скачать книгу бесплатно
– Этого было недостаточно. Надо увеличить количество шпионов, рассовать их везде, где только появляется Эрик и все его приспешники, вплоть до продуктовых магазинов! Мы наблюдали за ним полгода, но мы так и не узнали его. Его тылы по-прежнему запечатаны, – ответил Арн.
Карим фыркнул.
На несколько минут в комнате снова воцарилась тишина. Малик и Акром сидели тише всех и лишь переглядывались с одного на другого. Арн и Карим даже не смотрели друг на друга. Томас продолжал смотреть куда-то вдаль и настукивать пальцами глухой ритм, изредка бросая подозрительные взгляды на Арна.
Наконец, Томас произнес:
– Идите к парням. Вас надо привести в человеческий вид.
Мужчины, как по команде, встали и направились к выходу. И только Арнольд остался на месте.
Карим это тут же заметил, но, увидев, что Томас также сидит за столом, понял, что между этими двумя и вправду есть какое-то неизвестное ему соглашение, которое они собирались обсудить без лишних ушей.
– У тебя ведь есть еще что-то помимо этих записей? – спросил Томас, когда они с Арном остались одни.
– Есть.
Томас заинтересованно кивнул.
– Плохое предчувствие, – ответил Арн.
Томас сверлил бойца взглядом и едва заметно улыбнулся.
– Признаюсь, ты меня заинтриговал Арнольд. Ты сообщил, что мне пора приехать, всего за два дня до Варфоломеевской ночи. Ты ведь знал, что это произойдет?
– Нет. Я только чувствовал… Я чувствовал, что что-то грядет, что мы что-то упустили, просчитали. Я чувствовал, что мы уже проиграли Эрику наперед. Но сказать, как и почему, я не могу.
– Врешь, – резко бросил Томас, – у тебя есть ответ. И я хочу услышать его.
Арн чуть поерзал на стуле, словно сидел на куче ежей, а потом начал давать свой непонятный ответ.
– Тут что-то не так, Томас. Странно это все как-то. Эрик то на шаг впереди, то на шаг позади, то он едва теряет одного из своих, а потом чудом находит. То он проигрывает на пирсе и упускает коридор, то словно за секунду узнает местоположение наших точек. Не вяжется это все. Странно это все. Если он действительно хорош, то не допускал бы таких промахов, как потерю таможенного коридора. А если он глупец, то скажу, что он чертовски везучий глупец. Потому что, в какую бы передрягу он ни попал, так или иначе она работает ему на руку! Такого не бывает! Его словно кто-то все время спасает в самый последний момент.
Томас слушал, не перебивая. Он хотел, чтобы Арн высказал все, что у него накопилось в мозгу в сознательной и бессознательной форме, потому что вся его информация имела высокую цену, пусть даже она звучала бессмысленно.
Томас снял перчатки и небрежно бросил их на стол. Золотой перстень с вращающимся диском в виде рулетки, обрамленный четырьмя изумрудами по краям и с одним большим бриллиантом в центре, являлся бессменным атрибутом Томаса. Вдоль диска огромными буквами было выгравировано слово «Игрок». Сам перстень имел многолетнюю историю, и возможно, даже был передан Томасу кем-то в далеком прошлом, это было понятно с одного лишь взгляда на этот шедевр. Таких перстней-произведений искусства больше не изготовляли. И его раритетность определенно значила нечто очень важное для Томаса, нечто, что знал только он.
– Да еще эта девчонка, – бросил невзначай Арн.
Томас напрягся.
– Девчонка? – переспросил он.
Арн тяжело вздохнул и снова заерзал на стуле. Он достал, наконец, из-под стола руки, в которых зажал этот злополучный шарф, словно нависшее над ним проклятие, Арн ненавидел его и в то же время что-то мешало ему избавиться от него.
Глаза Томаса тут же вспыхнули огоньком легкой озадаченности.
– Откуда он у тебя? – удивленно спросил Томас.
Арн проследил за его взглядом и понял, что Томас спрашивает про шарф. Арн усмехнулся. И вправду, откуда у такого солдата как он может оказаться шарф из превосходной тончайшей шерсти?
– Да вот как раз таки от этой самой девчонки.
– Можно?
Просьба Томаса прозвучала нелепо, но в то же время так почтенно. Томас всегда имел все, что хотел. Уж в его ли положении просить такую мелочь, как грязный шарф?
