banner banner banner
Заметки о России
Заметки о России
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Заметки о России

скачать книгу бесплатно

Заметки о России
Расмус Кристиан Раск

Книга дневниковых записей и писем 1818–1820 годов выдающегося датского языковеда Расмуса Кристиана Раска (1787–1832) уникальна. Автор по пути в Персию и Индию, куда направлялся с научной целью, прожил больше года в Петербурге, побывал в Москве и проехал без всякого сопровождения до Астрахани. Беседуя с людьми разных сословий, он узнал страну, можно сказать, изнутри. Публикуемые материалы впервые переведены на русский язык и по-новому открывают для нас Россию александровской поры. Они содержат живые зарисовки быта Петербурга и других российских городов, размышления о русской жизни и русском языке, колоритные портреты российских ученых того времени.

Расмус Раск

Заметки о России

© Л.С. Чекин. Составление, вступ. статья, примечания, перевод с датского, исландского, немецкого и шведского языков, 2018

© О.В. Рождественский. Перевод с датского языка, 2018

© Т.Л. Шенявская. Перевод с исландского языка, 2018

© ООО «Новое литературное обозрение». 2018

* * *

Раск и Россия

Расмус Кристиан Раск (1787–1832) был выдающимся представителем «золотого века» датской культуры, прославленного также именами Адама Готлоба Эленшлегера, Ханса Кристиана Андерсена и Сёрена Обю Киркегора. За пределами Дании Раск известен прежде всего как автор одного из основополагающих текстов индоевропейского языкознания, «Исследования о происхождении древнескандинавского или исландского языка». Парадоксально, что масштаб его дарования становится более ясным в последнее время, когда индоевропеистика перестала быть мейнстримом лингвистической науки и истории культуры. Подобно волшебной лампе хранившегося в его дорожном сундуке эленшлегеровского «Аладдина», гений Раска привел его на порог величайших лингвистических открытий и обобщений; Раск задумывался о сравнительно-исторической классификации всех языков мира и приходил к выводам о древнейшей истории человечества и его будущем. Яркий взлет творческой биографии Раска связан с его жизнью в России, где датский лингвист оказал значительное влияние на развитие нескольких областей филологии и истории. Но известно об этом только в общих чертах, в частности потому, что большая часть оставшихся от российского периода писем Раска прежде на русский язык не переводилась, а дневниковые записи не издавались даже в оригинале.

Публикация «Исследования…» в начале 1818 г. принесла Раску звание профессора и датскую королевскую стипендию, позволившую ему предпринять экспедицию в Южную Азию для изучения индоиранских и других языков. Выехав в конце февраля из Швеции в Финляндию, он прибыл в конце марта в Петербург и жил там до середины июня 1819 г., после чего продолжил свое путешествие на юг через Москву, Коломну, Рязань, Тамбов, Сарепту, Астрахань и Моздок. После четырехмесячного пребывания в Тифлисе (ноябрь 1819 – март 1820 г.) Раск отправился далее в Персию, Индию и на Цейлон.

В общей сложности на территории Российской империи, к которой в то время уже относились и Великое княжество Финляндское, и почти вся Грузия, Раск пробыл более двух лет. Заметки и письма этого периода содержат не только научные наблюдения, обобщения и гипотезы и не только замечательные портреты его российских знакомых. Они также по-новому открывают Россию александровской поры. Нам кажется, что эта эпоха хорошо известна. Но мы обычно смотрим на нее глазами привилегированного сословия. Взгляд Раска – это взгляд разночинца в то время, когда у наших разночинцев еще не появился свой особый взгляд и голос.

Расмус Кристиан Нильсен Раск[1 - Официальное полное имя Раска, полученное им при крещении, было Rasmus Christian Nielsen Rasch. Первые публикации на датском он подписывал Rasmus Kristian Rask или R.K. Rask, на латинском Erasmus Chr. Rask. В Списке членов Вольного общества любителей российской словесности он указан как Эразм Христианович Раск (см.: Соревнователь просвещения и благотворения. 1819. Ч. 7. № 7. С. 122; Базанов В.Г. Ученая республика. М.; Л., 1964. С. 445); правильнее было бы Эразм Николаевич, так как отца его звали Нильс (откуда датский патроним Раска Нильсен). Во время дальнейшего путешествия Раск от второго имени Кристиан постепенно отказался (что уже давно собирался сделать по идеологическим соображениям, см. письмо Й. фон Бюлову от 1 января 1812 г.: Breve fra og til Rasmus Rask / Udg. ved L. Hjelmslev. K?benhavn, 1941. B. I. S. 92). В последний период жизни, после возвращения Раск подписывал труды только первым личным именем (или инициалом) и фамилией (Rasmus Rask, R. Rask или Erasmus Rask).] родился в семье портного в селе Бреннекилле, к юго-западу от города Оденсе на острове Фюн. О своем отце, Нильсе, Раск писал, что он «дважды был солдатом», на армейской службе выучился грамоте, арифметике и немецкому языку[2 - Сведения о родителях, детстве и школьных годах Раск подробно изложил в письме А.Я.Д. Кнаттингиусу от 24 февраля 1818 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 295–299.]. В мирное время помимо своей профессии он занимался врачеванием, был начитанным человеком, любителем истории, географии и карт и сам дал своим детям начальное образование. По воспоминаниям Раска, отец о его способностях был очень невысокого мнения и только благодаря настояниям матери отдал его в 1801 г. в школу в Оденсе.

Через год после поступления Раска школа, получившая наименование Кафедральной, радикально изменилась в связи с новыми веяниями в образовании, и 1802–1807 гг. Раску посчастливилось провести в уникальном учебном заведении, где во главу угла ставились независимое мышление и способность делать собственные выводы. Его учителя словно специально собрались там, чтобы раскрыть его филологический талант[3 - См.: Diderichsen P. Rasmus Rask og den grammatiske tradition. Studier over vendepunktet i sprogvidenskabens historie. K?benhavn, 1960. S. 7–32.]. Так, древнегреческим и датским языками Раск занимался у С.Н.Й. Блока, автора трудов по греческой грамматике и датскому правописанию; математику ему преподавал К.Ф. Деген, будущий профессор математики Копенгагенского университета и иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук, который кроме того занимался этимологией и знал несколько языков, в том числе русский. В школьные годы Раск был представлен и одному из своих в будущем главных покровителей, Й. фон Бюлову, знатному вельможе, который интересовался датскими древностями и тратил большую часть своего состояния на поддержку исследователей. Продолжил свое образование Раск в Копенгагенском университете в 1807–1812 гг. Там он познакомился с двумя другими руководителями и покровителями, которые сыграли ключевую роль в его жизни и письма которым составляют значительную часть публикуемого в данной книге эпистолярного наследия Раска, – профессором богословия П.Э. Мюллером и директором университетской библиотеки Р. Нюэрупом. Раск намеревался изучить богословие, что могло бы дать должность пастора и надежный доход. Но его мучили религиозные сомнения, да и занятия языками не оставили времени на формальное завершение богословского образования и сдачу государственного экзамена.

Еще в школе с 1804 г., поощряемый своими удивительными учителями, Раск начал самостоятельно изучать древнеисландский язык, разбирая текст изданных к тому времени Г. Шёнингом трех томов «Круга земного» – сборника саг о норвежских королях, составление которого приписывается Снорри Стурлусону. Не имея под рукой ни грамматики, ни словаря, Раск сравнивал текст с датским и латинским переводами, анализировал различные контексты, в которых встречалось то или иное слово, и составлял парадигмы. Этим кропотливым трудам он посвящал все свое свободное время, и именно так он начал вырабатывать свой единый метод грамматического описания, который затем применил ко многим разнообразным языкам. Первая его книга – «Руководство по исландскому или древнескандинавскому языку» – была издана в 1811 г.[4 - Rask R.K. Vejledning til det Islandske eller gamle Nordiske Sprog. Kj?benhavn, 1811.]

В 1812 г. он путешествовал с Р. Нюэрупом по Швеции и Норвегии, причем деньги на эту поездку были выделены датским правительством с целью прояснить настроения и планы шведов в отношении Норвегии, все еще находившейся под властью короля Дании и Норвегии Фредерика VI, иными словами, это была разведывательная миссия «под прикрытием» научной экспедиции[5 - Так ее характеризует сам Раск в письме Й. фон Бюлову от 24 марта 1812 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 116.]. Потерю Норвегии двум ученым предотвратить не удалось, но Раск в этой поездке занимался как скандинавской, так и финно-угорской филологией и завязал важные знакомства, особенно в научном мире Стокгольма.

Свои познания в исландском Раск усовершенствовал во время двухлетнего пребывания в Исландии в 1813–1815 гг. Благодаря «Руководству…», которое он впоследствии переработал для издания на шведском языке (1818), Раск завоевал репутацию ведущего исландиста своего времени. С именем Раска связаны многие издания исландских памятников; он был инициатором создания Исландского литературного общества (1816) и одним из основателей Скандинавского общества древней письменности, в России известного, по кальке французского варианта названия, как Общество северных антиквариев (1825). Понятия «исландское» и «древнескандинавское» для Раска были синонимичны; как отметил Ф. Грегерсен, он признал необходимость их различения в исследовательских целях только во втором датском издании книги 1832 г.[6 - См.: Gregersen F. Editor’s Introduction // Rask R. Investigation of the Origin of the Old Norse or Icelandic Language. New edition of the 1993 English translation by N. Ege / With an introduction by F. Gregersen. Amsterdam; Philadelphia, 2013. P. *XV–XVI.]

Во время пребывания в Исландии Раск завершил ту работу, которая считается его главным трудом по сравнительному языкознанию, «Исследование о происхождении древнескандинавского или исландского языка». Работа была написана на конкурсную тему, объявленную 10 июня 1810 г. Королевским датским научным обществом (Академией наук) и сформулированную следующим образом: «Исследовать с помощью исторической критики и проиллюстрировать подходящими примерами, из какого источника можно наиболее достоверно вывести древний скандинавский язык; объяснить природные свойства языка и взаимные отношения, в которых он находился как со скандинавскими, так и с германскими диалектами; а также точно определить правила, на которых следует основывать все выведения и сопоставления в этих наречиях»[7 - Цит. по: Gregersen F. Op. cit. P. *XXXII.]. Раск сначала сопоставил исландский язык с другими скандинавскими и германскими языками (ниже будет объяснено, почему для Раска термин «германские» не включал скандинавские). Затем он последовательно разобрал гренландский, кельтские, баскский, финский, саамский («лапландский»), славянские, балтийские («леттские»), греческий и латинский языки и наконец признал источником исландского «древний фракийский язык», самыми ранними наследниками которого являются греческий и латинский и к «ветвям» которого также относятся славянские и балтийские языки.

Сопоставляя языки, Раск уделял основное внимание их структурным характеристикам, выявляя как лексические, так и грамматические соответствия. Свой метод, позволивший укрепить научную базу под гипотезой о языковом родстве, Раск выработал почти одновременно с другим основоположником сравнительного индоевропейского языкознания, Ф. Боппом. Раск завершил и отослал свой текст в Королевское научное общество из Исландии летом 1814 г., получил премию в 1815 г., а опубликована книга была только в начале 1818 г. На титульном листе книги Боппа «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков» обозначен 1816 г.[8 - Bopp F. ?ber das Conjugationssystem der Sanskritsprache in Vergleichung mit jenem der griechischen, lateinischen, persischen und germanischen Sprache / Hrsg. und mit Vorerinnerungen begleitet von K.J. Windischmann. Frankfurt am Main, 1816.] Поэтому защитники приоритета Раска предпочитают датировать его «Исследование…» 1814 г. либо используют двойную дату – 1814/1818.

Влияние Раска на ход индоевропейских исследований за пределами скандинавского языкового ареала было ограничено, так как писал он (в отличие от Боппа) на датском. Тем не менее были и ключевые фигуры в развитии индоевропейского языкознания, которые Раска читали, прежде всего Я. Гримм. В частности, Гримм обратил внимание на продемонстрированные Раском регулярные соответствия между смычными согласными в греческих и латинских и исландских словах. Например, между начальными ? и f в греч. ??????, «широкий» и исл. flatur, «плоский»; тот же переход (Overgang) наблюдается при сопоставлении слов ????? и fa?ir, «отец»[9 - См.: Rask R.K. Unders?gelse om det gamle Nordiske eller Islandske Sprogs Oprindelse. Kj?benhavn, 1818. S. 169–170.]. Другой видный лингвист, владевший датским языком, Й.С. Фатер, перевел соответствующий раздел расковского «Исследования…» на немецкий и опубликовал его в 1822 г. в своей антологии новых лингвистических материалов[10 - Rask R.K. ?ber die Thrakische Sprachclasse // Vergleichungstafeln der Europ?ischen Stamm-Sprachen und S?d-, West-Asiatischer; R.K. Rask ?ber die Thrakische Sprachclasse, aus dem D?nischen; Albanesische Grammatik, nach Fr. Mar. de Lecce; Grusinische Grammatik, nach Maggio, Ghai und Firalow / Hrsg. von Johann Severin Vater; und Galishe Sprachlehre von Christian Wilhelm Ahlwardt. Halle, 1822. S. 1–132.]. Но в 1822 г. было также опубликовано важнейшее для развития исторической лингвистики второе издание первого тома «Немецкой грамматики» Гримма, где наблюдения Раска были существенно дополнены и детализированы[11 - Grimm J. Deutsche Grammatik. Erster Theil. Zweite Ausgabe. G?ttingen, 1822. S. 581–592. Гримм прочел труд Раска к июлю 1818 г., уже почти завершив работу над первым изданием «Немецкой грамматики» (1819), см.: Antonsen E.H. Rasmus Rask and Jacob Grimm: Their Relationship in the Investigation of Germanic Vocalism // Scandinavian Studies. 1962. Vol. 34. P. 192. Fn. 31.]. Впоследствии этот феномен получил название первого германского передвижения согласных, или «закона Гримма», и стал самым известным фонетическим законом в сравнительно-историческом языкознании. Название «закон Гримма» преобладает в литературе до сих пор, несмотря на все усилия датских лингвистов, настаивавших на его переименовании в «закон Раска» или по крайней мере «закон Раска – Гримма»[12 - О месте Раска в развитии сравнительно-исторической лингвистики см.: Pedersen H. The Discovery of Language. Linguistic Science in the Nineteenth century [1924] / Transl. by J.W. Spargo. Bloomington, 1962. P. 248–262; Pedersen H. Indledning // Rask R. Udvalgte Afhandlinger / Udg. ved L. Hjelmslev. K?benhavn, 1932. B. I. S. XIII–LV; Pedersen H. Einleitung // Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen / Hrsg. von L. Hjelmslev. Kopenhagen, 1932. B. I. S. XIII–LXIII; Hovdhaugen E., Karlsson F., Henriksen C., Sigurd B. The History of Linguistics in the Nordic Countries. Helsinki, 2000. P. 97–106. Об истории наименования «закон Гримма» (или «закон Раска») см.: Basb?ll H., Jensen V.B. Rask: A linguistic giant between the 18th and 20th century // Historiographia Linguistica. 2015. Vol. 42. P. 153–167.].

