скачать книгу бесплатно
Тут мне в голову пришла нахальная мысль. Я ведь должен был ее увидеть, верно? Должен был увидеть вопреки всем сотникам и всем болезням. А для этого все средства были хороши, в соответствии с иезуитским подходом того-же Алеши Поповича.
– Да – твердо заявил я – Я лекарь. Три года я учился медицине в Дамаске под руководством самого Ибн Сина[7 - Также известен как Авиценна.]. Меня торжественно приняли в цех лекарей при Храме Гроба господня в Иерусалиме. Теперь нет такой болезни, с которой я не мог бы справится…
Вся троица смотрела на меня с нескрываемым подозрением.
– Если будет на то воля господня, разумеется – осторожно добавил я – Поэтому я всегда возношу молитву перед началом лечения.
Меня понесло. Я представления не имел о годах жизни Ибн Сина, не знал, жил ли он в Дамаске, да и иерусалимский лекарский цех выдумал от отчаяния. Хотелось лишь надеяться, что три бойца осведомлены не более моего.
– Ибн Сина? – задумчиво произнес Алеша – Что-то такое я слышал. Может он и не врет?
– Конечно – врёт – безапелляционно заявил Добрыня – Но врет красиво. Может и стоит попробовать?
– Быть по сему! – приговорил Муромец – Пойдем, лекарь.
Меня отпустили и я смог наконец вздохнуть полной грудью.
– Где дом сотника? – спросил Алеша пробегающую мимо босоногую девчонку.
– Ой, дяденьки, да я ж покажу! – и она засверкала пятками в переулок.
Жилище аниного отца в Заворичах не было похоже на его усадьбу на Подоле, но все же выглядело посолиднее «малой хаты» Авраама. За невысоким забором мы увидели дом с крыльцом и распахнутым по теплому времени входом в сени, из которых виднелись двери в две комнаты.
– Есть кто? – крикнул Добрыня.
На крыльцо выбежала женщина, похожая на Ведану, а может быть для меня все женщины, кроме Анюты, были на одно лицо. Анина мать умерла, так что это должна была быть служанка или наложница Неждана.
– Что орешь? – зашипела она – Беда в доме, а он орет.
– Сотник дома?
– Дома, где ему быть. Да только не выйдет он к вам.
– Не выйдет, так сами войдем. А лучше бы ты пошла к нему и сказала, что пришел самый ученый лекарь.
– Не привечает наш хозяин лекарей – огорчилась женщина – Вот и Уладу он прогнал, а зря. Не допущу, говорит, волшбы в своем доме.
– Кто эта Улада?
– Ведунья наша, все травы знает. Ну а если и нашепчет что, так что с того беды?
– Наш лекарь не такой. Он пришел из самой Святой Земли – вдохновенно врал Добрыня, пока остальные коммандос благоразумно помалкивали.
– Какой еще такой земли? – проворчала женщина – Ну ладно, спрошу.
С этими словами она исчезла в левой двери, но вскоре появилась на пороге и тихо прошептала: «Проходите». Мы, один за другим, переступили порог, причем меня они пропустили последним, как я ни рвался. В комнате было полутемно и душно. На лавке у дальней стены что-то было накрыто стеганым одеялом и я было дернулся туда, но был перехвачен бдительным Добрыней. Лишь после этого я заметил сотника. Неждан, сидевший на табурете и смотревший до сих пор только на дочь, повернул к нам грузное тело. Длинные волосы до плеч были то ли седыми, то ли русыми, большего не позволяло разглядеть тусклое освещение. Грубое крупное лицо было изборождено чрезвычайно глубокими морщинами. Впрочем, нет! То были не только морщины, но и два рваных шрама, идущих через его лицо крест-накрест, причем один из них проходил прямо через левый глаз. Этот глаз был затянут бельмом, в то время как правый смотрел на нас щелкой ружейного прицела из-под густых бровей.
