Ричард Кирк.

Необходимые монстры

скачать книгу бесплатно

Какая-то девочка открыла дверку печки, равнодушно восприняв и хлынувшую волну жара, и целый сноп искр. Рядышком на стене были усажены семь кукол в человеческий рост с вывернутыми вовнутрь коленями, на каждой кукле была маска какого-нибудь животного. Ворон узнал фигуры птицы, лисы и лягушки. Эти были причастны к его миру. Остальные вызывали у него беспокойство. Уставившись в разные стороны, сидели четыре вызывающие тревогу куклы, сочлененные из нескольких существ – со сплюснутыми рылами, несколькими глазами и оскаленными зубами, ничуть не менее страшными оттого, что были вырезаны из дерева. Хотя никакого кукловода видно не было, руки и ноги у этой четвёрки дергались. Перед ними лежала, тяжело дыша, чёрная собака, свесив большой язык черпаком. Девочка к куклам и их подергиваниям была так же равнодушна, как и к жаркому дыханию огня.

На ней был повязан кожаный фартук поверх рваного платья, ноги обуты в заляпанные грязью сапоги. Спутанные чёрные волосы были перевязаны сзади полоской ткани. Она сунула в огонь трубку для выдувания, повертела несколько секунд в раскалённых угольях, потом вынула обратно. С конца трубки свисала капля расплавленного стекла. Ворон, бочком пройдясь по ветви, сел, склонил голову и следил за всем своим глазом-бисеринкой.

Девочка повернулась, щурясь от дыма. Забираясь на пень, она что-то шептала про себя. Держа трубку отвесно, опустила стекло в отверстие стоявшей на земле деревянной формы. Она дунула в конец трубки, и из щелей формы повалил пар или дым. До ворона долетел запах горелого вишнёвого дерева, и он ощутил приятное волнение в груди. Трубка отвалилась, оставив струйку дыма. Вновь зашептав, девочка дала ей упасть в грязь и сошла с пня. Опустилась на колени перед формой и разделила две её половинки, высвобождая стеклянную отливку. Та походила на большую куколку мотылька. Стекло корчилось, как живое, пока девочка извлекала его щипцами, снятыми с пояса фартука. Ворон каркнул и подскочил на ветви. Не смог удержаться. Она, не удостоив его взглядом, понесла чудо-отливку обратно к печке, где положила на выступ для остывания.

Что это такое? Куколка присоединилась к нескольким другим небольшим корчившимся стеклянным куколкам. От всех до единой исходило радужное сияние, и все до единой вызывали неодолимый соблазн. «Прелестная добыча», – подумал ворон. Он бочком прошёлся ещё дальше по ветви, помахивая крыльями для равновесия. Одна куколка была ближе других к краю. Так и казалось, она манила его к себе – иллюзия, порождённая возбуждением, – несомненно. Девочка вернулась к пню и теперь сидела на нём, спрятав лицо в почерневшие ладони, словно опустошённая своей работой. Фартук она сбросила на землю. Воспользовавшись тем, что она отвлеклась, ворон взлетел и в три нарастающих маха одолел поляну. Уселся на выступ и клювом схватил предмет. Стекло звякнуло о кирпичную кладку.

– Нет! – завопила девочка, вскакивая на ноги. – Глупая птица!

Ворон, вор-умелец, уже взмыл в воздух. Он хлопал крыльями, пробираясь среди деревьев. Однако с самого начала что-то пошло не так. Куколка была тяжелее, чем казалось, и сбила у него центр тяжести. Ворон ошибался в движениях и дважды едва не уронил добычу. Сердитые крики девочки преследовали его, но потом они прекратились: ворон вылетел из леса на простор. Ещё несколько взмахов унесли его подальше от Глазка. И вот, только снова взмыв в громадный свод неба, он понял, что там, в лесу, что-то сгущалось в воздухе над стеклянными куколками. Теперь он уразумел, что девочка творила призывающую волшбу. Во что он ввязался?