В своей классификации языков Раск сделал существенную ошибку, которую очень скоро исправил, во время пребывания в Петербурге, а именно то, что он не признал кельтские языки родственными ни исландскому, ни другим, которые мы называем «индоевропейскими» (Раск их в разное время будет называть кавказскими, сарматскими и яфетическими). Другим недостатком книги, который Раск хорошо осознавал, было отсутствие в ней самостоятельных разделов о древних языках Персии и Индии, и этот недостаток не уравновешивался тем фактом, что Раск первым привлек славянские (русский и польский) и балтийские (в основном литовский) языки. Знание санскрита было огромным преимуществом Ф. Боппа, так как этот язык обладал аурой древности и восточной мудрости, считался ключом к индоевропеистике и был в то время в моде по всей Европе (в том числе и в России, где он, по словам митрополита Евгения, «помутил ныне всем чудакам головы»[13 - Письма митрополита Евгения к Анастасевичу / Публ. И. Шляпкина // Древняя и новая Россия. 1881. № 2. С. 311 (письмо от 19 марта 1824 г.).]).

Именно необходимость расширить свой труд за счет восточных языков определила дальнейшую исследовательскую программу Раска и побудила предпринять экспедицию в Южную Азию.

Свое большое путешествие он начал, отплыв в Швецию в ноябре 1816 г. Там он провел полтора года, изучая языки, в том числе русский, и размышляя, как найти достаточно денег на продолжение пути. Среди нескольких выпущенных в это время книг была и новаторская грамматика древнеанглийского языка (1817), и издания скандинавских памятников, что, впрочем, не очень нравилось его покровителям в Копенгагене: политическое соперничество Дании и Швеции затронуло и академическую сферу. Один из серьезных кризисов так описывается в путевом дневнике Раска: «Афцелиус и другие мои покровители много говорили о том, что они хотели бы оставить меня в Швеции – либо в Королевской библиотеке в Стокгольме, где хранятся исландские рукописи, либо в качестве профессора Упсальского университета. Я особенно на это не отвечал, но не мешал им говорить. Все же я, возможно, принял бы одно из этих весьма лестных и выгодных предложений, если бы они серьезно занялись их осуществлением. Однако все оставалось пустой болтовней, тем не менее до Лунда и Копенгагена дошли слухи, и в результате у меня произошел неприятный обмен письмами с Б[юло]вом и проф. П.Э. Мюллером, которые сочли меня предателем отечества, и это в то время, когда я из-за недостатка денег и средств для продолжения путешествия думал о том, чтобы пойти в подмастерье к типографу и путешествовать в качестве подмастерья»[14 - Rask R.K. Dagb?ger. B. I. S. [18–19]. О ссылках на путевой дневник Раска см. примечания к части II.]. К этому периоду относится единственное прижизненное изображение Раска – гравюра, помещенная в издании «Старшей Эдды». Таким он, по-видимому, был и во время своего пребывания в России.

Звание профессора, выхлопотанное для Раска в начале 1818 г. вместе с королевской стипендией, не предусматривало соответствующей должности. После возвращения он мог пока рассчитывать только на свое место «второго библиотекаря», то есть помощника библиотекаря Копенгагенского университета. Но во время путешествия это звание хорошо дополняло его заслуженную репутацию языковеда-энциклопедиста.

После пересечения российско-шведской границы первую значительную остановку Раск сделал в городе Або, нынешнем Турку, где тогда помещалось единственное в Финляндии и одно из старейших в Российской империи высших учебных заведений – Абоская академия. Подробное описание библиотеки и университетских залов в путевом дневнике Раска представляет особую ценность, потому что здание академии пострадало во время пожара 1827 г., после чего она была переведена в Гельсингфорс и преобразована в Александровский (ныне Хельсинкский) университет.

В Або Раск общался с цветом финской науки – филологами и естествоиспытателями. Вот как воспринял этот визит будущий петербургский академик, основоположник российского финноугроведения и кавказоведения А.М. Шёгрен, который в то время оканчивал курс и не надеялся быть представленным заезжей знаменитости: «То, что я слышал о знаменитом лингвисте Раске, который сейчас пребывает здесь, произвело на меня глубочайшее впечатление» (запись от 11 марта 1818 г.). Завидуя магистру Савениусу, которому Раск предложил поехать с ним до Кавказа, Шёгрен восклицает: «Вот бы я был на месте Савениуса!» На следующий день запись: «Заслуги Раска были моей первой мыслью ‹…› после я пошел к Савениусу, где хотя бы увидел расковское “Руководство по исландскому языку” с различными рукописными пометками»[15 - Цит. по: Dyggve H.P. Tre ikke tidligere trykte breve fra Rasmus Rask // Danske Studier. 1932. S. 141–142.].

Прибыв в Петербург, Раск с энтузиазмом занялся пропагандой скандинавской литературы и науки. В.В. Похлебкин и И.В. Дмоховская уже отмечали, что с приездом в Петербург Раска был связан рост в России интереса к исландской литературе[16 - См.: Pochljobkin W.W. The Development of Scandinavian Studies in Russia up to 1917 // Scandinavica. 1962. Vol. 1. № 2. P. 95; Дмоховская И.В. Из истории русско-исландских литературных отношений: (Исландская литература в России во второй половине XVIII–XIX вв.) // Скандинавский сборник. 1964. Вып. 9. С. 179–180.]. Это наблюдение находит подтверждение в замечательно полном библиографическом указателе, составленном Б.А. Ерховым, в котором перечислены выходившие в России переводы, а также публикации, посвященные исландской литературе. Указатель показывает всплеск интереса к древнеисландской литературе в России именно в период 1818–1821 гг. Если за первые 28 лет, отраженные в указателе (1778–1805), зарегистрировано всего восемь публикаций о памятниках древнеисландской словесности, а в 1806–1817 гг. – ни одной, то за четыре года (1818–1821) этих публикаций было десять[17 - См.: Художественная литература скандинавских стран в русской печати: Библиографич. указ. / Сост. Б.А. Ерхов. М., 1986. Вып. 1. С. 25–27.]. Речь идет не о многочисленных стихотворных переложениях песен Гаральда Храброго и Рагнара Лодброка у русских сентименталистов и романтиков, а именно о научных заметках, статьях и брошюрах – как переводных с немецкого, так и оригинальных, посвященных исландским сагам и скандинавской мифологии.

Пропагандируя скандинавские языки и литературу в Петербурге, Раск продолжал свою давнюю борьбу с «немецким духом» и немецкими взглядами. Еще за девять лет до приезда в Петербург Раск подверг жестокой критике вторую часть «Митридата, или Общего языкознания» (1809) И.К. Аделунга. В труде, в котором систематизируются все языки мира, протест Раска вызвали ошибки в характеристике скандинавских языков, разделение всех германских языков на «верхние» и «нижние» да и сам термин «германские» в качестве общего наименования группы[18 - Сам Раск использовал в этом качестве термин «готские языки», а язык Вульфилы называл «мезоготским». Неприятие термина «германские» в отношении скандинавских языков проявлялось в датской лингвистике, хотя далеко не повсеместно, со второй половины XIX в. до 1970-х гг.; варианты терминологии Раска предпочитали, например, Л. Виммер, В. Томсен, О. Есперсен. См.: Nielsen H.F. On the Terms for Germanic Employed by Scandinavian Scholars in the 19th and 20th Centuries // Zur Geschichte der Gleichung «germanisch – deutsch» / Hrsg. von H. Beck, D. Geuenich, H. Steuer und D. Hakelberg. Berlin; N.Y., 2004. P. 309–323.]. Покойный автор характеризуется Раском как «самый ярый в Германии противник всего скандинавского»[19 - Rask R.K. Samlede tildels forhen utrykte afhandlinger / Utg. af H.K. Rask. K?benhavn, 1838. D. 3. S. 445–466.]. О пренебрежительном отношении Аделунга к скандинавским языкам Раск не забывал и позднее. В датированном 30 июня 1818 г. предисловии к антологии исландской литературы он говорит о литературной войне между героями-патриотами, которые утверждают древность и исконность исландского языка (Торфеус, Шёнинг, Сум и Ире), и их противниками, которые менее сведущи в этом языке, но которыми якобы движет чувство зависти (Шлецер и Аделунг)[20 - S?nishorn af fornum og n?jum norr?num ritum ? sundrlausri og samfastri r??u. Id est Specimina Literatur? Islandic? veteris et hodiern? prosaic? et po?tic?, magnam partem anecdota / Ed. Erasmus Chr. Rask. Holmi?, 1819. P. 3–4.].

Вскоре после приезда Раска принял Ф.П. Аделунг, бывший в то время наставником великого князя Михаила Павловича. Отмечая в письме Р. Нюэрупу от 3 (15) мая 1818 г. оказанный ему искренний прием, Раск ждал, когда Аделунг «соберет горящие угли на мою голову, если узнает о моей полемике против его отца…». На деле Аделунг был племянником великого немецкого лингвиста, но Раск был недалек от истины, назвав его сыном – с двенадцатилетнего возраста Аделунг-младший воспитывался у дяди в Лейпциге и сформировался как специалист по сравнительному языкознанию прежде всего под его влиянием. «Горящих углей» на голову Раска Аделунг отнюдь не собирал, а, напротив, оказывал датскому ученому дружеские услуги, в том числе помогая в пересылке его стипендии после отъезда Раска из Петербурга[21 - См. письмо Аделунга Раску от 31 октября 1819 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 451–452.]. В письме К.Ф. Дегену от 18 февраля 1819 г. Раск писал, что Аделунг – «превосходный человек, который ученость и трудолюбие сочетает с воспитанностью и добрым сердцем»[22 - См. часть I, письмо К.Ф. Дегену от 18 февраля 1819 г.]. Раск пользовался расположением и других немецко-русских академиков – Х.Д. Френа и И.Ф. Круга.

Будем надеяться, что он имел в виду не их, когда в публикуемом в настоящем издании письме Нюэрупу от 12 октября 1818 г. писал, что большинство его знакомых немцев-профессоров «задирают носы так высоко, что я боюсь за потолочные балки». Обидой на немцев проникнуто и саркастическое письмо П.Э. Мюллеру от 5 августа 1818 г. Раск сообщает, что именно из-за немцев в России «совершенно не было представления о том, что в Дании или Швеции существует какая-либо литература и едва ли было известно, что на севере есть какой-то язык, кроме варианта нижненемецкого».

Но в этом же письме Раск делится хорошей новостью: наконец ему удалось завести знакомство с русскими учеными (не немецкого происхождения). Своего главного адепта он нашел в лице И.Н. Лобойко, по представлению которого «Эразм Христианович Раск» 9 июля 1818 г. был избран членом-корреспондентом Вольного общества любителей российской словесности. В приводимых в приложении отрывках из воспоминаний Лобойко говорится об «упоении блаженства», которое он переживал после занятий с гениальным лингвистом. Под руководством Раска Лобойко освоил датский язык, а в 1821 г. опубликовал первый в России оригинальный обзор древнеисландской литературы, где показал ее значение для изучения древнерусской истории[23 - Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера // Сын Отечества. Ч. 68. № 13. С. 245–263; № 14. С. 293–304; отдельный оттиск – СПб., 1821. Об И.Н. Лобойко и переписке с ним Раска см.: Verner K. Nogle Raskiniana // Nordisk Tidskrift for Filologi og P?dagogik. 1874. Ny R?kke. B. 1. S. 284–304; Thomsen V. Nogle andre Raskiana // Ibid. S. 304–313. О публикациях Лобойко по исландской литературе см. также: Шарыпкин Д.М. Скандинавская литература в России. Л., 1980. С. 121–122, 137.]. Помимо достоинств этого обзора, звание «ученика бесподобного Раска» повысило его престиж в Румянцевском кружке[24 - Ср. письмо архиепископа (будущего митрополита) Евгения, скептически относившегося к способностям Лобойко, В.Г. Анастасевичу от 27 января 1822 г. «Если вы отгадывали мое мнение о Лобойке, то для чего же вы некогда за тетрадку его о скандинавщине возвеличивали его ентузиастически, как ученика бесподобного Раска» (Письма митрополита Евгения к Анастасевичу. С. 307).]. Правда, Лобойко, получив в январе 1822 г. место профессора российской словесности в Виленском университете, с тех пор мог уделять скандинавистике только ограниченное время[25 - См. Приложение, примеч. 20.].

В том же письме П.Э. Мюллеру Раск говорит и о «немногих других», в которых ему удалось пробудить «живую и искреннюю любовь к литературе Дании и Исландии…». Кто же были эти «другие» внимавшие Раску ученые? Вероятно, среди них был И.А. Гарижский, о занятиях которого датским языком Раск упомянул в путевом дневнике. Несомненно, к ним относится и финляндский пастор А. Гиппинг, один из ближайших петербургских знакомых Раска. Вместе они разрабатывали планы научного книгообмена между Россией и Скандинавией и пропаганды финско- и шведскоязычных трудов, публикующихся в Российской империи. Вероятно, Раск подсказал ему тему научной работы – исландские саги; до печати Гиппинг ее, по-видимому, не довел[26 - В письме Н.П. Румянцеву (ок. 15 мая 1818 г.), характеризуя квалификацию Лобойко и Гиппинга как скандинавистов, Раск отмечает, что Гиппинг занят «Сагой об Одде Стреле», «которая, кажется, связана с историей Олега» (Rask R.K. Samlede tildels forhen utrykte afhandlinger. D. 3. S. 64–65). См. также свидетельство Кёппена ниже (с. 17).], а вместо того написал, среди прочего, статью об А.Б. Селлии, библиографе и историке датского происхождения, и направил ее П.Э. Мюллеру. После прочтения статьи на одном из заседаний Гиппинг был избран в Скандинавское литературное общество[27 - Письмо П.Э. Мюллера Р. Раску от 18 февраля 1821 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 35. Работа Гиппинга опубликована: Hipping A.J. Adam Burchhard Sellius // Det skandinaviske Litteraturselskabs Skrifter. 1822. B. 18. S. 278–296. О Гиппинге и других его трудах см.: Лаппо-Данилевский А. Андрей Иоганн Гиппинг и судьба его исторического труда о Неве и Ниешанце // Гиппинг А.И. Введение в историю Санкт-Петербурга, или Нева и Ниешанц. М., 2003. C. 3–13.].

