скачать книгу бесплатно
Вопросов мы больше никаких решили нашему проголодавшемуся и, чем-то сильно расстроенному товарищу, не задавать, а с «соломоновой» мудростью последовали его примеру – принялись доедать постепенно остывающий «Фо-бо», вылавливая оттуда зелень, оранжевую морковку и тонко нарезанные ломти говядины. Хотя, вполне допускаю, что это могла оказаться и не говядина.
Тут Олег сделал перерыв в иступленном скоростном поедании вьетнамского супа, испытав, скорее всего, столь необходимый в его нервно-психологическом состоянии, так называемый, «первичный пароксизм сытости» и, облегченно переведя дух, сообщил Александру Юрьевичу, ну и мне, заодно, так как я, все-таки был не глухой и сидел по правую руку от Олега:
– Я только что из Министерства «О».!
– Ну и?! – заинтересованно спросил Александр Юрьевич, впившись в Олега сразу насторожившимся взглядом, будучи, очевидно, прекрасно осведомленным – с какой целью нанес сегодня свой визит Олег Б. в Министерство «О».
Вместо членораздельного, по-военному, лаконичного и исчерпывающего ответа, Олег издал неопределенный и, совсем нехарактерный для него, фантастически прозвучавший, фонетический звук и сделал характерный красноречивый жест правой рукой в воздухе. Легко расшифровав истинный смысл открыто продемонстрированного жеста, от дальнейших расспросов Олега доктор технических наук Черкасов отказался, так как ему «все стало ясно без слов». Я, краем глаза, заметил, как за соседними столиками несколько человек бросили в нашу сторону уважительные понимающие взгляды.
– Не видать нам денег ни на очередной «номер» журнала, ни «сборов»! – счел все же нужным пояснить смысл своего безнадежного и, не совсем приличного, жеста, Олег. – «Что – в лоб, что – по лбу!» – и ничего тут больше то и не скажешь!
И в голосе Олега столько слышалось неприкрытой искренней горечи и разочарования, что мне его стало, по-настоящему, жаль, хотя я и совершенно не представлял: о чем там могла идти речь, и что Олег Б. делал в Министерстве «О». и, как, вообще, туда попал и – с какой целью?! («кто попало» -то в это Министерство не попадает!).
Но Александр Юрьевич, судя по его внешней «психомоторной реакции», был полностью «в курсе» всех Олеговых дел и поэтому со знающим видом уточнил, задав «наводящий» вопрос:
– А, что – «свет клином сошелся» что ли на этом Министерстве «О».?!
– Нет, ну, все-таки, журнал то мой называется «Россия и ее солдаты», а – не «Солдаты Удачи»! – резонно возразил Олег, мрачно глядя перед собой. – И, по-моему, сам Бог Земли Русской велел мне обратиться за финансовой помощью не куда-нибудь, а – в Министерство «О» Российской Федерации! Я постоянно, постоянно и постоянно наталкиваюсь на всякие «подлянки», «ловушки», «растяжки», «протяжки» и так далее, как будто я издаю журнал с кроссвордами, а – не «журнал достойных» под названием «Россия и ее солдаты»! Я, клянусь, не понимаю, что происходит в нашем государстве и почему так трудно найти быстро деньги на нужный и полезный для России проект! Да вы, Александр Юрьевич и без меня все это прекрасно знаете! – Олег взял «ополовиненную» чашку с «Фо-бо» двумя руками за края и выцедил остатки супа до дна прямо через края чашки, совершенно «наплевав» на общепринятые стандарты поведения в точках столичного «общепита», как, если бы он находился сейчас не в центре Москвы, а где-то у «черта на куличках» – в бедном горном афганском «духане».
Я знал, что Олег Б. несколько лет воевал в Афганистане и, именно, поэтому-то, скорее всего и не мог так просто избавиться от многих привычек, «въевшихся ему в кровь» после той, памятной для всего советского народа, «афганской войны».
Затем он несколько секунд держал опустевшую суповую чашку на весу, внимательно оглядываясь по сторонам и, словно бы, повинуясь «неистребимому» диверсионно-разведывательному инстинкту «афганца» (воина-«интернационалиста»), прикидывал – кому бы из мирно обедающих за соседними столами людей со «всего размаху» одеть ее на голову – в качестве импровизированного головного убора. Война, все-таки, в самых причудливых проявлениях упорно не «отпускала» Олега из «ревнивых» цепких объятий и больше лично я никак не мог объяснить пугающие движения Олега. Но все закончилось благополучно – шумно выдохнув, застоявшийся в легких углекислый газ, Олег с громким победным стуком поставил пустую чашку на место, придвинул к себе блюдо с «жареной коброй», объяснив нам с Александром свое, не совсем стандартное поведение, словами:
– Когда я сыт, то не так сильно нервничаю!
Александр Юрьевич бросил на Олега странный задумчивый взгляд и слабо улыбнулся печальной понимающей улыбкой человека, пережившего в свое время невероятные мучения, связанные с «пыточным» рационом настоящего концлагеря.
