скачать книгу бесплатно
В Неаполе настоящий кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк поссорились за общим столом в присутствии Кадруса и его помощника, прибывших для изучения образа действий неаполитанских бандитов. Кадрус был принят с торжеством всеми бандитами в королевстве. Он уже собирался ехать в Рим, где впоследствии просил аудиенции у папы, когда в его присутствии завязалась эта ссора. Де Фоконьяк подстрекал противников едкими насмешками. Но дуэль в Неаполе запрещалась, и найти секундантов было нелегко. Де Фоконьяк, или вернее Бланше, служил секундантом тому, имя которого он похитил впоследствии. Жорж Кадрус был секундантом кавалера. Дрались на пистолетах. Противники, ожесточенные друг против друга, стреляли одновременно на расстоянии десяти шагов. У одного разнесло череп, другому пуля пронзила грудь. Оба пали наповал.
Жорж и его приятель скрыли тела и возвратились в гостиницу. Овладев бумагами убитых, они отправились в Рим собрать сведения о их положении в свете. Никаких препятствий не оказалось, чтобы выдать себя за них. Кавалер де Каза-Веккиа, незаконный сын без состояния, вел жизнь очень скромную. Он получал через банкира тысячу пятьсот фунтов в год и жил, как живут в Италии, где содержание так дешево. Кадрус известил банкира, что он получил большое наследство и попросил его копить выплачиваемую ему пенсию. Он подписался рукой кавалера и принял меры, чтобы мнимое наследство имело вид вполне правдоподобный.
Относительно де Фоконьяка дело оказалось еще проще. За исключением дряхлого старика дяди, ни одного родственника. Бланше, надо сказать, довольно походил на того, чью фамилию наследовал. Он дал пройти году, другому, отлично гримировался, придал себе надлежащую физиономию и приехал обнять мнимого дядю. Тот не мог надивиться, что племянник так похудел, но этим замечанием и ограничился.
Шутка была сыграна. Никто не мог оспаривать у двоих обманщиков принятые ими титулы, фамилию и положение в свете. Снабженный неподдельными бумагами, Жорж Кадрус доказал, что он кавалер де Каза-Веккиа, незаконный сын князя того же имени; де Фоконьяк, с короной маркиза в своем гербе, дерзко потребовал доступа ко двору, принят был с радостью и жил роскошно.
Наполеон имел слабость окружать себя дворянами, и два разбойника в роли дворян встретили отличный прием в императорском дворце. Вот какова была шайка Кротов с их двумя предводителями.
Глава VII
Кадрус, щедрый на удары ножа, вздумал поднести розу молодой девушке
Всадники разговаривали не о преступлении, которое было совершено. Они не думали о нем, и пролитая кровь не тяготила их совесть. Говорили они о любви. Электричество действовало на Фоконьяка, вообще очень влюбчивого.
– Слушай-ка, Жорж! – вскричал он вдруг с сильным гасконским акцентом.
Кадрус, который ехал в задумчивости, поднял голову.
– Чего тебе? – спросил он.
– Я думаю, что чертовски жарко! У меня по всему телу точно мурашки бегают, и колет, и жжет, и я сам не свой.
– Это гроза, – спокойно ответил Жорж.
– Пусть будет гроза, а все же я весь горю, я пламенею…
– Еще бы! – вскричал Жорж, смеясь.
– И вечно! Но сегодня я тебе предложу вещь отличную. Знаешь ту красотку, которая…
Жорж презрительно пожал плечами.
– А ведь миленькая!
– Я не спорю.
– У нее прелестная подруга.
– Ну, пожалуй, – согласился Жорж.
– Любезный друг, ты говоришь о любви как о приеме лекарства! – воскликнул де Фоконьяк, почти оскорбленный.
– Не повторял ли я тебе сто раз, что смотрю на подобную любовь как на удовлетворение потребности.
– Оно тебе, по-видимому, очень неприятно.
– Потому что я мечтаю о лучшем.
– О чем же?
– Я хочу, чтобы любили меня самого! – ответил молодой человек нараспев.