Раск был тепло принят в Петербурге графом Н.П. Румянцевым. Граф играл в научной жизни России роль, сопоставимую с ролью Йохана фон Бюлова, датского вельможи, покровительствовавшего Раску. Он расходовал свое огромное состояние на снаряжение экспедиций и на издание ученых трудов; его дом был важнейшим центром научного и литературного Петербурга. Собравшийся вокруг графа неформальный Румянцевский кружок включал наиболее значительных историков, филологов, специалистов по древностям. Одним из основных направлений их деятельности была работа по собиранию источников по истории Древней Руси. В первые же дни пребывания в Петербурге Раск начал подготавливать рекомендации по пополнению скандинавского книжного собрания Н.П. Румянцева и сбору выписок из древнескандинавских источников[28 - Ср. черновик письма Ф.И. Круга Н.П. Румянцеву, датированный 15 марта 1818 г. (о проблеме датировки см. часть II, примеч. 90), где Круг, ссылаясь на «две записки» Раска Румянцеву, подтверждает, что граф не располагает всеми пятью томами «Круга земного» и что с выписками из источников лучше всех справился бы Ф. Магнусен (Граф Н.П. Румянцев и наука его времени. Т. 1: Переписка Н.П. Румянцева и академика Ф.И. Круга / Пер. с фр., сост., вступ. статья и коммент. И.П. Медведева. М., 2017. С. 38–39).]. В пока полностью не опубликованных письмах Ф. Магнусену Раск от лица Румянцева задает ряд вопросов о русско-скандинавских отношениях в Средневековье (15 апреля и 3 мая 1818 г.), просит приобрести собрание исландских рукописей, в которых говорится о Руси (12 октября 1818 г.), и выслать «Сагу о Стурлунгах» (20 ноября 1818 г.)[29 - См.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. III.1. S. 288 (№ 1074–1077).]. Просьбы о высылке книг и рукописей для Румянцева содержатся в письмах Раска и другим адресатам.

В собрании Н.П. Румянцева в отделе рукописей Российской государственной библиотеки (ф. 256) сохранились рукописные материалы по древней скандинавской истории. До приезда Раска эти материалы ограничивались переводами исследовательских работ со шведского языка на русский и французский и переводами исландских саг с латинского языка на русский[30 - Обзор этих материалов и сведения о переводчиках см.: Чекин Л.С. Расмус Раск и становление российской скандинавистики // Висы дружбы: Сборник статей в честь Т.Н. Джаксон. М., 2011. С. 464–466.]. После приезда Раска в собрании Румянцева появились и рукописи на исландском языке; по всей вероятности, именно в результате его запросов не позднее 1821 г. поступил список впоследствии знаменитой в России «Эймундовой саги» (№ 610)[31 - В работе 1821 г. Лобойко сообщил о том, что библиотека Румянцева обогатилась присланным недавно из Копенгагена списком Эймундовой саги, «которая будет служить значительным дополнением к истории княжения сыновей Владимировых» (Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера. № 13. С. 252).]. Он был переписан с «Книги с Плоского острова», хранившейся в то время в Копенгагене[32 - «Книга с Плоского острова» («Flateyjarbоk») в 1971 г. была перевезена из Копенгагена в Рейкьявик, где ныне хранится в Институте Арни Магнуссона (GkS 1005 fol.).].

После ее очередного издания в Копенгагене в 1833 г. в России вышло два перевода, и «Эймундова сага» («Прядь об Эймунде и короле Олафе») стала одним из важнейших скандинавских источников по истории Древней Руси[33 - См.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе (первая треть XI в.). С. 87–119.]. Это событие оказалось ключевым в развитии отечественной скандинавистики, в частности, благодаря лингвистическому гению О.И. Сенковского, который овладел исландским языком чуть не за два месяца и впервые осуществил перевод на русский с исландского оригинала[34 - См.: Ober K.H. O.I. Senkovskij, Russia’s First Icelandic Scholar // Scandinavian Studies. 1968. Vol. 40. P. 193.]. Возможно, интерес Сенковского к исландским сагам возник не случайно и гораздо раньше 1833 г. Следует помнить, что он еще с 1819 г. общался с Румянцевым, который поддержал его рекомендательными письмами, а позднее привлек в качестве ориенталиста к подготовке к изданию Дербентской летописи[35 - См.: Козлов В.П. Колумбы российских древностей. С. 27–28, 135.].

Помимо «Пряди об Эймунде» в собрании Румянцева нам удалось обнаружить сборник исторических материалов (№ 609), где под примечаниями на полях стоит подпись самого Расмуса Раска. Из дневника Раска мы теперь знаем, что эти материалы были заказаны Л.Г. Гартманом для Румянцева и что Раск передал их Гартману вскоре после приезда в Петербург, 30 марта 1818 г.[36 - См. часть II, с. 106.] Всего в сборнике четыре текста.

Во-первых, «Сага о Ярлмане и Германе», относящаяся к категории «рыцарских», или «лживых», саг, созданных по образцу западноевропейских рыцарских романов. В рукописи сага приведена на исландском языке с параллельным датским переводом. Каждая страница разделена на два столбца: во внутреннем дается исландский текст, во внешнем – датский перевод. Приведена архивная ссылка «Cod. Chart. fol. № 56», что соответствует известной рукописи Королевской библиотеки в Стокгольме[37 - Papp. fol. nr 56, вторая пол. XVII в. (ок. 1685 г.). Bl. 1–36: Jarlmanns saga ok Hermanns. См.: G?del V. Katalog ?fver Kongl. Bibliotekets fornisl?ndska och fornnorska handskrifter. Stockholm, 1897–1900. S. 165–166.]. Раск закончил ее переписывать в Стокгольме до 12 октября 1817 г. Отметим, что в то время в библиотеке работал шведский антикварий Ю.Г. Лильегрен, который вскоре опубликовал «Сагу о Ярлмане и Германе» в переводе на шведский язык во втором томе своих «Скандинавских героических саг о древних временах»; этот том, начинающийся с «Антикритики» в адрес Раска, пришел в Петербург, когда Раск находился в пути на Кавказ[38 - См.: Skandinaviska Forn?lderns Hjeltesagor; till l?sning f?r Sveriges ungdom / Udg. af J.G. Liljegren. Stockholm, 1819. D. 2; Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 452 (письмо Ф.П. Аделунга от 31 октября 1819 г.). Ср. рецензию на этот том, написанную Раском в Тифлисе и датированную 10 февраля 1820 г.: Anm?rkning r?rande 2:dra delen af Adjunkten Liljegrens Hjeltesagor // Swensk Litteratur-Tidning. 1820. № 8 (Juli). Bihang. Sp. 61–64.].

Во-вторых, сборник содержит новеллу на исландском языке (L?tit ?fint?r ?at bar til ? Hоlmgar?i at ?ar ? einn smi?juh?si ?еnu?u tveir ungir menn…), действие которой происходит в Хольмгарде и персонажами которой являются два подмастерья-кузнеца и два богатых старика с молодыми женами. Новелла дана без перевода (для которого оставлен внешний столбец) и без ссылки. В-третьих, в сборник входит текст на шведском языке о международной дипломатии Петра I во время Великой Северной войны[39 - Заглавие на латинском: Ex literis L.C. scriptis 14 xbris 1709. На полях примечание с подписью Раска: «Hvad L.C. ?r f?r ett st?lle gifves ingen upplysning om. R. Rask». Начало текста: «Keysaren skal hafva at skicka en Extraord. Envoje til Czaren».]. Приводится архивная ссылка «№ 64 fol. (31)». Наконец, в-четвертых, в сборнике содержится текст на латинском языке «О московских монетах»[40 - Л. 47–69 (С. 93–135). I.N.J. De numis Moscoviticis. Incipit: Russos seu Ruthenos omnes illos, qui per subjectas Magni Moschorum Ducis imperio provincias longe lateque diffusi sunt…], где на полях (л. 56 об.) дается подписанное Раском толкование древнескандинавского термина «sira» («отец», слово, употребляемое перед именем священника). В дневнике Раска автором этого текста назван известный нумизмат конца XVII – начала XVIII в. Н. Кедер, но среди трудов Кедера такого трактата разыскать не удалось[41 - См. часть II, примеч. 89.]. Все эти тексты заслуживают дальнейшего изучения и идентификации.

Из дневника мы узнаем, что Раск навел порядок в скандинавской части румянцевской библиотеки, за что получил от графа золотую табакерку, оцененную в 225–250 рублей серебром; для Раска это была честь, но и единственная, кроме книг, его ценная вещь[42 - Раск оставил ее у Гиппинга и рассчитывал занять под нее денег (Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 324); в случае своей смерти он просил продать ее в пользу Исландского литературного общества (Breve fra og til Rasmus Rask. B. III.1. S. 186). В конечном счете она была отослана Раску 14 июня 1828 г. из Стокгольма А. Виборгом, который получил ее из Финляндии, см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 366.]. Раск также поддерживал рекомендациями и советами А.И. Гиппинга, который занимал в 1820–1823 гг. должность библиотекаря, и А.М. Шёгрена, который в 1823 г. стал преемником Гиппинга. Таким образом, он сыграл некоторую роль в становлении будущего Румянцевского музея и возникшей на его основе Российской государственной библиотеки.

Высокий авторитет, которым Раск как специалист по скандинавским древностям пользовался среди сотрудников Румянцева, отразился в трудах одного из младших членов Румянцевского кружка П.И. Кёппена (1793–1864). Кёппен был принят у Ф.П. Аделунга, а с петербургским другом Раска И.Н. Лобойко он был хорошо знаком еще по совместной учебе в Харькове[43 - См.: Кёппен Ф.П. Биография П.И. Кёппена. СПб., 1911. С. 28.]. К сожалению, дневники Кёппена за период пребывания Раска в Петербурге не сохранились. Раск неоднократно упоминает Кёппена в дневнике и в письмах; он оставил пространную автобиографическую запись в альбоме Кёппена, ныне хранящемся в Пушкинском Доме[44 - См.: Bjerrum M. Rasmus Rasks afhandlinger om det danske sprog. K?benhavn, 1959. S. 21.]. Согласно дневнику Раска, расстались они хотя и друзьями, но без полного взаимопонимания[45 - См. часть II, с. 121.], однако Кёппен этого тогда не почувствовал. В 1822 г. он опубликовал свою знаменитую работу «Древности северного берега Понта»[46 - K?ppen P. Alterth?mer am Nordgestade des Pontus // Jahrb?cher der Literatur. 1822. B. 20. S. 259–351.], позднее вышедшую отдельной книгой в переводе И.Н. Среднего-Камашева. Рассуждая о древнейших миграциях из Азии в Северную Европу, Кёппен упомянул о «друге Раске»[47 - K?ppen P. Alterth?mer am Nordgestade des Pontus. S. 287. В русском переводе он оказался «господином Раском»: Кёппен П. Древности северного берега Понта. М., 1828. С. 49.], который, «после почти трехлетнего пребывания в Исландии, теперь предпринял путешествие в Ост-Индию и которого главным желанием было преследовать норманнов до самых первобытных жилищ их». Кёппен писал и о древних сообщенных Константином Багрянородным названиях днепровских порогов, в германском происхождении которых его особенно убедили словесные разъяснения Раска[48 - См.: Кёппен П. Древности северного берега Понта. С. 50.].

Кёппен рано проявил себя как разносторонний исследователь, способный оценить состояние и перспективы целых областей науки. В 1822 г. во время своего путешествия по Центральной Европе Кёппен опубликовал статью «Об этнографии и страноведении в России»[49 - K?ppen P. Ueber V?lker und L?nderkunde in Russland // Jahrb?cher der Literatur. 1822. B. 20. Anzeige-Blatt f?r Wissenschaft und Kunst. S. 1–27. Отдельные оттиски вышли под названием «Ueber Alterthum und Kunst in Russland».]. В статье Кёппена рассказывается о текущем состоянии и задачах исследования российских древностей. Эти древности подразделяются на пять категорий: классические (доэллинские, греческие и римские), скандинавские, славянские, немецкие (в Ливонских землях) и восточные[50 - K?ppen P. Ueber V?lker und L?nderkunde in Russland. S. 4.]. Помимо этих категорий упоминаются чудские древности (финско-эстонские), литовские (литовско-леттские) и бьярмские (пермо-югорские). Таким образом, скандинавистика оказалась вынесена в особую рубрику, хотя материала для ее наполнения было немного – Кёппен упомянул о работе над сагами пастора Гиппинга и об обзоре Лобойко, примеру которого «многие последовали».

Кроме того, Кёппен счел необходимым заметить, что «до сих пор на русском Севере не было найдено никаких рунических надписей», добавив, что он «сам их понапрасну искал в 1821 г. по сю сторону Невы, на Ладоге и далее до Тихвина»[51 - K?ppen P. Ueber V?lker und L?nderkunde in Russland. S. 5.]. Направление поиска было задано правильно, однако первой находки рунической надписи в Старой Ладоге – деревянного стержня с записанной рунами стихотворной строфой – оставалось ждать почти 130 лет![52 - См.: Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. Новые находки и интерпретации. М., 2001. С. 202–206 (А-III.3.1, находка 1950 г.).]