Олег принялся с аппетитом уплетать нежное хорошо прожаренное мясо угря вприкуску с многочисленными сопутствующими этому блюду экзотическим салатиками и специями, больше не принимая активного участия в разговоре, а мы с Александром Юрьевичем, уже, достаточно озябшие за полтора часа сидения в охлажденной атмосфере кондиционированного воздуха, из вежливости решили пока закончить обсуждать «нашу» тему и коротко договорились о встрече на следующий день, чтобы поговорить уже более конструктивно и, желательно – без свидетелей.
Я испытывал не только чувство сытости, но, и, что было гораздо более существенным – чувство глубокого морального удовлетворения, которое уже не возникало в моей душе много лет. Как, все-таки, здорово быть востребованным человеком по своей основной специальности! Да и содержание сюжета, предложенного мне для детального изучения Александром Юрьевичем, вдохновляло меня по той простой причине, что мне предлагалось сделать, по сути, самое настоящее «святое дело» – помочь восстановлению, в очередной раз, «попранной справедливости»! Так уж был устроен наш, человеческий мир, до сих пор существующий и поступательно развивающийся, исключительно, благодаря постоянному, не затухающему конфликту между «Добром» и «Злом». К тому же, благодаря нескольким, вполне определенным намекам, осторожно сделанным Александром Юрьевичем в течение его рассказа, я почти утвердился в мысли, что он, и, на самом деле, видит мир «глазами «айтишника от самого Господа Бога» – совсем не так, как он представляется подавляющему большинству людей. А ведь я и, вправду, с точки зрения представителей «определенных кругов», считался «писателем-«фантастом» несмотря на то, что всегда описывал явления и события, основанные, исключительно, на «реальных событиях», внутрь описания, которых, своею авторскою волей, я напускал самую малость (небольшую толику) сюрреалистического колорита, являющегося главной индивидуальной особенностью моего «творческого метода».
– Меня обождите! – заметив, что мы собираемся уходить, попросил Олег, торопливо дожевывая остатки экзотического жаркого. – Вместе выйдем – мне еще, Александр Юрьевич, кое-что нужно тебе сказать! Все не так просто! Все очень, даже, непросто!
В этот-то, как раз момент перед нашим столом материализовался, словно бы из ниоткуда, тот самый пожилой вьетнамец, на которого я машинально обратил внимание, как только зашел в это кафе, когда мы с Александром Юрьевичем медленно продвигались в очереди, выстроившейся вдоль раздаточной стойки. Причем, могу поклясться, что, когда он появился прямо у нас перед глазами, мне почудилось, что в воздухе, перенасыщенном ароматами вьетнамских гастрономических специй, разлилась большая порция концентрированной горячей свежести озона, и это обстоятельство заставило меня глубоко задуматься, как и, судя по его «непростой» реакции – Александра Юрьевича, тоже. Потому что посмотрел Александр Юрьевич на этого вьетнамца таким взглядом, каким психически адекватный человек смотрел бы на «материализовавшуюся галлюцинацию» или – на «призрака» … Дело-то, оказывается, с самого первого дня моего в нем участия, начинало приобретать совсем «нешуточный» оборот!..
Вблизи этот загадочный вьетнамец мне показался еще, гораздо более пожилым, чем на расстоянии – в полумраке помещения кухни, заполненной полупрозрачным ароматным паром, валившим из огромных кастрюль и сковородок. И, если быть более точным, этот вьетнамец показался мне не просто очень пожилым человеком, а – более, чем пожилым, относясь к разряду тех индивидуумов, про которых принято говорить, судя по их внешнему облику: «Столько не живут!!!». Но удивительные глаза вьетнамца оказались полны жизни – в них горели неугасимые таинственные огни, почему-то невольно натолкнувшие меня на странные мысли о кострах из далекого героического прошлого всего вьетнамского народа. Костры эти горели пятьдесят лет назад под сводами ночных джунглей на сырых склонах диких Аннамских гор и, каким-то непостижимым образом отблески их пламени продолжали беспокойно и настойчиво плясать где-то в бездонной глубине глаз кофейного цвета, стоявшего сейчас перед нами загадочного пожилого уроженца самой героической страны Индокитая за всю его многовековую историю.
Я почему-то уже точно знал, еще, до того, как заговорил, возникший перед нами из «ниоткуда», старый вьетнамец, что вокруг этих костров, «отражавшихся в его глазах» и зажженных полвека назад, сидели и грелись, протягивая руки к огню, бойцы «Вьетконга», и стоявший в эти минуты перед нами человек тоже когда-то сидел перед огнем одного из таких костров и, более того, я даже точно заранее был уверен, что он прошел все девять лет американо-вьетнамской войны. И он совсем не случайно оказался в этом кафе именно тогда, когда мы сюда пришли с доктором Черкасовым по просьбе последнего для того, чтобы обсудить вопрос, на данный момент представлявшийся для Александра Юрьевича наиболее жизненно важным вопросом из всех возможных. И кафе это оказалось совсем не простым – кто-то невидимый и неосязаемый «нашептал» с определенной целью, чтобы местом нашей первой «творческой встречи» с доктором технических наук Черкасовым стало не какое-нибудь другое, а именно – «кафе вьетнамской кухни», располагавшееся по адресу ул. Никольская, дом 10, где нас терпеливо поджидал «Нгуен Ван Чой»…
Первые слова старого вьетнамца, произнесенные им на чистейшем русском языке безо всякого анамского акцента, так и прозвучали:
– Меня зовут Нгуен Ван Чой и я искренне был рад видеть всех вас троих в нашем ресторане! Вам понравилась наша еда?!
