скачать книгу бесплатно
– Не-ет, друзья мои! – воскликнул Винтроп. – Так не пойдёт. Это не мой уровень! Давайте серьёзно. Я буду в Москве месяца через полтора и могу похлопотать о вас, Валентин. Но речь может идти только об относительно солидной должности, не исключено, с испытательным сроком. Я вас не знаю, но доверяю Дмитрию, который ручается за вашу деловитость.
Ничего не понимающие Валентин и Глаша, вытаращив глаза, глядели на американца, словно перед ними был волшебник Хаттаб. А Боб продолжал:
– Посоветуюсь с русскими друзьями и, думаю, вопрос удастся решить. Возможно, не в Москве – в Подмосковье. Не знаю, правда, как быть с вашими настроениями. Или убеждениями? Я же говорил, что в России политические взгляды имеют неоправданно важное значение. – Суховей беспомощно развёл руками, давая понять, что «в любви он не волен». – Но надеюсь, вы не состоите в каких-то оппозиционных структурах?
– Нет-нет, на этот счёт можете быть абсолютно спокойны, – торопливо ответил Суховей. – Своё ношу в себе. Мало ли какие застарелые неприязни есть. С Дмитрием мы и впрямь сошлись умозрениями, откровенны друг с другом. Но что до коллективных форм протеста, – это не для меня. Я на отшибе. Как говорится, никаких открыток. – Винтроп недоумённо поднял брови, и Валентин пояснил: – Открыткой у нас называют «Открытую Россию» Ходорковского. И спорить не люблю. Не стану же я, заламывая руки, убеждать вас, что вы относительно оптимизма не правы, что в России пацаны у власти.
– Это американский подход к дискуссиям. У нас не спорят, а обмениваются мнениями. Мы считаем формат спора бесплодным. Суть спора в том, чтобы переубедить собеседника. А это при лобовом противостоянии невозможно, никто не признаёт своего поражения. Споры усиливают упрямство, ожесточение. И совсем иное – обмен мнениями. Спокойно выслушали друг друга и разошлись. А при домашнем анализе аргументы собеседника могут побудить к перемене точки зрения.
В тот день, поздно вечером, Соснин получил два важных сообщения. Сперва позвонил Боб, сказав, что «этот парень» ему понравился, умственная мускулатура у него в наличии и что он «возьмёт его в работу». Так и сказал: не «на работу», а «в работу», что было гораздо интереснее. Потом пришло письмо от Суховея, который, по мнению Дмитрия, сегодня был в ударе. Валентин искренне благодарил, кланялся за дружеское содействие, но удивлялся оптимизму этого добродушного американца, слабо понимающего Россию, – ну прямо квасной патриот!
Внезапное «перевоплощение» Винтропа многому научило Соснина. Но, главное, его замысел, кажется, тоже пойдёт в работу.
Среди множества девятиэтажных, облицованных бледно-жёлтой плиткой домов вблизи Калужской заставы Суховей без труда отыскал нужный адрес, нажал на пульте домофона номер квартиры и, когда женский голос пригласил «Пожалуйста, входите», спросил, какой этаж.
Поднявшись на пятый, увидел в дверях справа средних лет женщину, пригласившую войти. Она провела в дальнюю комнату, где в углу был обеденный стол, сказала:
– Располагайтесь, пожалуйста. А я пойду.
Суховей сел в кресло, огляделся. Комната скромно обставлена казённой мебелью, стол, накрытый на двоих, тоже незатейливый: селёдка с картошкой, немного красной рыбы, блюдо с мясной закуской, какие-то канапешки, ваза с пирожками, хрустальный штоф с водкой. «Классическая конспиративная квартира, – подумал Валентин. – В случае надобности можно и заночевать».
Щёлкнул замок входных дверей, Суховей поднялся и, когда в комнату вошёл среднего роста мужчина в тёмно-сером костюме, вытянулся по стойке «Смирно!».
– Здравия желаю, товарищ генерал!