Поездка 1821 г. вверх по Неве, на Новую и Старую Ладогу, а затем в Тихвин была предпринята Кёппеном, по-видимому, по поручению графа Румянцева «за справками о разных надгробных камнях и других древностях»[53 - Кёппен Ф.П. Биография П.И. Кёппена. С. 45.]. Это не единственное свидетельство интереса как Кёппена, так и Румянцева к рунической письменности. В январе 1822 г. Кёппен обратился к Лобойко с просьбой помочь в расшифровке рунической надписи на шесте, хранившемся в Кременецком лицее[54 - Wyjatek z listu P. K?ppena, do profesora w uniwersytecie wilenskim i kawalera Loboyki // Dziennik Wilenski. 1822. Styczen – kwiecien. T. 1. S. 281–283.], а в июле 1823 г. Кёппен описывал в путевых заметках фрагмент шведского рунического календаря из Цибелле (Нивицы) в кабинете древностей при университете Бреслау[55 - См.: Кёппен Ф.П. Биография П.И. Кёппена. С. 78–79; о другом фрагменте, по-видимому, того же календаря см. анонимную статью: Runenstab // Abhandlungen der Naturforschenden Gesellschaft zu G?rlitz. 1836. B. 2. H. 1. S. 105–118. Кёппен пытался сравнить рунические знаки на календаре с надписью на мраморном столбе, найденном на Кубани, который он за неделю до того видел в имении Радзивиллов Аркадии. Об этом сарматском мраморном столбе см.: Тункина И.В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII – середина XIX в.). СПб., 2002. С. 560.]. Румянцев в 1824 г. пытался читать надпись на круглом медальоне из меди, найденном в Псковской губернии: «…надпись вокруг, сказывают, отчасти готическая, отчасти руническая»[56 - Переписка митрополита Киевского Евгения с государственным канцлером графом Николаем Петровичем Румянцевым и с некоторыми другими современниками. Воронеж, 1870. Вып. 3. С. 112; Похлебкин В.В. Переписка Н.П. Румянцева с финляндскими учеными // Скандинавский сборник. 1962. Вып. 5. С. 330, 334–335. Рунических знаков на медальоне, по всей вероятности, не было.].

Можно предположить, что поиски рун в 1821 г. были предприняты не без влияния Раска, автора нескольких работ о рунических надписях. В обзоре, написанном Лобойко – учеником Раска, мы читаем и о том, что руны «вошли в Север вместе с Одином с берегов Азовского моря», и о том, что «на многих рунических камнях означено: такой-то принц, ярл или скальд скончались в России»[57 - Лобойко И. Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера. № 13. С. 260–262. Лобойко отмечает, что о рунических камнях знал Карамзин. Источниками Карамзина были труды Шлецера и Далина, см.: Карамзин Н.М. История государства Российского. Репринтное воспроизведение издания пятого. М., 1988. Кн. 1. Т. 1. Стб. 27; Примечания к Т. 1. Стб. 42.]. В пояснении к опубликованному им письму Кёппена Лобойко пишет, что язык скандинавских рун – «сегодняшний исландский», при этом сходные звуки (такие, как «в», «б» и «п») обозначаются одной буквой. Для прочтения надписи он решил обратиться к коллегам в Копенгаген, так как «даже в самом Стокгольме» никто хорошо не знает исландский язык[58 - Wyjatek z listu P. K?ppena. S. 282–283. Напомним, что в Стокгольме трудился Ю.Г. Лильегрен, которого в 1819–1820 гг. критиковал Раск.].

Записи и публикации петербургского периода показывают, что Раск был настроен на волну Румянцевского кружка. В одном из публикуемых писем Раск смело объединяет скандинавскую этимологию слова «русь» с роксоланской[59 - См. ниже, часть I, с. 43.]. В датированной 20 марта 1819 г. рецензии на первый том «Скандинавских героических саг о древних временах» Ю.Г. Лильегрена он оспаривает выведение топонима Гардарики из второго элемента в древнескандинавском названии Новгорода Хольмгард. По мнению Раска, «Гардарики», «царство городов», происходит из более раннего обозначения Руси Гардар, а Хольмгард – из русского имени Холмогоры, где второй элемент значит «гора»[60 - См.: Skandinaviska Forn?lderns Hjeltesagor… utgifne af Joh. G. Liljegren. F?rsta Delen. G?nge Rolfs Saga… Stockholm, 1818 // Swensk Litteratur-Tidning. 1819. № 14 (03.04). Sp. 209–222; № 16 (17.04). Sp. 241–249 (здесь 246–247). Об истории вопроса см.: Джаксон Т.Н. Austr ? G?r?um: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001. С. 49–59, 83–92.]. Там же он возражает против постулируемой Лильегреном связи слова «русь» с топонимом «Рисаланд» (страна великанов в сагах о древних временах), а в другой написанной в Петербурге работе в связи с перечислением шведских диалектов отмечает: «Также в маленьком округе Руслаген в Упланде есть свой особый диалект, который достаточно отличается от окружающих, однако не до взаимонепонимания. Изучение и точное описание его были бы очень интересными, поскольку оттуда можно было бы вывести древнюю русь (варягов, которые имя “русь” принесли в Гардарики)»[61 - Rask R.K. Ueber die norwegischen, schwedischen und isl?ndischen Literaturen und Sprachen // Jahrb?cher der Literatur. 1819. B. 6. Anzeige-Blatt f?r Wissenschaft und Kunst. S. 14; Rask R.K. Samlede tildels forhen utrykte afhandlinger. D. 3. S. 122. Образцы руслагенского диалекта Раск внес в путевой дневник в записи от 23 февраля 1818 г.: Rask R.K. Dagb?ger. B. I. S. [41]. Это наблюдение несправедливо присваивали П.Й. Шафарику и датировали 1837 г. (Schramm G. Die Herkunft des Namens Rus’: Kritik des Forschungsstandes // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. 1982. B. 30. S. 12), но и Раск сделал его не первым (ср. примеч. В. Томсена к статье: Verner K. Nogle Raskiniana // Nordisk Tidskrift for Filologi og P?dagogik. 1874. Ny R?kke. B. 1. S. 299), так как на него уже в 1816 г. ссылался Г.Ф. Голльман (см. ниже).].

Граф Румянцев в то время увлекался идеей о древнефризском происхождении руси. После смерти в 1793 г. Фридриха-Августа, принца Анхальт-Цербтского, сестра принца и российская императрица Екатерина II унаследовала Еверское княжество (северная часть нынешнего района Фрисланд в земле Нижняя Саксония, включающая город Евер). Княжество принадлежало российским императорам до 1807 г. и затем вновь в 1813–1818 гг. В 1814 г. Г.Ф. Голльман, ректор и профессор провинциальной школы в Евере[62 - О Г.Ф. Голльмане см.: Beitr?ge zur Geschichte der Stadt Jever / Hrsg. von Christian Friedrich Strackerjan. Bremen, 1836. S. 135–139.], услышал от герцога Ольденбургского мнение графа Румянцева о том, «что, может быть, варягоруссы из наших стран». Граф опирался, в частности, на идентификацию летописного князя Рюрика и Рорика из франкских анналов. Восприняв это мнение как социальный заказ, Голльман написал трактат о древнейших известиях о Евере, в котором имя «русь» увязывалось с названием исторической области Рустрингии (часть ее включило в себя Еверское княжество)[63 - См.: Hollmann H.F. Ru?stringen, die urspru?ngliche Heimath des ersten russischen Grossfu?rsten Ruriks und seiner Bru?der. Bremen, 1816; рус. перевод: Голлманн Г.Ф. Рустрингия, первоначальное отечество первого российского великого князя Рюрика и братьев его / [Пер. И. Снегирева]. М., 1819.]. Бросается в глаза параллель с недавней теорией о происхождении Рюрика с территории Калининградской области, также задуманной для привязки эксклава[64 - Cekin L.S. Rjurikgrad? Ein Kommentar zu Andrej Sacharov // Osteuropa. 2003. 53. Jg. S. 206–212.]. Но ставки не были столь высоки – к выходу в свет русского перевода книги Александр I отказался от всех прав на княжество в пользу Ольденбургского дома.

Граф, однако, был «очень доволен» выпущенным за его счет переводом сочинения[65 - См. письмо Малиновскому от 21 октября 1819 г.: Переписка государственного канцлера графа Н.П. Румянцева с московскими учеными / С предисл., примеч. и указ. Е.В. Барсова. М., 1882. С. 132 (№ 140).], самой невыгодной стороной которого была лингвистическая. По мнению Голльмана, скандинавские языковые свидетельства в древнерусской истории уравновешиваются словами «старого фрисландского» происхождения и не столь существенны, так как древний шведский язык якобы есть наречие немецкого языка. Сам Рюрик с братьями – не шведы, хотя они, конечно, могли и поселиться на какое-то время в шведском Руслагене[66 - См.: Hollmann H.F. Op. cit. S. 25–26; Голлманн Г.Ф. Указ. соч. C. 31–32.]. Иными словами, новая теория, как надеялся Голльман, не противоречила накопленным к тому времени материалам норманистов. Завершается книга призывом: «Да процветает Рустрингия, отечество российского народа!»[67 - См. подробный разбор фризской гипотезы и ее позднейшей судьбы: Яманов В.Е. Рорик Ютландский и летописный Рюрик // Вопросы истории. 2002. № 4. С. 127–137.]

Раск успел ознакомиться с этой работой в немецком варианте и оценил ее как «дрянную и в корне неверную». Однако он, по-видимому, не донес свою оценку до графа, поскольку отзвук увлечения фризской гипотезой сохранился в письме Румянцева Раску от 24 сентября 1824 г. В ответ на сообщение Раска о подготовке им грамматики фризского языка Румянцев пишет о своем интересе к фризскому языку, в котором рассчитывает найти слова, заимствованные русским благодаря варягам[68 - Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 140–141; ср.: Rask R. Frisisk sprogl?re. K?benhavn, 1825. Следует, впрочем, отметить, что фризская гипотеза в изложении Румянцева не идентична голльмановской, ср. письмо Румянцева архиепискому Евгению от 18 ноября 1819 г. и ответ архиепископа от 7 декабря 1819 г.: Переписка митрополита Киевского Евгения с государственным канцлером графом Николаем Петровичем Румянцевым и с некоторыми другими современниками. Воронеж, 1868. Вып. 1. С. 24, 26.].

В Петербурге Раск продолжал заниматься финно-угроведением, излагая свои наблюдения в основном в письмах к Р. Нюэрупу. В одном из пространных писем он изложил свои впечатления от поездки по Финляндии, обобщил свои наблюдения над финским языком и рассказал о новых финских публикациях. В другом письме Раск сформулировал основные принципы сравнительного языкознания и, основываясь на русскоязычных исследованиях, разработал свою классификацию финно-угорских языков. Фрагменты этих писем были опубликованы Нюэрупом[69 - Письма от марта 1819 г. и от 30 мая 1819 г.: Magazin for Rejseiagttagelser. 1820. B. I. S. 94–108, 188–202. Последующие публикации мартовского письма: Rask R.K. Samlede tildels forhen utrykte Afhandlinger. D. 1. S. 56–70; Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 395–407; более полная публикация письма от 30 мая: Samlede tildels forhen utrykte Afhandlinger. D. 1. S. 1–46; критическое издание: Rask R. En Avhandling om Sprogkyndigheden (Lingvistikken), is?r de finniske Folkeslags Inddeling // Rask R. Udvalgte Afhandlinger. B. 2. S. 239–283; B. III. S. 234–246; Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen. B. 3. S. 254–267.], а затем, в немецком переводе, венским литературным ежегодником[70 - Finnische Sprache und Literatur. Aus Briefen des Professors Rask an den Professor Nyerup zu Kopenhagen // Jahrb?cher der Literatur. 1821. B. 15. Anzeige-Blatt f?r Wissenschaft und Kunst. S. 14–27 (в начале подборки также дано письмо Нюэрупу от 24 марта 1818 г., см. ниже, часть I). Перевод письма от 30 мая перепечатан в кн.: ?ber das Alter und die Echtheit der Zend-Sprache und des Zend-Avesta, und Herstellung des Zend-Alphabets; nebst einer ?bersicht des gesammten Sprachstammes / ?bersetzt von Friedr. Heinrich von der Hagen. Berlin, 1826. S. 61–80.]. К этому же корпусу текстов следует отнести письмо Нюэрупу, возможно неоконченное и неотправленное, со сведениями о прибалтийско-финских народах[71 - Письмо опубликовано: Samlede tildels forhen utrykte Afhandlinger. D. 1. S. 46–53; Ha?ndbog i den danske literatur / Samlet og udarbejdet af Chr. Flor. K?benhavn. 6. for?gede udg. Gyldendal, 1866. S. 452–456 (часть письма, под заголовком «О жителях Эстляндии, Ингерманландии и Финляндии»); Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 369–374.]. Классификация Раска оказала влияние не только на развитие лингвистической науки. В частности, на нее ориентировался П.И. Кёппен при составлении первой этнографической карты Европейской России, сыгравшей огромную роль в формировании этнического пространства и национальной идентификации в Российской империи[72 - См.: Кёппен П. Об этнографической карте Европейской России, изданной Императорским русским географическим обществом. СПб., 1852. С. 18.]. В 1904 г. К.Ф. Тиандер заявлял, что «группировка финских говоров Раска еще до сего дня может считаться непоколебленной»[73 - Тиандер К. Матиас Кастрен – основатель финнологии // Журнал Министерства народного просвещения. 1904. Ч. 353. С. 13.]. Заслуга Раска перед финским языкознанием и в том, что он убедил графа Румянцева взять на себя финансирование подготовки и издания фундаментального словаря Г. Ренвалля; предметом особой гордости Раска было принятие Ренваллем расковской системы финских падежей и их наименований[74 - См. введение к словарю Ренвалля: «Большая часть нами употребляемых наименований именных падежей обязана происхождением славному Раску» (Renvall G. Suomalainen Sana-Kirja: Lexicon lingu? Finnic?, cum interpretatione duplici, copiosiore Latina, breviore Germanica. Abo?, 1826. T. 1. P. XII); о поддержке Раском словаря см.: Ibid. P. I. Ср. часть I, с. 38, 58; часть II, с. 98, 110, 112; приложение, с. 144, 153.].

Один из интереснейших эпизодов петербургской жизни Раска был связан с возвращением из кругосветного плавания брига «Рюрик» под командованием О.Е. Коцебу. В августе 1818 г. «Рюрик» пришвартовался напротив дома графа, на чьи средства он был снаряжен более трех лет назад. Раск познакомился с капитаном и другими славными путешественниками (Л.А. Хорисом, А. фон Шамиссо, И.Ф. фон Эшшольцем), но наибольшее впечатление на него произвел один из алеутов, привезенных на «Рюрике», Маркел. Поговорив с Маркелом, Раск впервые в науке сделал вывод о сходстве гренландского и алеутского языков[75 - Полученный Раском от Маркела алеутский языковой материал, крайне важный для истории этого исчезающего языка, опубликован: Thalbitzer W. Et manuskript af Rasmus Rask om Aleuternes Sprog sammenlignet med Gr?nl?ndernes // Oversigt over det Kongelige Danske Videnskabernes Selskabs Forhandlinger. 1916. № 3. S. 211–249; Thalbitzer W. The Aleutian Language Compared with Greenlandic: A Manuscript by Rasmus Rask, Dating from 1820, Now in the Royal Library at Copenhagen // International Journal of American Linguistics. 1921. Vol. 2. P. 40–57; Rask R. Optegnelser betr?ffende det Aleutiske Sprog, samt dets Overeensstemmelse met Gr?nlandsk // Rask R. Udvalgte Afhandlinger. B. 2. S. 351–360; B. 3. S. 257–260; Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen. B. 3. S. 280–283.].

