скачать книгу бесплатно
Салагин. Книга о любви
Салават Вахитов
В книге «Салагин» рассказывается о зарождении в душе подростка трепетного, светлого чувства, которое и позволяет жить настоящей жизнью. Конечно, сюжет не исчерпывается только этой темой. Однако всё остальное, думается, не столь важно.
Салагин
Книга о любви
Салават Вахитов
© Салават Вахитов, 2017
ISBN 978-5-4485-4591-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Книгу, связанную с детскими воспоминаниями и первоначально называвшуюся «Дай прошлому спокойно уйти», я начал писать сорок лет назад. Нет, это совсем не значит, что все эти годы я каждодневно трудился над ней днём и ночью, иначе получилось бы, наверное, не менее девяноста томов, как у великого классика. Просто тогда, в 1973 году, появились строчки коротеньких дневниковых записей, которые хранили детские впечатления о туристском походе по Северному Кавказу – по знаменитой всесоюзной «тридцатке», а недавно старую историю удалось восполнить по памяти и «настучать» на компьютере.
Писать о детстве – все равно что совершать путешествие во времени. Это непросто, потому что приходится будоражить воспоминания об ушедших людях и ушедшей стране. Осознание того, что прошлое невозвратно, тяготит: в нём уже ничего не исправить и не изменить. Оно было таким, каким было. И надо ли возвращаться в прошлое? Может, дать ему спокойно уйти и жить только настоящим? У меня нет достойного ответа на этот вопрос.
– Здравствуйте, я вернулся! – говорю я.
Мой дом встречает меня распахнутой дверью: вижу, как мама и бабушка хлопочут на кухне, готовят что-то вкусненькое – чак-чак или перемячи, а может, и то и другое, разогретый чайник пыхтит на плите – меня ждали. Папы, конечно, нет, он встаёт рано и уходит заниматься хозяйством, наверное, строгает и пилит что-то в мастерской. Братишка, радостный, выбегает навстречу с корабликом в руке, ему не терпится поиграть со мной. Я не возражаю, дорога не утомила меня, я сам давно ждал встречи с родными и очень по ним соскучился…
Когда я отправлялся путешествовать, я не представлял, что оно будет таким длительным и что мир столь необъятен и яростен. Я не был дома сорок лет: страсть к новым открытиям, ярким впечатлениям и эмоциям влекла меня в дальние странствия. Сорок лет я никак не мог остановиться и вот наконец вернулся, а в Санаторке, кажется, прошло лишь мгновение и ничего не изменилось. Здесь всё тот же 73-й год.
Нет, на самом деле, конечно, всё совсем не так: и мама, и бабушка, и маленький братишка – лишь смутные видения, вызванные причудливой памятью. Я вернулся к ним из того двухнедельного путешествия… как возвращаются астронавты после космической одиссеи. Мой санаторский дом напоминает гнездо, покинутое подросшими птенцами, – остались лишь скорлупки – запылённые окна, которые смотрят на меня помутневшими усталыми взорами. Равнодушно. Не узнавая. Ведь для них прошло сорок лет. С волнением заглядываю в стёкла – какая маленькая комнатка! И как мы всей семьёй в ней умещались? Там уже успели пожить чужие люди, но и они бросили дом после случившегося пожара на втором этаже. Никто не захотел его восстанавливать – настолько он состарился. Дому давно был необходим капремонт. Всё, начиная с сантехники и кончая крышей, с молчаливым укором требовало замены. Больше так жить было нельзя. Но ничего поменять не успели. Пожар разрушил жилище, и люди разъехались кто куда. Конечно, кроме Наиля, моего соседа сверху, и Валерки – брата Петры, которые в этом огне сгорели. Обычное для России дело – отпраздновали что-то и заснули, а зажжённая сигарета упала на диван и подпалила старое тряпьё, а потом огонь стал неторопливо пожирать стены, пока не вырвался наружу и не расцвёл пышным пламенем. Глупая, нелепая смерть. Она забрала многих моих детских товарищей.
Парадоксы времени ещё плохо изучены, и мы тешим себя надеждами на то, что оно нелинейно, а значит, невозвратность его слегка преувеличена. Хочется верить, что время – не поезд с билетом в один конец. И я начинаю рассуждать, как учила меня когда-то учительница математики Мунира Амировна: «Если задачка трудна и не сразу поддаётся решению, не надо расстраиваться. Представь, как тебе повезло! Лёгкую-то задачку, подставив готовые формулы, любой дурак решит. Ты должен найти собственный путь и разгадать секретик, скрытый от взгляда обычных людей. Жить – это значит решать хитроумные задачи и познавать непознанное, искать спрятанные сокровища и раскрывать сокровенное, даже если оно под семью замками за заколоченной дверью».