– Здравствуй, здравствуй, Валентин, рад тебя видеть. Редкий случай: удалось проскочить без пробок… Давай попроще, по-свойски, сегодня мы не при параде.
– Слушаюсь, Константин Васильевич.
– Ну что? Сразу к столу? Поднимем за встречу. – Когда наполнили рюмки, генерал добавил: – За встречу и за удачу! Поздравляю. Подсаживая тебя к Соснину, не думали, что так быстро удастся выйти на Винтропа.
Когда выпили, закусили, спросил:
– И как вас теперь называть?
– Замруководителя одного из подразделений Мособладминистрации. Название длинное, сам едва выговариваю. Базируюсь в Красногорске.
– Хор-рошо! Винтроп тебя пристроил с перспективой. Карьерный рост гарантирован. Как Гульнара?
– Сожалеет, Константин Васильевич, что не пошла в театральное училище. Открылся талант актрисы, так въехала в роль деревенской Глаши, что крепко думаем, как из этой роли ловчее выбираться. Классику вспомнили – «Моя прекрасная леди». Возможно, задействуем подобие такого варианта.
– Кстати, у тебя какой язык?
– Английский.
– Сразу поступай на платные английские курсы. Чтобы все знали, учишь инглиш с нуля. Сегодня трудно предвидеть отдалённое будущее. Игра идёт вдолгую.
– Меня больше беспокоит завтрашний день. Адрес съёмной квартиры я Соснину сообщил, он может в любой момент наведаться.
– Ради бога.
– И увидит, что деревенская Глаша круто осовременилась. До неузнаваемости.
– А это уж твоя забота. Пусть не спешит перевоплощаться. Зачисли её на какие-нибудь курсы, где шлифуют на городской манер и на которые можно сослаться. А Соснин… Соснин – не фигура, типичная пятая колонна. Он прокололся ещё в 2011 году, когда слишком рьяно нападал на Путина. Организатор газетного дела он опытный, и его держат в резерве на случай изменения общей ситуации. В Вильнюсе он, как теперь шутят, словно гей на передержке. Хотя эротическими фантазиями не увлекается. Как человек дела, он от долгого безделья может эмоционально выгореть. У него карьерные галлюцинации неизлечимые. Будь к нему предельно внимателен.
– Не устаю благодарить.
– Да, Соснин не интересен. Мы использовали его для твоего томского варианта, вот, пожалуй, и всё. Куда важнее Винтроп. Крупная птица! Занимается очень тонким делом. В секретные сферы не лезет, шпионов не вербует. Мы про него всё знаем, а предъявить нечего. Ну, можно закрыть въезд в Россию. И что? Таких, как он, десятки… Давай-ка ещё по маленькой, и я тебе изложу всю диспозицию. Надо чётко понимать, что происходит.
Выпили, слегка закусили. И Константин Васильевич предложил передислоцироваться в кресла. Удобно устроившись нога на ногу, начал говорить.
