосима в его критике «республиканской монархии» принципата, выделим то общее, что характерно для приведенных цитат. Их авторы подвергали резкой критике не только тиранию, но и сам институт неограниченной монархии, идею Платона о «философе на троне», и призывали к законодательному ограничению власти царя. В этом смысле поступок Феопомпа, добровольно отказавшегося от части своих полномочий и сохранившего благодаря этому царскую власть за своими потомками, представлялся оптимальным примером для правителей – «спасительным ограничением царской власти»[53 - Платон. Письма VIII // Платон. Сочинения в трех томах. Т. 3. Ч. 2. М.: Мысль, 1972. С. 556.], как выразился и сам Платон. Поэтому неслучайно, что о реформах Феопомпа одобрительно отзывался республиканец Цицерон[54 - М.?Т. Цицерон. Указ. соч. С. 49–50.].

Несомненно, что антисамодержавные высказывания античных мыслителей и царей, пусть порой и апокрифические, становились неиссякаемым источником вдохновения для позднейших противников абсолютной монархии, действовавших в совершенно иных, нежели античный мир, исторических условиях. К. Демулен весьма красноречиво указал в 1792 г. на роль классического образования в формировании «гражданского республиканизма» Великой французской революции: «Нас воспитывали в идеях Рима и Афин, воодушевляли республиканской гордостью для того, чтобы жить в уничижении монархии, под властью Клавдиев и Вителлиев. Безумное правительство думало, что мы могли восторгаться отцами отечества Капитолия и не питать отвращения к версальским людоедам, восхищаться прошлым, не осуждая настоящего»[55 - Олар А. Политическая история французской революции. М.: Соцэкгиз, 1938. С. 15.].

Точно так же было бы наивно рассчитывать на то, чтобы российские читатели уже известных нам отрывков из Аристотеля и Плутарха не усомнились в преимуществах абсолютизма. И спартанский царь Феопомп в версии античных авторов уже во 2-й половине XVIII в. стал союзником критиков русского самодержавия.

В 1773 г. в Петербурге был издан перевод книги знаменитого французского философа Г. Мабли «Размышления о греческой истории». Ее автор, родной брат другого известного просветителя Э. Кондильяка, был одним из пропагандистов весьма распространенной в век Просвещения теории «республиканской монархии» как лучшей формы правления. В своей книге Мабли обличал и деспотизм, и крайности демократии, восторгался, хотя и небезоговорочно, вольностями античных полисов и федеративных союзов. В историю русской общественной мысли это сочинение вошло благодаря его переводчику – А.?Н. Радищеву. Он сопроводил текст несколькими примечаниями. В одном из них Радищев коснулся реформы Феопомпа. Полемизируя с утверждением Мабли о том, что институт эфората был создан Ликургом, комментатор писал: «Аристотель и Плутарх определяют учреждение Ефоров при царях Феопомпе и Полидоре… которое мнение мне кажется есть справедливое. <…> Учреждение Ефоров можно почесть средством, употребленным к восстановлению тишины и спокойствия»[56 - Радищев А.?Н. [Примечания] // Мабли Г.?О. Размышления о греческой истории или о причинах благоденствия и несчастия греков. СПб.: Иждивением Общества, старающегося о печатании книг при Императорской Академии наук, 1773. С. 17.]. Итак, очевидно знакомство Радищева с рассказами Аристотеля и Плутарха о добровольном отказе Феопомпа от части своей власти. В этот период Радищев уже весьма негативно относился к абсолютизму. В другом своем примечании к книге Мабли Радищев заявлял: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы не… можем дать над собою неограниченной власти»[57 - Там же. С. 126.].

Несомненно, мнение Феопомпа о большей прочности ограниченной монархии не могло не вызвать сочувствия Радищева, учитывая, что учреждение эфората рассматривают в современной историографии как «победу общины над суверенной царской властью»[58 - Печатнова Л.?Г. Указ. соч. С. 66.].

Источниками знаний о Феопомпе будущего автора «Путешествия из Петербурга в Москву» могли послужить не только упомянутые им Аристотель и Плутарх, но и сочинения Валерия Максима, вышедшие в русском переводе в 1772 г., за год до радищевского издания Мабли. Раздел о «спартанском конституционалисте», доступный российскому, не знавшему иностранных языков читателю, завершался весьма недвусмысленным выводом: «Феопомп: “хотя я оставлю власть и меньше, но прочнее”, и подлинно он ответствовал весьма справедливо. Ибо то могущество безопасно, когда мы силам полагаем меру. Чего ради Феопомп, власть царскую обязав законными узами, чем более удалил от своевольства, тем ближе привел в любовь гражданство»[59 - Валерия Максима изречений и дел достопамятных книг девять. Ч. 2. СПб.: При Императорской Академии наук, 1771. С. 381.]. Подобное нравоучение могло казаться весьма актуальным в России XVIII в., когда проблема безопасной передачи власти была одной из самых острых. Самоограничение царской власти по спартанскому образцу выглядело неплохим лекарством от постоянной опасности дворцовых переворотов.