– Ну? – требовательно рявкнул он.
– Не узнаешь, Неждан? – ласково сказал Илья – Мы княжьи люди.
– Узнаю… Не получит теперь каган мою дочку. Принадлежит она теперь только господу нашему, Иисусу Христу.
– Еще нет, сотник – голос Ильи затвердел – И мы не за дочкой твоей пришли, а чтоб помочь детинец твой сберечь.
– Что мне теперь тот детинец! – вскричал Неждан – Да гори он огнем!
– Негоже так говорить – теперь Муромец угрожал – Ты лучше свое дело делай, а лекарь пусть свое делает.
– Я отсюда ни на шаг – Неждана не смутил тон Ильи – С места не сдвинусь… А лекарь… Что лекарь? На все божья воля.
Мне уже удалось немного взять себя в руки и не смотреть на тело под одеялом. Пришло время действовать.
– Пути господни неисповедимы – заявил я – И не тебе, сотник, решать, в чем божья воля. Ибо сказал Апостол Павел: «Не зная воли господней, слушай свое сердце».
Несчастный апостол ничего такого не говорил, но я очень надеялся, что сотник этого не знает. Вообще-то на Павла у меня были большие надежды. Насколько мне было известно, он, в отличие от других апостолов, не вещал отвлеченные истины, а изрекал скорее нечто обыденное и гуманное.
– Апостол… Павел… – он с трудом выдавливал из себя слова – Не знаю… Ладно, лечи!
Добрыня перестал меня удерживать и я, едва сдерживаясь, чтобы не бежать, степенно прошел к дальней стене. Сдерживая дрожь в руках, я отогнул угол одеяла и замер. Наконец-то я видел лицо своей возлюбленной не через электронные пикселы. Но сейчас это прекрасное лицо заставило мое сердце болезненно сжаться. Аня осунулась так, что натянулись скулы и заострился носик, а глаза, ее прекрасные изумрудные глаза, были затянуты пеленой. Широко открытые, они не видели ничего и смотрели мимо меня, мимо всех и мимо всего. И лоб и тонкая шея и хрупкие руки, все было бледно как лед и лишь щеки горели нездоровым, неестественным румянцем. У меня за спиной предупреждающе кашлянул Муромец. Опомнившись, я коснулся губами ее лба и отшатнулся: Аня горела. Вдруг она пошевелилась, выгнулась спиной и тихо прошептала: «Лёв! Лёв!». Эти, такие некогда желанные слова, вызвали у меня только ужас, с таким хрипом она их произнесла, тут же зайдясь в сухом кашле. Она дышала тяжело, часто и прерывисто, как будто что-то мешало ей вдохнуть глубоко. Не надо было заканчивать медицинской факультет, чтобы понять – воспаление легких. Я наклонился ухом к ее груди: даже без стетоскопа были слышны хрипы.
– Ну, что скажешь, лекарь – угрожающе проворчал Неждан – Сколько ей еще осталось, моей кровинушке?
Это были неверные, неправильные слова, слова, которые я не хотел слышать, потому что Аню надо было спасать. Первым делом следовало поставить на место сотника чтобы не мешал и я решил в очередной раз сыграть на людских суевериях. На этот раз мне совсем не было стыдно,
– Гневишь бога, Неждан! – как можно более грозно сказал я – Это ему решать, а не мне и не тебе.
Хрен тебе и хрен Всевышнему, подумал я! Ни бог, ни черт не отнимет у меня мою Анюту!
– Ты почему Уладу прогнал? – я повысил уровень гнева на пол-децибела.
– То ж волшба!? – неуверенно пробормотал сотник.
Надо было развивать успех.
– Помнишь, что изрек Апостол Павел жителям Реховота?
Сотник, разумеется, не имел ни малейшего представления, также, как и сам апостол, а Реховот, которым в апостольские времена и не пахло, вылез у меня совершенно случайно.