Арн размотал шарф с руки, облегченно вздохнув, словно избавился от непосильной ноши, и протянул Томасу. Тот взял шарф аккуратно и даже бережно, и начал разглядывать его с упорством ученого. Он ощупывал пряжу в разных местах, рассматривал рисунок и даже нюхал. Шарф уже давно потерял аромат женских духов, и, наверняка, пах сейчас не лучше, чем эта смрадная обитель. Но Томаса, казалось, это не волновало. Всем своим видом Томас демонстрировал, что этот шарф ему знаком, и он, словно потерял его когда-то давно, а теперь боялся поверить в то, что все-таки его нашел.
Наконец, Томас оторвался от изучения аксессуара, и поднял на Арна глаза, полные немого вопроса.
– Расскажи мне о ней! – потребовал Томас.
3. Настало время сеять хаос
Запах лавандового крема разнесся по спальне, и с каждым движением Мии, втирающей крем в руки, мягкие цветочные волны все больше заполняли пространство.
Нина лежала на расписанной индийскими узорами кушетке и смотрела в потолок. Из белоснежного он то и дело превращался в розовый с лепнинами по периметру, широкая кровать с тяжелым гобеленовым балдахином, украшенным золотой вышивкой, исчезала, а на ее месте возникала совсем другая – та, что была далеко от этого места и времени. Там, куда Нину отправляли волны лавандового запаха, была детская комната в мягких розовых тонах с тоннами плюшевых медведей и подушек с рюшами. Широкий гардероб содержал лишь девчачью одежду и школьную форму, а не секс-игрушки и костюмы для ролевой игры. Там не было ничего, что намекало бы на этот дикий извращенный дипломный проект, которому предалась та девочка в толстых очках, поившая невидимым чаем кукольный отряд.
Родители предопределили карьеру Мии за нее. Никаких вопросов о том, что ей нравится, или кем бы она хотела быть. Ребенку, рожденному в семье потомственных юристов, не из чего выбирать, он обязан идти по стопам предков. Но, как говорят, нашла коса на камень. И даже в столь интеллигентном роду с правильными понятиями о жизни и строгими убеждениями появился бунтарь, разрушающий многолетнюю безупречность фамилии. Неизвестно, каким образом Мии удалось вырваться из зацикленной петли, ведь ни ее брат, ни двоюродные братья и сестры не восстали против устоявшегося порядка, хотя юриспруденция была далеко не их мечтами. Наверное, здесь сработала та характерная особенность, что закладывается на генном уровне, и которую изучала Мия в рамках своей научной концепции. Мы не рождаемся пустышками, подобно бездушным куклам, мы уже в утробе снабжены работающим мозгом, а значит, и думать сами начинаем еще до того, как научимся осознавать происходящее в мире вокруг. Система ценностей и мировоззрения, что закладывают нам в мозг в раннем детстве, разумеется, формирует в нас ту личность, которой мы останемся до конца своих дней. Но если не брать в расчет то, что нам дано изначально, можно очень сильно ошибиться в этих ценностях. Видимо, Мия получила ген бунтаря, который доминировал над геном повиновения, и тем самым предопределил ее выбор профессии.
Мия грезила научной деятельностью и экспериментами над человеческой психикой, пусть и жестокими и даже сомнительными методами. Но она верила в свой успех, и его скорой реализации были подтверждения. Ее недавняя статья о влиянии порядка рождения детей на различия в родительском отношении к ним настолько понравилась научному руководителю профессору Богарту, что он немедленно опубликовал ее в университетском вестнике, а третьекурсники с кафедры детской психологии даже взялись провести эксперимент в доказательство ее выводов. И лишь научному руководителю Мии были известны источники этих прекрасных мыслей, что посещали голову студентки. Она откровенно рассказывала ему о том, что именно натолкнуло ее на ту или иную гипотезу, а профессор Богарт, если поначалу и был настроен достаточно скептически насчет ее затеи работать в борделе, все же быстро изменил свою точку зрения, после того, как Мия буквально завалила его своими неординарными теориями. Благодаря им профессор Богарт вышел в научных кругах из разряда закулисных менторов в лидирующие.
Многие исследователи да и просто психологи хотели познакомиться с Мией, имя которой стало мелькать столь часто, но она сама отказывалась от любезных приглашений Богарта посетить тот или иной симпозиум. Она чувствовала, что еще не все вычерпала из этого колодца разврата, чтобы идти дальше. А если она засверкает своим прелестным личиком в газетах и журналах, она потеряет своих клиентов и место в борделе. Никто не захочет встречаться с психиатром-проституткой, использующей клиентов для написания исследований. У клиентов борделя уже есть собственный психиатр и сюда они приходят не за очередным устранением дефектов в мозгу.