– Очень понравилась!!! – не сговариваясь, ответили мы сразу все трое одновременно чудаковатому старику-вьетнамцу (хотя и меня не оставляло ощущение, что он не такой уж и старик, а, если и «старик», то в каком-то ином, более глубоком и широком, и, бесконечно – более уважительном и «эпохальном», что ли смысле этого слова), энергично закивав головами.
– Вы придете еще?!
– Да – обязательно, отец! – ответил за всех Олег и добавил: – И придем не один раз – другой такой необычной еды не отыщешь во всей Москве «днем», как говорится, «с огнем!»!
– Ты когда-то воевал, сынок?! – неожиданно спросил старый вьетнамец у Олега.
– Воевал! – утвердительно и несколько удивленно ответил Олег и сразу спросил вьетнамца: – А, как вы догадались, отец?!
– Потому что я тоже долго воевал, а солдат всегда без труда узнает солдата, как бы тот ни маскировался «гражданской» одеждой! – объяснил «дядюшка Нгуен», с доброжелательным любопытством рассматривая Олега. – Солдатом человек часто становится поневоле – сама жизнь толкает его в «жаркие огненные объятия» войны! Как, например, это случилось со мной!
– А, где вы так хорошо научились говорить по-русски, отец?! – я и сам не знаю, почему спросил вьетнамца об этом, так как еще секунду назад пребывал в полной уверенности, что ни о чем спрашивать его не буду, но прозвучавший вопрос вылетел у меня сам собой и теперь я ждал ответа.
– Восемь лет я воевал бок о бок с советскими военными советниками, и часто бывал в Советском Союзе! – объяснил Нгуен Ван Чой. – Я воевал на стороне «сил добра» – это я знаю точно! Я вижу, что вам сейчас некогда – вы спешите по своим делам. Так что приходите завтра обедать, и я вам расскажу много интересного, а, главное, нужного для вас! Я угощу вас настоящим северо-вьетнамским обедом – обедом по «вьетконговски»! Могу биться об заклад, что вы никогда такого не пробовали!
Нгуен Ван Чой умолк и, попеременно, проницательно взглянув в глаза сначала мне, а затем – Александру Юрьевичу Черкасову, мудрый старик произнес проникновенным тоном:
– Я обладаю уникальным – «абсолютным» слухом, и поэтому, сам того не желая, уловил обрывки вашего разговора, из которого я, скорее всего, верно ухватил его главную суть: вы собираетесь восстановить, кем-то и каким-то образом в недалеком прошлом, цинично попранную Справедливость! Я правильно вас понял?!
– Здесь вы попали в самую «десятку», смею уверить вас, отец! – подтвердил безусловную правильность вывода, сделанного бывшим «вьетконговцем» на основании, всего лишь случайно уловленных его чутким слухом обрывков нашего разговора, Александр Юрьевич, с новым выражением в глазах глядя на удивительного вьетнамца.
– Я, просто, знаю истинную цену «борьбы за правду»! – веско произнес «дядюшка Нгуен». – И, всегда охотно помогаю тем, кто за нее бьется «не на жизнь, а – на смерть»! Так что, если вам вдруг понадобится посторонняя помощь, то не стесняйтесь – обращайтесь! Я всегда вам с удовольствием помогу!
Он улыбнулся нам на прощанье улыбкой человека, знающего цену собственным словам и по очереди крепко пожал нам руки, вежливо и ненавязчиво напомнив, что ждет нас завтра «у себя в кафе» в это же самое время – на «званый» обед, не преминув лишний раз подчеркнуть, что будет очень огорчен, если мы не придем, так как ему надо будет сказать нам нечто чрезвычайно важное и, соответственно, блюда, которые он намерен нам предложить во время этого обеда будут какими-то особенными, наполненными глубокой символической начинкой, приправленной классическим рыбным соусом «ныон мам», приготовленным из «сказочных говорящих рыб, живущих в волшебных озерах старинных народных вьетнамских сказок», и ныне нигде не встречающихся – даже в водах «отца всех рек», великого Меконга!»…
Я передаю слова старого вьетнамца почти в их буквальном звучании, чтобы передать всю необычность атмосферы нашего прощания с новым знакомым, которого всем нам троим одновременно «подкинула» сама наша судьба… Вернее – моя судьба, потому что, как выяснилось немного позднее, Александр Черкасов оказался не настолько изумленным и ошарашенным, как мы с Олегом Б., когда перед нашим обеденным столом появился этот самый Нгуен Ван Чой. Александр Юрьевич смутно, как я понял впоследствии, о чем-то подобном догадывался…
Безусловно, что старик-вьетнамец, «соткавшийся» из «клубов прозрачного аппетитного пара, валившего из кастрюль и сковородок ресторанной кухни», показался мне «причудливым и странным», но в тот день я еще почти ничего не знал о некоторых «фантомологических» обстоятельствах из жизни и научно-практической деятельности А. Ю. Черкасова, и пытался объяснить самому себе знакомство с Нгуен Ван Чоем закономерным итогом случайного стечения нескольких обстоятельств, вполне объяснимых с материалистической точки понимания мироустройства…
Выйдя из кафе, мы некоторое время бездумно (почти бездумно) шагали вдоль по многолюдной Никольской улице, инстинктивно избрав направление к ближайшей станции метро, невольно делясь свежими впечатлениями от «нежданного-негаданного», в высшей степени, странного и загадочного знакомства с этим самым «дядюшкой Нгуеном».