Многообразные научные и организационные занятия, которые Раск описывает в письмах и дневниках, – налаживание научного сотрудничества и книгообмена между российскими и датскими учеными, пропаганда скандинавской и финской литературы, помощь графу Румянцеву и членам его кружка в изучении русско-скандинавских связей, в разработке программы собирания и издания древнейших скандинавских источников по истории Руси, в историко-лингвистическом изучении Российской империи – отвлекали его от основной задачи – подготовки к дальнейшему путешествию. Но в Индию Раск и не спешил. В сентябре 1818 г. он, узнав, что в Копенгагенский университет от Н. Валлиха поступило собрание индийских книг (и немедленно сообщив об этом российским коллегам[76 - См.: Соревнователь просвещения и благотворения. 1818. № 10. С. 239–240.]), собирался изменить первоначальный план. Он хотел вернуться на год в Копенгаген, чтобы сначала составить там санскритскую грамматику, а уже потом отправиться в Индию морским путем. Копенгагенский покровитель П.Э. Мюллер следующим образом отреагировал на эту идею: «Если Вы сейчас вернетесь [в Копенгаген] или не уедете из Петербурга, то я буду сильно скомпрометирован, так как доносил неправду и королю, и правительственным ведомствам, а Вы – еще в большей степени, так как будет казаться, что Вы решили под ложным предлогом воспользоваться поддержкой, которой иначе не смогли бы получить. ‹…› Я должен признаться, что мне бы больше хотелось, чтобы Вы вместо усилий по пропаганде датской литературы в Петербурге, в принципе достойных, конечно, похвалы, занимались исключительно собственной целью Вашей поездки, поскольку цель эта столь велика, что требует от человека полной самоотдачи»[77 - Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 360–361 (письмо от 30 октября 1818 г.).].

В конце 1818 г. Раск предложил графу Румянцеву план экспедиции по изучению финно-угорских народов, которая задержала бы его в России еще на полтора-два года. Граф уже с 1816 г. думал о том, чтобы снарядить подобную экспедицию[78 - См.: Терюков А.И. Граф Н.П. Румянцев и финляндские ученые // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. СПб., 2003. С. 26.], но, несмотря на все свое уважение к датскому ученому, он не очень хорошо продуманный план Раска отверг. Возможно, граф понял, что Раск не создан для полевой работы. В результате тому ничего не оставалось, кроме как продолжать путешествие, на которое были выделены средства из королевской казны, то есть ехать на Кавказ и далее в Азию.

Раск отправился на юг 13 июня 1819 г., с длительными остановками в Москве (где он отвлекся на классификацию шведских архивных материалов и провел две с половиной недели, с 24 июня по 10 июля) и в Астрахани (где он плодотворно занимался изучением восточных языков в течение полутора месяцев – с 13 августа по 1 октября).

Четырехмесячным пребыванием в Грузии (ноябрь 1819 – март 1820 г.) Раск завершил свое длительное знакомство с языками и лингвистической наукой Российской империи. Из посмертно опубликованных трудов тифлисского периода следует назвать набросок конца 1819 г. «Исследование о родстве древнескандинавского или исландского языка с азиатскими наречиями», в котором Раск изложил сведения об изученных во время поездки языках и соображения об их взаимосвязи. Как предполагал издатель, Л. Ельмслев, этот текст должен был составить новый заключительный раздел «Исследования о происхождении древнескандинавского или исландского языка»[79 - См.: Rask R. Udvalgte Afhandlinger. B. III. S. 160; Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen. B. III. S. 175.]. Однако Раск отказался от идеи подготовить дополненное издание своего знаменитого труда. Это значило бы «вливать новое вино в ветхие мехи»: ведь он теперь задумывался о классификации всех языков мира и, в частности, вырабатывал идею «скифской» общности, которую он противопоставлял «сарматской» (индоевропейской) и которая объединяла финно-угорские, самодийские, эскимосские, тунгусо-маньчжурские, монгольские, тюркские, грузинский и другие языки[80 - См. письмо П.Э. Мюллеру от 11 июня 1818 г., публикуемое в части I.].

Другой набросок тифлисского периода, оформленный как черновик письма Р. Нюэрупу от 20 декабря 1819 г. (возможно, неотправленного), содержит рассуждение о желательной «европеизации» грузинского письма, которая позволит «сравнительно маленькому народу», у которого «два очень различных, можно даже сказать, три алфавита», с большей легкостью включиться в мировую культуру. «Но прежде всего надо обдумать, какое лучше выбрать письмо, русское, греческое или латинское». Раск склонялся к модифицированному латинскому письму[81 - См.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 456–457.]. Орфография и транслитерация были для Раска важными темами, в частности потому, что унификация алфавитов облегчала сопоставление данных разных языков; для русского языка он также пытался выработать новую систему транслитерации, но остановил эту работу из-за возражений академика Круга[82 - См. часть II, примеч. 172.]. Любопытно, что рассуждение о европеизации грузинского письма написано на смеси датского и немецкого языков. По-видимому, Раск формулировал эти мысли в беседах с немецкоязычными знакомыми в Тифлисе. В немецких фразах наброска мы слышим отголоски бесед за столом у губернатора Р.И. фон дер Ховена, у которого Раск нередко обедал (и, в частности, познакомился с А.С. Грибоедовым).

Этот набросок свидетельствует не только об идентификации Раска с немецко-российской культуртрегерской программой, но также об отмеченном С.Н. Кузнецовым расширении «лингвистической парадигмы» Раска за счет новых задач, вставших перед ним во время путешествия. Задачи эти уже не сводились даже к всеобъемлющей классификации языков, прояснению их связей и древней истории говоривших на них народов. Новые созидательные задачи включали в себя и построение новых письменностей, и проект по конструированию нового общечеловеческого языка, «экстраполирующий прошлую историю в будущее и соединяющий ретроспективу с перспективой в единую линию исторического развития»[83 - См.: Кузнецов С.Н. Расмус Раск и его лингвистическая парадигма // Современная наука. 2015. № 3. С. 111.]. Связанный с этим проектом и дописанный в конце путешествия текст, известный под условным названием «Трактат о всеобщем языке», – одно из немногих произведений Раска, существующих в русском переводе. Необходимость создания единого языка для всего земного шара аргументируется российским опытом: «Какого труда стоит молодому человеку, например, в России выучиться немецкому или французскому языку настолько, чтобы понимать профессора или наставника и по этому узкому пути быть введенным ими в царство науки! И как мешает отличие языка и письма простым людям в России учиться у живущих среди них иноземцев!»[84 - Перевод на русский см. в статье: Кузнецов С.Н. Расмус Раск: Неосвоенное наследие // Лингвистическая компаративистика в культурном и историческом аспектах / Под общей ред. В.А. Кочергиной. М., 2007. С. 172. Датский оригинал трактата издан не был; переводу С.Н. Кузнецова на русский предшествовали переводы на немецкий и эсперанто в кн.: Rask R.K. Traktatu d’un Linguaz? universale: Teil II aus der nachgelassenen Handschrift «Optegnelser til en Pasigraphie» (1823) = (Abhandlung ?ber eine allgemeine Sprache) / Aus dem Nachla? hrsg. und kommentiert von Alicja Sakaguchi. Frankfurt am Main etc., 1996.] Первый публикатор трактата А. Сакагучи выделяет петербургский период жизни Раска, когда он знакомился с выходившими в России сравнительно-лингвистическими трудами, как ключевой для формирования идеи о всеобщем языке[85 - Ibid. S. 9–10.].

После отъезда из Тифлиса самая сложная, азиатская часть путешествия великого датского лингвиста только начиналась, но один из лучших периодов его трудной жизни, когда он еще не знал пределов своим силам и возможностям, подходил к концу.

В середине июня он «сильно заболел» в Ширазе, и после этого в дневнике часто встречаются жалобы на здоровье. Из города Бушир на побережье Персидского залива он морем добрался в конце сентября в Бомбей, где был обласкан губернатором, историком М. Эльфинстоном, нашел все необходимое для серьезного изучения хиндустани и санскрита, был принят в Литературное общество Бомбея. В то же время он страдал от нарыва на правой руке; в ноябре добавились неприятности с вороватыми слугами, от которых приходилось избавляться. Из Бомбея Раск выехал 21 ноября вглубь субконтинента, 4 января 1821 г. добрался до Бурханпура, оттуда направился прямо на север, перевалил через горы Виндхья и 24 марта прибыл в Агру. В описании этого маршрута еще встречаются интересные заметки о природных и культурных памятниках; Раск пару раз ездил на слоне, размышлял о тождестве Будды и Одина[86 - Эти мысли он изложил в письме неизвестному адресату от 18 февраля 1821 г., на английском. В частности, Раск сравнивает имена сына и внука Одина Сигурлами и Свафурлами, правивших в Гардарики, с тибетским титулом «лама» (Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 39).] и, конечно, продолжал учить языки.

Из Агры Раск отправился по реке Джамне, и на судне началась цепь неприятностей, которые, возможно, объясняются тяжелым обострением психической болезни – мании преследования. Раск подозревает прислуживающих ему солдат в воровстве, а затем и в желании его отравить. Он вслушивается в их разговоры, но точно понять не может – даже его лингвистическим способностям есть предел. Конфликты не прекращаются, в дневник заносится такая, например, запись: «…солдат настолько невыносим, что я его ударил»[87 - Rask R.K. Dagb?ger. B. I. S. [162].]. В таком состоянии Раск прибыл 1 мая 1821 г. в датскую колонию Серампор близ Калькутты, где поселился в доме доктора К. Мундта. И там Раск продолжал ощущать угрозу своей жизни, на этот раз со стороны слуг доктора. Предпринятое полицмейстером расследование не помогло; Раск спокойно работать в доме доктора не мог[88 - Этому эпизоду и истории болезни Раска посвящена специальная статья: Petersen C.S. Et Bidrag til Rasks Levned // Dania. 1903. B. X. 155–170.].

Наконец, он нашел попутный корабль, на котором 25 июня отплыл, а 26 июля прибыл в Мадрас. Оттуда 17 октября Раск проследовал в Транкебар (где пробыл с 25 октября по 5 ноября) и затем на Цейлон. Через некоторое время после прибытия в Мадрас он почувствовал себя лучше; перелом ознаменовался новым открытием: возможно, он первым заметил сходство между дравидийскими и уральскими языками, причислив их к единой «скифской» общности[89 - Постскриптум, датированный 27 сентября 1821 г., к письму П.Э. Мюллеру, начатому 10 июня, см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 45–47.].

30 ноября Раск поселился в Коломбо, где, вернувшись к одной из своих излюбленных тем, разработал для местного литературного общества систему передачи индийских языков латинскими буквами[90 - Эта система была использована в кн.: Clough B. Compendious Pali Grammar, with a Copious Vocabulary in the Same Language. Colombo, 1824, см. упоминания Раска на с. 7 и 8; согласно дневнику, Раск написал для этой грамматики главу о произношении: Rask R.K. Dagb?ger. B. I. S. [204], но в книге о его авторстве не говорится.], напечатал брошюру на датском языке о сингальской письменности, изучал рукописи на пальмовых листах в библиотеке методистской миссии и собрал коллекцию таких рукописей для Копенгагенской университетской библиотеки[91 - См.: Nordstrand O.K. A Note on Rasmus Rask and the Ceylonese Manuscripts at the Library of the Wesleyan Mission, Colombo, in 1822 // Journal of the Sri Lanka Branch of the Royal Asiatic Society. New Series. 1974. Vol. 18. P. 70–73.]. В Коломбо он вспомнил своих российских знакомых и отметил в дневнике, что 10 января 1822 г. передал «письма фон Ховену в Тифлис, Мазаровичу в Тавриз и Уиллоку в Тегеран»[92 - Rask R.K. Dagb?ger. B. I. S. [187]. Письма не публиковались и место их хранения неизвестно.].

Физически он, по-видимому, оставался слаб и в феврале 1822 г. был готов к возвращению домой. Попытка отплыть в Копенгаген 30 марта кончилась неудачей, так как судно 5 апреля потерпело крушение близ берега. Наконец, он покинул Коломбо 19 августа, проследовал вдоль восточного побережья Индостана с остановками в Транкебаре, Мадрасе и Калькутте. 1 декабря Раск сел на корабль, взявший курс из Калькутты на родину. Была длительная стоянка в Порт-Луи на Маврикии, после чего судно обогнуло южную оконечность Африки и 25 апреля прибыло в Дувр. 5 мая 1823 г. Раск уже в Копенгагене, где он поселился у Р. Нюэрупа и поставил точку в своем путевом дневнике.

От ученого-путешественника ждали трудов и ярких рассказов о дальних экзотических странах, его подвигу первопроходца были готовы поклоняться – вспомним повсеместное поклонение А. фон Гумбольдту, на которого Раск ориентировался в начале своего пути. Но вернулся Раск «с отвращением ко всему азиатскому»[93 - Эти слова Раска с огорчением цитирует Й. фон Бюлов в письме от 31 августа 1823 (?) г., см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 75–76.], что, конечно, не могло не разочаровать его друзей и доброжелателей. В мемуарах Н.К.Л. Абрахамса излагается характерный эпизод: после возвращения Раска Абрахамс с другими молодыми людьми пришли в дом Нюэрупа в надежде услышать о приключениях славного путешественника. Надежда эта не оправдалась. «Раск собственно ничего не говорил, робел и забивался в угол, и когда мы ‹…› пристали к нему с вопросами, то смогли из него только вытянуть, что он однажды ездил на слоне и что однажды, когда он спал в татарской палатке, по его лицу пробежала большая зеленая ящерица; возможно, ящерица приняла его скучное лицо за камень. Раск ездил за границу за языком и, по-видимому, не смотрел ни направо, ни налево»[94 - Abrahams N.C.L. Meddelelser af mit Liv / Udg. af Arthur Abrahams. Kj?benhavn, 1876. S. 179–180.]. Конечно, Раск и в лучшие дни не был внимателен к фауне, которую он почему-то был вынужден описывать во время этой встречи[95 - Ящерица – это, конечно, жаба, с которой Раск встретился на пути из Астрахани в Моздок (см. часть I, с. 85). В катании на слоне есть символика, которую мог бы оценить более благожелательно настроенный датский слушатель (орден Слона, высшая национальная награда Дании, дает награжденному статус «рыцаря Слона»).], но какое разительное несоответствие между Раском российского периода, автором искрящихся юмором писем, собеседником, приводившим в восторг своих новых знакомых в Або или Петербурге, и этой жалкой и скучной фигурой, жмущейся в угол в гостиной у Нюэрупа.