Нина к ним не относилась.
Она, вообще, мало походила на клиента, хотя Эрик и оплачивал все ее часы, проведенные у Мии. А таковых за последние две недели накопилось несколько десятков, и все потому, что с той заключительной сокрушительной победы над врагами, когда был отслежена и взорвана лаборатория, где варился Жгучий Карлик, компания, не вылезая из «Геенны», праздновала свой триумф.
Зачинщиком буйных гулянок, разумеется, был Дэсмонд. Он пристыдил друзей за их размеренные скучные жизни стариков и заставил после праздничного ужина завалиться в бордель вспомнить старые добрые времена. Всеобщее торжественное настроение от долгожданной победы не обошло стороной даже ярого консерватора Рудольфа, который не устоял перед юным очаровательным соблазном с ненастоящим именем Моник. Всю ночь компания проводила в разных частях «Геены»: в клубе, в казино, в сауне, в борделе, а на утро расходились по домам, чтобы выспаться, прийти в себя и следующей ночью продолжить кутеж. Мужчины признались, что скучали по этому чувству грандиозного праздника. Они ощущали себя вновь молодыми и полными сил, словно впитали в себя жизнь уничтоженной банды.
И хотя Нина присоединилась ко всеобщему празднованию гораздо позже из-за восстановления после болезни, она быстро влилась. Вот только единственное место, где дозволялось да и хотелось быть – была комната Мии, где она проводила все то время, в течение которого мужчины развлекались отдельно от нее. Не пристало молодой девушке сидеть в компании выпивших мужчин, к тому же под воздействием наркотиков и в окружении шлюх. Даже издалека за этим наблюдать не стоит, и Нина не сопротивлялась, ее вовсе не прельщало смущать всех своим присутствием. Они заслужили празднования победы, а веселиться они умели лишь одним способом – по-мужски.
Мия встретила Нину чрезвычайно радушно и приняла с огромным удовольствием. Разумеется! Ведь к ней пришла невероятно интересная особа с точки зрения психоанализа! Сколько проблем можно накопать в ней, сколько секретов раскрыть! К сожалению ли к счастью, Мия быстро поняла, что имеет дело с чем-то очень странным мистическим и даже опасным. И спустя неделю уже подвергала анализу не сложный юный организм, а самого настоящего убийцу.
– Был у меня один парень, с которым надо было изображать мертвеца. Я наполняла ванну льдом и лежала в ней минут десять, чтобы охладить кожу. А потом лежала с закрытыми глазами, не шевелясь и едва дыша, пока он работал надо мной. Когда я сказала ему, что тут попахивает некрофилией, он бросился убеждать меня в том, что ни разу не видел покойников в действительности. Потом я узнала, что у него даже есть жена и дочь, и он говорил о них очень нежно и трепетно. Он рассказывал, как они втроем кормят уток в городском парке каждое воскресенье, и даже устраивают по вечерам музыкальный оркестр. Он не маньяк и не убийца. Он просто почитает смерть. Он боится ее, но в то же время и любит, как бы демонстрируя тем самым свое подчинение ей, дает добровольное согласие умереть в свой час, в надежде, что она проявит милосердие и не будет жестокой. Даже когда я играла роль покойницы, ты бы слышала, сколько ласковых слов он шептал мне, как деликатно целовал и трогал! Он не ненавидел меня, как основная часть некрофилов, которые поедают мертвецов в знак протеста смерти. Он любил меня.
Нина повернула голову набок. Мия сидела за туалетным столиком и подправляла макияж.
– Хочешь сказать, я – некрофил? – удивилась Нина.
Мия засмеялась.
– Нет, разумеется! Я хочу сказать, что смерть всегда завораживала людей. Древние египтяне, например. Они, вообще, каждый день проживали плотно, вплетая в него свою грядущую смерть. Всю жизнь откладывали золото, посуду, одежду, детские игрушки, благовония для того, чтобы пользоваться всем этим в загробной жизни, потому что та потусторонняя жизнь была не менее важна нынешней реальной. Но в то же время невозможно относиться к ней ровно так же, как к настоящей. Потому что смерть, как бы ее ни приукрашали, остается смертью, и всякому существу присущ страх перед ней на бессознательном уровне, потому что она противоестественна нам, ведь мы живые.