– Какой вздор!
– Разве не убийственно, – продолжал Жорж, понизив голос, – что женщина без ума от кавалера де Каза-Веккиа и отталкивает его с отвращением, когда узнает, кто носит это имя?
– Что тебя заставляет выдавать тайну?
– Все и ничто.
Де Фоконьяк, по-видимому, искренне любил друга. Он принял грустный вид и замолчал. Тот опять задумался. Вдруг гасконец увидел двоих девушек.
– Гм-гм! – прочистил он горло. – Жорж, посмотри, какие красавицы! Постарайся, чтобы они полюбили тебя самого, и ты узнаешь счастливые часы.
Жорж не ответил. Он играл розой, которую держал в руке. Поглощенный собственными мыслями, он ничего не видел и не слышал.
– Взгляни же на красавиц, говорю тебе, – повторил де Фоконьяк. – Выпрямись, подбери поводья и выкажи все твое искусство и грацию этим прелестным созданиям. Вот, следуй моему примеру!
Алкивиад гордо выпрямился и принял самую приятную улыбающуюся мину.
Только тогда Кадрус бросил рассеянный взгляд на балкон. В ту минуту Жанна и Мария, побуждаемые жгучим любопытством, высовывали из окна свои хорошенькие головки. Взоры двух девушек встретились с его взором. Глаза молодого человека сверкнули, лица кузин точно будто озарились мгновенным пламенем, вспыхнувшим в серых зрачках Кадруса.
Страсть, долго сдерживаемая, имеет свои потрясающие громовые удары, подобно тому как накопление электричества разряжается грозой. Между двумя прелестными девушками и красивым молодым человеком произошло нечто вроде электрического сотрясения, силы неудержимой. Жанна едва устояла на ногах; она побледнела и приложила руку к сердцу, чтобы сдержать его ускоренное биение. Яркий румянец разлился по смуглым щекам Марии. Лицо Жоржа осталось неподвижно, только его лошадь изобличала силу удара, нанесенного седоку. Сдавленная между железных колен и затянутая поводом от судорожного движения руки, она сделала отчаянный скачок.
Молодые девушки вскрикнули. Окно не было настолько высоко, чтобы Жорж не мог достать до него рукой. Он мгновенно остановил лошадь и вынудил ее стать как вкопанную, хотя она еще вся дрожала и фыркала. Удивленный де Фоконьяк молча смотрел на эту сцену.
Жорж медленно повернул голову к двум девушкам; они инстинктивно прижались друг к другу. Окинув их пламенным взором, от которого они затрепетали, он быстро подъехал вплотную к стене и подал Жанне розу, которую держал. Она приняла ее, не сознавая, что делает, и молодой человек ускакал как стрела.
Жанна вспыхнула от восторга. Мария побледнела от досады. Мог ли де Фоконьяк пропустить такой удобный случай выказать свою изысканную любезность? Он проворно сорвал цветок с куста шиповника, росшего у дома, и последовал примеру друга, но, подав свой цветок, послал ему вслед самый нежный поцелуй на кончиках пальцев.
Очень довольный собой, он грациозно округлил руку, закрутил самыми убийственными спиралями свои длинные усы и погнался за Жоржем, облизываясь, как кот, который сунул морду в сливки.
Глаза молодых девушек не отрывались от удаляющихся всадников, пока они не скрылись у них из вида.
Глава VII
Кадрус заставляет офицеров его величества заплатить за сведения, которые доставил ему один из его Кротов
Разбойники мало-помалу поехали медленнее, шагом после рыси. Гасконец догнал Жоржа.
– Ну, мой добрый друг! – сказал Фоконьяк своему спутнику, как только они отъехали довольно далеко от балкона.
– Что – ну?
– Ну, нежный друг, мне кажется, что я тебя поймал. Никогда не надо бросать ни одного взгляда па прекрасный пол, на этих вероломных существ, которые не хотят любить Кадруса, на этих хорошеньких чудовищ, которые обожают только кавалера Каза-Веккиа… Я вот при первом случае… розы летают по воздуху! Завтра, вероятно, письма пойдут по адресу без помощи почтальона.