– Перед такими, как Винтроп, стоит задача вербовать агентов влияния. Кто тебя в областную администрацию пристраивал? Те, кому Винтроп мог дать на этот счёт указание. Мы, кстати, потихоньку их вычислим, не повредит. Однако это частности. Важнее сама проблема: насыщение российского управленческого слоя агентами влияния, не связанными в единую сеть, но готовыми выполнять предписания некоего центра. Не понимая общего замысла, они продвигают по карьерной лестнице друг друга и новичков, вроде тебя. Они тихо саботируют исполнение властных решений, не в меру администрируют, нахлобучивая народ и вызывая ропот, они наказывают невиновных и награждают непричастных, раскачивают общество, чтобы, как в «Бесах», пустить судорогу. Одни делают это в расчёте на будущий бурный карьерный рост, другие – из страха перед компроматом. Сегодня много шумят о цветных революциях, но они выдохлись, отработав своё. Это вчерашний день. На смену пришла новая концептуальная идея: насыщение руководящего звена стран-мишеней агентами влияния. Ущучил разницу? В странах-вассалах политическая верхушка такими агентами забита до краёв. Отсюда – и стратегический блеф типа сплочения вокруг дела Скрипалей. Это тоже скрытая интервенция, распознанная далеко не всеми. Как в цветных революциях протестующие не осознавали, что кто-то на их горбах въезжает в рай, так и многие агенты влияния не понимают, какая роль им отведена. Перестройка, увенчанная гибелью СССР, показала амерам, что в информационный век невиданно возросло значение «мягкой силы». Вспомнили Бисмарка: русским нужно привить ложные ценности, тогда они победят сами себя. И в 90-е не жалели средств на создание в России протестного медиасообщества. Сколько у нас Сосниных, пичкающих народ тухлым информационным продуктом! Прокололись единицы, а другие по-прежнему в деле, не осознавая, что ими дирижируют. Но теперь американская праведность требует пропитать агентами влияния административную прослойку, вплоть до верхов, чтобы создать хаос в управлении страной. Действуют в точности по Марксу: бюрократия сделала государство своей собственностью. Спроста ли мы столько лет не можем сформулировать стратегию развития, хотя Закон, требующий её разработки, принят в 2014 году. Тормозят! В этой среде много тайного ослушания. Обуздатели и укротители держат страну в плену мелких вопросов, библейский обряд омовения рук освоили в совершенстве, кругом засилье административных процедур. Всё гуще льют елей вместо конкретных дел. Агенты влияния – мощнейшая разновидность «мягкой силы», вдвойне опасная, ибо их распознать сложнее, чем охотников за госсекретами. И амеры резко усилили вербовку агентов влияния, проверяют поверхностно – как тебя через Томск, – цепляют кого попало, кто на дорблю клюёт. Известно, голодная акула и мелкую рыбёшку замечать начинает. Эту серьёзную опасность мы осознали не сразу. Зато теперь так: они вербуют, а мы им своих людей подсовываем. Показываем им агентурный эквивалент оскорбительного среднего пальца.
Рассмеялся:
– Есть притча об эзоповой девице, которую из кошки превратили в женщину. И всё шло распрекрасно, пока мимо не пробежала мышь, тут её кошачье нутро и вылезло. Вот мы порой «мышей» и запускаем, а они прокалываются.
Умолк, подумал о чём-то, потом начал снова:
– Что мы ждём от тебя, какие задачи ставим? Ну, раскрытие агентов влияния, попадающих в поле зрения, – само собой, в этой симфонии каждый звук важен. Но ты нужен прежде всего для того, чтобы отслеживать тематички – какие задачи будут ставить перед агентами влияния в связи с нашим политическим календарём. В экономической, административной сферах тоже – они цифровую колонизацию замыслили, а её проталкивать надо через прозападное цифровое лобби. Нам необходимо понимать конфигурацию угроз. На данном этапе это главное. И ещё. Самое трудное – осознать, что с Западом нельзя играть по русским правилам, Запад по природе своей циничен, для него обман – это доблесть. К сожалению, даже на самом верху у нас это не понимают, пытаются взывать к благородству… О связи тебе сообщили – через Гульнару и маникюршу. Скажешь Соснину, что Глаше на курсах велели маникюриться. Нам пиши подробно, опасаться нечего. А в электронной почте не держи, там АНБ сторожит, никакие прокси не помогут сохранить анонимность, настало время боевого использования Инета. Переходим на дедовский способ донесений. Он сейчас безопаснее. Вопросы есть?
Суховей задумчиво пожамкал губами, сказал:
– Вопросов нет. Но чувствую, будет скучновато.
– А ты живи. По работе старайся, чтобы карьера скорее шла. Мы помогать не будем. Весь цимес в том, чтобы тебя вверх винтропы толкали. На подходе новая полоса жизни – в стране! Как в перестройку, нас попытаются разложить изнутри. Не в последнюю очередь через агентов влияния. А мы должны хитро ответить. Кстати, со временем подсунешь амерам нашего кандидата в агенты. Ты ведь и сейчас не один такой. Винтропы суетятся, но и мы проснулись, готовим асимметричный ответ. В такое время живём, что мыслить приходится не текучкой – масштабом десятилетий, поколений.
