скачать книгу бесплатно
Опимия
Рафаэлло Джованьоли
Женские лики – символы веков
Раффаэлло Джованьоли (1838–1915) – филолог, историк и писатель; активный участник Рисорджименто – движения за воссоединение Италии. Ему принадлежит ряд исследовательских работ, освещающих историю этого движения. Среди художественных произведений Джованьоли выделяется серия исторических романов из жизни Древнего Рима, самым известным из которых является, несомненно, «Спартак», опубликованный в 1874 г.
В данном томе представлен другой роман этой серии – «Опимия» (1875), события в котором отстоят от предыдущего на полтора столетия. 216 год до Рождества Христова. Римская республика на грани полного разгрома. Молодая жрица храма Весты, богини домашнего очага и жертвенного огня, весталка Опимия спасает от казни Луция Кантилия, которому самой судьбой уготовано поставить точку в кровопролитной войне.
Раффаэлло Джованьоли
Опимия
© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2010
© ООО «РИЦ Литература», 2010
* * *
Глава I. Рим после поражения у Тразименского озера
В день перед майскими нонами (6 мая) 537 года римской эры, около четырех часов утренней стражи (а точнее – за десять минут до полудня) на Латинской дороге появился конный ферентарий[1 - Ферентарии – легковооруженные всадники, экипированные луками и пращами; их присылали римлянам союзники. (Примеч. авт.)]; он вихрем влетел в город на семи холмах через Ратуменские ворота.
По изможденному виду как лошади, так и всадника можно было сразу догадаться: они без передышки проделали долгий путь. По бокам животного сочилась кровь, ноздри дымились, пасть и удила были покрыты белой пеной. Одежда всадника была в совершенном беспорядке; на бледном лице застыло выражение ужаса.
– Беда… Я привез вам беду, – ответил фарентарий на вопросы стражников, охранявших Ратуменские ворота, когда те приказали ему остановиться.
И, снова пришпорив коня, он продолжил свой путь, отвечая на новые расспросы привратников:
– Я из лагеря консула Гая Фламиния.
И помчался вниз, безудержно, по Ратуменской улице, через Мамертин к повороту на римский Форум.
Тем временем горожане, которым случилось по делам проходить по этим улицам либо пересекать их, с удивлением смотрели на стремглав летевшего фарентария, другие останавливались, третьи, менее загруженные делами, ускоряли шаги вслед воину.
А тот вскоре оказался на Форуме, где в этот час толпились граждане, пожелавшие присутствовать на обсуждении дел, проходившем в ближнем храме Конкордии[2 - Конкордия – римская богиня согласия.], перед претором Марком Помпонием. Кто-то прогуливался со своим патроном, обсуждая общественные дела, кто-то сидел на ступенях Гостилиевой курии, у колонны Мения или у трех статуй сибилл[3 - Сибиллы – в греческой и римской мифологии прорицательницы, предсказывающие будущее.], кто-то стоял, насмехаясь над магистратами этого года, кто-то обменивался новостями о консульских армиях или о враждебном и внушающем страх войске Ганнибала.
– Беру Кастора и Поллукса в свидетели, спят, значит, наши консулы, если нет вестей от них, – витийствовал мужчина лет пятидесяти с загорелым лицом, которое пересекал широкий шрам, – не так, не так велись войны двадцать девять лет назад, когда я был молод и сражался в легионе консула Луция Цецилия Метелла, осадившего карфагенян в Лилибее; мы не были такими ленивыми при консуле Гае Лутации Катуле, который в пятьсот тринадцатом году разбил могучий карфагенский флот возле Эгатских островов, а флот тот составляли четыре тысячи кораблей; победой этой он положил конец Пунической войне, и я также был в этой памятной битве; и не так позже, в пятьсот двадцать втором году, вел себя консул Квинт Фабий Максим Веррукоз, победитель лигуров и триумфатор.
– Ну, тогда жди мартовских ид следующего года, чтобы посмеяться над подобными действиями нынешних консулов Гнея Сервилия Гемина и Гая Фламиния Непота… Может, до той поры какое-нибудь славное дело опровергнет твое издевательское карканье.
Так ответил ветерану шестнадцатилетний юнец, еще носивший претексту[4 - Претекста – тога с широкой пурпурной каймой, которую носили юноши до 17 лет и высшие сановники Рима.], а старик, покачав в сомнении головой, быстро добавил:
– Да ладно… Сульпиций, чтобы я да поверил в эти дитячьи пророчества… Я очень хочу и даже призываю богов-покровителей Рима обратить меня в лжеца, но я слишком уж боюсь, что из-за консула Фламиния Республика попадет в большую беду. Он, не совершив жертвоприношения ни Юпитеру Всеблагому[5 - Юпитер Всеблагой – в этой ипостаси Юпитер считался богом римского государства.], Величайшему, ни Юпитеру Латскому против всех благочестивых обычаев и религиозных традиций, не испросив даже ауспиций, надсмеявшись над людьми и богами, тайком отправился к своим легионам и принял командование ими. Хуже того, потом прошел слух, что он принял командование двумя своими легионами вопреки ауспициям, сделанным открыто, после жертвоприношений, в его лагере, за валом; во время жертвоприношения теленок, уже пораженный жрецами, раненый, вырвался и побежал, обрызгивая кровью окружающих.