Дверь в подъезд моего дома, действительно, заколочена большими гвоздями – на сто пятьдесят, не меньше, судя по торчащим широким шляпкам. В моём детстве двери никто никогда не заколачивал, более того, они никогда не запирались. А зачем? В Санаторке не было воров. Был один «тюремщик», но и ему все доверяли. Если хозяева отлучались надолго, то ключи оставлялись в условленных местах, которые ни от кого не скрывались и всем соседям были хорошо известны – обычно клали под дверные коврики.
Окна зала распахнуты, они находятся столь низко над землёй, что ничего не стоит забраться через них в комнату. Так я и поступаю: в комнате мусор – старые газеты, отлетевшие от сырости обои, развалившийся диван. На потолке, там, где висела люстра, то и дело набухают тяжёлые капли – следствие недавно прошедшего дождя – и срываются вниз, отстукивая время вместо остановившихся от старости настенных часов. На их месте остались лишь крепления, и больше ничего примечательного, за что может зацепиться взгляд, но сердце сжимается среди обездоленных стен, и охватывает чувство вины, вполне соразмерное переживаниям блудного сына, вернувшегося к отчему дому.
На людей, несомненно, накладывает отпечаток то, в каких домах они жили. Вот я, например, вырос в стране незапираемых дверей, во второй квартире дома №8 санаторского посёлка и потому ощущаю некий дискомфорт в современных реалиях железных дверей и тяжёлых засовов. Я думаю, что неразумно вешать какие бы то ни было замки и сосуществовать в обществе закрытых дверей. Добровольно отказываться от общения, отгораживаться от природы, от неизведанных дорог и тропинок – ну не глупо ли? Неужели люди разучились доверять друг другу? Недоверие рождает недоверие, а только открытое сердце способно привести мир к добру и справедливости.
Обойдя зал и спальню, я заглядываю на кухню, потом в ванную – и везде стены, свидетели моего счастливого детства, навеивают тёплые воспоминания. Я понимаю, что мне повезло родиться и расти в моей славной могучей стране в тихих заботах и радостях. Невидимая защитная скорлупа оберегала меня, словно птенца, от воздействия яростного мира. Но птенец созрел для того, чтобы проклюнуться, и, ещё не умея летать, попытался сделать первые робкие шаги. Окрепнув, он стал всё дальше удаляться от родного гнезда, пока наконец не покинул его навсегда.
Я выбираюсь обратно на улицу и иду по небольшому посёлку. Везде встречаются новые, незнакомые мне люди, которые настороженно рассматривают меня. Берёзы в рощице, что начиналась в ста шагах от нашего дома, стали большими, правда, лес стал реже: сказалось влияние человека. Всё изменилось: появились новые дома, исчезли некоторые старые, и лишь одно осталось неизменным, что удивило меня: тропинки, по которым я ходил сорок лет назад, остались на прежнем месте. Да-да, всё изменилось за это время, а тропинки остались! Они не заросли и не изменили своих очертаний, они, как и стены дома, хранили память обо мне прежнем – коротко стриженном нескладном подростке в пластмассовых очках, уродовавших, как мне казалось, лицо. Кто знал, что через сорок лет такие очки войдут в моду и молодёжь будет носить их с удовольствием. Тогда же я чувствовал себя чужим в среде неочкастых сверстников, переживал по этому поводу и, гуляя в одиночку по лесным тропинкам, записывал в тетрадку слова.
Слова, как древние знаки, обладают магией, а поэтому не могут не хранить секретов. Настукивая ежедневно на клавиатуре буквы в слова, а слова в предложения, я с удивлением обнаруживаю, как параллельно с задуманными образами вне моей воли возникают неожиданные смыслы и ассоциативные связи, о существовании которых совсем не предполагал, даже не догадывался. Каждый день, садясь за компьютер, я продолжаю путешествие, которое начал когда-то двенадцатилетним подростком, мечтая найти скрытые сокровища. Но теперь я-то точно знаю, где таятся настоящие клады, и, совершая всё новые и новые открытия, понимаю: единственное, что никогда не может надоесть, есть счастье познания.