Посмотрел на часы.
– Та-ак. Ну, главное мы с тобой обговорили. Когда увидимся снова, не знаю, частить незачем. Разве по обстоятельствам… Видишь, как получается: внутренние нелегалы в нашей службе появились. Так что, живи, делай карьеру, овладевай чиновной эластичностью, трудовой перхотью, набирай аппаратный вес. Видимо, придётся и на административную ренту подсесть – белой вороной быть негоже. Давай я тебя на прощание обниму. Сергевна здесь приберёт, а будешь уходить, – просто защёлкни дверной замок.
Они крепко, по-мужски обнялись.
Глава 13
Сочи в апреле – скучная пора.
Но этот апрель и в столице выдался незадачливым: жизнь словно остановилась. На исторической развилке начальники начальников жестоко грызлись на верхах за стратегические посты в правительстве, в Застенье. Чиновный люд замер в режиме ожидания, томительно гадая о дорожной карте Путина. На какой курс ляжет государственный корабль в последний президентский срок? Прежний, на что уповает облепившая местоблюстителя кремлёвского трона либеральная рукопожать? Возобладают ли обновительные потребности, о чём мечтают отечественный капитал и большинство народа? Или же Кремль под видом национального компромисса ограничится фальшаком, рекламными обновлениями в стиле модного политического жеманства, вроде «стратегии лайт» Кудрина (без отказа от суверенитета), что убьёт надежды на перемены, которыми беременна Россия? Искушённые бюрократы министерского звена, с которыми общался Донцов, ссылаясь на российские обыкновения, склонялись к третьему, отнюдь не лучезарному варианту, высказывая опасения, что дедлайн на носу.
Далёкий от властных верхов и фаворитизма, непричастный к подковёрной драке за будущее России, Виктор изнывал от штиля. Никто ничего не знал и ничему не верил. Ни практические, ни законодательные вопросы не решались, дела повисли, как говорится, яхта уронила паруса, сроки срывались, заикаться об инвестициях бессмысленно, несолидно. И он на две недели махнул в Сочи. Не лечиться, даже не отдыхать, а причесать мозги. Безмятежное санаторное безделье вдали от политического окаянства, обуявшего элиту, способствовало размышлениям о житье-бытье – сорокалетие накатывает.
Он привык колотиться в сутолоке бизнеса, преодолевая неизбежные преграды и обходя повседневные препоны, противостоя оппонентам или договариваясь с ними, постигнув дикую российскую коммерцию «по понятиям» и научившись не бояться ни пацанских наездов, ни коварной аудиторской любознательности. Заоблачных вершин не достиг, однако надёжно укрепился в деловом мире. На двух станочных заводах – вернее бы сказать, заводиках – владел четвертными долями, на одном – контрольным пакетом. Коллеги неспроста признали его лидером. Донцов умел формулировать смыслы и на доступном бытовом примере объяснил партнёрам плюсы быстрого перехода на цифру. Зачем по традиции покупать в семью второе авто, если теперь легко вызвать машину через Uber? На деле такой подход позволял выйти за отраслевые рамки, обрести свободу манёвра по клиентской базе, по интересным инновациям «со стороны». Нет, в Сочи ему незачем обдумывать бизнес-планы, состав деловой жизни давно угнездился в башке, требуя действий, которым мешал чиновный штиль и неясности экономического завтра.
Под размеренный накат ленивых волн на пустынный галечный пляж он неторопливо вышагивал по аккуратной плитке из конца в конец набережной вдоль длинного десятиэтажного корпуса «Приморский». Вспомнился дощатый настил на Брайтон-Бич: впервые прилетев в Нью-Йорк, он не только глазел на небоскрёбы Манхэттена, но заглянул в город и через заднюю калитку, – навестил знаменитую иммигрантскую гавань. В отличие от суеты Брайтон Бич, санаторная сочинская тишь помогала раздумьям. Крики чаек служили звуковым обрамлением ритмичного шума волн.