– Оставь меня в покое, – сказал Жорж, очевидно раздосадованный замечаниями жителя Лангедока. – Из того, что я послал завялый цветок этим молодым девушкам, какое заключение выводишь ты?
– Но мне кажется, что это довольно ясно.
– Ясно? Как… этой розе, которую я держал в руке, как будто позавидовала белокурая девушка на балконе…
– Ты видишь, я тебя поймал! – с живостью сказал, смеясь, Фоконьяк. – Ты сказал «белокурая», не правда ли?
– Конечно!
– А между тем уверяешь каждый день, что не хочешь бросить ни одного взгляда на этот ненавистный пол, который не хочет любить Кадруса и смотрит только на кавалера Каза-Веккиа?
– Что ж из того?
– А то, что ты назвал ее белокурой девочкой, а в другой заметил цвет волос! Эти два замечания, мой милый, опровергают твое пренебрежение к очаровательному полу.
– Ты мне надоедаешь! – сказал Жорж с нетерпением.
– Вот видишь ли, – продолжал Фоконьяк, – я очень силен в логике, а логика говорит мне еще…
– Что? – спросил Жорж и пристально посмотрел на Фоконьяка.
Этот мрачный взгляд точно уничтожил логику уроженца Лангедока, потому что он не закончил свою мысль. Но хотя он не осмелился высказать ее вслух, однако прошептал отрывочными фразами:
– Я гораздо откровеннее… признаюсь, я обожаю брюнетку и обещаю себе объясниться ей в любви в самом непродолжительном времени… У нее такие густые брови, что, должно быть, много электричества в сердце…
При мысли об удовольствии, ожидавшем его, фаянсовые глаза ловеласа засверкали.
В конце дороги появилась в блестящих костюмах, вышитых золотом, толпа придворных, присутствовавших при императорской охоте. Де Фоконьяк принял хвастливый вид, который взгляд Жоржа заставил его оставить, и опять начал играть роль маркиза.
В эту минуту послышался голос. Жорж и Фоконьяк повернули головы. Подъехал ординарец гофмаршала. Жорж принял равнодушный вид, Фоконьяк – вид достоинства. Поручик, любезный с противником, побежденным в игре, сделал ложному маркизу самый любезный поклон, так же как и Жоржу.
«Маленький поручик, которому я нарочно проиграл вчера триста луидоров, чтобы разыграть роль знатного вельможи», – подумал де Фоконьяк.
– Вы потеряли охоту, господа! – сказал тот.
– Боже мой! – сказал Фоконьяк.
– Вот часть охотников возвращается, – сказал поручик. – Как только я увидел вас, то опередил, чтобы сообщить вам новость.
– Какую?
– Обер-егермейстер так дурно распорядился, что охота не удалась.
– Бедный обер-егермейстер!
– Император взбешен.
В эту минуту вдруг появился нищий, которого всадники не могли приметить за извилинами дороги. Жорж и Фоконьяк бросили на него проницательные и недоверчивые взгляды и даже внимательно прислушались к гнусливому голосу нищего.
– Подайте Христа ради, добрые господа! Я вас не забуду в моих молитвах и буду просить Бога, чтобы Он дал вам место в своем раю.
Де Фоконьяк засунул руку в огромные карманы, украшавшие не менее огромный жилет. Он вытащил из кармана кошелек, а из кошелька одно су и положил в руку нищего с таким величественным движением, как будто это была необыкновенная щедрость. Нищий взглянул на монету и таким же тоном, каким просил милостыню, сказал:
– Ах, мои добрые господа, и бедный человек может остаться честным! Никто не должен говорить, что я, бедняк, воспользовался ошибкой…
Он поднял вверх монету.
– Неужели я ошибся? – сказал Фоконьяк. – Уж не наполеондор ли это?
– Нет, – ответил нищий. – Вот почему я говорю, что ваша сострадательная душа не могла иметь намерение дать мне простое су.
