Мои воспоминания

скачать книгу бесплатно


Очередное лето закончилось, пора снова идти в школу, теперь уже в восьмой, выпускной, класс.

То ли, оттого что пришлось много бегать, то ли по причине хорошего питания на МТФ, но я начал быстро расти. За лето догнал своих одноклассником, а к зиме уже и обошел некоторых в росте. Из маленького ребёнка, как говорится, «метр с кепкой» я как-то быстро вымахал до метра семидесяти сантиметров. И, скажу честно, всем, кто до этого меня обижал из-за маленького роста, начал справедливо отдавать накопившиеся долги в виде подзатыльников и пинков под мягкое место. А если кто по привычке пытался меня унизить, одним ударом разбивал нос или ставил синяк под глазом. Естественно, в классе стали относиться ко мне более уважительно, а некоторые ребята даже побаивались. Все знали, что, если драка началась, я не останавливался, пока нас не растаскивали старшие или я не забивал противника до беспамятства. Вот такой я был злой. За эту злость ко мне потом в ПТУ и приклеилась кличка Злой.

Между седьмым и восьмым классами я работал в колхозе наравне со взрослыми мужиками. Меня уже научили и сено косить, и землю пахать плугом в конной упряжке, и прицепщиком работать на тракторе. В общем, теперь я наравне со всеми колхозниками шёл на любой наряд, мне доверяли даже заскирдовать сено или солому, не опасаясь, что стог потом промокнет под дождем и отсыреет. Одним словом, я стал настоящим помощником как для родителей, так и для ближайшей родни. Всем нашим родственникам, у кого не было пахаря в семье, весной пахал огороды под посадку картофеля. Помогал косить и запасать сено на зиму, резать торф. В общем, физически я к этому времени накачался прилично. Бицепсов, конечно, не прибавилось, но тело стало хлестким и жилистым, как кнут «пастушка».

Окончив восьмой класс, я поехал поступать в ПТУ в город Шостка. А тут и медкомиссия в военкомате на призывное свидетельство подоспела. В ПТУ меня зачислили без проблем, тем более там надо было только пройти собеседование и никаких экзаменов. Будущая моя специальность называлась «токарь-фрезеровщик». Хорошая профессия, рабочая. А навыки, полученные в родном колхозе, помогали мне потом всю оставшуюся жизнь.

Прикосновения к истории

Что творится в голове подростка, выросшего под опекой пожилых родителей (еще помнивших революцию семнадцатого года) в стране под названием СССР? Которого обучали учителя наших советских школ, сформировавшие его нравственные принципы и взгляды на жизнь, а затем воспитывала улица, где его окружали сверстники из разных семей – от сына уголовника до сына профессора. Ох, как много таилось в этой голове всяких мыслей, накапливаясь вместе с жизненным опытом, получаемым дома, в школе и на улице! Кстати, улица тогда в воспитании многих играла главную роль. А если учесть, что в нашей стране в каждой семье кто-то воевал, кто-то был репрессирован, а кто-то отбывал срок за решеткой, причем не всегда справедливо, то становится понятно, каким было это уличное воспитание.

Улица жила по своим правилам и законам. Именно здесь мы получали необходимые для жизни знания и понятия о том, как вести себя в той или иной ситуации, когда надо драться насмерть и как не попадаться. И здесь начинали понимать, что там, за чертой, не важно, какая это черта – война или ворота лагеря. А многие из взрослых, которые были тогда рядом с нами, подростками побывали и на войне, и в плену у немцев, и в сталинских лагерях для врагов народа.

На улице было легко

На улице все было просто и понятно – там не существовало деления по возрасту и социальному положению, не было начальников, там все были равны и откровенны. Просто одни имели большой жизненный опыт и делились им, а другие слушали и перенимали его, задавая рассказчикам наивные, а порой и глупые вопросы. Нас просто завораживали воспоминания ветеранов как гражданской, так и Великой Отечественной войн, в которых они рассказывали о тяжелых боях и сражениях, разных опасных ситуациях, подлых поступках командиров и сослуживцев. С болью описывали, как сотрудники «особого отдела» и СМЕРШа кулаками выбивали признания из вернувшихся из плена бойцов и командиров. С не меньшим интересом слушали мы и тех, кто прошел страшную школу жизни сталинского ГУЛАГа. Их почерневшие лица, потухшие глаза и вставные позолоченные или железные зубы невольно наводили на всех какой-то гипнотический страх и одновременно приковывали наше внимание.