– Эхо, – обратилась девочка к сгущавшемуся воздуху на поляне. – Эхо, теперь тебе законченным не быть никогда.

Сгусток, нараставший вокруг стеклянной куколки, втягивающий в себя всякую лесную шелуху, листья, кусочки оборванных осиных гнёзд, отозвался голосом ревущего огня:

– Элизабет, отмени это. Переделай меня.

Элизабет засмеялась:

– Рада бы, да не смогу. Ты должен быть целым, чтоб тебя разобрать, а эта глупая ворона утащила твоё сердце.

Воровка

Книжечка «Певчие птицы острова Козодоя» была небольшой. Мох извлёк её из музейной витрины и провёл пальцем по рельефному рисунку обложки: головка чертополоха, склонившаяся под тяжестью певчей птахи. Досужие руки давным-давно стёрли всё золото. Мох раскрыл книжку, поморщившись на протестующий треск переплёта. Форзацы и титульная страница покрылись бурыми пятнами. «Посвящаю С., посланнице снов».

«Странно», – подумал Мох. Ему казалось, что он осведомлён о нескольких людях, сыгравших значительную роль в жизни автора. «С.» была загадкой. Предоставленная самой себе книжка раскрылась на заляпанном изображении какого-то растения. Смертоносная белладонна (Atropa belladonna) в изобилии росла вдоль стен брикскольдской тюрьмы. Мох замер, осмысливая значимость изображения. Автор из корня этого растения готовил себе чай, наделяя себя волей, упразднить которую была не в силах никакая власть. Пальцы Моха прошлись по книге. Гравюры покрыты папиросной бумагой. Выпуклый шрифт можно читать едва ли не кончиками пальцев.

По другую сторону витрины вздыхал и позвякивал связкой ключей господин Крачка, главный хранитель коллекций. Мох открыл глаза, ожидая встретиться со взглядом Крачки, но какая-то молодая женщина, проходившая поодаль, отвлекла хранителя. Не смотрела ли прежде эта женщина на Моха? С уверенностью не скажешь: она слишком быстро отвела от него взгляд. Почувствовав, что надзора за ним нет, Мох сунул книжку себе в пальто, а оттуда извлёк точную её копию, над которой трудился всю прошлую неделю. Раскрыв новую книжицу, он шумно захлопнул её.

– Вы нашли то, что искали, господин Лес? – спросил Крачка, вновь обратившись к Моху. Он глянул на часы и провёл рукой по лысеющей голове, словно бы потерял шляпу.

– Да, благодарю вас. Несомненно, это первое издание с автографом. – Мох осторожно вернул книгу на витрину. – Дело досадное, но страхователь настоятельно требовал, чтобы размещение книги было подтверждено лично. Приношу извинения за неудобство.

Крачка пожал плечами. Опустил стеклянную крышку витрины и запер её.

– Позвольте ещё раз выразить нашу сердечную признательность судье Сифорту за его щедрое позволение выставить книгу в Музее. – Хранитель отошёл. – А теперь, с вашего позволения, я должен идти на заседание правления.

– Разумеется, – улыбнулся в ответ Мох. Крачка повернулся кругом и пошагал прочь. Мох глянул на перед своего пальто, убеждаясь, что на нём нет никаких подозрительных выпуклостей или складок. Их и быть не могло. На то, чтобы вшить карман и поупражняться в ловкости движений, необходимых для кражи книги, он потратил почти столько же времени, сколько и на создание точной копии.

Центральный зал Музея естественной истории величиной не уступал самолётному ангару. Даже подвешенному скелету полярного кита, казалось, не доставало размера, чтобы подчинить себе всё пространство. Напротив входа на мраморном полу располагалась стойка обслуживания посетителей. Настенные росписи, искрясь цветением, окружали проходы на парадную лестницу, ведшую на галереи с выставленными коллекциями. В этот час народу вокруг было немного. Группа служителей Музея шёпотом переговаривалась за стойкой. Посетители расхаживали по залу или сидели в креслах, обмахиваясь выставочными каталогами. Никто не обращал на Моха внимания, когда он задержался у колонны, чтобы справиться с волнением.