– А сказал он следующее – я назидательно поднял палец вверх – «В маслах и травах дух Иисусов и тот, кто ими лечит – благословен».
Пожалуй, такой фразы не постыдился бы и сам Павел.
– У твоей дочки пневмония – храбро поставил я диагноз и, в ответ на недоуменные взгляды всех присутствующих, пояснил – Она застудила дыхание. Немедленно верни Уладу, она мне поможет.
Служанка-наложница выскочила в сени, не дожидаясь указаний растерявшегося сотника. Но как же лечат воспаление легких народными средствами? Компьютера под рукой не было, как не было и спасительной Сети. Я напряг память и вспомнил свою бабушку. Это была не одесская бабушка, а питерская. Работала она медсестрой в поликлинике и могла вылечить любую детскую болезнь не дожидаясь врача. Меня она лечила малиной и «банками». Банки! Я помнил с детских времен тот страшный факел из пропитанной спиртом ватки на палочке от мороженного и стекляшки, прилепленные к моей тощей спине. Потом бабушка тихо скончалась от болезни почек, а мы с мамой уехали в Израиль, но память сохранила мягкие и теплые шлепки вакуума по спине.
– Неждан! У тебя есть склянки ромейского стекла?
Сотник открыл было рот, но ответить не успел.
– У меня найдутся – произнес голос у меня за спиной.
Это была женщина средних лет, одетая также, как Ведана и служанка. Да что они тут все, в типовые модели от «Томми Хилфигер» одеты, промелькнула в голове и исчезла дурацкая мысль. Это, надо полагать, и была Улада. Серо-голубые глаза из под платка, на которые свешивалась светлая прядь волос, глядели насмешливо.
– Неси! – потребовал я.
– Сборы принести? – спросила она.
– Чем ты воспаленное дыхание лечишь?
– Малиновый отвар, чтобы жар снижать, да иван-чай-трава от заразы.
– Неси все.
Улада исчезла. Мне было неспокойно. В наше время тяжелое воспаление легких укладывало в больницу и лечилось антибиотиками, в киевской же Руси еще не было пенициллина для моей умирающей Ани. Или был?
– Неждан, слушай меня хорошо, как самого князя! – сказал я, по нахмуренному лицу сотника понял, что сказал глупость и поправился – Слушай, как попа в церкви… Твоя дочь тяжело больна и ее жизнь в опасности. Помочь ей может только освященный хлеб. Иконы в доме есть?
– Иконы? – тупо переспросил он.
– Образа, лики! – нетерпеливо перебирал я синонимы.
– Да, есть лики. Как не быть. В горнице висят.
– Тогда тащи сюда весь старый хлеб, что есть в доме. А вы что стоите? – я повернулся к спецназовцам – Ищите по соседям.
Через несколько минут на столе передо мной лежали куски черствого хлеба. Перебрав их, я отложил в сторону заплесневелые корки и указал на них Неждану.
– Вот эти куски положи за образа, за лики. Пусть полежат минут десять.
– Десять чего? – снова удивился сотник.
– Ну, пока не прочитаешь десять раз «Отче наш».
Он опять уставился на меня полными непонимания глазами. Да как же у них назывались молитвы?
– Патер ностер!
В глазах сотника появилось облегчение, он кивнул и стал загребать заплесневелые корки большими ладонями. В дверях он столкнулся с Уладой, тащившей два узелка, в одном из которых что-то звякало. Мы с ней расставили пустые разноцветные склянки мутного стекла на столе. Это было совсем не похоже на бабушкины «банки», но выхода не было. Как же она это делала? Вроде бы мазала спину вазелином?
– Гусиный жир есть? – спросил я Уладу.
– У меня всегда с собой – гордо ответила она.