Прикосновение к войнам

Даже не знаю, о ком рассказывать в первую очередь: о бывших фронтовиках, которые выстояли и победили в двух кровопролитных войнах, или бывших узниках советского ГУЛАГа, испытавших на себе ужасы этой жуткой мясорубки человеческих судеб? Пожалуй, справедливо будет сначала обратиться к ветеранам войны. Ведь они спасли не только страну, но и тех, кто сидел в тюрьме, – победа над белыми и затем разгром фашистских захватчиков дают ветеранам право быть всегда первыми.

Итак, поговорим о ветеранах гражданской войны. Теперь-то мы знаем, какой кровавой она была и сколько жизней положено на алтарь красной победы. Но тогда люди, прославившие свои имена, были для нас героями: Щорс, Котовский, Буденный, Ворошилов. Блюхер, Чапаев, Пархоменко – да всех и не перечесть. Много было и тех, кто именем революции убивал своих братьев, отцов, сыновей, просто безвинных людей. Врагами же страны в то время считались Деникин, Махно, Врангель, Капельников и другие русские полководцы белой гвардии, стоявшие насмерть за Россию без красных.

Вот что рассказывает ветеран и очевидец гражданской войны, живший недалеко от нашего дома.

Заливные луга у реки Десна

«Дело было на Украине. Сумская область, Зноб-Новгородский район. Окрестности сел Глазово и Кривоносовка, хутора Хильчичи, сел Уралово, Очкино и города Новгород-Северска, что на берегу реки Десны.

На заливных лугах у Десны мужики косят сено. Эта территория по Брестскому договору принадлежала немцам. Появившийся в небе немецкий самолет, его называли аэропланом, бросает сверху листовки на украинском и русском языках – мол, здесь нельзя косить траву – немецкая территория. Плевать мужики хотели на эти бумажки, разобрали по карманам на самокрутки – бумага очень хорошего качества – и продолжают себе косить. Снова летит аэроплан. На этот раз с него сбросили мешок. Подошли мужики к мешку, смотрят с опаской. Потыкали палкой – что-то внутри есть. Развязали осторожно мешок, а там «жид». Еврей, мертвый, и записка при нем. Мол, мы видим, что вы народ неорганизованный, поэтому присылаем вам начальника – это они на труп намекают. Если не уберетесь, будете мертвы, как и он. Кстати, слово «жид» позже было запрещено Сталиным к произношению. Даже анекдот ходил такой: «Стоит мужик на остановке, к нему подходит второй и спрашивает, мол, что ты здесь в период сенокоса делаешь? Мужик замялся, потом отвечает: «Я попутку подъевреиваю…»

Даже слово «поджидаю» произнести боялись.

Возмутились косари, матом немца покрыли и продолжают косить траву. Аэроплан развернулся и давай по ним из пулемета строчить да бомбы на них кидать. Попадали мужики в траву, затаились. Тот покружил и скрылся. А крестьяне посоветовались и решили пойти и выбить немцев из Новгород-Северска, чтобы работать не мешали. Пошли мужики по домам, по селам и стали всех зазывать на войну с немцем. В гражданскую войну у каждого винтовка была, или пулемет, или наган. Собралось народу видимо-невидимо, от села Глазово до села Очкино толпа идет, и счету ей нет. Все настроены на страшный бой. Подошли к берегу Десны, река быстрая, широкая. Ждут мужики, пока паром с того берега придет.

А в это время в Новгород-Северском у немцев паника – увидели они это огромное войско, испугались. Побросали все, стали покидать город. Первыми смылись, как всегда, евреи и золотишко с собой прихватили, понимают, что грабить будут именно их в первую очередь.

Подошел паром, и начали мужики партиями через Десну переправляться. Полдня прошло, пока все переправились. Назначили командиров, разбились по взводам, готовятся к атаке. В это время немцы по телеграфу депешу в Москву: мол, нарушается Брестский мир, войско идет на Новгород-Северск несметное. Посылает ВЧК свой конный отряд из приграничья в Новгород-Северск – разобраться, что за партизаны там объявились? Поскакал отряд, выехал на пригорок, стоят, смотрят. И правда, огромная толпа идет колоннами от реки Десны к городу, все вооружены, но без формы. Отряд двинулся навстречу, чтобы разобраться и остановить это войско. Увидели ополченцы, что скачут к ним вооруженные люди на конях. Кто-то крикнул: «Казаки, порубят всех, тикай!»