Донцов пытался думать о Вере. Именно пытался, потому что мысли раз за разом соскальзывали в другую плоскость. Наверное, это был редкий, возможно, очень редкий случай: лишь однажды встретившись с ней взглядом, слегка коснувшись рука об руку, он твёрдо знал, что они будут вместе и можно загадывать имена их детям. На душе было тепло, спокойно. Как ни удивительно, не тянуло даже мечтать об устройстве личной жизни, без всяких фантазмов сердце подсказывало, что в их отношениях всё образуется само собой и наилучшим образом.
Раздумья упрямо, невольно перескакивали на иную тему, тоже связанную с Верой, с будущей семейной жизнью, однако уносящую в сферы, где властвовали не радость и благодать, а озабоченности и тревоги.
Он видел Веру трижды – на похоронах Соколова-Ряжского, в «Черепахе», с Подлевским, и у неё дома, на юбилее. Как ни странно, особенно запомнилась она в «Черепахе». Одетая элегантно – всё в меру и не напоказ, – в очень стильной цветовой гамме: юбка-карандаш синеватой берлинской лазури, почти белая шифоновая блуза с напуском, розово-красный платок, свободным узлом с широкими концами повязанный ниже шеи. Только здесь, почти в одиночестве прогуливаясь по приморской набережной, – прохладная погода не многих располагала к променаду, – Донцов вдруг понял, почему именно тот образ Веры так врезался в память. Ну конечно! Ещё на кладбище его поразила и неудержимо привлекла её одухотворённость. А тот наряд, в «Черепахе», – это же цвета российского флага!
Виктор как бы заново осознал глубину своих чувств: одухотворённым обликом и непростой судьбой Вера словно олицетворяла образ России, величественной, но ещё недостроенной до совершенства Храмины. И только подумал, всё встало на свои места. Вспомнил: после посиделок с Ряжской в «Воронеже», когда впервые узнал о трагедии Богодуховых, ему привиделось, будто борьба за Веру будет вписана в какой-то несравненно более широкий контекст, нежели просто сердечное влечение. Теперь он мгновенно, как в цифровом счёте, сопоставил всё, что знал о ней, включая «наличие» Подлевского, и его бомбило от загадочного итога: речь идёт о поединке с Подлевским. В личном плане он уже взял верх. Но после дискуссий за юбилейным столом ему был брошен тонизирующий вызов. Подлевский – не просто оппонент, это симптом, воплощение российской либеральной болезни. С этим спесивым бычком в томатной соусе, в коллекционных ботинках они не только политические антиподы. Как говорили в дворовом детстве, зуб даю, что их непримиримая ментальная схватка пойдёт на уровне не домашних разговоров, а государственных проектов, затронет судьбы России. Если же трагедию Богодуховых, происшедшую по вине старшего Подлевского, хорошо ураганившего в 90-е годы, сопоставить с видами его наследника на Веру…
Виктор чуть ли не конвульсивно плюхнулся на ближайшую скамейку – они тут через каждые двадцать метров, – дыхание участилось, в голове сумбур, сквозь который, словно тонкий луч солнца, как раз в эту минуту ударивший через окно в пелене облаков, висевших над морем, пробилась догадка: ему изначально чудилось, что в истории с Верой будет много промыслительного, и сейчас эти предчувствия обрели чёткую форму. Соперничество с Подлевским для Донцова становится как бы символом борьбы за будущее России.
Глянув на часы, Донцов заторопился в огромное, словно круизный лайнер, здание Приморского корпуса, лифтом поднялся на десятый этаж и через просторный вестибюль вышел в ботанический парк. Здесь уже бушевала свежая зелень, крупными бело-розовыми лепестками цвела магнолия, белки метались вдоль прогулочных аллей, сторожа санаторных кормильцев с орехами.
Виктор жил в полу-люксе укрытого в парке от летнего зноя корпуса «Сочи» – трёхэтажного, с колоннами, сталинской архитектуры, с фигурными балюстрадами, ограждавшими широкие лестницы, и фонтанами перед ними, с цветными мраморными полами. Здесь издавна лечилась советская знать, у одного из номеров Донцов видел латунную табличку, извещавшую о пребывании знаменитого полярника Ивана Папанина. Поднявшись на свой второй этаж, скинул ветровку, переобулся и по крытой галерее – портику классической архитектуры, пошёл ужинать.