Крик ужаса и смятения вырвался одновременно у многочисленных граждан, присутствовавших при разговоре ветерана с юнцом.
– Ох, это роковое предсказание!
– Безбожник Фламиний!
– Горе ему!
– Будь он проклят!
– Несчастные времена!
Все эти религиозные до суеверия римляне глубоко возмущались поступками консула, посмевшего издеваться над предсказаниями и дерзнувшего выступить против Ганнибала, который в прошлом году уже дважды разбил римлян – при Тицине и Требии.
– К несчастью для нас, беда его подстерегла! Помню, когда был я еще мальчишкой в претексте, какая участь постигла в пятьсот пятом году Публия Клавдия Пульхра. Консул этот увидел, что священные куры не хотят клевать рассыпанное перед ними зерно, и, разгневанный предсказанием, не соответствующим его честолюбивым намерениям, святотатственно швырнул птиц в море, крикнув при этом: «Пусть напьются, раз уж не хотят есть!» Поэтому флот наш, которым он командовал, был разбит при Тропани карфагенянами, и девяносто три наших корабля попали в руки врага, а восемьдесят семь нашли жалкую смерть в морских волнах…
– Горе тем, кто глумится над божественным! – воскликнул кто-то из горожан.
– Горе, горе! – подхватили хором все присутствующие.
И короткое молчание наступило после этих восклицаний.
Первым нарушил его ветеран. Вскинув голову и заметив, как несколько стервятников покружились в воздухе и уселись на крышу храма Конкордии, он сказал с изумлением и тревогой в голосе:
– Спаси нас, Кибела, мать богов… Что это?
Все тут же задрали головы, раздались крики ужаса, многие побледнели от страха.
– Какое недоброе предсказание!
– Посланцы беды!
В это время ферентарий вылетел на середину Форума, осадил лошадь, спрыгнул на землю, взял животное под уздцы и, протиснувшись сквозь толпу, предстал перед претором Марком Помпонием.
Тот встал с курульного кресла и, словно прочитав по лицу гонца страшное известие, спросил с тревогой в голосе:
– Откуда ты?
– Из лагеря под Аретием.
– Невеселое известие ты привез?
– Увы! Хуже некуда…
– Следуй за мной, – поспешно прервал его претор.
И, оставив ни с чем горожан, которые только что вместе с ним обсуждали общие дела, вошел в курию, а за ним скрылся и ферентарий.
Гонец коротко, с трудом находя слова, рассказал претору о том, как войско, ведомое консулом Фламинием, встретилось с Ганнибалом в болотистых теснинах среди холмов, окружающих Тразименское озеро, и было разбито в пух и прах. Сам консул погиб.
При этом известии претор пришел в смятение. Тем временем толпа снаружи, привлеченная отчасти приездом растрепанного ферентария, пришла в волнение от слухов, порожденных несколькими словами гонца, долетевшими до тех, кто стоял поближе к претору. Слухи эти разрастались, становясь все более значительными и важными по мере своего распространения в толпе, которая росла с каждым мгновением.
– Что произошло?
– Не знаю, спроси у Петрея.
– Я тоже ничего не знаю, клянусь Геркулесом! Не могу протолкнуться вперед… Хотел бы…
– Да что случилось?
– Думаю, что-то серьезное, клянусь Юноной Монетой![6 - В храме богини в этой ипостаси чеканились деньги.]
– Серьезное?.. Лучше сказать – ужасное!
– Кто это говорит, о боги? Кто?
– Авдений, клянусь Геркулесом! Авдений был рядом с претором Помпонием, когда прибыл гонец.
– Гонец? Что, гонца прислали?
– А ты разве не знаешь?.. Вестник из лагеря Фламиния.
– Нет, от Гемина. Гонец прибыл из лагеря Гемина.
– И что нового?
– Было сражение?
– Ганнибала разбили?
– Да когда же прикончат этого варвара?..
– Что, убили этого коварного и хитрого карфагенянина?
– Я искренне верю в Гая Фламиния. Он человек открытый, смелый, честный, друг народа, противник патрициев…
– Что до меня, то я ему нисколько не верю…
– Он заносчив и легкомыслен…
– Поносит богов…
– Груб и нечестив…
– Да ладно, скажите же наконец, что за вести привез из лагеря гонец?