Существует и иная интерпретация радищевского примечания о преобразованиях Феопомпа, принадлежащая Ю.?М. Лотману[60 - Лотман Ю.?М. Радищев и Мабли // Лотман Ю.?М. Избранные статьи. Т. 2. Таллин, 1992. С. 113–114.]. Он полагал, что переводчик осуждал эту реформу, поскольку рассматривал эфорат исключительно как ограничение прав народного собрания и, следовательно, как антидемократическую меру. Однако Лотман не обратился к первоисточникам – текстам Аристотеля и Плутарха, хотя на них ссылался сам Радищев. Оба античных мыслителя утверждали, что эфоры ограничивали царскую власть и полномочия сената, но отнюдь не власть народа. Более того, Аристотель прямо указывал на эфорат как на демократический элемент смешанного государственного устройства Спарты: «Демократическое… начало проявляется во власти эфоров, так как последние избираются из народа»[61 - Аристотель. Указ. соч. С. 417.]. С определенной долей условности можно утверждать, что спартанские эфоры сочетали функции древнеримских народных трибунов и цензоров (о чем, как мы видели, и писал Валерий Максим – прекрасный знаток государственного устройства республиканского Рима)[62 - О сходстве спартанского эфората с римским народным трибунатом см.: Печатнова Л.?Г. Указ. соч. С. 66.].

Современный исследователь истории Спарты Л.?Г. Печатнова отмечает: «Власть эфоров позволила всем спартанским гражданам ощутить себя равными с родовой аристократией и царями»[63 - Там же. С. 67.]. Безусловно, эфорат серьезно эволюционировал и в итоге потерял свой демократический характер, но, по нашему мнению, первоначальный эфорат, созданный Феопомпом, и позднейший эфорат, упраздненный царем Клеоменом III как главная помеха его социальным преобразованиям, принципиально отличаются друг от друга. Радищев фактически солидаризовался с Мабли, который, вопреки авторитету Плутарха и в соответствии с взглядами Полибия, резко охарактеризовал деятельность главного врага эфората в спартанской истории – Клеомена III[64 - Мабли Г.?О. Указ. соч. С. 209–210.]. Нам представляется, что радищевское примечание о реформе Феопомпа идейно связано с примечанием о вреде самодержавия и может быть адекватно интерпретировано только на основе текстов Аристотеля и Плутарха о преимуществах законодательно ограниченной монархии над царским всевластием.

Хотя в «Размышлениях о греческой истории» Г. Мабли и не упомянул о Феопомпе, это не помешало французскому философу уделить довольно много места спартанскому царю в другой своей книге – «Об изучении истории». Данное сочинение представляло собой завершающий том энциклопедического курса, который брат Мабли Э. Кондильяк читал наследнику пармского престола Фердинанду. В этом трактате нашла продолжение тема «Феопомп и русское самодержавие». Отстаивая законодательное ограничение власти монарха и, как обычно, апеллируя к античным образцам, Мабли создал свою, значительно расширенную по сравнению с Аристотелем и Плутархом, версию разговора Феопомпа с женой. Лаконичный спартанский царь превратился под пером французского аббата в многословного ритора. Возможно, впрочем, что это было сделано из педагогических соображений применительно к восприятию юного принца. Приведем этот весьма любопытный отрывок: «Дворянство, столь склонное презирать сограждан, поймет, что чем более уважает подвластный ему народ, тем само оно станет более великим и могущественным. И тогда возродятся Теопомпы. Сей спартанский царь сам ограничил свою власть, расширив при этом власть эфоров. Я укрепляю свое счастье, говорил он жене, которая упрекала его за унижение своего достоинства, всякая чрезмерная власть разваливается под собственной тяжестью. Разве не должен я остерегаться слабостей человеческих, поскольку я всего лишь человек? Я облагораживаю свое достоинство, подчиняя оное законам правосудия. Не лучше ли повелевать людьми свободными, кои будут доверять мне, нежели трепещущими от страха рабами? Именно благодаря этому я умножу силы Спарты, заставлю почитать во всей Греции и средь варваров имя спартанцев и мое собственное»[65 - Мабли Г.?О. Об изучении истории // Мабли Г.?О. Об изучении истории. О том, как писать историю. М.: Наука. 1993. С. 122.]. Итак, мысль, уместившаяся у Аристотеля и Плутарха в пределах одной строки, заняла в данном тексте восемь строк. Вообще, любовь Мабли к длинным вымышленным речам исторических личностей с неодобрением отмечалась даже таким почитателем его сочинений, как Н.?М. Карамзин[66 - Карамзин Н.?М. Предисловие // Карамзин Н.?М. История государства Российского. Т. 1. Калуга, 1994. С. 9.]. Но если отвлечься от формы рассказа Мабли о спартанском царе, то следует сказать, что французский философ противопоставлял Феопомпу не какого-нибудь французского или испанского монарха, а Петра I. Буквально через два абзаца после приведенной цитаты следовала обширная, разумеется, вымышленная речь, адресованная первому русскому императору, который упрекался в сохранении самодержавия: «Дабы с пользой преобразовать Россию, сделать ваши законы прочными и создать воистину новый народ, начните с преобразования собственной вашей власти. Если вы не сумеете ограничить свои права, вас заподозрят в малодушии, в том, что вы никогда не считали себя достаточно могущественным государем, и робость ваша смешает вас с толпой прочих властителей. <…> Пусть императоры российские передадут законам предназначенную им власть, пусть поставят они себя в счастливую необходимость подчиняться им, пусть почитают они народ свой, не дерзая показаться порочными. И тотчас же ваши рабы, превратясь в граждан, легко обретут таланты и добродетели, способные привести в цветущее состояние вашу империю»[67 - Мабли Г.?О. Об изучении истории… С. 128–129.]. По существу, в этой никогда не произнесенной речи Петр I побуждался последовать примеру Феопомпа и отказаться от неограниченной власти. Этого не произошло, и Мабли достаточно резко выразил свое разочарование в русском реформаторе: «Можно упрекать Петра I в том, что он не воспользовался одержанными успехами и победами ради утверждения нового правления в своем государстве. Именно потому, что он даже не пытался предпринять это, его будут причислять к государям, правление которых было славным. Но никогда он не окажется в ряду законодателей и благодетелей своего народа»[68 - Мабли Г. О. Об изучении истории…. С. 134.]. Кульминации эта тема достигла в финале книги, где Мабли, как выяснилось затем, тщетно умолял своего воспитанника стать «новым Феопомпом» и не подражать Петру I[69 - Там же. С. 148.]. Итак, в данном сочинении содержится противопоставление благодетеля и законодателя своего народа, отрекшегося от безраздельного правления, Феопомпа, самовластному русскому императору, оставившему государство в рабстве и не обеспечившему счастья подданным, несмотря на все блестящие победы.