И пошла по рядам паника. Все обратно к реке кинулись, заполнили паром, отплыли от берега. Остальные – кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь – переправились обратно восвояси. Ох и народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.

Теперь слово другому нашему соседу – ветерану Великой Отечественной войны. Мужик этот был просто богатырем – огромный человечище с руками силача. Все называли его Петровичем, и я, кстати, тоже, хотя многих не знал по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалею. Так вот, Петрович служил в разведке и после Сталинграда воевал на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага и захваченных им «языках», вспоминал своих товарищей, а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он начинал демонстрировать нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто обалдевали оттого, как просто и легко у него все это получалось. За пару секунд связать пленного ремнем, палкой или веревкой, используя морские узлы, – это было что-то! Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для испытания на прочность. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. Кстати, у Петровича был особый нож – нож разведчика, он нам его показывал и даже давал подержать в руках, а еще рассказывал, как и когда применял и как он помогал ему в трудных ситуациях на фронте и в жизни.

В одном из своих рассказов Петрович вспоминал, как однажды с группой бойцов ходил в разведку. Ночь была темная, безлунная, небо все затянуто тучами, как говорится, хоть глаз выколи. Но для разведчика это просто подарок – можно незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и заграждение проползли, прорезав колючку. В темноте показались неясные очертания немецких окопов. Время от времени немцы пускали в небо осветительные ракеты, и пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. В один из таких моментов заметили часового, стоящего у бруствера окопа. Он в свою очередь тоже вел наблюдение за передовой и, как только ракета взлетала, припадал к биноклю, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, поднося бинокль к глазам, немец на какие-то мгновения лишался ближнего обзора. А после того, как ракета гасла, некоторое время совершенно ничего не видел в окружавшей его темноте, пока глаза вновь не привыкали к ночи.

Петрович, как опытный разведчик, об этом знал. Вынув нож из-за голенища сапога, где носил его всегда, – такая привычка тогда была у многих разведчиков, он стал выжидать. А когда очередная ракета погасла, прицелился и метнул нож в часового. Послышался хлопок, будто кого-то стукнули кулаком по спине, хрипящий стон, а следом легкий шелест сползающего в окоп тела. Молниеносным броском разведчики переметнулись в укрытие окопа. Петрович, разглядев в темноте раненого часового, вторым ножом быстро добил его, чтобы, очнувшись, тот не наделал шума. Тело часового оттащили в боковую траншею и тихонько двинулись вдоль окопа, выставив сзади себя охрану.

Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали так же, как и наши бойцы, на шинелях, а вот офицеры – отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам разведчики и ориентировались, определяя, кого брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал немцу рот, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спавшего офицера из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно засунул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Затем, плотно завернув пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению.

Выбравшись из окопа и волоча за собой пленного фашиста, ползком двинулись в сторону наших позиций. Вот уже миновали колючку и приблизились к окопам. Но тут наш часовой то ли не разобрался, то ли ему что-то почудилось спросонья, вдруг начал стрелять по разведчикам из пулемета. Немцы, видимо, тоже проснулись и, обнаружив, что часовой убит, а офицера нет, открыли огонь в том же направлении, куда стрелял наш пулеметчик.

Попав под двойной огонь – своих и немецких пулеметов, Петрович прикрыл захваченного «языка» собственным телом и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Через время, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Издалека послышался отборный мат командира роты, что, мол, если, не дай Бог, кого ранили или убили, то всё – трибунал. Какими именно выражениями сопровождал командир свою речь, когда в ярости орал на дежурившего пулеметчика, – лучше не вспоминать, эти слова не для печати.

Пользуясь затишьем, разведчики рванули к своим окопам, затащив туда и немца. Тот, как оказалось, был все еще без сознания – то ли Петрович не рассчитал своих сил, когда стукнул его по голове, то ли случайно придавил, когда закрывал от пуль собственным телом. Прибежавший санитар сунул немцу под нос нашатырь, потер виски и, пощупав пульс, успокоил разведчиков, что, мол, вообще-то, должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился и только тут почувствовал на правой ноге что-то мокрое. Боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он и пошел в землянку. Примостившись у «буржуйки», снял сапог, размотал окровавленную портянку и ощутил сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила мышцы голени. «В общем, это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте. Так что я счастливчик», – усмехнувшись, завершил он свой рассказ.

Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко к тому времени, о котором он вспоминал. Нам казалось, что это было вчера, да и Петрович рассказывал так, будто только что вернулся из боя и присел с нами отдохнуть и покурить. Это было время, когда все фронтовики ходили в гимнастерках, украшенных рядами боевых орденов, медалей и колодочек желтого и красного цвета, которые свидетельствовали о ранениях. Красные означали легкое ранение. Желтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три: две красных и одна желтая. Мы с благоговением трогали эти медали и ордена, читали выгравированные на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прокатилась по нашей стране и Европе. Два ордена Красной Звезды, ордена Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – все эти награды красноречиво рассказывали о пройденном Петровичем пути от Сталинграда до Берлина. Мы страшно гордились нашим Петровичем и вообще нашими ветеранами и от всей души ненавидели фашистов. Даже когда играли в войну, никто не хотел брать на себя роль немца, желающих не было. Выход из положения находили, назначая немцами тех, кто был в нашей компании новичком или кто провинился по какому-либо поводу.

Да, мы играли в войну, подражали ее героям и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых знали по фильмам, книгам или рассказам фронтовиков. Но рядом с ними жили и другие так называемые «фронтовички», которые, оказавшись в плену, переходили на сторону врага и становились полицаями у немцев. Отсидев после войны положенный по закону срок, узники возвратились домой. Мне казалось это страшной несправедливостью: почему этих предателей не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других парней, чьи отцы и деды воевали с фашистами и многие не вернулись с фронта, отдав жизнь за Родину. К детям этих бывших полицаев всегда было особое отношение, с ними никто не дружил, их просто обходили вниманием. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая, ветераны, выпив лишку, всегда вымещали свою злость и обиду на бывших полицаях. Бывало, что от словесных оскорблений переходили и к рукоприкладству. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая душевную боль и праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны.

Затем хмель проходил, все выпивали «мировую», и жизнь шла дальше. Позже мать рассказывала мне, что те полицаи, которые вернулись из тюрем, никого не убивали, а просто работали у немцев и пили самогон. Ничего плохого они не делали, наоборот, иногда даже помогали людям избежать отправки в Германию. Тех же, кто убивал местных жителей или наших бойцов, расстреляли на месте по закону военного времени.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а кажется, будто только вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал истории ветеранов.

Запах зоны

Вторая категория рассказчиков – это бывшие заключенные, освободившиеся после отбытия наказания из тюрем и лагерей. Им посвящалась куда большая часть свободного времени нашего детства, поскольку эти люди, как правило, нигде не работали или же выполняли такие работы, которые по времени приходились на утро и вечер, а то и ночь. К примеру, дворник или сторож стадиона. А вообще, бывшим осужденным на работу было устроиться тяжело. Они быстрее других спивались или вновь принимались за свое преступное ремесло и довольно скоро возвращались на нары, заработав вторую, третью и так далее ходки. Летом они выходили на улицу в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке. Почему именно так они одевались, я не понимал, но думаю, это был своего рода уголовный фарс. Так они могли продемонстрировать свои наколки на теле, означающие их статус в иерархии воровского мира, а значит, и свои воровские «подвиги». Кепка, я уверен, это тоже воровской атрибут. Как ветеранов об орденах и медалях, мы расспрашивали их о том, что означает та или иная наколка на пальцах, кистях, плечах, груди, спине. У многих на груди, в районе сердца, был наколот профиль Ленина или Сталина, на плечах – замысловатые звезды, как у генералов дореволюционных времен, купола церквей, всякие звери с оскалом, змеи, пауки – в общем, настоящая картинная галерея. Многое из того, что они рассказывали, до сих пор сохранилось в моей памяти и даже, как ни странно, сыграло положительную роль не только в моем воспитании в то время, но и моих будущих учеников.

Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские «подвиги»

«Слушай сюда, парни, – начинал свой рассказ Мирон, строго оглядывая нас, – если выколот перстень с пятью горизонтальными рисками – четыре по углам и одна в центре – это означает первую ходку.

Первая ходка

Наколка перстня с решёткой в правом верхнем углу и затемненным левым нижним противоположным углом означала «позор ментам, привет кентам».

Привет кентам, позор ментам.

Перстень с затемненным правым верхним углом и нижним левым противоположным углом – дорога в зону.

Дорога в зону

Перстень с наколками слева на чистом квадрате зубчиков свидетельствовал о заслугах перед уголовным миром (количество зубьев совпадает с количеством заслуг).