Уверенный, что его кража не будет обнаружена, Мох решил подождать, пока погода прояснится. Прибыв в Музей час назад, он всего на какие-то мгновения опередил дождь, и теперь у него была практическая причина – и даже обязанность – не мокнуть под струями с небес. Рисковать тем, что книга намокнет, он не мог. Побывав в туалете, где Мох обернул книгу в ткань и переложил её в сумку с наплечным ремнём, он решил убить время и наведаться к литографиям жуков.

Зал специальных коллекций Общества колеоптерологов, или зал жуков, находился в самой глубине здания. Мох повернул влево и пошёл вдоль стены под вереницей портретов. У основания лестницы он заметил карту мира, прикреплённую на доске объявлений. Надпись приглашала посетителей воткнуть булавку в место своего рождения.

Он поискал места, куда жизнь забрасывала его до сих пор. Гнетущее получилось занятие. Начать с того, что он никогда не покидал континент Ирридия. Мох взял с тарелочки под картой латунную булавку и воткнул её в Ступени-Сити, линяющий синяк на северо-восточном побережье континента. На сантиметр севернее палец его упёрся в Трубный институт, где он, молодой двадцатидвухлетний человек, будучи доцентом, преподавал литературу. В двух сантиметрах над институтом и чуть-чуть левее находилась брикскольдская тюрьма, куда после краткой преподавательской карьеры он был заключён и откуда через двенадцать лет сумел вырваться на волю.

Мох отступил, огорчаясь, что, возможно, за всю свою жизнь увидит лишь крохотную часть мира. Будучи беглым, он обитал в иного рода тюрьме, стены которой складывались из отсутствия официальных печатей, документов и паспортов. Положение и впрямь гнетущее; только день придёт, и он вырвется на свободу так же, как вырвался на волю из брикскольдской тюрьмы.

Он взбирался по лестнице, вновь обдумывая порядком обветшалый план убраться из этого города навсегда, скажем, в трюме грузового судна. Это позволило бы начать всё сызнова на другом континенте, где никто бы его не разыскивал и где старые воспоминания оказались бы похоронены под новыми свершениями. Друг Моха, Радужник, наловчился путешествовать тайком. Радужник перенёс опасности и лишения, которые человека послабее прикончили бы, такие, какие Моху страстно хотелось испытать на себе. Наконец Мох добрался до дверей зала жуков и обнаружил, что те закрыты.

Положив свою сумку на пол, он принялся дёргать дверные ручки, хотя вполне видел в окошко, что зал пуст. Единственным источником света был эллипс, отбрасываемый настольной лампой. Мох расстроился. Мальчиком он с увлечением собирал златок, жуков-древоточцев, будто отлитых из металла. С литографиями придется подождать. Поворачиваясь, чтобы уйти, он столкнулся с молодой женщиной в пальто цвета ржавчины. Та обошла его, склонив голову, что-то бормоча. Та самая женщина, что отвлекла господина Крачку. Поражённый, Мох смотрел ей вслед, пока она не сошла с лестницы. Покачав головой, он пустился обратно той же дорогой, только теперь поступь выдавала в нём большую задумчивость. Войдя в центральный зал, он сообразил, что не несёт сумку. И понял, что произошло. Женщина была воровкой. Столкнулась она с ним, чтобы отвлечь внимание. Повернулась к нему спиной, и это помогло скрыть его же сумку. Воровка в миг единый утащила книгу, для кражи которой ему потребовались недели планирования и подготовки. Он помчался обратно вверх по ступеням, чтобы своими глазами убедиться в том, о чём предчувствие его уже уведомило.