– Нас разбили…
– Эй, спишь, что ли? Тебе, верно, привиделся дурной сон?
– Я говорю правду, клянусь Юпитером Феретрием… Правду… Консул Фламиний и его армия разбиты… в пух и прах…
– Ужасное несчастье… Резня…
– Уверяю тебя, это была вторая битва при Аллии…[7 - В 12 км от Рима, у впадения речки Аллии в Тибр, в 390 (или 387) г. до н. э. полчища галлов наголову разбили римскую армию.]
– Да ты, святотатец, издеваешься над богами-покровителями Рима! Они никогда не допустили бы столь страшного события.
– Боги наслали на нас беду за наше неверие…
– О какой это беде вы говорите? – спросил один из только что подошедших.
– Наши войска разбиты… Погибли оба консула…
– А их армии разбежались…
– Десять тысяч римлян убито.
– Ливий Космиций слышал, будто ферентарий упоминал про двадцать тысяч!
– Да нет, тридцать, на нашу беду. В том убеждал меня Тит Вергунтей, а он был рядом с претором, когда прибыл посланец.
Так судили горожане в толпе, которая непрерывно присоединялась к той кучке, что стояла у ступеней курии. Легко представить уныние, охватывавшее людей, и возраставший, ширившийся с каждым мгновением страх, да оно и понятно.
А тут еще, удесятеряя неизвестность, страх и людской ор, по следам ферентария подоспели два верховых легионера, подавленных, выбившихся из сил, верхом на взмыленных лошадях, облаченных в доспехи, поскольку состояли они в тяжелой кавалерии, полагавшейся каждому легиону.
Возле курии легионеры спешились, справились о преторе и, отвечая обрывками слов на вопросы окруживших их людей, не без труда растолкали, ожесточившись, взволнованную подозрениями да слухами нахлынувшую на них толпу и проложили себе дорогу в курию.
А в это время на ближайшей площади Комиций[8 - Комиции – народные собрания в Древнем Риме.], а точнее, возле статуи Пифагора, сошлись двое мужчин, остановились друг против друга; каждый смерил встречного взглядом, и оба тихонько вскрикнули от изумления.
Площадь Комиций была в это время пустынной, потому что находившиеся там люди, занятые беседой или просто гулявшие, привлеченные шумом, последовавшим за прибытием гонца из военного лагеря, бросились к расположенному чуть ниже Форуму, спускаясь по короткой, но широкой лестнице, соединявшей две площади.
– Варвар! – воскликнул тот из двух встретившихся людей, что был помоложе.
– Осквернитель, – ответил другой глухим голосом, и на лице его изобразилось презрение; слово это он выдавил с довольно-таки скверным произношением, выдавая слабое владение латинским языком.
Тот, что помоложе, в свои двадцать восемь лет был крепко сложен, довольно высок и строен, элегантно одет; черты его лица были правильными и выразительными, цвет кожи у него был умеренно-смуглый, глаза темно-карие, живые, поблескивающие искорками. Кудрявые светло-каштановые волосы отличались густотой, борода была подстрижена с большой тщательностью. По способу носить тунику и украшенную узкой полосой тогу молодой человек казался принадлежащим к сословию всадников. По его виду легко было понять, что молодой всадник всеми средствами хочет подчеркнуть данную ему природой красоту.
Другой мужчина, одетый по римской моде в белую тунику и тогу зеленоватого цвета, небрежно заброшенную за плечо, ростом был тоже высок, худощав, но мускулист и, кажется, очень силен. Лицо его было таким смуглым, что с первого взгляда в человеке этом узнавали африканца. Нос его был слишком велик у ноздрей и слегка вздернут; пухлые, выступающие вперед губы, угольно-черные маленькие зрачки, точно такие же, грубые, как свиная щетина, курчавые и короткие волосы делали африканца непривлекательным.
Оба этих человека стояли молча, окидывая один другого далеко не дружелюбными взглядами.
Первым, медленно и тихо, заговорил всадник:
– Значит, ты еще в Риме, Агастабал?
– Да, и не уеду отсюда, пока ты, Луций Кантилий, будешь…
– Молчи, ради Юпитера Всеблагого, Величайшего, – поспешно прервал Агастабала Луций, с опаской оглядываясь. – Молчи, заклинаю твоими богами, злой карфагенянин!
На этот раз Агастабал повел вокруг испуганными глазами и проговорил энергично, но приглушив голос:
– Молчание за молчание… или смерть за смерть!
Лицо римлянина исказилось судорогой, глаза сверкнули пламенем страшного негодования, и правая рука невольно потянулась к поясу, стягивавшему тунику на талии, явно в поисках рукояти скрытого там кинжала.