Первой крупной работой Раска, изданной после возвращения из Азии, была написанная по-датски грамматика, но не санскрита, а… испанского языка[96 - Rask R. Spansk Sprogl?re efter en ny Plan. K?benhavn, 1824; см. также испанский перевод со вступительной статьей и комментариями: Rask R.K. Gramаtica Espa?ola. Seg?n un nuevo plan (1824) / Ed. y estudio preliminar de Josefa Dorta. Madrid, 2001.]. За ней последовали грамматики фризская, итальянская, саамская, английская[97 - Rask R. Frisisk Sprogl?re udarbejdet efter samme Plan som den islandske og angelsaksiske. K?benhavn, 1825; Rask R. Itali?nsk Forml?re, udarbejdet efter samme Plan som den spanske Sprogl?re. K?benhavn, 1827; Rask R. R?sonneret Lappisk Sprogl?re efter den Sprogart, som bruges af Fj?ldlapperne i Porsangerfjorden i Finmarken. En Omarbejdelse af Prof. Knud Leems Lappiske Grammatica. K?benhavn, 1832; Rask R. Engelsk Forml?re, udarbejdet efter en ny Plan. K?benhavn, 1832.]. Как-то он познакомился с Ф. Дёвунной, носителем языка акра (га), прибывшим из Датской Гвинеи (ныне часть Ганы), и с его помощью составил грамматику этого языка. Это единственная книга Раска, которая издана в переводе на русский язык[98 - Rask R. Vejledning til Akra-Sproget p? Kysten Ginea, med et Till?g om Akvambuisk. K?benhavn, 1828; Раск Р. Руководство по языку Акра / Подг. к изд. А.А. Жукова, Б.С. Жарова, Е.В. Красновой; вступ. ст. А.А. Жукова; предисл. Л.А. Вербицкой. СПб., 1999.].

Из работ, основанных на южноазиатских материалах (которых прежде всего от Раска ждали и его покровители, и научная общественность), Раск издал большую статью о древнеперсидском и авестийском языках. Ее он написал по-английски (закончил в Мадрасе 11 октября 1821 г.) для публикации Литературным обществом Бомбея. Этот английский оригинал был опубликован М. Эльфинстоном уже после смерти Раска, но Раск переработал статью и издал на датском языке в 1826 г.; в том же 1826 г. вышел немецкий перевод[99 - См. критическое издание: Some Remarks on the Zend-Avesta and Zend Language. Om Zendsprogets og Zendavestas ?lde og ?gthed // Rask R. Udvalgte Afhandlinger. B. II. S. 125–208; B. III. S. 200–222; Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen. B. III. S. 218–242.]. Однако работу над грамматикой санскрита он так и не завершил.

Ко времени возвращения Раска в Копенгаген индоевропеистика продвинулась вперед благодаря «Системе спряжений» Боппа и второму изданию «Немецкой грамматики» Гримма. Согласимся с Х. Педерсеном в том, что не могло быть и речи о простом продолжении его труда по сравнительно-историческому языкознанию; имела смысл только «совершенно новая и более подробная переработка материала». За оставшиеся ему девять лет жизни Раск этого выполнить не успел[100 - См.: Pedersen H. Indledning // Rask R. Udvalgte Afhandlinger. B. I. S. LIV; Pedersen H. Einleitung // Rask R. Ausgew?hlte Abhandlungen. B. I. S. LXI–LXII.].

В работах, посвященных последнему периоду жизни Раска, нередко ощущается та же неудовлетворенность, с которой к творчеству Раска относились его покровители и некоторые коллеги. Он много отвлекался, не мог сосредоточиться на том, что – со стороны – представлялось его главной задачей. Результаты его «факультативных» занятий нередко опережали свое время и просто не могли быть по достоинству восприняты современниками, что, конечно, не способствовало его научной карьере. Положение его долго было неустойчивым. После смерти Нюэрупа в 1829 г. он унаследовал его должность университетского библиотекаря, а место экстраординарного профессора восточных языков Копенгагенского университета он получил только в декабре 1831 г. (уже чувствуя приближение своей смерти от чахотки, он сказал по поводу этого назначения: «Боюсь, слишком поздно»[101 - Цит. по: Jespersen O. Rasmus Rask. Kj?benhavn; Kristiania, 1918. S. 58.]).

После возвращения из путешествия Раск много времени и сил отдавал проблемам датского правописания, о котором издал считающийся ныне классическим труд[102 - Fors?g til en videnskabelig dansk Retskrivningsl?re med Hensyn til Stamsproget og Nabosproget. K?benhavn, 1826.]. Страстной пропагандой орфографической реформы он нажил врагов и насмешников. Один из них, К. Мольбек, писал 10 июля 1826 г. Я. Гримму: «Вообще-то здесь у нас удивляются, что этот ученый, путешествия и исследования которого обошлись государству в колоссальную сумму[103 - См. часть I, примеч. 278.], все еще не предъявил никаких плодов своей российско-азиатской поездки, кроме варварского правописания и орфографической теории для датского языка. Также всем, помимо прочего, известно, что наш король как-то соизволил выразить удивление, что он пока не видел никаких других результатов многолетнего путешествия Раска, кроме нуля над буквой А»[104 - Цит. по: Briefwechsel der Gebr?der Grimm mit nordischen Gelehrten / Hrsg. von Ernst Schmidt. Berlin, 1885. S. 188.] (имеется в виду буква ?, за введение которой вместо диграфа aa ратовал Раск и которая была введена в датский алфавит только в результате орфографической реформы 1948 г.).

Новым увлечением Раска была древнеегипетская и древнееврейская хронология. В его лингвистических трудах сравнительная составляющая могла быть заметнее исторической, но мотивом этих трудов еще со школьных времен был интерес к происхождению и началу истории сперва древних скандинавов, а потом и человечества. Теперь же к своим грамматической и орфографической системам он задумал прибавить хронологическую[105 - См.: Rask R. Den gamle ?gyptiske Tidsregning, efter Kilderne p? ny bearbejdet. K?benhavn, 1827. Fortale. S. 14.].

В работе о еврейской хронологии мы встречаем одно из редких воспоминаний Раска о его большом путешествии. Подтверждая историчность библейского рассказа о Ное, Раск заметил, что «как раз Грузия и окрестные земли и есть тот регион, где произрастает дикий виноград, что я сам видел. ‹…› Поэтому в высшей степени вероятно, что Ной у армян получил и попробовал (высушенные) виноградины…»[106 - Rask R. Den ?ldste hebraiske Tidsregning indtil Moses, efter Kilderne p? ny bearbejdet og forsynet med et Kart over Paradis. K?benhavn, 1828. S. 56.]. Возможно, личный опыт также лежит в основе его попыток найти в рассказе о первых днях творения свидетельства о древнейших миграциях с «Кавказских или среднеазиатских гор» в южные страны. Согласно Раску, слова Библии о создании зелени и травы на третий день могут свидетельствовать о разительном отличии южного пейзажа от северного высокогорья, «где, например, Арарат покрыт вечным снегом». «Может быть, даже первые два дня, когда разделились твердь и воды, напоминают о древнейшем переселении с более высокогорных мест, где небо, особенно в сильную метель, кажется слившимся с землей»[107 - Rask R. Den ?ldste hebraiske Tidsregning indtil Moses. Fortale. S. 13–14.].

Что же касается собранных во время путешествия кавказских лингвистических материалов, то к ним Раск вернулся в последний год жизни. Получив наконец постоянную профессорскую должность, Раск написал и опубликовал «программную» работу в преддверии торжественного собрания Копенгагенского университета 10 ноября 1832 г., в котором он уже не смог принять участие. Она, по-видимому, оказалась одновременно как первой публикацией грузинских материалов, так и последней прижизненной публикацией Раска, умершего 14 ноября (напечатана она была между 1 и 10 ноября). В этой работе Раск разобрал вопрос о транслитерации грузинских и армянских текстов «европейскими буквами», то есть латиницей, в целях этимологических и компаративистских изысканий[108 - Rask E. Nonnulla de pleno systemate Sibilantium in lingvis montanis, item de methodo Ibericam et Armenicam lingvam literis Europ?is exprimendi. Hauni?, 1832.]. И одно из последних воспоминаний о Раске также связано со вновь пробудившимися в нем кавказоведческими интересами. Его друг, филолог-классицист Р.Й.Ф. Хенриксен (1800–1871), застал Раска занятым грамматическими изысканиями «примерно за месяц до его смерти ‹…› насколько помнится, с грузинской Библией перед ним»[109 - Henrichsen R.J.F. Rasmus Rasks Skoleliv, Indbydelsesskrift til Afgangsexamen og Hovedexamen i Odense Cathedralskole 1861, цит. по: Jespersen O. Rasmus Rask. Kj?benhavn; Kristiania, 1918. S. 58.].

Сохранилась переписка Раска с российскими учеными, с которыми он познакомился во время своего большого путешествия. Узнав о возвращении Раска из Индии, П.И. Кёппен обратился к нему как к своему близкому другу и передал новости об общих знакомых, в частности о И.Н. Лобойко, которого Раск «сделал скандинавом» и который получил должность профессора в Вильне[110 - Письмо от 20 февраля / 3 марта 1824 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 85–86. Как сообщает Кёппен, он до этого писал Раску в Калькутту.]. Во втором сохранившемся письме, от 8 (20) мая 1824 г., Кёппен выразил недовольство, что после путешествия Раск вместо ожидавшихся от него трудов по языкам Азии опубликовал испанскую грамматику – в отличие от Ф. Боппа, работавшего над грамматикой санскритской. Вдобавок он дал дружеский и опять-таки некорректный совет: «Я, однако, хотел бы надеяться, что Вы в Вашем издании зенд-авесты не сопроводите текст на языке оригинала одним лишь датским переводом. Все же позаботьтесь о том, чтобы и чужеземцу не пришлось ломать себе голову»[111 - Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 98.]. По-видимому, с Кёппеном своими чувствами по отношению к немцам Раск не делился… Возможно, на этом их переписка и закончилась.

Переписка с Лобойко также не была продуктивной, но не по причине уязвленного самолюбия или патриотических чувств. Раск ему написал первый, вспомнив о нем, по-видимому, благодаря письму Кёппена, и просил ответить на немецком, так как русский он подзабыл, а Лобойко будет трудно писать по-датски[112 - Письмо от 27 апреля 1824 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 92–93.]. Лобойко ответил подробным письмом о работе в Виленском университете, о городском обществе, об этнической и языковой ситуации в Виленской губернии, об общих петербургских знакомых (в том числе о графе Румянцеве и о П.И. Кёппене), наконец, о том, как он дорожит воспоминаниями о знакомстве с Раском, который для него предстал «благотворным существом, присланным с небес дабы усилить и облагородить ‹…› наслаждение науками»[113 - Письмо от 9 мая (ст. ст.) 1824 г. Место хранения неизвестно, опубликовано в переводе на датский язык: Et Brev fra Lobojkov til Rask / Meddelt af H.K. Rask // Nordisk Ugeskrift. Den 25 Juni 1837. ?rgang. I. Nr 26. S. 221–226. С этого издания письмо перепечатано дважды: Verner K. Nogle Raskiniana // Nordisk Tidskrift for Filologi og P?dagogik. 1874. Ny R?kke. B. 1. S. 291–295; Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 99–105 (цитата на с. 102).]. Второе письмо Раска содержит известия о личных обстоятельствах и о научных новостях и даже описание некоей проживавшей в Копенгагене у поэтессы Ю.М. Йессен небогатой, но благовоспитанной девушки из Швеции, которую Раск прочил Лобойко в невесты[114 - Письмо от 6 сентября 1824 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 117–121.]. Оно осталось без ответа. Через полтора года Раск написал Лобойко в третий раз, послав ему свою «Фризскую грамматику» и посетовав, что с момента возвращения получил от него только одно письмо[115 - Письмо от 28 января 1826 г.: Verner K. Nogle Raskiniana // Nordisk Tidskrift for Filologi og P?dagogik. 1874. Ny R?kke. B. 1. S. 300–301 (в каталоге датировано 29 января, см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 351).].

К. Вернер, опубликовавший переписку Раска с Лобойко, мог только гадать, почему Лобойко прервал общение со своим датским другом и учителем[116 - Verner K. Nogle Raskiniana // Nordisk Tidskrift for Filologi og P?dagogik. 1874. Ny R?kke. B. 1. S. 285–286.]. Среди материалов Лобойко в Российской государственной библиотеке сохранились черновики дружеских, по-видимому неотосланных, писем. Один датирован 16 августа 1827 г., другой написан около 1830 г.[117 - Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (далее – ОР РГБ). Ф. 205 (Общество истории и древностей российских). № 122. Ч. 4. Л. 249–250 об., 247–248 об. Благодарю А.И. Рейтблата за указание на скандинавские материалы Лобойко в данном фонде.] Они свидетельствуют о том, что Лобойко Раску ответить собирался, только очень сильно затянул с этим, то есть поступил, в общем, согласно своему характеру – как добрый, увлекающийся, но разбрасывающийся человек с обширными невыполненными планами. Среди тех же бумаг хранится и запрос из Копенгагена за подписью К.Ю. Томсена о скандинавских древностях на территории Польши и России, который был прислан Раском приложением к его второму письму[118 - ОР РГБ. Ф. 205. № 122. Ч. 3. Л. 223–225 об. Оригиналы трех писем Раска, присланных в Петербург после смерти Лобойко (где их видел К. Вернер, следовавший указанию А.А. Куника, см.: Verner K. Nogle Raskiniana. S. 285–286), нам разыскать не удалось.]. Томсена, в частности, интересовали рунические надписи, а также орнаменты, похожие на перерисованные им образцы бронзового века[119 - ОР РГБ. Ф. 205. № 122. Ч. 3. Л. 223 об. Образцы эти Томсен позднее опубликовал: Ledetraad til Nordisk Oldkyndighed / Udg. af det kongelige Nordiske Oldskrift-Selskab. Kj?benhavn, 1836. S. 62–63. За идентификацию изображений благодарю М. Аксбоэ.], и надписи на древнейших скандинавских монетах с «расщепленными на концах» буквами[120 - Там же. Ч. 3. Л. 223 об. Ср.: Malmer B. Nordiska Mynt f?re ?r 1000. Lund; Bonn, 1966. Pl. 8, 22, 24. За идентификацию изображений благодарю Й.К. Моэсгора.].