Книга Г. Мабли «Об изучении истории» была хорошо известна в России. В 1812 г. ее перевели и издали на русском языке, хотя, конечно, цензура изъяла негативные упоминания о Петре Великом. Но, не говоря уже о том, что просвещенные дворяне читали Мабли в подлиннике, крамольный текст был переведен и опубликован, хотя и с негативным комментарием, И.?И. Голиковым в его знаменитых «Деяниях Петра Великого». Данная публикация вызвала определенную общественную реакцию, вопреки намерениям Голикова, порой позитивную по отношению к либеральной риторике Мабли. Отметим и то, что сочинение «Об изучении истории» читали, под руководством Ф.?Ц. Лагарпа, великие князья Александр и Константин Павловичи, и, возможно, оно повлияло на формирование мировоззрения будущего императора[70 - Подробнее о воздействии книги Г.?О. Мабли на русскую общественную мысль см.: Мезин С.?А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII в. о Петре I. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1999. С. 142–143.].

Однако на этом одиссея (используя античный образ) Феопомпа в России не завершилась, и, когда в середине 1810-х гг. конституционные настроения в империи усилились и идеология «гражданского республиканизма» стала чрезвычайно распространенной, диалог спартанского царя с женой вновь оказался востребованным. Этому способствовало и общее увлечение античной политической мыслью в среде либерального дворянства, в особенности – будущих декабристов. Как вспоминал И.?Д. Якушкин: «В это время мы страстно любили древних. Плутарх, Тит Ливий, Цицерон, Тацит и другие были у каждого из нас почти настольными книгами»[71 - Якушкин И.?Д. Мемуары, статьи, документы. Иркутск, 1993. С. 91.]. Напомним, что именно Плутарх был одним из рассказчиков о добровольном отказе Феопомпа от абсолютной власти.

Одним из ревностных приверженцев введения конституции в России 1-й четверти XIX в. был знаменитый поэт-арзамасец П.?А. Вяземский. Его идейная связь с умеренным крылом декабристского движения многократно была предметом изучения[72 - См. например: Лотман Ю.?М. П.?А. Вяземский и движение декабристов // Лотман Ю.?М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958–1993). СПб.: Искусство – СПб., 2005. С. 413–524.]. Сам он принимал активное участие в немногочисленных актах «правительственного конституционализма» 2-й половины 1810-х гг.: переводе «варшавской речи» императора Александра I и составлении Государственной уставной грамоты Н.?Н. Новосильцева. Даже в официальном документе, адресованном Николаю I, убежденному противнику представительного правления, П.?А. Вяземский откровенно писал: «Новые надежды, которые открывались для России в речи государевой, характер Новосильцева, лестные успехи, ознаменовавшие мои первые шаги, – всё вместе дало еще живейшее направление моему образу мыслей, преданных началам законной свободы и началам конституционного монаршического (sic!) направления, которое я всегда почитал надежнейшим залогом благоденствия общего и частного, надежнейшим кормилом царей и народов»[73 - Вяземский П.?А. Записка о князе Вяземском, им самим составленная // Записные книжки. М.: Русская книга, 1992. С. 319.].