– Это правда, приятель, совершенная правда! Твое замечание исполнено здравого смысла. Очевидно, что человек, принадлежащий к фамилии Фоконьяк, мог только по ошибке предложить такое ничтожное приношение.
Засунув снова свои длинные, костлявые пальцы в неизмеримую глубину своего огромного кошелька, он с большим трудом выбрал монету в десять су и отдал ее нищему. Тот снова повертел в руках эту монету и продолжал своим гнусливым голосом:
– Господь возвратит ее вам сторицей, добрый барин! Обратите внимание на меня, добрый барин, я буду к вашим услугам.
Тон этих последних слов пробудил внимательное подозрение Жоржа, который до сих пор мало обращал внимания на бормотание нищего.
– Подойди сюда, приятель, – сказал он, вложив наполеондор в руку старика-нищего. – Какие услуги можешь ты оказать, мой милый? – прибавил он, смотря на него пристально. – Мне любопытно это узнать…
Как бы дорожа временем, нищий не дал закончить фразу.
– Ах! – сказал он плаксивым тоном стоящих у церковных дверей. – Ах, мой добрый господин, бедный Жан не очень силен и не очень ловок. Он может дать хороший совет и сказать вам, например, что на дороге нет рытвин и что путь безопасен.
– Жан! – сказали в один голос Жорж и Фоконьяк. – Тебя зовут Жаном?
– Ах да, мои добрые господа! – продолжал голос, все более и более гнусавый. – Вы меня знаете, может быть? У меня были счастливые дни. Я не всегда был нищим. Но посмотрите на меня хорошенько. Мои советы хороши, хоть одежда стара.
Когда кавалькада приближалась, нищий опять заплакал:
– Теперь дороги хороши! Такие господа, как вы, могут ходить не боясь ничего, когда несчастные молят Бога сохранить мир душам, таким сострадательным, как ваша.
Настойчивость, с какой нищий говорил о безопасности дорог, и некоторые двусмысленные фразы заставили двоих начальников узнать в нем переодетого Крота, пришедшего уведомить их, что жандармы сбились с пути.
– Хорошо! – сказал Жорж. – Мне так же мало нужды до твоих извещений, как до свиста дрозда или до крика дятла. Отправляйся к черту, попрошайка! Ты получил милостыню, не надоедай нам больше.
Кавалькада догнала Жоржа и присутствовала при этой сцене. Придворные были свидетелями щедрости последнего – нищий держал монету в руке.
– Черт побери! – сказал один из приехавших, с золотом по всем швам. – Какая щедрость! Вы балуете этих негодяев, маркиз! – обратился он к Фоконьяку.
– Что же делать, полковник? – скромно ответил уроженец Лангедока. – Благотворительность – моя слабая сторона; не могу видеть нищеты без того, чтобы сердце мое не облилось кровью. Я даже так сострадателен, что сам прошу милостыню для бедных, и в доказательство этого прошу вас участвовать в нашем добром деле. Пусть нищий помнит навсегда свою счастливую встречу с нами. – И, не ожидая ответа, де Фоконьяк сказал нищему: – Подойди сюда, приятель, подойди сюда, не бойся! Эти господа желают тебе добра. Протяни твою суму… у тебя ее нет? Протяни шляпу, когда так, словом, протяни что хочешь. Эти господа почувствуют к тебе большое расположение, когда узнают, что ты служил при Фонтенуа.
«Приятно сыграть шутку с этими франтиками!» – подумал он.
Жорж подхватил на лету брошенный ему мяч.
– Господа, – сказал он, – моя щедрость объясняется моим участием к этому человеку. Он был покрыт ранами, сражаясь при Фонтенуа за монархию. Правда, тогда царствовал Бурбон, но что за нужда? Служа королю Людовику Пятнадцатому, этот человек служил Франции так же, как, служа империи, вы ныне служите Франции! – Обернувшись к нищему, он спросил его: – Ты при Фонтенуа лишился левой руки?
– Да, добрые господа, при Фонтенуа, – ответил калека, протягивая шляпу.