– Чудной, конечно, старик! – выразил общее мнение Олег, уважительно, впрочем, тут же добавив: – Но в нем чувствуется настоящий «боец», сумевший проскользнуть сквозь не одну «стену напалмового пламени» и остаться при этом «не опаленным»!
При этих словах Олега я, вдруг, встал на месте, словно «вкопанный» – меня осенила одна очень странная и совершенно невероятная мысль, какую я тут же попытался немедленно «загнать» туда, откуда она и «появилась». Но мое явное, хотя и секундное, замешательство не укрылось от внимания моих товарищей, и они вопросительно и красноречиво на меня взглянули. И мне, волей-неволей, пришлось перед ними объясниться:
– Я же закончил исторический факультет университета в советские времена и история «вьетнамской войны» не могла не привлекать моего специального внимания! – дальше я, скорее всего, заметно помрачнел и, наверное, нахмурился, невольно задумавшись – продолжать мне или не продолжать развивать начатую мысль?!
– И – что?! – напористо уточнил Олег.
– Да, действительно, Константин – при чем тут этот «дядюшка Нгуен»?! – поинтересовался и Александр Юрьевич, рассматривая меня с особенным любопытством, как если бы ожидал услышать от меня нечто, в высшей степени, совсем уже невероятное.
– Тот Нгуен Ван Чой, про которого я только что неожиданно вспомнил, был электриком по профессии и его казнили 15 октября 1964-го года в Сайгоне публичной показательной казнью за совершенную им неудачную попытку убить посла США в Южном Вьетнаме и вместе с ним – Министра Обороны США, печально известного Роберта Макнамару!…
И Олег, и Александр вытаращили на меня глаза в полном недоумении, с каким, обычно, смотрят психически адекватные люди на своего, внезапно «съехавшего с катушек» «собрата по разуму», и поэтому я поспешил добавить:
– Удивительнейшее совпадение – вы не находите?!
– А ты уверен в том, что того электрика, казненного в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом, звали именно так, как нашего нового знакомого?! – спросил у меня Олег, в явной надежде, что я ошибся.
– Уверен! – коротко ответил я. – Но не будем забивать себе голову ненужными теориями и предположениями – встретимся с этим «вьетконговцем» завтра и обо всем его подробно расспросим! Тем более, что он нас «угощает», а такими предложениями и приглашениями не стоит пренебрегать и «разбрасываться», особенно человеку в моем незавидном материально-финансовом положении!…
На том мы и порешили, и распрощались у подножия памятника маршалу Жукову, так как каждому из нас от подножия монумента легендарному советскому полководцу нужно было идти в разных направлениях… Правда, перед тем как «распрощаться», Александр Юрьевич задержал меня «на минутку» полузагадочной – полупророческой фразой:
– Начало нашего романа само собой только, что о себе «заявило» устами вот этого вьетнамского «фантома»! Нас с вами, Константин, судя по, спонтанно «родившейся» первой главе ждет очень напряженный, непредсказуемый и интересный сюжет!…».
ГЛАВА ВТОРАЯ. Счастливое далекое прошлое. Учеба в Университете. «Подарок «халдейских мудрецов»
Биография любого человека, если возникает необходимость в ее освещении для широкой публики или для сотрудников отдела кадров и других, подобных отделу кадров организаций, начинается, естественно, с момента рождения. Но я не стану утомлять читателя и буду предельно краток.
Я родился в старинном русском городе Тверь 10 февраля 1977-го года. У меня было непростое детство и мимолётная юность. Я рос любознательным и трудолюбивым ребенком. Мое трудолюбие мне привили мои родители, а более всех моя бабушка – спасибо им огромное за это!
Спустя двадцать два года после своего рождения, в 1999-ом («три девятки – знак «высшей пробы»!!! ) я закончил учебу на кафедре «Информационных систем» Тверского Государственного Технического Университета, куда поступил без колебаний в выборе, как только закончил среднюю школу. Свое основное и единственное жизненное призвание и, даже, более того – предназначение я «увидел» или «нашел», не знаю, как выразиться яснее и точнее, еще в седьмом классе – в возрасте четырнадцати лет.
Моя мама работала в Тверском межотраслевом центре эргономических исследований и разработок в военной технике «Эргоцентр» (ранее Тверское отделение (40-я лаборатория) НИИ авиационного оборудования). И, однажды она меня привела к себе на работу. Вот это мое первое посещение отдела электронно-вычислительных машин, и явилось тем решающим, «поворотным» событием, подтолкнувшим меня в четырнадцатилетнем возрасте на «знаковую» тропинку «детских мальчишеских увлечений», которая меня, со временем, никуда не сворачивая, и вывела на широкую дорогу с «многорядным» движением под названием: «Информационные Технологии». Именно туда – в таинственный, загадочный и манящий компьютерный мир я и, сам ясно того не осознавая, «окунулся» «с головой» в возрасте всего лишь четырнадцати лет. Я неплохо рисовал и в далеком 1991 году мне поручили нарисовать попиксельно на 8086-м ЭВМ знаменитый на весь мир космический корабль «Буран» в трех проекциях. С чем я успешно и справился, получив в трудовую книжку гордую запись «техник 2-й категории».