Часть I. Секретик
Глава 1. Три тысячи книг
Однажды я поинтересовался у юной писательницы с загадочным именем Оля, что она пишет – рассказ или повесть. Девочка удивилась, и ответ её был непререкаемо холоден: «Я пишу только книги». Я сконфузился и попытался изменить формулировку вопроса: «Нет, ты меня не поняла. В каком жанре ты работаешь?» «Это ты меня не понял, – рассердилась она, – я же сказала, что пишу только книги!» «Извини, – спохватился я, – мне и самому следовало бы догадаться». С тех пор и я пишу только книги.
Я пишу книги, потому что у меня есть сердце, которое хранит тайну. Тайна эта проста, но сам я довольно долго доходил до её понимания. Она помогает мне творить собственный мир в калейдоскопе меняющихся мозаик. Вы же знаете, есть такая детская игрушка – калейдоскоп, в трёх зеркалах которой постоянно сменяются неповторимые узоры, составленные из цветных стёклышек. Когда я был ребёнком, всегда расстраивался, что понравившуюся картинку нельзя закрепить – остановить, чтобы потом любоваться ею вечно. Помню попытки осторожно передать калейдоскоп маме, чтобы и она оценила восхитившее меня чудо, но, увы, в какое-то мгновение коварные стёклышки успевали переместиться и складывались в совсем иную комбинацию. «В калейдоскопе жизни люди обречены видеть мир по-разному», – расстраивался я. А молодой пытливый мозг тут же задавался вопросом: «Почему это „обречены“? Не является ли иное видение преимуществом?»
Увлёкшись писательским творчеством, однажды я совершил небольшое открытие. Возможно, для кого-то оно и не станет настоящим откровением, но мой «секретик» позволяет придавать объём и глубину незатейливым, на первый взгляд, повествованиям, поэтому я им часто пользуюсь. Только для того, чтобы раскрыть несложный художественный приём, сначала придётся рассказать вам о моей первой любви, поскольку именно она и научила меня писательскому ремеслу. Я ещё никогда никому не рассказывал о своей первой любви, историю эту надо бы держать в тайне: любовные переживания – вещь довольно интимная. Но что делать, если писательское искусство познаётся только через любовь и никак иначе? У меня лишь маленькая просьба: пусть всё, что я расскажу, останется между нами. Ладно?
И тут я понимаю, что если и говорить о первой любви, то сначала следует поведать о том, что к двенадцати годам жизни я прочитал три тысячи книг. Когда я сообщаю друзьям об этом бесспорном для меня факте, они проявляют недоверие и начинают возмущаться: «Как? Такого не может быть! Ты что, считал их? Или вёл списки?» «Нет, – отвечаю, – сам я списков не вёл, их вели за меня другие люди». «Да-да, конечно, в детстве у тебя были личные секретари», – они пытаются язвить. Меня всегда удивляет леность человеческого мозга, нежелание поколдовать чуть-чуть над несложной задачкой и попытаться решить её. Вы-то хоть догадались, кто может не только сосчитать количество прочитанных ребёнком книг, но и перечислить их – все три тысячи? В 1973 году подобная задачка решалась просто, поскольку не было Интернета и электронных изданий. Конечно, вы уже сообразили: подсчёт вели библиотекарши, им было нетрудно, поскольку записи о прочитанном сохранялись в библиотечных формулярах.
Итак, примем за аксиому, что к двенадцати годам я прочитал ровно три тысячи книг – тонких и толстых, смешных и грустных, гениальных и совершенно бездарных. Я читал все, что попадало в руки: сказки и научную фантастику, повести и рассказы для детей, романы и драмы для взрослых, учебники по астрономии и радиотехнике… Список бесконечен, его легко продолжить. Часто думаю о том, насколько важно, чтобы в пору жадного, яростного поглощения молодым и свежим мозгом информации о мире рядом был мудрый наставник. Моим же чтением, увы, никто никогда не руководил, поэтому я и стал тем, кем стал, – банальным путешественником во времени.
В пору моей прекрасной юности я совершенно не понимал, почему писатели так много пишут о любви. Мне казалось неразумным растрачивать столько энергии и драгоценных страниц на бессмысленные описания объятий и поцелуев, да и герои-любовники не находили у меня сочувствия. Хотя, конечно, немного привираю: шекспировскому Ромео, к примеру, его глупости почему-то прощались. Честно говоря, любовь была девчачьей темой, и это девчонки могли тайно, скрывая не только от родителей и учителей, но и от нас, мальчишек, зачитываться какой-нибудь «Анжеликой», а потом долго секретничать, чего-то там обсуждая. И где они брали такие книжки в 73-м году, одному Богу ведомо.