«Думай, думай», – повторял он, в холодном поту расхаживая у дверей зала жуков. Неужели она сразу же ушла из Музея? Наверняка опасалась быть замеченной и изобличённой. Если только не видела, как Мох совершил кражу: в таком случае знала бы, что он никогда не пойдёт на риск прилюдно обличать её. Скорее всего, едва убедившись, что в сумке нет ничего явно ценного, женщина выбросила её. На взгляд необразованный (а Моху приходилось надеяться, что воровка действовала наудачу), украденная книга ничего примечательного собой не представляла. Избавившись от сумки, женщина вполне могла остаться попытать удачи среди предвечерней толпы, уже повалившей в Музей. Мох понимал: такая вероятность – его единственная надежда. Если она подтвердится, тогда нужно отыскать брошенную сумку до того, как её принесут к столу находок или обнаружит кто-то из музейных сотрудников.

Час спустя он стоял, выжидая, в музейном зале времени, стараясь никак не выделяться из толпы. Он прошёлся по галереям коллекций, заглядывая в урны и под сиденья. И при этом внимательно выглядывал воровку. Мох никак не мог избавиться от ощущения, что та только-только покидала залы, куда он входил, что они вдвоём играли в какую-то свою игру посреди ничего не замечавшей толпы. Убедившись, что женщина не бросила сумку ни в каком из подходящих для этого мест (было начало рабочего дня, и урны заполнены мало), Мох сообразил, что для него, возможно, будет лучше оставаться на одном месте, чтобы отыскать воровку. Нужен был предлог, и он купил в сувенирном ларьке небольшой блокнот и ручку. Потом поднялся на место перед смонтированным скелетом птерозавра, откуда хорошо был виден весь зал.

День был уже в разгаре. Он начинал думать, что женщина всё же убежала. Зал гудел голосами, воздух сделался липким от сырости намокшей под дождём одежды. Рисуя, Мох оставался настороже. Рисовальщиком он был неважным, но то была простая и убедительная роль: натуралист-любитель, у кого больше энтузиазма, нежели таланта. Она делала его невидимкой. Подтверждением (если оно требовалось) служили многочисленные толчки от толпы, напиравшей на бархатные канаты, которые ограждали экспонаты. Мох трижды набросал один и тот же скелет, оглядывая толпу всякий раз, как поднимал взгляд. И вот она появилась – так неожиданно, что сердце ёкнуло, когда он её узнал.

«Вот ты где», – заметил он про себя. По откровенному взгляду женщины было понятно, что она увидела его первой. Наверное, всё время знала о его местонахождении и лишь сейчас – по каким-то своим соображениям – открылась. Он оставался недвижим, встретившись с ней взглядом через барьер из скреплённых костей. Она пробралась назад через толчею – и пропала. Мох сделал вид, будто вернулся к рисованию. Сомнений не было: она ещё покажется. Рисуя, он хмурился, втягивал щёки. Поднял взгляд, всматриваясь в медленно перемещавшуюся толпу посетителей. Среди них её не было. Он закрыл блокнот, заложив ручкой страницу, и отправил его в карман пальто. Кто-то толкнул его сзади в плечо. Мох глубоко вздохнул, прежде чем повернуться и увидеть её, стоявшую в нескольких шагах. Лямка его сумки была закручена вокруг её руки.

– Погодите, – сказал он. – Давайте-ка кое в чём разберёмся.

Во взгляде её карих глаз сквозила забава. Мох потянулся к ней, но она увернулась от его руки. И побежала, набросив лямку сумки на шею. Мох пустился вдогонку, проталкиваясь среди людей. Он почувствовал, как по мере его продвижения толпу всё больше разбирало любопытство.

– Ничего особенного, – бормотал он, – вскидывая руки. – Мои извинения… простите… пожалуйста. – Он переступил через канат ограждения выставленного диплодока и, не обращая внимания на окрики охранника, быстро направился через весь зал. Глаза выискивали пальто цвета ржавчины. Наконец увидел, как женщина бежит вверх по лестнице, его сумка при каждом шаге молотила её по спине. Этот путь вёл в центральный зал и к выходу из Музея. Топот сапог охранника приближался. Мох нырнул в толпу удивлённых зевак.