Мия накладывала румяна и рассуждала.
– Возьми другой пример – инфекционная гангрена. Мелкие вредные вонючие бактерии пожирают плоть и тем самым распространяют некроз. Это такие же бактерии, что населяют мир вокруг, и прав у них ровно столько же, сколько и у других организмов. Но они же просто омерзительны! Как представишь, что какая-то непонятная дрянь поедает тебя заживо, мурашки пробирают от отвращения! Так же и со смертью. Это столь же нормальное явление, как и рождение человека. Но сколько не храбрись, страх перед ней никогда не исчезнет. На самом дне сознания всегда будет лежать понимание того факта, что ты никогда не сможешь с ней смириться, никогда не сможешь ее принять, ровно, как и этих плотоядных бактерий.
Мия поежилась, словно отмахиваясь от образов мерзких бактерий, и снова надушилась.
– И почему же я вижу мертвых? – спросила Нина, до сих пор не догоняя мысль Мии.
Та, наконец, развернулась на стуле и взглянула на девушку.
– Не этот вопрос важен, – начала она. – Никто никогда не даст тебе на него ответ, потому что это – паранормально. Но вопрос, который должен тебя волновать это – почему ты их боишься?
– Но я не боюсь мертвых!
– Ты боишься Монстров. Судя по твоим описаниям, они сами – ползающие трупы, что дает мне сделать такой вывод: в твоем сознании Монстры олицетворяют смерть.
Нина снова бросила озадаченный взгляд. Эта любительница науки говорила слишком много непонятных слов.
– Так ты видишь смерть, – объясняла Мия. – Ты видишь ее в образе Монстров. Если бы смерть была не явлением, а физически ощутимым объектом, то я бы сказала, что она приходит к тебе под видом Монстров. А уж почему именно в таком виде, а не в образе веселого гнома или единорога, думаю, ты и сама понимаешь.
Но по глазам собеседницы, не выражающим ничего, кроме полного замешательства, Мия поняла, что та ничего не поняла.
– Да ты взгляни на себя! Ты же просто символ горя, боли, несчастья! Ты видела смерть родителей, ты сидела в их луже крови! Ты провела в психбольнице почти всю свою жизнь!
– Но я и до смерти родителей видела Монстров! – возразила Нина.
Мия задумалась на секунду, но очередная гениальная догадка быстро зажгла лампочку в мозгу.
– Просто потому что твоя ненависть к смерти огромна, – ответила Мия.
– Я не боюсь смерти! – смело заявила Нина.
И это была правда. Уж в ее ли состоянии бояться смерти? Она видит ее каждый день, чует ее запах, слышит ее крадущиеся шаги. Она наблюдает иной раз по сотне картин умирающих людей на дню. Уж чего Нина боится, так это точно не смерть!
– А я не говорю про страх. Смерть тебя не пугает. Но ты ненавидишь ее. Ты видела огромное количество ее ужасных проявлений, аморальных, извращенных. Ты была свидетелем бесчисленного множества болезненных предсмертных агоний и жестоких убийств. Разумеется, тут любой человек наполнится омерзением к ней!
– И что же мне делать с этой ненавистью?
– Все исходит из тебя, Нина. Из твоего отношения к смерти. Да, эти образы кошмарны, чудовищны и невыносимы. Но только потому, что ты их такими видишь.
Нина бросила на Мию скептический взгляд.
– Я вижу, как мужчину расчленяют заживо! Разве ты не находишь это чудовищным? – прошипела Нина обиженно.
Мия закусила губу. Она еще не до конца изучила феномен Нины, но из того, что она уже знала, она сделала вывод, что Нина и вправду видела иной раз чересчур жестокие образы.
– Да. Это омерзительно и просто непостижимо, – согласилась Мия, понизив голос, неуверенная в том, а смогла бы она сама выносить подобные картины каждый день.
– Но вместе с тем сколько бы боли он не испытывал, сколько бы не вылил слез и не пережил страданий, мужчина умер. Он освободился от бренного тела, и его душа воспарила к богу, в небеса и в райские кущи и во все остальное. Он получил избавление, он стал свободным и теперь покоится на волнах безмятежности в блаженном мире, недоступном нам. Не его надо жалеть и оплакивать, Нина, а нас – живых, пребывающих в мире, переполненном насилием и бессмысленной жестокости.