Теперь я в возрасте и понимаю, насколько был несправедлив в своих детских суждениях: если и стоит о чём-то писать в этом мире, то только о любви.
Удивительно, что, несмотря на колоссальный разброс в тематике чтения, в голове, тем не менее, не было хаоса: информация скрупулёзно оценивалась и размещалась по специально отведённым полочкам в коре головного мозга. Это происходило само собой, так уж я устроен. По натуре я собиратель и классификатор. Если, например, коллекционирую спичечные этикетки, марки или значки, – это означает, что все они должны быть аккуратно расставлены по кляссерам и коробочкам в полном соответствии с избранной темой. Так же я поступаю и с книгами. Помню, у меня сначала было всего три книги, и я мечтал о большой библиотеке – такой, как у Максима Горького. О ней я прочитал как-то в журнале «Наука и жизнь». Межу прочим в статье автор рассказывал и о библиофильстве. Вероятно, делал он это весьма умело, потому что разжёг во мне желание обладать бесценными книгами, и новая страсть, как разгорающийся пожар, вмиг охватила неокрепшую душу.
– Папа, ты знаешь, какая была библиотека у Максима Горького? – спросил я отца.
Отец в это время колол чурки для титана в сарае, служившем одновременной и мастерской.
– У него была библиотека?
Он на мгновение отложил топор и посмотрел на меня, пытаясь разгадать подтекст моего вопроса.
– Да, личная. В три тысячи томов!
– А-а-а… – протянул он и продолжил работу, давая понять, что диалог закончен.
Папа был строителем и отреагировал на мое увлечение своеобразно. Вместо того чтобы накупить мне новых книжек, он соорудил книжные полки над моим письменным столом, и я на них три книги поставил. Только потом, будучи совсем взрослым, оценил отцовскую мудрость – не имея возможности моментально осчастливить меня библиотекой, он поддержал мою мечту, дал надежду и уверенность в том, что она сбудется. Каждый вечер, ложась спать в кровать напротив книжных полок, я долго глядел на них и мечтал о том счастливом времени, когда они наконец заполнятся. И каждый день просил родителей купить новую книжку.
– Когда-нибудь и Самат напишет книгу, – сказал однажды отец матери за вечерним ужином.
«Ну уж нет, – сказал я себе. – На свете так много интересных книжек, что и прочитать все невозможно. Зачем их писать?» Воспользовавшись моментом, я решил стребовать себе ещё один томик, но не знал, что заказать: составленный мной библиографический список был давно исчерпан.
– Папа, а какие книги ты читал в детстве?» – спросил я.
– Школьные учебники и разные пособия по ремесленничеству. Я любил только полезные книжки.
Папа догадался, к чему я клоню, и попытался уйти от ответа.
– Значит, в литературе ты полный профан?
– Ну зачем ты так, – ему стало неудобно, – я читал книжки, которые учитель советовал: «Как закалялась сталь», «Улица младшего сына», «Алитет уходит в горы»… Отличные полезные истории для ума и сердца.
В восторге оттого, что добился нужного ответа, я уставился на маму:
– Хочу такие книжки!
Первую – про Павку Корчагина – мне купили почти сразу, на следующий день, вторую мама принесла из жуковской библиотеки – это была книга Льва Кассиля, и она мне понравилась настолько, что я впоследствии перечитал все произведения этого автора, а вот третью книжку мне не нашли, и я долго гадал, о чем она. Гор, куда уходил Алитет, я никогда не видел, но они казались тем загадочным местом, где и возможны самые невероятные приключения. Бабушка купила мне в санаторском киоске «Казаков» Льва Толстого, чем только подогрела интерес: после истории об Оленине захотелось прочувствовать звенящую красоту кавказских гор, испытать опасности, которые в них таились. Горы, горы, горы… – я заболел ими и жаждал новых книг о людях, обретающих счастье и горе среди холодных молчаливых скал.
Каждой книжке радовался как зашедшему в гости лучшему другу. Хотя и прочитывалась она практически за один вечер, потом долго любовался ею, проводя ладонью по кожаному переплету. Книга раскрывалась, как утренний пион раскрывает нежные лепестки, и я с наслаждением вдыхал пыльцу с её страниц. Книга дурманила ароматом – в ней хранилось время, жила история и созревали дерзкие мечты…
Незаметно и отцовские книги – одна за другой – перекочевали на мои полки, и потихоньку дома собралась довольно приличная библиотека из трехсот томов. Но они все были давно прочитаны, а жадный голодный мозг требовал свежей информации во всё возрастающем объёме. Я просто изнывал от нехватки книг и маялся, не находя себе места в маленькой санаторской квартире. Видя мои страдания, бабушка однажды не выдержала.