В 1823–1824 гг. Раск переписывался с графом Н.П. Румянцевым (запросы и поручения которого содержатся и в письмах Кёппена и Лобойко)[121 - Письма Н.П. Румянцева Раску от 19 апреля 1824 г. и от 24 сентября 1824 г. с благодарностями за присылку книг, научными новостями и вопросами см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 91–92, 140–141.]; со своим знакомым по Петербургу и Москве В.С. Караджичем, также недавно завершившим трудное путешествие[122 - Письма Раска В.С. Караджичу (декабрь 1823 г. или январь 1824 г.) и от 16 февраля 1824 г. см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 83–85. О Караджиче и его трудах Раска извещал И.С. Фатер, см. письма от 9 ноября 1923 г. (когда он принимал сербского ученого у себя дома) и от 15 сентября 1824 г. (уже после отъезда Караджича): Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 79–81, 140.]; с академиком Х.Д. Френом[123 - Френ продолжил переписку, начатую Раском во время путешествия, см. ниже, часть I, письмо от 23 августа 1819 г. и примеч. 261. Письмо Френа от 9 ноября 1824 г. не опубликовано, место хранения: Копенгаген. Det Kongelige Bibliotek. Add. 198 fol. Nr 12. В том же фонде хранится неопубликованная просьба о библиографических справках (письмо Френа Раску от 18 мая 1831 г., см.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 382).]. Опубликовано письмо Раску А.И. Арвидссона, который сообщил о репрессиях царского правительства, закрывшего его газету «Або моргонблад» и уволившего Арвидссона из Абоской академии[124 - Письмо от 12 июня 1823 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 71–72.]. Письмо Раску А.Д. Гиппинга от 18 июля 1824 г. пока не издано. Он сообщил о денежных делах Раска, попросил дать распоряжение по поводу хранившейся у него румянцевской золотой табакерки, рассказал о переменах в своей карьере и о научных новостях[125 - Место хранения: Копенгаген. Det Kongelige Bibliotek. Add. 198 fol. Nr 111. Гиппинг был доверенным лицом Раска в Петербурге, и они часто переписывались во время путешествия Раска по России, см. хранящиеся в том же фонде (nr 104–110) неопубликованные письма Гиппинга от 1 сентября, 1/12 октября, 24 октября, 20 ноября, 11 декабря, 25 декабря 1819 г. и от 26 января 1820 г.].

А.М. Шёгрен – единственный из российских корреспондентов Раска, который с ним так и не увиделся лично. Но влияние Раска Шёгрен в конечном итоге испытал в наибольшей степени. Переписка продолжалась всю жизнь. Шёгрен советовался с Раском по поводу своей экспедиции к финским народностям России, делился филологическими новостями из Петербурга, сообщал о своих находках[126 - Помимо переписки во время пребывания Раска в Петербурге (см. ниже, часть I), опубликованы письма Шёгрена от 21 ноября 1823 г. и от 1 февраля 1831 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 81–83, 249–254. Не опубликованы письма от 9 марта и 12 июня 1824 г., от 22 октября 1829 г., от 17 мая, 4 июня, 14 октября 1830 г., от 8 февраля, 18 мая, 5 октября, 25 декабря 1831 г. (место хранения: Копенгаген. Det Kongelige Bibliotek. Add. 198 fol. Fasc. 16. Nr 283–284, 286–289, 291–294; nr 295 является приложением к письму от 8 февраля 1931 г.). Из ответов Раска опубликовано письмо от 10 сентября 1830 г.: Dyggve H.P. Tre ikke tidligere trykte breve fra Rasmus Rask // Danske Studier. 1932. S. 143–145; Breve fra og til Rasmus Rask. B. II. S. 246–249.].

О влиянии Раска Шёгрен писал в автобиографии, недавно опубликованной на русском языке[127 - Шёгрен А.Й. Мой путь в науке / Пер. с финск. И.Ю. Марциной, Э.Г. Рахимовой // Основоположник российского академического кавказоведения академик Андрей Михайлович Шёгрен: Исследования. Тексты. М., 2010. С. 743–903.]. Она переведена с финского перевода[128 - Sj?gren A.J. Tutkijan tieni / K?sikirjoituksesta suomentanut Aulis J. Joki. Helsinki, 1955.]; шведский оригинал никогда не издавался[129 - Рукопись сохранилась в Литературном архиве Общества финской литературы (SKS KIA) в Хельсинки (Anders Johan Sj?gren. Omak?tinen el?m?kerta. 1794–1845) (ранее была в архиве А.А. Борениуса под номером Bor2: 223). В SKS KIA также хранится копия, профессионально переписанная и затем выправленная: Anders Johan Sj?gren. B1516. Благодарю Й. Пёйся за присланную фотокопию и Л. Аура за данные о фонде Шёгрена.]. Краткий вариант автобиографии (где, как и в полном варианте, Шёгрен говорит о себе в третьем лице) включен в напечатанный анонимно как на русском, так и на шведском языке некролог М. Кастрену[130 - Очерк жизни и трудов Кастрена // Вестник Императорского русского географического общества. 1853. Ч. 7. Отд. 7. С. 100–133; Teckning af M.A. Castrеns lefnad och verksamhet // Suomi, Tidskrift i fosterl?ndska ?mnen. 1854. 14. ?rg. Helsingfors, 1855. S. 237–283.]. Такое необычное решение – включение в некролог младшему коллеге описания собственного жизненного пути – Шёгрен оправдывал сходством научных судеб, а также тем, что считал свои покровительство, рекомендации и советы «главным двигателем славы» Кастрена. Но оба они, и Шёгрен, и Кастрен, были «воспламенены» к занятиям лингвистикой Расмусом Раском.

В некрологе говорится, что сначала Кастрен «намеревался было готовиться в пасторы и, кроме исторических и философских наук, изучал греческий язык, а особливо языки восточные, – но после обратился к родному своему финскому языку в связи его с другими чудскими наречиями, быв воспламенен к тому, как сам рассказывал, чтением одного сочинения Раска, где знаменитый датский филолог указывает на великую важность подробнейшего исследования всех этих языков и наречий.

‹…› Тот же знаменитый филолог Раск, совершавший, в 1818 году, через Або, где находился еще Финский университет, ученое путешествие в Россию, Персию и Индию, живым примером своим воспламенил молодого еще студента Шёгрена переменить направление любимых его упражнений и пробудил в нем первую мысль посвятить себя такому же путешествию для чудских языков, какое совершал Раск для скандинавских и германских. Об этой своей мысли Шёгрен, будучи все еще бедным студентом, решился, весною 1819 года, писать к Раску в С. Петербург, где путешественник этот пробыл долгое время. Раск не медлил отвечать Шёгрену письмом, в котором расхвалил славную его мысль и всячески поощрял его приложить все возможное старание к осуществлению ее, что Шёгрен и исполнил со всею энергиею финна»[131 - Очерк жизни и трудов Кастрена. С. 101–102.].

Основываясь, по-видимому, на неизданных дневниках Шёгрена, Х.П. Дюггве считал, что в 1832 г. «по предложению Шёгрена Раск был 26 ноября избран в Академию наук, но об этом отличии он так никогда и не узнал: Раск умер 14 ноября»[132 - Dyggve H.P. Tre ikke tidligere trykte breve fra Rasmus Rask // Danske Studier. 1932. S. 143; ср.: Ronimus P. Klientist? patroniksi – Anders Johan Sj?grenin urakehitys verkostojen Pietarissa 1820–1838. Suomen historian pro gradu tutkielma. Tampere, 2000. S. 51.]. В автобиографии Шёгрен писал об этом предполагаемом избрании несколько иначе: «Ш[ёгрен] ‹…› по собственной инициативе в Петербургской академии наук в декабре прошлого 1832 г. предложил Раска в иностранные члены-корреспонденты Академии, каковым он и был единогласно избран, хотя на общем собрании 29 декабря 1832 / 10 января 1833 г. [его имя] более не оглашалось, так как газеты незадолго до этого принесли новость, особенно горестную для Ш[ёгрена], о неожиданно ранней смерти Раска уже 14 ноября 1832 г.»[133 - SKS KIA. Anders Johan Sj?gren. B1516. S. 140; ср. двойной перевод (через посредство финского) в кн.: Шёгрен А.Й. Мой путь в науке. С. 845.]. В списках персонального состава Академии наук имя Раска так и не появилось.

С утратой Раска его значение стало все больше осознаваться датской общественностью, не уменьшалось и стремление идеализировать его научный подвиг, заставив его наконец соответствовать тем ожиданиям, с которыми Раска встречали после путешествия в Азию. В 1842 г. на его могиле был сооружен красивый памятник, на котором нанесены надписи на четырех языках (арабском, санскрите, исландском и датском) четырьмя разными алфавитами (арабским, деванагари, руническим и датским). Как с горечью констатировал О. Есперсен, подбор алфавитов продемонстрировал эрудицию комиссии, которая заказала памятник, но противоречил идеям Раска, считавшего разнообразие систем письма помехой на пути просвещения и международного общения[134 - См.: Jespersen O. Rasmus Rask. S. 60.]. Надпись на санскрите, языке, который, в общем, навязывался Раску его благожелателями, также свидетельствовала о непонимании жизни и трудов великого ученого[135 - Ср. замечание в статье: Nielsen H.F. Rasmus Kristian Rask (1787–1832) Liv og levned // RASK. Internationalt tidsskrift for sprog og kommunikation. 2008. Vol. 28. S. 34.]. К этому же времени Д. Монис, в начале его карьеры портретиста датского «золотого века», создал и литографированный портрет Раска; в качестве основы использовалось единственное прижизненное изображение 1818 г., но были внесены некоторые поправки[136 - Впервые опубликован на форзаце посвященной надгробному памятнику брошюры: Beretning om Gravm?let over Prof. R. Rask / Udg. af K. Gislason, M. Hammerich, P.G. Thorsen. Kj?benhavn, [1842]; описание портрета содержится там же (S. 6).]. Главная из них заключалась в том, что теперь вместо простонародной одежды Раска решено было представить в парадном костюме, более приличествующем профессору Копенгагенского университета. Этот портрет стал наиболее популярным изображением Раска и неоднократно копировался.

Надпись на надгробном камне на датском языке была взята из письма, в котором Раск в 1825 г. отказался от предложенного ему места библиотекаря в Эдинбурге: «Каждый обязан дать своему отечеству все, на что он способен»; эти слова, впоследствии, к столетию со дня рождения ученого в 1887 г., вырезанные и на мемориальном знаке на месте его родного дома в Бреннекилле, оказались самой знаменитой фразой Раска, а его самого сделали выразителем датской национальной идеи[137 - Место хранения письма неизвестно; между формулировками обеих надписей есть различия: «Sit F?dreneland skylder man Alt hvad man kan udrette» в брошюре, описывающей надгробный памятник (S. 5), «Vort F?dreneland skylder man alt hvad man kan udrette» на памятнике в его теперешнем виде, «F?DRELANDET SKYLDER MAN ALT HVAD MAN KAN UDRETTE» на мемориальном знаке.]. Характерно, что эти слова сходны с формулировкой из письма П.Э. Мюллера («каждый из нас ‹…› всем обязан отечеству»), который в бытность Раска в Стокгольме упрекал его за слишком обширные научные и издательские планы, связанные со Швецией[138 - «Enhver af os kan saaledes siges at skylde F?drelandet alt», см. письмо П.Э. Мюллера от 6 мая 1817 г.: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 232. На сходство формулировок обращено внимание в кн.: Jespersen O. Rasmus Rask. S. 30.]. Если бы не было помощи отечества, – справедливо, хотя и достаточно высокомерно вопрошал тогда же Мюллер, – то каким бы образом «сын крестьянина из Фюна мог читать лекции в Стокгольме и прославить свое имя в ученом мире?» Итак, Раск и при жизни, а еще в большей степени после смерти был коллективным проектом датского научного сообщества, которое воспитало его и старалось не выпускать из жестких рамок своих требований и ожиданий.

Наследие Раска определило выдающуюся роль датчан в развитии мировой лингвистики, в том числе сравнительно-исторического языкознания и в особенности индоевропеистики. Готовя в начале XX века обзор достижений лингвистики для истории датской литературы, создатель фундаментального словаря датского языка В. Далеруп заметил, что «влияние Раска на современников и будущее было так велико, что почти каждый серьезный языковед в Дании [XIX] столетия либо прямо, либо опосредованно является учеником Раска»[139 - Dahlerup V. Nordisk og sammenlignende Sprogvidenskab // Hansen P. Illustreret dansk Litteraturhistorie. Anden meget for?gede Udgave. Kj?benhavn, 1902. Bind 3. S. 1023–1024.]. Ту же мысль недавно высказал нынешний профессор датского языка Копенгагенского университета Ф. Грегерсен: «Осознают они это или нет, все датские лингвисты – ученики Раска»[140 - Gregersen F. Editor’s Introduction. P. *XXIX.]. Те, кто «осознает» свою зависимость от Раска, являются также и расковедами, издателями его трудов – начиная со школьного друга Раска, Н.М. Петерсена, ставшего в 1845 г. первым профессором скандинавских языков Копенгагенского университета.