Ресторан «Белые росы», непосредственно в здании, работал по принципу шведского стола, хотя за каждым отдыхающим закрепляли место. Виктора подсадили за столик к пожилой паре, и представившись, он услышал в ответ:
– Мы всегда отдыхаем здесь в мёртвый сезон, – говорил мужчина с небольшой седеющей бородкой, с залысиной, в солидных роговых очках – облик учёного из старых советских фильмов, – который и впрямь оказался профессором «Курчатника».
– Нам купанья и загоранья уже не с руки. Наш рацион – процедуры и моцион, – добавила его супруга, не скрывающая косметикой возраста, одетая скромно, но со вкусом, с соблюдением правил санаторного дресс-кода.
Трижды в день встречаться за ресторанным столом и не разговориться по душам, – такое возможно где угодно, только не в корпусе «Сочи», где лечатся люди одного круга. Тем более, профессор с шутливой и, видимо, привычной оговоркой представился:
– Меня зовут Михаил Сергеевич. Извините за сходство с небезызвестным персонажем, трещавшим о ценностях общечеловеческого свойства, но оставившим неоднозначный след в русской истории. – И коснулся пальцами залысины, намекая на горбачёвскую метку.
Донцову впервые довелось близко общаться с человеком учёного звания. К тому же выяснилось, что профессор, далёкий от публичной политической жизни, чутко следит за властной ситуацией, и его научное мышление позволяет глубоко, нестандартно оценивать происходящее в стране. Застольные соседи быстро нашли общий язык, жадно поглощая свежую информацию, ибо каждый говорил о том, что было внове для собеседника. Вращаясь в разных, непересекающихся слоях общества и по прихоти случая сойдясь за каждодневной санаторной трапезой, они обрушили друг на друга своё понимание жизни. Разумеется, им не хватало застольных бесед, после обеда, уже не обременённые посещением врачей и процедурами, они отправлялись бродить по обширному парку, продолжая беседы. Понятно, в сопровождении Лидии Петровны, которая, как быстро понял Виктор, капитанила в этой приятной паре.
Впрочем, откровенность пришла не сразу. Профессор был эрудитом, обладавшим познаниями в самых разных сферах, а бизнесмен Донцов представлял для него интерес как человек, варившийся в кипятке жизни. Но поначалу Михаил Сергеевич не шёл на политическую глубину, проявляя осторожность и, видимо, желая лучше понять настроения нового знакомого. Блистал эрудицией – глубокой, явно не нагуглил, – но свой аналитический ум держал как бы в засаде.
Когда они прогуливались рядом с дачей Индиры Ганди – она тоже отдыхала здесь, – Лидия Петровна сказала:
– Миша, а напомни-ка, ведь очень умно её отец изгнал англичан из Индии.
– Ну как же! – воскликнул профессор. – Величайшая в мировой истории гуманитарная акция! Виктор, вы знаете, что Махатме Ганди удалось избавить страну от британского владычества без единого выстрела?
– Ну откуда же бизнесмену, утопающему в деловой текучке, ворочать такими историческими пластами?
– Ну как же! Сатьяграха! Обет невзаимодействия! В Индии ткацкие фабрики, пошивочные, метизные – всё принадлежало британцам. Как же избавиться от колонизаторов? Вы, надеюсь, помните полотно Верещагина о неслыханных скорбях восставших сипаев – их усмирили, привязывая к жерлам заряженных пушек. И что сделал великий Ганди? Он призвал народ не пользоваться английскими товарами, не взаимодействовать с колонизаторами. Как это удалось в доцифровую эпоху, ума не приложу. Но удалось! Англичане сперва посмеивались, но скоро их фабрики встали, бритиши не смогли справиться с тихим протестом и ушли из Индии.