– Пошли со мной на работу, – позвала она.
– А зачем мне на твою работу?
Честно сказать, к приглашению я поначалу отнёсся без всякого энтузиазма. Но потом подумал, что в главном корпусе санатория есть книжный киоск. Книгу бабушка мне вряд ли купит – зарплата ещё не скоро, – зато можно полюбоваться заветными томиками и помечтать о них.
– Секрет, – сказала бабушка. – Потом узнаешь.
Секрет? Ого! Секреты я любил.
Бабушка работала санитаркой в санатории «Юматово». Санитар в моём понимании относился к медицинским работникам и, видимо, так оно и было, но бабушка в основном занималась тем, что прибиралась в комнатах отдыхающих – мыла полы и ухаживала за цветами, которых было невероятное количество. Однажды меня поразило то, что она протирает листья лимонов и пальм подсахаренной водой. «Это мой секретик, – улыбнулась бабушка, – от сахара листья блестят, а главврачу нравится, когда всё вокруг блестит, поэтому он и выписывает мне квартальные премии». Восхищению моему не было предела.
Бабушка устроила мне настоящий праздник: отвела в санаторскую библиотеку, куда меня и записали по блату как внука сотрудницы. В библиотеке работали две женщины. Одна – пожилая, в сером строгом костюме – никогда не улыбалась, казалась суровой, и я её побаивался. Другая – совсем молодая, с собранными в пучок волосами – напоминала мне воспитательницу детского сада, которую можно было не слушаться. В то время как раз вышел душевный фильм «Возврата нет» по повести Анатолия Калинина, взбудораживший женские сердца моей великой Родины. Когда мы с бабушкой вошли в библиотечный зал, библиотекарши довольно бурно обсуждали экранизированную книгу, которую буквально навязывали заторможенному седоволосому очкарику-отдыхающему. «Нонна Мордюкова сыграла саму себя, это её история с Вячеславом Тихоновым!» – Женщина в сером вбивала в голову старика совершенно бессмысленную для него информацию, глаза её сверкали благородным пламенем вечного огня. «Воспитательница» с серьёзным видом кивала головой в знак согласия, а увидев нас, улыбнулась приветливо и занялась мной.
Поначалу меня не подпускали к основным фондам и отвели к одному-единственному стеллажу с детской литературой, где я имел право рыться и брать книги на дом. Наивные. Я не стал тратить время на бессмысленное поиски увлекательного чтива, а поступил как Македонский, разрубивший Гордиев узел, взял три-четыре книги с левого угла самой верхней полки – возможно, я думал, что самые интересные книги ставят выше, чтобы их труднее было достать, – прочитал их за один день, а на следующее утро пришёл за следующими томами – благо были летние каникулы, и свободного времени хватало. Библиотекарши удивились, похвалили моё усердие, а потом привыкли к тому, что я появляюсь у них каждый день. Когда с детским стеллажом было покончено, я стал потихоньку пробираться к взрослому фонду, где корешок к корешку стояли добротно изданные толстые тома собраний сочинений: Марк Твен, Жюль Верн, Майн Рид и Джек Лондон манили меня в дальние страны.
Я до сих пор благодарен добрым феям-библиотекаршам за то, что они сделали для меня исключение и сняли табу с взрослых книг. Увы, я позабыл их имена, но с тех пор молюсь их смутным образам. Потому что есть лишь один способ жить интересно и весело – каждый день узнавать как можно больше нового о мире. И такая возможность мне была предоставлена. Однако если каждый день читать новые книги, то наконец может настать момент, когда все знания, имеющиеся у человечества, станут тебе известны. «Что делать тогда?» – спрашивал я себя. И сам же себе отвечал: «Тогда, наверное, я стану взрослым и мне придётся самому добывать новые сведения и, вполне возможно, как и говорил папа, писать новые книги». Иначе станет скучно… Про «скучно» я услышал от нашего соседа, художника Вахутинского, зашедшего к отцу с просьбой проявить фотоплёнку. «И так жить скучно, а тут ещё…», – пожаловался он как-то на жизнь. Что «ещё» я не расслышал, но пришёл к выводу, что Вахутинский наверняка прочитал все доступные книги, и теперь ему больше знать нечего. Именно поэтому, когда он не рисует для окрестных школ портреты Ленина, пьёт водку и валяется в грязи. И его жена, Олимпиада Викторовна, от жалости и безысходности поддерживает его увлечения. «Странно, почему люди пьют водку, – думал я, – ведь шоколад намного вкуснее? Когда я вырасту, буду покупать себе шоколад каждый день». Идея с шоколадом мучила меня достаточно долго, но не настолько, чтобы стать навязчивой, а вот мысль о том, что поток книг однажды может иссякнуть, нет-нет да и повергала меня в уныние, и я старался об этом не думать.