Мия была ученым, она всегда находила конец загадкам, но поиск ее был беспристрастным и бескомпромиссным, не терпящим слабостей в виде сомнений «а что, если?». Ее ответ всегда был точным и неоспоримым, и не важно, что достигнув его в реальности, тебя искромсают, изувечат, ты потеряешь по пути всякое желание идти дальше, и, вообще, веру во все хорошее. Мия была безжалостна: ответ есть – иди к нему и не ной.
Почувствовав излишнюю суровость к человеку со столь хрупким внутренним миром, Мия встала с табурета и прошагала к Нине. Она жестом потребовала уступить ей место и легла рядом с Ниной на кушетку.
– Я думаю, если ты изменишь свой взгляд на смерть, перестанешь ненавидеть ее и примешь, как должное, Монстры перестанут иметь над тобой силу. Ведь, в конечном счете, Монстры – это не что-то отвлеченное и чужеродное тебе. Монстры – это и есть ты. Это та часть, которая отчаянно желает запугать тебя до чертиков и затащить на свою сторону.
Мия шептала, словно они лежали и секретничали где-нибудь под кроватью, пока снаружи их разыскивают родители.
– А что на той стороне? – также шептала Нина. – На стороне Монстров? Что будет, если я перейду на нее?
Мия тяжело вздохнула.
– Ты станешь одним из них.
– Но что это значит?
– Ты полюбишь смерть так же, как и они.
– Разве это плохо?
Мия завела за ухо локон волос с лица Нины.
– Вспомни, что я сказала тебе раньше. Ты живая, смерть для тебя противоестественна. Ты не можешь ее любить. Живое существо не может любить смерть. Это противоречит закону природы. Живой человек может полюбить смерть только в одном случае – когда сам ею становится.
– Имеешь в виду, когда человек умирает?
– Не совсем. Когда человек сходит с пути всего живущего, с пути созидания, и переходит на путь смерти – на путь разрушения.
Нина в очередной раз нахмурила брови, не понимая суть сказанного. Мия снова тяжело вздохнула.
– Убийцы любят смерть, Нина.
А через секунду добавила:
– Я думаю, если ты перейдешь на сторону Монстров, тебя охватит их жажда крови, и ты сама начнешь убивать.
***
В сумраках задымленного от кальяна и десятков выкуренных сигарет с травой небольшого приватного зала разноцветные лучи от стробоскопов и шаров едва пробивали плотные белесые клубы. Здесь отсутствовал трезвый разум и твердый взгляд. Здесь правили балом алкоголь, гашиш и кокаин. Они заглушали стеснение, заставляли забыться в меланхоличном бреду, отключали все защитные инстинкты и позволяли напряженным мускулам и отяжеленным от раздумий головам расслабиться.
На диванах раскинулись мужчины. Расстегнутые рубашки, ослабленные пояса, стеклянный взгляд и глупые смешки. Девушки в эротических нарядах, стремящихся открыть, как можно больше соблазнительных частей тела, танцевали посреди зала, возбуждая пьяных мужчин. Некоторые награждали приватным танцем или танцем на коленях, неизбежно перерастающими в секс.
Здесь нет реальности, все это – лишь сон наяву. Нет страхов, забот, терзаний, неловкости или смущения, а лишь туман в голове и тяжесть в конечностях, из-за которых ощущаешь себя всесильным и могущественным, точно самим богом, сотворившим собственную вселенную.
Наркотический угар продолжался уже две недели – настолько компания была измотана погоней за Пастаргаями. И казалось, конец пьяных вечеринок еще далеко за горами, а рак до сих пор не родился, чтобы свистнуть.
Воспользовавшись появившейся уже в сотый раз тошнотой, Эрик устроил себе перерыв и сидел в самом дальнем углу зала, покуривая обычную сигарету и распивая стакан воды, точно это был самый дорогой бурбон на свете. Ценность вещей – относительна, и Эрик снова удивился тому, как быстро стакан воды может стать дороже человеческой жизни.
К уединенному уголку прошагал Роберт: не более здоровый на вид. Кажется, он тоже достиг своего предела на сегодня.
Роберт плюхнулся в соседнее кресло. Эрик искоса оглядел друга: криво застегнутая рубашка, в паре мест прожженная пеплом, взъерошенные волосы, точно он проехал сотню миль на мотоцикле без шлема где-нибудь в тропиках, концы пояса на брюках свободно мотались при ходьбе, и, кажется, на нем был всего один ботинок.
– У тебя на шее пояс для чулок, – пробубнил Роберт, едва связывая слова друг с другом.