На верху лестницы женщина остановилась и опёрлась спиной о колонну. Волосы повисли вокруг её лица влажными прядками. Ухмыляясь, она откинула их назад. Уже стоя у нижних ступеней, Мох понял, что она выжидает, даёт ему сократить отрыв. Зажимая рукой покалывающий бок, он махнул вверх через три ступени зараз, сознавая, что за представление устраивает.

– Подождите, – воззвал он.

Женщина стремительно рванула через мраморное фойе. Мох скакнул на верхнюю ступень лестницы как раз вовремя, чтобы увидеть, как она выходит через вращающиеся двери наружу. Молния высветила окна.

Умелец Ворон

Ворон истосковался по утренней свежести, пока добирался до Абсентии. Воздух был холодным и солёным. Коридалы[4]4
  Коридалы – крупные насекомые, похожие на стрекоз, нередко с контрастным рисунком из белых или чёрных пятен на крыльях; у самцов верхние челюсти выступают, как у жуков-рогачей, далеко за передний край головы (прим. пер.).


[Закрыть], которых надуло с океана перед занавесом мелкого дождя, заполонили каждый квадратный фут неба. Ветер стал невидимым рельефом, искажённым отражением суши внизу. У него были свои проходы и завалы, скалы и долины, только созданы они были из вихрей и пагубных перемен давления. Любой просчёт или отвлечение от цели полёта – и камнем вниз, ворон это знал. От напряжения у него болела голова, мышцы на груди и крыльях сводило судорогой при каждом взмахе. Беспалая лапка поджималась к телу. Для облегчения он позволил ей волочиться, но это ещё больше нарушало равновесие полёта.

Абсентия был городом военных руин. Своды и башни библиотеки, гроты бывших театров и оперы стали домом для птиц. В обителях государственной власти и религии расположились медведи, лоси и волки. Монстр рассказывал ему про разрушение зоопарка, про то, как животные разбежались по городу, грозя гибелью уцелевшим в войне, а потом и в Чистке. Он умел быть красноречивым рассказчиком и многого наслушался от сестёр обители в Глазке. Им, положим, было запрещено разговаривать с ним, однако у Монстра был острый слух.

Туман наползал с предместий на проспекты и площади. Ворону было уже невмоготу сохранять корёжащуюся добычу, которую он нёс в клюве. Он силился понять, что потянуло его в город, пока не сообразил, что ему нужны ободрение и молчание недвижимых стен. В разгуле дикой воли ему было не по себе. Ворон почувствовал, как что-то преследует его с ветром, скача и бегая по тропкам спокойствия меж низвергавшихся воздушных стен. Свистящий шёпот, слышный даже в завихрениях воздуха, настойчиво нагонял на него отчаяние. Звуки эти застряли во всех трёх камерах внутри его ушей, и как он ни старался, не мог избавиться от них. Ворон был уверен, что это голос той девочки. Появившееся чувство, что куколка так или иначе живая, а он, ворон, обязан её хранить, влекло вперёд. Волшба этого налагала на него невысказанное обязательство.

Головокружение, которое уже целый час досаждало ему, теперь ещё и мешало лететь. Едва не врезался крылом в колпак над печной трубой. Делая вираж над крышами, он направлялся к каналу, выискивая безопасное место для посадки. Заметил развалины моста. Дорога обрывалась с каждой из сторон, остались три арки посреди канала, поддерживавшие плоское, поросшее бурьяном пространство. До него было не добраться никакой живности, кроме самых отчаянных хищников, а в бурьяне можно бы найти хоть какое-то укрытие. Стоило намерению сесть укрепиться, как всякое самолюбие словно ветром сдуло. Усталость навалилась, и ворон перестал махать крыльями. Паря над чёрной водой канала, он подумал, а не бросить ли куколку. Одолевала тревожная мысль, что если он сделает так, то она продолжит себе полёт к спасению, а вот он прямиком затрепыхается к смерти. Ворон проглотил стекляшку. Он не понял, как или почему так вышло. Куколка скользнула в пищевод – жирная добыча.