Некоторые из наследников и толкователей Раска были выдающимися авторитетами и для русских и советских лингвистов; достаточно назвать имена В. Томсена, К. Вернера, Х. Педерсена, О. Есперсена, Л. Ельмслева. С Томсеном связано оживление интереса к «норманнской» проблеме и к этимологии слова «русь»; эта часть расковского наследия остается предметом российских научных дискуссий и по сей день[141 - См. часть I, примеч. 68.]. Крупнейшее, хотя все еще и весьма спорное достижение советской лингвистики – ностратическая теория, разрабатывавшаяся В.М. Илличем-Свитычем и А.Б. Долгопольским, – опирается на идею, вышедшую из расковской традиции и сформулированную Педерсеном[142 - См.: Nielsen H.F. The Continental Background of English and its Insular Development until 1154. Odense, 1998. P. 29–31 и статьи в сборнике: Nostratic: Sifting the Evidence / Ed. by Josepf C. Salmons and Brian D. Joseph. Amsterdam; Philadelphia, 1998, особенно: Bomhard A.R. Nostratic, Eurasiatic, and Indo-European; Greenberg J.H. The Conversion of Eurasiatic and Nostratic; Manaster Ramer A., Michalove P.A., Baertsch K.S., Adams K.L. Exploring the Nostratic Hypothesis.].

В многообразном творчестве Раска каждая эпоха находила свое, выделяя наиболее актуальные, магистральные для мировой науки темы. Когда датская лингвистика в основном сосредотачивалась на индоевропейских исследованиях, Раск прежде всего воспринимался как индоевропеист, а задачей историков науки было отстаивать его приоритет в открытиях, делавшихся в период бурного развития дисциплины в первой трети XIX века. Теперь эта задача не столь актуальна, прежде всего из-за того, что индоевропейское языкознание за последние полвека в силу целого ряда причин отошло на второй план[143 - Ср.: «Индоевропейские исследования сейчас вытесняются из большинства университетских лингвистических курсов и кафедр ‹…› немногие студенты будут теперь заниматься какой-либо серьезной работой в области индоевропеистики» (Clackson J. Indo-European Linguistics. An Introduction. Cambridge, 2007. P. 1).]. Но в наследии Раска исследователи постоянно открывают новые аспекты, обращая внимания на те работы, время которых при жизни ученого еще не пришло, – такие, как грамматики, созданные по единому плану, а также трактат о всеобщем языке. В Раске с удивлением видят и предшественника структурализма, и философа истории языка[144 - Ср.: Percival W.K. Rask’s View of Linguistic Development // Studies in the History of Linguistics / Ed. by Dell Hymes. Bloomington; L., 1974. P. 307–314.].

Письма и заметки о России также показывают Раска с новой и неожиданной стороны. В основном из-за тягостного опыта Раска в Южной Азии о нем сложилось впечатление как о человеке, «путешествующем в своем кабинете», далеком от мира вокруг него. Это впечатление проецируется на всю поездку Раска[145 - Слова «он путешествовал в своем кабинете» употребила, в частности, одна из лучших знатоков расковского наследия М. Бьеррум во введении к переписанному ею путевому дневнику Раска (ср. письмо Раска П.Э. Мюллеру от 27 ноября 1818 г., с. 57). Она же, проанализировав автограф Раска в альбоме Кёппена, увидела в перечислении там работ Раска по исландистике свидетельство его бегства от мира и самоидентификации с научной работой, см.: Bjerrum M. Rasmus Rasks afhandlinger om det danske sprog. K?benhavn, 1959. S. 29.]. Но Раск российского периода другой – это дружелюбный и наблюдательный человек. Причем смотрит он на Россию совсем не глазами привилегированного сословия. Перед ним не стояла дилемма пушкинских героев: ехать из Петербурга на почтовых или на своих – оба варианта для него были слишком дороги. Он, возможно, единственный человек той поры, который и обедал с канцлером Российской империи, и посетил театр вместе с крепостным крестьянином. В результате ему удалось увидеть и донести до нас не вполне привычный образ александровской России.

Путевых записок от Раска ждали не в меньшей степени, чем трудов по санскриту; Р. Нюэруп, в частности, просил у него материалов для своего «Журнала для путевых наблюдений». Выполняя просьбу Нюэрупа, Раск подчеркивал, что не собирается ни описывать свое путешествие, ни заниматься статистическим или художественным описанием посещаемых стран. «Моя единственная задача в том, чтобы изучать языки в различии их строения и множестве взаимосвязей и выносить из этого суждения о переселениях, родстве и возникновении народов, особенно если они могут быть родственны скандинавским или оказывали на них влияние». Кроме того, по словам Раска, у него не было возможности изучать записки путешественников, проезжавших по тем же местам ранее, и он ограничился только собственными живыми впечатлениями, которых никто, «путешествующий с открытыми глазами», не может избежать, «как бы он этого ни желал»[146 - Письмо Р. Нюэрупу (возможно, 1819 г.): Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 369–370; ср. другое письмо Р. Нюэрупу (март 1819 г.): Ibid. S. 396. Об этих письмах см. выше, примеч. 69 и 71.].

Тем не менее отшлифованный литературный стиль писем, в особенности адресованных Нюэрупу, значительно отличается от сырых фактов и эмоций, зафиксированных дневниковыми записями. Судя по публикуемым текстам, у Раска были и литературные амбиции, и живой интерес к литературе, хотя модной сентиментальной школы он не принимал (и в дневнике критиковал Н.М. Карамзина за «приторные словеса и кривые мысли»). В письмах Раск прежде всего ориентировался на литературные путешествия, создававшие его путевым заметкам героико-комический контекст; Раск сопоставлял себя с героями «Педера Порса» и «Подземного путешествия Николая Клима» Л. Хольберга, «Жития Думбума» Ю.Х. Чельгрена, «Акселя Тордсена и прекрасной Вальборг» П.Х. Фримана. Цитировал Раск обычно по памяти; Хольберг был, несомненно, его любимым автором.

Следуя скандинавскому литературному канону и в особенности Хольбергу, письма Раска иногда приобретали звучание социальной сатиры, заставляя Раска сокращать для обхода почтовой цензуры некоторые ключевые слова, такие как «Россия» или «рабы». Поняв, что ему, возможно, придется возвращаться через территорию России, Раск безуспешно пытался остановить печатание своих писем.

Взлет литературного таланта Раска продолжался недолго; характерное для российского периода оптимистическое настроение покинуло его в Южной Азии и больше уже не возвращалось.

В первой части книги представлены избранные письма, во второй – дневниковые записи Раска; большинство из этих материалов ранее на русский язык не переводилось, а путевой дневник не опубликован и в оригинале. В приложении даны воспоминания о Раске его петербургского друга И.Н. Лобойко. За помощь в создании книги составитель благодарен О.В. Рождественскому и Т.Л. Шенявской, которые разделили с ним труд по переводу писем; А.И. Рейтблату, взявшему на себя редактуру книги; Датскому фонду искусств, который помог составителю посетить Бреннекилле, Оденсе и Копенгаген и оплатил часть издательских расходов; Х. Басбёллю за истолкование трудных мест расковских текстов; Н. Минар-Тёрмянен за помощь в комментировании финляндской части путевых записок Раска; А.Б. Рогачевскому, организовавшему лекцию о Раске в Арктическом университете Норвегии; датским, российским, финским и шведским коллегам, вклады которых отмечены в соответствующих местах в комментариях.

    Леонид Чекин

Часть I Письма с дороги

Выборг, 24 марта 1818 г. Р. Нюэрупу[147 - Место хранения неизвестно. Опубликовано: Magazin for Rejseiagttagelser. 1820. B. I. S. 91–93; Rask R.K. Samlede tildels forhen utrykte Afhandlinger. D. 1. S. 54–56; Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 301–303. Перевод на немецкий язык: Finnische Sprache und Literatur. Aus Briefen des Professors Rask an den Professor Nyerup zu Kopenhagen // Jahrb?cher der Literatur. 1821. B. XV. Anzeige-Blatt f?r Wissenschaft und Kunst. S. 15–16.]

Выборг в Финляндии, 24 марта 1818 г.

Наконец я отъехал более 10 миль на восток от бывшей шведской границы[148 - До 1809 г. (когда принадлежавшая Швеции большая часть Финляндии отошла к России по Фридрихсгамскому мирному договору) государственная граница Швеции и России проходила по реке Кумень, ныне Кюмийоки. В одной старой шведской миле 10 688,54 м.]. Здесь говорят на всевозможных языках и диалектах, так что я сейчас могу сказать чуть не на более чем десяти языках «a maa la mej te» и проч.[149 - Аллюзия на комедию Л. Хольберга «Якоб фон Тибое, или Хвастливый солдат»: «Я понимаю больше 10 языков. Например, могу тебе 10 способами сказать: “Мне надо собраться” (Jeg maa lave mig til)… По-ютски: Ame lame til» (2.2).] В доме, где я живу, служанка говорит по-фински, дворник – по-шведски, портье, он же одновременно и слуга, по-немецки, а хозяин – итальянец[150 - Раск поселился у Дж. П. Мотти, см. часть II, примеч. 73.]! А когда они сходятся вместе, удовольствие удваивается. В остальном Выборг – маленький грязный город, его можно сравнить с Корсёром[151 - Город на острове Зеландия в Дании.], но он много больше и не столь плотно застроен. Здесь есть гимназия и старый замок, который теперь служит тюрьмой. Профессора не очень бы развлекло описание остальных городских великолепий, так же как и моего последнего перегона, когда я более четырех часов потратил на две с половиной шведских мили, хотя я благоразумно приобрел в Або кнут[152 - Ср.: «При всем почтении к путешественнику, они однако ж очень берегут своих лошадей, и по временам нельзя обойтись без понуканий. Вот почему не бесполезно еще в городе вооружиться своим собственным кнутом» (Грот Я. Гельсингфорс // Современник. 1840. Т. 18. С. 73).]. Впрочем, поездка моя через Финляндию была приятной и в высшей степени интересной. Я проложил маршрут через Тавастгус[153 - Губернский город, ныне Хямеэнлинна в Финляндии.] и Вильманстранд[154 - Уездный город Выборгской губернии, ныне Лаппеэнранта в Финляндии.], чтобы увидеть и услышать самых настоящих финнов, хотя мне и советовали (даже в Тавастгусе) поехать вдоль побережья, где большинство говорит по-шведски. Но я в своем решении не раскаялся, хотя вскоре и был к этому близок, когда однажды поздно вечером моим кучером был неопытный мальчишка, совсем ребенок[155 - Ср.: «Если путешественник сам хочет править или едет со своим кучером, то он может не брать никого со станции; в противном случае с ним садится подводчик, которого дело часто исполняют мальчики от 10-ти до 12-ти лет. Это бывает преимущественно в то время, когда сельские работы удерживают взрослых дома» (Грот Я. Гельсингфорс // Современник. 1840. Т. 18. С. 73).]. Лошадь испугалась, опрокинула нас и рванула; сундук упал на мое левое колено, ударил его и вывихнул так, что я думал, что у меня нога сломана. Я был в десяти шведских милях от Тавастгуса и пятнадцати от Выборга, и никто в этом краю не знал ни слова по-шведски или по-немецки. Но, к счастью, травма была не столь большой, как мне это показалось. На следующий день я проехал еще десять шведских миль и теперь почти вернулся в свое прежнее состояние. В Або[156 - Губернский город, бывшая столица Финляндии (до 1817 г.), ныне Турку.] я положил все жизненные силы на изучение финского, и крестьяне удивляются моим навыкам в этом языке (которые в общем не столь велики), особенно когда слышат, что я датчанин, что, впрочем, им объяснить сложно, так как они не знают, что такое Дания. Вместо этого они говорят Juutin-maa (т. е. Ютландия). Как-то вечером, когда я рассказывал моей хозяйке, которая была порядочной и словоохотливой женщиной, из какой я приехал страны и спросил ее, много ли до меня у нее было гостей-датчан (ютов), она ответила по-шведски: «?h, jo vist kommer h?r ibland tocke der Judar och Italienare»[157 - «Ох, конечно эти евреи и итальянцы иногда сюда наезжают» (швед.). «Jyder» (юты) созвучно слову «Judar» (евреи).]! Я поразился ее знанию шведского и спросил, не был ли ее муж шведом, на что она ответила: «Да, мой муж был на этом свете немец, он был из Смоланда[158 - Историческая провинция в южной Швеции.]». Но даже и образованные не очень сильны в географии, например, одного пастора я спросил, до каких пределов на востоке говорят по-фински и живут финны и кто обитает между Финляндией и Белым морем, финны, лапландцы или русские, и проч. На это он ответил: «Не знаю, кто там живет рядом с Камчаткой». Впрочем, финны чрезвычайно порядочны, добры и скромны. В Або я также познакомился с человеком, который был очень силен в финском, а именно с лектором Ренваллем. Он давал мне уроки в течение 14 дней каждый вечер с пяти до девяти или десяти. Мне бесконечно польстило, когда я обнаружил, что система финских склонений и спряжений, которую я предложил в своем конкурсном труде, была целиком и полностью принята и применена в рукописном проекте новой грамматики, который он мне показал и одолжил. Я занимаюсь тщательным изучением языка и обычаев финнов для исследования феннских[159 - Finnisk (в отличие от finsk, «финский»). В разрабатывавшейся Раском классификации, в частности в работе, оформленной в виде письма Р. Нюэрупу от 30 мая 1819 г. (см. вступительную статью, примеч. 69, 70), этот термин в широком значении применялся к финно-угорским, а в узком значении к финско-волжским, прибалтийско-финским и саамским народам и языкам.] народов в России, и особенно происхождения гренландского языка, о чем, возможно, со временем написал бы работу. Возможно, профессор помнит мою идею, высказанную по этому поводу в конкурсном труде; здесь я нашел для нее дополнительные подтверждения.

P.S. Так как у меня не было возможности ни осуществить мой план в Выборге, ни дальше заниматься финским языком, то я после трех дней пребывания там поспешил уехать из этого дорогого[160 - Ср. жалобу на неоправданно высокий счет за еду и вино в гостинице Мотти: Carr J. A Northern Summer; or Travels Round the Baltic, through Denmark, Sweden, Russia, Prussia, and Part of Germany, in the Year 1804. Philadelphia, 1805. P. 131.] и неприятного города. Поэтому я не отправил это письмо и могу сейчас сообщить, что счастливо прибыл в Петербург, где сижу за своим письменным столом, по уши погрузившись в русский язык.

Петербург, 3 мая 1818 г. Р. Нюэрупу[161 - Место хранения: Копенгаген. Det Kongelige Bibliotek. Add. 198 Fol. Breve fra Rasmus Rask. Fasc. 4. № 44. Опубликовано: Breve fra og til Rasmus Rask. B. I. S. 307–310.]

В России месяц май, день третий, старый стиль,