– Потрясающе! – воскликнул Донцов. – А ведь неплохой пример для нас, один из ответов на американские санкции: отказаться от навязанной нам субкультуры бигмаков, не брать гамбургеры и колу, разорив жральни «Макдоналдса», не смотреть голливудскую бредятину.
– Пустое! Для соблюдения обета Сатьяграха надо быть индусом, – сказала Лидия Петровна. – У нас народ такой, что не отказался даже от латышских шпротов, хотя свои теперь не хуже. И многовато оплаченных скептиков, особенно в соцсетях, нарочито празднующих непослушание, я бы даже сказала, очагов внутренней иммиграции.
Но профессор после паузы произнёс как бы в никуда:
– А может быть, дело не в народе? Может быть, у нас нет своего Махатмы Ганди? – Снова через паузу, смягчая намёк, добавил с коротким смешком: – Вообще-то у нас нечто подобное происходит, но иначе. Почти двести лет назад Вяземский писал: правительство производит беспорядки, а страна выправляет их способом непризнания. Эта константа и поныне сохранилась, как дважды два – четыре.
– Абсолютно точно! Сейчас у нас так же, – подхватил Донцов, но Лидия Петровна увела разговор в сторону:
– Вчера, как теперь говорят, в топе Яндекса было о начале стройки АЭС в Турции. Всё-таки жаль, Миша, что ты с Курчатовым возрастами разошёлся.
Зато с академиком Александровым знался. Виктор, я вамтакую весёлую правду поведаю, что будете в компаниях рассказывать. Я её услышал в Севастополе, в кают-компании штабной «Ангары», кстати, судна Гитлера, полученного по репарациям. Анатолий Петрович был великолепным рассказчиком, мыслил очень образно. Запомнилось, как он, вспоминая о великой Победе, упомянул «майский визит маршала Жукова в Берлин в 1945 году». Так вот, Александров – творец атомного реактора для подводного флота, проект 613. И когда первую атомную подлодку спустили на воду, осмотреть чудище на север полетели секретарь ЦК Устинов, министр обороны Малиновский и главком флота Горшков. Александров повёл их по лодке, а там светящиеся в темноте фосфорные буковки указывают номера боевых частей – БЧ-1 и т.д. Но дозиметристы так настроили приборы, что поймали даже мизер фосфорного излучения и приказали буковки отвинтить. Устинов одну тайком опустил в карман шинели Горшкова. И на пирсе все прошли контроль, а на Горшкове сирена взвыла так, будто при нём кобальт, в сотни раз усиливающий заражение. Схватил радиацию! Главком побелел как полотно, а Устинов говорит: «В карманах пошарь». Тот буковку нащупал, в сердцах её в море швырнул, но в себя пришёл не сразу. Вот она, можно сказать, онтология нашего атомного флота. История, – опять сделал паузу и шутливо: – Не в изложении Сванидзе.
Посмеялись от души, а потом долго гуляли молча. Донцов чувствовал, что профессору хочется от воспоминаний перейти к суждениям о нынешних днях, но он ждёт либо наводящих указаний супруги, либо удобного случая.
И такой случай представился уже за ужином.
В тот вечер несколько телефонных звонков из Москвы вынудили Донцова прийти на ужин позже обычного, когда профессор и его супруга заканчивали трапезу. Набирая в тарелку различную снедь у ресторанной стойки, он увидел забавную, миниатюрную, мохнатую собачонку – йоркширский терьер крутился около ног женщины, выбиравшей блюда. Бросил на неё взгляд – и остолбенел. Это же Людмила Путина, бывшая жена президента.
Вернувшись за столик, тихо сказал:
– Вы знаете, кто эта дама с собачкой? – кивнул в сторону ресторанной стойки.
Первой откликнулась Лидия Петровна:
– Лицо знакомое, но не могу вспомнить, где я её видела.
Михал Сергеич, поправив очки для верности взгляда, изумлённо шепнул жене:
– Лидуша, это же Людмила Путина. – Что?!