С тех самых пор я твердо решил посвятить всю свою сознательную жизнь развитию и совершенствованию информационных технологий, вкупе со своим специфически направленным природным талантом, который даровал мне сам Создатель. Спасибо еще раз моей маме, и моему папе – тоже! И – спасибо кому-то еще, чьего настоящего имени мне уже никогда не будет суждено узнать. Этот «некто» однажды в одном из моих забытых счастливых детских снов «шепнул» мне «магическое слово», а затем поманил пальцем за собой – в том направлении, в котором я и шагаю всю свою научную и трудовую жизнь до сих пор…
…Учеба в университете, куда поступил я сразу после десятого класса, давалась мне легко и радостно – «таинство интуиции» не подвело меня в выборе специальности. «Информационные Технологи», наверное, сами выбрали меня в качестве моего основного жизненного удела. Или, во всяком случае, жизнь моя складывалась так, что мне больше ничего не оставалось, как, отбросив в стороны все колебания, поступить в Тверской Государственный Технический Университет (ТГТУ). Тем более, что заведующим самой «навороченной» кафедры ТГТУ «Информационные системы» являлся старый друг моего отца, Борис Дмитриевич Павлов (в студенческой среде он получил ласково-сокращенное прозвище «БД»), с самого начала обучения, взявший меня под «свое крыло»!
«Тот, кто владеет информацией, тот владеет миром!» – не помню точно, где, когда, от кого и при каких обстоятельствах я услышал эту, бесконечно верную фразу, но она мне показалась на все сто процентов верной, точно отражающей объективную истину! Именно эту фразу произнес Борис Дмитриевич Павлов, проводивший со мной личное собеседование после моей успешной сдачи вступительных экзаменов в Технический Университет.
Знал я «дядю Борю», разумеется, с раннего детства, коли уж он являлся старым другом моего отца, но в университете, конечно же, мы с ним познакомились совсем в ином качестве. Борис Дмитриевич сразу предложил мне несколько тем для исследовательской работы на мое личное усмотрение, и у меня совсем не возникло вопроса в выборе научного руководителя на долговременную перспективу – я был зачарован мощнейшим интеллектом заведующего кафедрой и готов был следовать за ним «до самого конца своего научного жизненного пути»!. Борис Дмитриевич был доктором технических наук и пользовался огромным непререкаемым авторитетом во всем ТГТУ, благодаря своей несомненной, можно смело сказать, вопиющей талантливости и присущим ему трем основным морально-волевым качествам: порядочности, честности и доброте.
И имелась еще у Бориса Дмитриевича его личная (собственная) огромная научная тайна, особым романтическим ореолом которой и было окружено его имя на нашем факультете. Вернее, я не совсем точно выразился – основная научная разработка всей деятельности доктора технических наук Павлова проводилась в полной тайне и условиях строжайшей секретности. Причем эта секретность никак не была связана с оборонными заказами, а, просто, однажды, Борис Дмитриевич ездил в составе большой научной делегации в дружественный Ирак…
…Поездка эта состоялась лет двадцать назад, когда в Ираке правил большой друг Советского Союза, Саддам Хусейн, ну и, разумеется, тогда еще на политической карте мира одна шестая часть суши была выкрашена в красный цвет и на этом красном фоне гордо сияли золотой краской четыре огромные заглавные буквы: «СССР – Союз Советских Социалистических Республик». Борис Дмитриевич, как раз накануне этой поездки защитил докторскую диссертацию и поэтому его включили в делегацию, как молодого перспективного многообещающего ученого.
В Ираке он проработал около трех месяцев и время он там зря не терял, как выяснилось после возвращения Бориса Дмитриевича домой в Тверь. Именно из этой иракской командировки профессор Павлов привез свою «главную научную тайну», которую нигде и никогда не рекламировал, и о сути каковой никогда и ни с кем не заговаривал. Он вернулся из Ирака совсем «другим» человеком, кардинально изменившись «внутренне». Эти глубокие изменения на ментальном уровне выразились, прежде всего, в, ранее совсем нехарактерной замкнутости и скрытности, нарочитой сдержанности, не позволявшей ему эмоционально выступать, даже, на институтских (нынешний Тверской Государственный Технический Университет в ту советскую пору именовался Тверским Политехническим Институтом, как ему и полагалось быть на самом деле) партсобраниях, на которых «до Ирака» выступления Бориса Дмитриевича Павлова отличала глубина и искренность разгромных критических выступлений, полностью изобличавших различного рода, «разложенцев», «отщепенцев» и прочих «псевдоученых», «примазавшихся» к «советской высшей школе». Ну, а, после трех месяцев жизни «на берегах Тигра», что-то в Борисе Дмитриевиче «перегорело» и «испарилось», словно бы никогда в нем и не было! Никто из окружающих коллег по работе и представить себе не мог того невероятного и прискорбного факта, что трехмесячное пребывание в Ираке заставило Бориса Дмитриевича полностью разочароваться в основных постулатах «марксизма-ленинизма» и, хуже того – с огромным недоверием относиться к внутренней и внешней политике, проводимой КПСС! А, виной формирования «антисоветского образа мыслей» у Бориса Дмитриевича явилось то, никому неизвестное обстоятельство, что в междуречье Тигра и Евфрата он «причастился» к «источнику Запретных Знаний»…
У себя на кафедре Борис Дмитриевич, предварительно выбив из университетской бухгалтерии необходимые средства, соорудил небольшую «личную научную лабораторию», отгороженную от внешнего мира прочной железной дверью и никого, туда не пускал ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом. Ключи от «железной двери» в единственном экземпляре имелись только у него одного.