В моей советской стране было принято подписываться на журналы. В семье этим обычно занималась мама: папе выписывали «Науку и жизнь» и «Технику – молодёжи», мне – «Юный техник» и «Костёр», маме и бабушке – «Работницу», а братишке Марату – «Весёлые картинки». Конечно, я читал всё. Из «Весёлых картинок» мне запомнились стихи:
Погостить из леса-бора
Прибыл зайка к брату в город.
Угощает зайку брат,
Открывает лимонад.
Угоститься – это дело.
Вдруг бутылка зашипела.
Крикнул зайка: «Ой-ой-ой!»
Прыг в окошко – и домой.
Я заучил их наизусть и читал братишке много раз, и он всегда искренне веселился, будто слышал впервые. Жаль, автора я не запомнил, хотя, думаю, вычислить его сейчас, в век Интернета, несложно. Предпочтения мои всё же отдавались тогда не стихам, а текстам, посвящённым радиотехнике, новым открытиям и разгадкам хитроумных фокусов.
Одна из статей «Науки и жизни» привела меня к мысли, что объём прочитанных мною книг сопоставим с библиотекой Максима Горького, который обладал широкими знаниями, поскольку интересовался практически всем. Я подумал, что три тысячи книг – совсем не шутка. Пора было как-то использовать полученные знания.
Глава 2. Короткое замыкание
В детстве я не знал слова «аббревиатура», но зато хорошо запомнил загадочное сочетание букв «РВС». Я заметил их в сноске какой-то очередной книги, которую привезла мама из жуковской библиотеки. Буквы составляли название повести Аркадия Гайдара – деда ельциновского деятеля, развалившего мою страну, – но что они значили? Тайну следовало немедленно разгадать, иначе дальше жить было невозможно. Те издания, которые хранились у меня, ничего не могли подсказать, и в санаторской библиотеке, рассчитанной на взрослых читателей-отдыхающих, не оказалось нужной повести. Тогда я и стал приставать к маме с просьбой найти книгу в Жуково – соседнем селе, где она работала бухгалтером и куда ежедневно ездила на электричке. Мама, конечно же, никогда не отказывала в подобных просьбах, но она была сильно занята на работе бесчисленными отчётами и, разумеется, забывала. Пришлось напоминать ей несколько дней подряд, пока заветная книжка не оказалась у меня в руках. Я прочёл её залпом, и тогда понял, что мир устроен несколько сложнее, чем я предполагал: не каждый человек допускается к его секретам, а только тот, кто знает пароли.
И я, к величайшему моему удовлетворению, стал обладателем одного из таких паролей: если б мне, к примеру, понадобилось доставить бойцам важные сведения, то слово «РВС», или «реввоенсовет», явилось бы пропуском в штаб Красной Армии. «Как жаль, что я опоздал родиться, – думал я, – ни тебе гражданской войны, ни Отечественной. Всё в прошлом. Где теперь совершать подвиги?» Что и говорить, завидовал я героям прочитанных книг. Да и не я один. Во дворе мальчишки играли в «Красное знамя» и, страшно подумать, бредили о времени тяжёлых испытаний, когда можно будет пожертвовать собственной жизнью во имя Великой Родины – так, как это сделали Александр Матросов и Олег Кошевой.
Однажды я заметил, что знания, полученные из книг, делают меня особенным в среде мальчишек. По правилам игры, каждая из команд должна была придумать пароль, представлявший собой сложносокращённую фразу. Бывало, я даже не участвую в игре, а сижу, скажем, дома и читаю очередную книжку, и в это время забегают ко мне Петра с Ринатом и с ходу прямо в лоб спрашивают:
– Самат, что такое «ЗК»?
– Ну это ж понятно, – отвечаю, – «ЗК» значит «Зоя Космодемьянская».
– Ух ты! Ура! Зоя Космодемьянская! – восхищаются они и убегают к своей команде с радостной вестью.
Проигрывающие соперники придумывают новый пароль, и снова ко мне отправляют послов. Они вбегают в квартиру неожиданно, без предупреждения, без мысли постучаться в дверь. А зачем? Она ж все равно не заперта.