Разглядывать Путину в упор было невежливо, и Лидия Петровна с любопытством украдкой наблюдала за ней, приговаривала вполголоса:
– Терьерчик у неё очаровательный, трогательная собачка, настоящий йоркшир. Его и на руках можно носить.
Когда выходили из ресторана, Донцов спросил у стройной красивой девушки, встречавшей отдыхающих и отвечавшей за постоянное пополнение шведского стола:
– Мы не ошиблись? Эта дама с собачкой…
– Нет, не ошиблись. Она у нас часто отдыхает. С мужем… Иногда обе дочери приезжают. Приятная женщина, простая в обращении. Обслуживает себя сама.
– А примерно в километре отсюда, если ехать дальше по Виноградной, в резиденции Бочаров Ручей работает её бывший муж, – задумчиво сказал Михаил Сергеевич, когда прощались после ужина в мраморном вестибюле, где настенные панно изображали сцены прошлой советской жизни. – И что? Да ничего. Жизнь как жизнь. Люди как люди. На мой взгляд, всё по-человечески. А в Интернете фейерверк фейков, будто она в заграницах. Могла бы, если б хотела. Но зачем? Пользоваться благами свободы личной жизни – именно личной жизни, а не так называемыми земными благами, – в Отечестве гораздо удобнее, чем за рубежом. Там русские – любой национальности – вроде бы и не совсем чужие, но и не вполне свои. Всегда! А мы дома чего-то опасаемся, по своей дурацкой воле живём с кляпом во рту. Как писал поэт: «Молчи, скрывайся и таи и мысли и слова свои».
После того случая профессора словно подменили. Видимо, о чём-то он с Лидией Петровной посоветовался поздно вечером, и на следующий день преобразился, а по мнению Донцова, стал самим собой, желая высказать в общем-то случайному собеседнику то, о чём думано-передумано, что тяготит душу.
– Вчера в вечернем ток-шоу обсуждали ответ на американские санкции. – Виктор хотел высказать свою точку зрения, но Лидия Петровна сразу перебила:
– Мы уже давно телевизионный смрад не смотрим.
– Ну как же! – поддержал профессор. – При советской власти были «глушилки» – мощные антенны работали на частотах «Радио свобода», других западных станций, заглушая их радиошумами. Нынешние ток-шоу – те же глушилки, архаика на новой технологической основе. Информационный шум, стратегия отвлечения внимания, чтобы люди не могли составить истинное представление о происходящем. Я, батенька, в силу научного статуса гурман по части восприятия реалий. В политическом смысле бесприютен, одинок, это моё агрегатное, то есть рабочее состояние. Но мозги-то работают. Представьте, сомелье подчуют водкой. Ну, вкус и потерян. Вот и ток-шоу для меня чреваты. Шоу! Политический бурлеск! Всё по законам жанра: один набор ораторов, заранее известно, кто что скажет, политклоуны, ковёрные, чья задача – молоть чепуху, отвлекая от серьёзных обсуждений. Договорной матч. Возьмите того же Бориса Надеждина – специально держат для разрушения дискуссий. Браться за столь позорную роль можно лишь при хорошем гонораре. Сплошной шмяк-бряк, воляпюк. Общество топят в текучке, не позволяя задуматься о новых смыслах, о главных вопросах развития. Английский юмор в таких случаях требует сказать, что всё замечательно, хотя на сленге извращённой британской изысканности это означает, что хуже быть не может.
Донцов, разумеется, не мог не воспользоваться неожиданным приступом откровенности и спросил:
– А что вы считаете главным?
– Увы, во внешней политике – это одно, во внутренней – другое. Конечно, все «главные» взаимосвязаны, однако требуется в каждом случае их распознать. А без системного научного подхода сие невозможно.
– Но хотя бы один пример, – настаивал Виктор.
– Миша, расскажи про тридцатилетие, – явно по предварительному согласованию разрешила Лидия Петровна.
– Какое тридцатилетие? – удивился Донцов.
– Вот видите, вы даже не поняли, о чём речь, – назидательно сказала Лидия Петровна. – Расскажи, Миша, расскажи.