Лаборатория, разумеется, возбуждала законное любопытство сотрудников, но ни у кого не хватало смелости открыто спросить у Павлова, чем он, все-таки, занимается в этой таинственной лаборатории и почему никого туда не пускает?! Но, насколько мне стало известным, пользуясь своим положением заведующего кафедрой, Борис Дмитриевич не посчитал нужным делиться о тех своих исследованиях и опытах, которые он в одиночку производил в «лаборатории за железной дверью» и сохранял все в тайне почти полтора десятка лет до самого моего появления на его кафедре в качестве «перспективного студента». Я оказался первым человеком в мире, которого доктор Павлов посчитал нужным посвятить в эту свою «научную тайну», привезенную им когда-то из далекого Ирака.
Я учился на третьем курсе. Стоял конец сентября, и я выбрал тему своей исследовательской работы, которая должна была лечь, спустя два года в основу дипломной работы. Моим непосредственным научным руководителем, по-прежнему, как и два предыдущих года обучения, являлся сам Павлов. Причем, Борис Дмитриевич сам мне предложил в начале третьего курса, когда нужно было окончательно определяться с темой будущей дипломной работы, продолжать быть моим научным наставником, так как увидел во мне, по его словам, «очень большой, смело, даже, можно сказать – гигантский научный потенциал»! Я оказался польщен и обрадован столь заманчивым предложением, вкупе с высокой оценкой своих способностей, и, вот, как-то сентябрьским вечером, засидевшись в библиотеке университета допоздна за чтением специальной литературы по теме той курсовой работы, которая должна будет лечь в основу диплома, а, затем, и – кандидатской диссертации, у меня вдруг на душе внезапно появилось странное предчувствие, что через несколько минут со мной произойдет какое-то удивительное, из ряда вон выходящее, событие, которое предопределит всю мою дальнейшую судьбу. Мне было то неполных двадцать лет, и я, и сам, конечно, ясно то и не понял, что это на меня «накатило».
Но, прошло не более пяти минут с момента, как на меня «накатило» это странное предчувствие и в методкабинет зашел не кто-нибудь, а – Борис Дмитриевич собственной, так сказать, персоной. Он осторожно прошел через весь методкабинет, остановившись около того стола, за которым я работал и негромко попросил меня пройти с ним на кафедру для «неотложного серьезного разговора». Сильно заинтригованный, я собрал книжки и тетрадки в портфель, и послушно пошел за Павловым, лихорадочно прикидывая в уме, что бы могло означать его неожиданное приглашение «поговорить по душам»?!
На кафедре, за поздним временем никого из преподавателей и сотрудников уже не наблюдалось, и Борис Дмитриевич, не став тратить время на пустопорожнее молчание, спросил у меня:
– Хочешь знать, чем я занимаюсь в своей лаборатории?! Ты, наверняка же изнываешь от любопытства, как и все остальные – что я там такое могу «прятать» от «посторонних глаз»?!
– Ну, конечно же хочу, Борис Дмитриевич! – обрадовался и изумился я его вопросу. – Кто же об этом не мечтает на нашей кафедре, Борис Дмитриевич?!
– Тогда пойдем! – просто сказал Борис Дмитриевич и, отперев железную дверь лаборатории, сделал мне приглашающее движение войти внутрь.
В «тайной лаборатории» Павлова, сделавшейся чем-то, вроде «притчи во языцах» во всем нашем Тверском Техническом Университете, я не увидел ничего необычного: мощная неоновая лампа, эстетично утопленная в потолке, заливала уютно обставленную небольшую по размерам лабораторию ярким, и, вместе с тем, мягким, не «режущим» глаза светом, позволившим мне сразу рассмотреть все нехитрое убранство «личной научной вотчины» Бориса Дмитриевича. Справа от входа стоял удобный рабочий стол, за столом – широкое мягкое массивное кресло, на столе – монитор рабочего компьютера. А перед столом я увидел другое кресло – точную копию первого. Оно, наверняка, предназначалось для посетителей, но я точно был уверен, что никаких посетителей в лаборатории этой никогда раньше, с момента, так сказать, ее «открытия», не появлялось! Не для меня же одного специально приготовил это кресло Борис Дмитриевич?! Он предложил мне присесть в это кресло, и я выполнил просьбу своего научного руководителя, с любопытством рассматривая то, что находилось в дальнем, левом от входной двери, углу «лаборатории», на поверку оказавшейся обычным «рабочим кабинетом для индивидуального пользования» … Хотя, нечто, какая-то особенность, которую я сразу не мог точно идентифицировать, была присуща «тайной лаборатории» Павлова – здесь дышалось совсем иначе, чем в помещении кафедры, оставшейся по ту сторону «железной двери».