Ворон правил на середину приближавшегося моста, где в трещине укоренилось какое-то деревце. Вокруг всё было усыпано листьями, клочьями пробивалась трава. Тут можно будет как-то угнездиться, отдохнуть и хорошенько подумать о последствиях того, что он наделал. Ворон полетел к этому месту: чересчур быстро, чересчур напористо да ещё в расстоянии просчитался – и ударился о деревце левым крылом. Центробежная сила крутанула его вокруг ствола, и он врезался в землю одной вытянутой лапкой, голова запрокинулась, уставившись клювом в небо. От бокового падения хрустнули кости левого крыла, словно бы значили они ничуть не больше всяких тростинок, в изобилии росших под мостом.

Вечер наступил рано. Вокруг, воркуя, ходили голуби, ворон ощущал их, улегшись на отдых, распушив перья и упрятав клюв на груди. Левое крыло у него вытянулось в сторону под таким углом, что становилось понятно: летать ему больше не придётся никогда. Куколка сидела внутри, излучая тепло, словно бы жар её сотворения всё ещё не улетучился. Когда на западе осталась лишь узкая полоска света, лягушки на канале принялись за свои квакающие ухаживания. А в вышине летучие мыши пировали бабочками и мотыльками. Что-то большое плеснуло неподалеку вблизи прогнивших свай причала. Пока ворон вбирал в себя эти впечатления, мигательные перепонки его глаз надвинулись на зрачки и закрылись. Сердцебиение замедлилось, плеск воды об основание моста убаюкивал птицу. Были и похуже способы помирать, и места похуже, только вор тем не менее чувствовал, что сам себя облапошил.

В облаках появилась луна. Ворон поднял голову, с удивлением прислушиваясь к началу рассветного птичьего пения. Уже? Неужто он спал? Нить его блуждающих мыслей, казалось, не прерывалась, но свет и впрямь занимался на востоке. Впервые после кражи куколки в ушах не стоял больше шепчущий голос. На смену ему пришло что-то иное, какой-то скрип внутри его тела, который ощущался ничуть не меньше, чем слышался.

Сонливость пропала. Встревоженный, ворон попытался сложить распростёртые крылья, но они не слушались. Вместо этого его маховые перья мелко тряслись в грязи, словно бы больше ему уже не подчинялись. Следом послышался сухой треск отпадавших перьев, пришло ощущение растяжения костей, заворочавшихся в пределах мышц тела. В кончиках крыльев нарастали боль и стеснение, пока, словно бы бумагу, не прорвало и из-под кожи не вылезли тощие пальчики. Они изгибались на холодном предрассветном воздухе, стягивая с себя перья, как рукава пальто. Ворон попытался подняться, однако его ноги отросли неподобающе весу головы, которая здорово увеличилась и округлилась. Попробовал каркнуть, однако исторг из себя странную запинающуюся вереницу звуков.

Слова.

Острые зубы врезались в язык, барахтавшийся в незнакомой полости, служившей теперь ему ртом, – клюва больше не было. Немного отпустило. Он заёрзал по земле, забив себе все ноздри пылью. Потом навалилась величайшая боль, заломило киль, основную опору птичьего тела. Кости и плоть изнутри растягивали кожу, словно бы теперь он пузырём раздувался. Рёбра выворачивались и растягивались, вправляя по-новому складки раздававшихся мышц и связок. Боль сделалась невыносимой, и он впал в состояние, когда сознание расползалось в нечто бесформенно-серое. Он смотрел, как поток дождя смывал бренные остатки его чёрно-белого оперения – он больше не был вороном. Он сделался чем-то, привязанным к земле, чем-то с пальцами на руках и ногах и с зубами. Слова? Монстр давным-давно наделил его способностью понимать их, теперь, похоже, ведьмина волшба довершила дело. Она наделила его строением тела, позволяющим создавать их.

скачать книгу бесплатно