– А что такое «КЗ»? – спрашивает Ринат, в школе он считается двоечником, но мы с ним дружим, хотя, вроде как, принято, чтобы пятёрочники дружили с пятёрочниками, а двоечники…
– Ну! – торопит Ринат. – Говори быстрей! – Ему даже не приходит на ум, что я чего-то могу не знать.
– Кажется, Константин Заслонов, – говорю.
Снова восторги – и посланники убегают на поле брани выручать «своих».
Нехитрая игра «в пароли» сделала меня легендой двора. Ребята постарше однажды устроили мне экзамен, загадывая умопомрачительные сокращения.
– Скажи, что такое «СБЧЖ»? – спрашивали они.
Я отвечал не задумываясь:
– Ставка больше, чем жизнь.
– А «ЧТИС»?
– Четыре танкиста и собака.
Дураки, они даже не догадывались, что чем длиннее сокращения, тем легче их разгадывать. Да и что там разгадывать-то? Ответы лежали на поверхности. Фантазии ребят хватало лишь на то, чтобы загадывать названия фильмов. Ведь если спросить, что такое «ЗиГ», понятно же, что это «Зита и Гита», поэтому поначалу я не очень-то и обольщался открывшимися способностями, но со временем стал замечать нечто мистическое: я расшифровывал сокращения машинально, автоматически, каким-то неведомым чутьём, совершенно не прилагая усилий. Это была особенность моего организма – точно такая же, как способность дышать или, скажем, переваривать пищу. Мозг привычно реагировал на знаки и извлекал из них сокрытый от непосвящённого смысл.
Благодаря уникальным способностям дешифратора и очкам с оправой из пятнистой пластмассы я получил от старших ребят прозвище «профессор», чем очень гордился. Мне, честно говоря, льстило, что я имею некоторый авторитет среди мальчишек, но, к моему огорчению, умственные способности тогда не очень ценились. Знания, которыми я обладал, почти ничего не стоили по сравнению с физической крепостью товарищей по играм. Они росли ловкими, шустрыми и крепкими, я им намного уступал: был слаб, робок и нерешителен, в драках всегда проигрывал и совсем не понимал, как можно было назвать журнал «Знание – сила», если на самом деле сила заключалась абсолютно в другом. Вот, например, мой сосед сверху – Наилька Акбашев – устроил в сарае тренировочный зал: натаскал откуда-то гирь и гантелей и каждый день тренировался. Пытался учить меня:
– Качайся, мужчина должен уметь постоять за себя. Вот вырастешь, будут у тебя понты, заведёшь себе девчонку, чтоб жениться, и станешь с ней гулять. Придётся защищать её. А как, если ты слаб?
– Дурак ты! – резюмировал я, абсолютно не представляя себя рядом с девочкой.
Как это можно – «завести себе девчонку»? Она ж не кошка и не собака, да у неё ещё и родители. И куда её потом девать, если заведёшь? Ведь в конуру не посадишь, и в сарае зимой холодно.
Тут надо отдельно сказать про сараи. В нашем посёлке ни у кого из ребят не было собственной комнаты в квартире. Честно говоря, никто и не предполагал, что такое возможно. В лучшем случае был собственный уголок в зале или спальне. Но инстинктивное стремление к самостоятельности, видимо, ничем не заглушить, поэтому в тёплое время года мальчишки перебирались в сараи, которые находились у большого оврага на самом краю посёлка, – и родители не препятствовали сезонному исходу взрослых детей, поскольку поселковские квартиры были небольшими. Сараи благоустраивали, кто как мог: обшивали стены досками, стелили полы. Необходимый материал тащили с ближайшей стройки, никто из строителей этому не препятствовал, поэтому и воровством подобное приобретение не считалось. Только у меня одного не оказалось собственного «местожительства», поскольку отец любил столярничать и устроил в нашем сарае мастерскую, где и пропадал всё свободное время. Он и меня научил многим полезным вещам: строгать, пилить, колотить, и даже колоть дрова было для меня совершенно естественным занятием, которым в той или иной мере владели все санаторские мальчишки. Правда, мама с бабушкой было возмутились, когда я взял в руки отцовский топор и стал колоть дрова для титана, в котором разогревалась вода для ванной. Они боялись, что я отрублю себе палец или ногу. Но отец твёрдо заявил, что не дело женщин вмешиваться в мужские дела, и поощрил моё стремление к общественно-полезному труду.