Откуда-то, из какого-то невидимого источника, в этой совсем небольшой комнатке изливался самый настоящий «горний воздух», напоенный слабым ароматом неизвестных мне растений. Я заинтригованно посмотрел на Павлова, а потом перевел взгляд влево от себя и повнимательнее всмотрелся в то, что находилось в левом углу «лаборатории».
В левом углу, где я первоначально не заметил ничего такого, на чтобы можно было обратить особое внимание, возвышалось что-то наподобие гардеробной вешалки для верхней одежды, целиком накрытой непроницаемым покрывалом из плотной ткани типа брезента или, может быть, это был какой-то другой материал. И мне, вдруг, почудилось, будто бы покрывало это слабо мерцало еле заметным зеленоватым свечением под лучами неоновой лампы, и, что приятный аромат явно растительного происхождения, испускалось или самим покрывалом, или тем, что оно скрывало от постороннего взгляда.
Борис Дмитриевич, как раз подошел к этой «вешалке» и остановился, задумчиво глядя на меня.
– Борис Дмитриевич – что-то не так?! – не знаю, почему, вдруг, но мне сделалось немного «не по себе», словно бы я ожидал какой-нибудь дикой и страшной выходки от, хорошо знакомого мне с раннего детства, «дяди Бори», ныне являвшегося моим научным руководителем, доктором технических наук, заведующим кафедрой «Информационные системы».
– Саша, ты сейчас не пугайся – я тебе кое-что покажу! – как можно более спокойным голосом произнес Борис Дмитриевич и неуловимым движением потянул за какую-то веревочку, отчего «брезентовое» покрывало, издавая тихий шорох, сползло с «вешалки», и я увидел, что это была ни какая ни «вешалка», а стояла передо мной непонятная статуя, изображавшая неизвестного человека в человеческий же рост. Растительный аромат резко усилился, и я понял, что аромат этот испускала загадочная скульптура. Положа руку на сердце, следует сразу оговориться, что глазам моим предстало нечто среднее между скульптурой, несомненно изваянной руками человека и естественной растительной формой – деревом с «глазами и руками».
Хоть и предупреждал меня Борис Дмитриевич, чтобы я «не пугался», я все же не мог не вздрогнуть, столкнувшись взглядом с «глазами» «статуи» – «глаза» мне показались совершенно живыми и осмысленными, что красноречиво доказывало, прежде всего, гениальность неизвестного ваятеля, создавшего эту скульптуру из цельного куска светло-золотистой древесины какого-то безумно дорогого сорта дерева. Две руки-«ветви» статуи-«дерева» были широко расставлены в стороны, символизируя, видимо, «широко распахнутые дружеские объятия». На окончаниях кистей-«сучьев» висело по большой увесистой шиш, каждая из которых сильно смахивала на, на хорошо известные мне «кедровые шишки», наполненные мелкими орешками, заключавшими в своих скорлупках нежные вкусные ядрышки съедобных зерен.
Я не был ботаником, но хорошо знал, что растут в мире деревья, чья древесина испускает свой собственный аромат, но никогда не слышал о деревьях, силуэты чьих стволов так сильно бы напоминали человеческие фигуры. И я, кажется, начал понимать, по какой причине «БД» никого не хотел впускать внутрь этой своей «тайной лаборатории» – ему, действительно, было, что скрывать от глаз, психологически неподготовленных к подобным зрелищам, и, к тому же, не умеющих «держать язык за зубами», коллег по работе!
– Что это, Борис Дмитриевич?! – выдавил из себя я, не в силах справиться с нарастающим изумлением, грозившим перейти в полный «психологический ступор».
– Это, Игиг или ИИ – «младший брат верховного шумерского Бога Мардука». По древним шумерским преданиям, статуи Игига ставились-«высаживались» у входа в древние шумерские храмы-зиккураты.
Статуи эти изготавливались-«произрастали» из редкого сорта деревьев, являвшихся дальними сородичами «ливанского кедра» – древние шумеры называли их «деревом жизни» и об этом мне подробно поведал профессор Норбук.
Не знаю, известно тебе или нет, но главный герой самого древнего литературного художественного произведения на Земле, легендарный шумерский царь Гильгамеш пытался найти «эликсир бессмертия», а эликсир этот можно было получить только из древесины «священных кедров», охраняемых на заколдованном острове злым демоном Хумбабой. Как видишь, человечество, даже на самой заре цивилизации волновала, главным образом, лишь одна проблема – проблема человеческого бессмертия!
Все высшие шумерские жрецы были отличными математиками, и изображения Игига вдохновляли их на новые научные подвиги в области математики – наиболее таинственной и непознанной из всех человеческих наук.
Мне этого Игига подарили иракские коллеги. Вернее – один коллега, некто Муххамед Норбук, профессор математики Багдадского Университета.
Это, конечно, копия, но очень хорошая копия с настоящего Игига, оригиналы которых, безусловно, никак не могли сохраниться за пять прошедших тысячелетий, как и сам Древний Шумер.
Я тебе, Саша, не буду рассказывать во всех деталях, кто такой, на самом деле, этот профессор Норбук, где и как, и при каких обстоятельствах мне пришлось с ним познакомиться, но, так уж получилось, что я спас жизнь профессору, и за это он подарил мне вот этого Игига, объяснив, что другим способом не сумеет выразить мне свою глубокую благодарность за, спасенную ему жизнь.