В сараях проявлялись интересы ребят и реализовывались их наклонности. Так, например, Васька – высокий рыжий восьмиклассник, друживший с Витей Шахом, – целыми днями возился с чуть ли не единственным в посёлке «козлом» – мотоциклом «Минск» М-105, доставшимся ему от пропавшего отца: перебирал детали двигателя, чистил, мыл и всячески холил своего «любимца». В его чертогах пахло бензином и солидолом, впрочем, как и от него самого. И это был запах настоящего мужчины! Когда он вечером выезжал прокатиться, неизменно собирал толпы мальчишек. Кто-нибудь из старших, несомненно, завидуя, но делая вид, будто ему все равно, ненавязчиво просил прокатиться. Васька внимательно оценивал ситуацию и позволял. Тогда довольный товарищ делал круг по футбольному полю. Конечно, ему хотелось бы «погонять» и подольше, но он хорошо понимал, что злоупотребить оказанным доверием – значит, получить отказ в следующий раз.
Витя Шах был радиолюбителем, на полках его владений располагались старые приёмники и даже телевизоры, которые он чинил или разбирал на запчасти. Он выписывал журнал «Радио» и однажды начал приобщать меня к таинству замысловатых схем, объясняя устройство различных деталей и их назначение. Я увлёкся настолько, что стал бредить радиотехникой, мечтал собрать приёмник или стать радистом. Когда Витя увидел в моих глазах блеск инженерной страсти, он подарил мне несколько деталей – диод и резисторы. Помнится, я был на седьмом небе от счастья и не расставался с ними весь день, даже засыпая, сжимал в кулаке продолговатую колбочку диода с серебристыми проводками. В голове моей тогда надолго всё связалось с радио- и электротехникой. И теперь, когда Петра с Ринатом спрашивали, что означает «КЗ», я, не задумываясь, отвечал: «Короткое замыкание». «Это как?» – тупили они. «Это когда вставляешь в розетку два гвоздя, а сверху бросаешь на них третий». – Их невежество бесило меня. Они, дураки, проверили моё объяснение на практике. Произведённый эффект вызвал бурный восторг. Как следствие, из-за частых «КЗ» в школе подолгу не было света.
Заболев радиотехникой, я стал просить отца привезти мне с завода аппаратуры связи, где он работал мастером строительного цеха, паяльник, а ещё олово и канифоль, а ещё ферритовый стержень, а ещё телефонный наушник, а ещё… В общем, список был длинен. Папа старательно выполнил мою просьбу. Ему пришлось завести знакомство в цехе связи, для того чтобы достать всё, что требовалось. Произошло это примерно так. Отец подошёл к мастеру дяде Валентину и сказал: «Ты мастер, и я мастер, давай помогать друг другу. Будут нужны стройматериалы – обращайся, а сейчас найди для меня ферритовый стержень». Дядя Валентин удивился необычной просьбе, но поскольку именно тогда ему позарез необходимо было ведро краски для дачи, немедленно нашёл нужные детали. Я потом подружился с ним, как и с другими местными связистами, и все они вмиг стали для меня близкими людьми, поскольку владели тайной радио. Помню, как санаторский радист дядя Серёжа подарил мне старый телевизор, из которого можно было выпаять и потом использовать кучу резисторов, конденсаторов и диодов. Это было необыкновенным везением, поскольку в те времена старые телевизоры на помойках не валялись.
Теперь я спаивал радиодетали друг с другом с утра и до вечера, но, увы, собранные схемы никак не хотели превращаться в приёмники, из динамика не доносилось ни единого звука: ни песни тебе, ни последних новостей. Тогда я надолго зарылся в журналы и наконец нашёл простые решения: оказалось, для того чтобы в наушнике заговорило радио, достаточно лишь диода, антенны и заземления. Антенна находилась на крыше нашего дома и была подведена к телевизору, в качестве заземления подходила батарея отопления, оставалось лишь подсоединить к ним наушник с диодом – и играла музыка. Я был даже несколько обескуражен: так долго бился над сложными схемами, а на деле всё оказалось намного проще. Значит, прежде чем хвататься за пайку, нужно изучить теорию и прочитать хотя бы несколько умных статей по теме. И я вновь принялся за чтение, но теперь уже читал осмысленно и направленно о технике и чудесах, которые она совершает. Интерес к радио возрастал день ото дня. Я поглядывал на неудачно спаянные детали, на неработающие схемы и верил, что когда-нибудь разберусь в тонкостях нового дела, и в моих приёмниках заиграет музыка.
Глава 3. Альтернатива