Этот Игиг достался Норбуку от отца, а отцу – от деда, а деду – от его отца, ну и так далее. Семейка эта, вообще, конечно, странная и, более чем, самобытная, но он так настаивал с этим Игигом, что я не мог отказать профессору, чтобы кровно не обидеть его. Он меня твердо заверил, что этот ИИ принесет мне огромную удачу и поможет сделать какое-то крупное научное открытие, если не мне, то моему самому талантливому ученику. Единственным условием профессор Норбук поставил мне то, чтобы я никому не показывал раньше времени этого Игига никому другому, кроме того, самого «талантливого ученика». Вот настал момент, и я решил показать Игига тебе! Или – наоборот!
– В каком смысле – наоборот?! – не понял я.
– Ну, показать не Игига тебе, а тебя – Игигу!
– Простите, Борис Дмитриевич, но это – какая-то чертовщина! – не сдержался я, и высказал то, что думал.
– Саша, я не сошел с ума – так что ты не «кипятись» раньше времени! – очень рассудительно произнес Борис Дмитриевич, глядя на меня мудрым взглядом. – У ИИ есть другое имя или его материальное воплощение – «Лунный Жрец». Об этом, втором имени, сообщил мне под большим секретом все тот же профессор Норбук во время нашего прощального с ним ужина, состоявшегося накануне моего отлета в Москву.
Я же тебе объяснил, что Игиг считался младшим братом Великого Мардука, шумерского ПервоБога, создавшего человечество и, подарившего людям много знаний, необходимых им для построения своей счастливой жизни. Среди знаний, которые подарил людям Бог Мардук, важнейшими оказались письменность и математика. Благодаря алфавиту и числам люди начали накапливать информацию, и постепенное накопление универсальной информации, спустя пятьдесят веков, привело к возникновению прикладной науки, название которой – Информационные Технологии.
Так что, Саша, ты видишь сейчас перед собой нашего общего «научного прародителя» и отнесись к нему с подобающим уважением – вполне возможно, что в этой деревянной статуе заключен Дух Игига, и, однажды… – Борис Дмитриевич раздумал продолжать и накрыл деревянного Игига «брезентовым покрывалом», добавив: – Пусть пока отдыхает – мне почему-то с некоторых пор стало казаться, что он не любит яркого неонового освещения!
– Что – однажды, Борис Дмитриевич?! Вы не договорили, прервавшись на самом интересном месте!
– Если я договорю, что произойдет «однажды», то ты, Саша, точно тогда укрепишься в мысли, что я свихнулся в той давней Иракской командировке и все эти годы скрывал от окружающих, свое, глубоко замаскированное, безумие! – объяснил мне Борис Дмитриевич и добавил. – Это «однажды» когда-нибудь наступит для тебя, Саша и ты поймешь, что я имел ввиду! А, сейчас, за поздним временем, распрощаемся – я надеюсь, что ты не расскажешь никому о ИИ – Игиге, даже своему отцу, иначе волшебства не случится… если я нарушу обещание, данное профессору Норбуку.
– Можете положиться на меня, Борис Дмитриевич! – твердо заверил я своего научного руководителя и для пущей убедительности приложил ладонь правой руки к сердцу, но, тут же задал вопрос, подспудно начавший мучить меня с самого начала этого «смутного и чудного» разговора: – А, как вам, Борис Дмитриевич удалось провезти через границу такую большую статую, и как, потом вы сумели пронести ее совершенно незамеченной в наш Полутех, и – на нашу кафедру?! Как было возможно произвести все эти действия незамеченными для окружающих?!
– Я же тебе сказал, Саша, что этот Игиг сделан из древесины «живого», так называемого, «квантового дерева», и, когда мне его подарили в Ираке, он был совсем маленьким – всего лишь восемнадцать сантиметров высотой… – «БД» вдруг сделал неожиданную паузу и посмотрел на меня с заметно изменившимся выражением в глазах, сути какового я сразу-то и не понял.
Несколько секунд помолчав, «БД» произнес мне с такой интонацией, как, если бы выдавал важнейшую государственную тайну, на чье разглашение не имел никакого права:
– Знаешь, Саша – когда ты только-только зашел в эту лабораторию, то я еще не был уверен в том, что сумею рассказать тебе всю правду о той своей достопамятной командировке в Ирак и – о всех ее, далеко идущих последствиях. Но сейчас мне стало ясно, что, сказавши: «А», мне придется сказать и: «Б»! Поэтому я и расскажу тебе все, как оно было в Ираке на самом деле – не под «протокол»! А дальше, Саша уже будет твое дело – поверишь ты мне или не поверишь?! О нежелательности разглашения информации, которую ты сейчас услышишь в качестве моего «Альфа-ученика» – «ученика Чародея», я считаю тебя излишним тебя предупреждать, как умного, порядочного и хорошо воспитанного человека. В общем, слушай меня очень внимательно, ничего не записывай, но все запоминай!
Этот Мухаммед Норбук, как я уже успел тебе сообщить, человек очень непростой! И познакомились мы с ним вроде бы случайно, но в случайности этой мне сразу же почудилась некая предопределенность, не то, чтобы эта предопределенность оказалась навязанной «свыше», но – близко к этому.