Вместе с ней мы перевернули бесчувственную Анюту на живот и намазали ей спину гусиным жиром. Я велел Уладе вздуть огонь и зажечь лучину. Как же это делается? Бабуля, милая, помоги! Никогда не молился душам умерших, не положено это еврею, но сейчас я готов был это сделать. С замиранием сердца я взял одну склянку, пихнул в ее отверстие горящую лучину и быстро шлепнул «банку» на худенькую спину моей любимой, из которой выпирали острые лопатки. О чудо! «Банка» прилипла, вобрав в себя немного кожи. Теперь вторую, третью. Постой, Лёва, как там бабушка говорила: не ставить близко к сердцу. Через минуту десяток «банок» равномерно распределились по аниной спине, оставляя островок там, где билось сердце моей возлюбленной. «Банки» мы накрыли одеялом, но все равно они были заметны, и Неждан, войдя в комнату с «освященными» корками, воскликнул:
– Это еще что за бесовство?
– Не богохульствуй! – строго упрекнул я его – То банки Святого Фомы из Нетании. Ими Ибн Сина лечил самого иерусалимского патриарха.
Этот бред сработал и сотник примирительно спросил:
– С корочками-то что делать?
Я задумался. Вроде бы пеницилла, если это она, сильнее всего действует орально, но антибиотик это еще и яд, насколько я помнил из мудрых статей в Сети. «Не занимайтесь самолечением!» вспомнилось мне грозное предупреждение из листовок министерства здравоохранения. А что, если иного выхода нет?
– Вот что, Улада – я посмотрел на знахарку – Будешь давать ей по три корочки, растолченные в питье. Из остальных сделай кашицу и прикладывай компрессы на спину. И смотри, чтобы плесени было побольше.
– «Компрессы»?
– Ну, примочки.
– Сделаю. А как же отвары?
– Обязательно. И малину давай и иван-чай. Вот с отварами и давай ту плесень. Как поняла?
– Не беспокойся, лекарь, все сделаю как надо.
Неждана я заставил прочитать «Отче наш» еще десять раз для отсчета времени и, после этого, снял банки. На аниной спине остались красные круги, как и полагалось. Теперь следовало ждать и лечить, лечить и ждать. Неждана я отослал из дома заниматься обороной детинца, а Аню оставил на попечение Улады и вышел на крыльцо. Там сидел Добрыня с узелком хлебных корок, собранных по соседям.
– Так ты на самом деле лекарь? – с уважением спросил он.
– Если по правде, то нет – честно признался я, садясь рядом с ним – Но кое-что я умею.
– Лечить можешь, значит лекарь – твердо заявил он – А все эти цеха и важные имена, это ведь для Неждана, верно?
– Верно – устало согласился я.
Меня потихоньку отпускало напряжение, начинали дрожать руки и кружиться голова.
– Спит – сказала Улада, выходя на крыльцо – Жар не спал, но спит уже лучше и не так хрипит. Ты мне верь лекарь. Я хоть так как ты лечить не умею, но дело свое знаю. Думается мне, теперь дело на поправку пойдет. А со склянками это ты ловко! Они же жар вытягивают. Пожалуй, перейму я у тебя это дело, только молитвы возносить не буду.
И она весело подмигнула мне, наверное раскусив мой блеф. Так что же это получается? Выходит «банки» тоже я изобрел? Но наверху, на узкой лавке, металась в бреду моя ненаглядная и думать о парадоксах времени мне не хотелось. Что там еще говорила моя мудрая бабуля?
– Вот еще что – сказал я Уладе – Душно в той комнате. Надо все открыть и проветрить, только без сильного сквозняка. А больную накрой одеялом, но так, чтобы рот и нос дышали.
Она молча кивнула и исчезла в доме.
– Пойдем – сказал Добрыня, поднимаясь – Нам отвели избу за оградой. Там и переночуем.
Даже если бы Добрыня с Ильей не храпели бы с громкостью танковых моторов, заснуть бы мне все равно не удалось: перед глазами стояли острые лопатки на аниной спине и ее прекрасные глаза, подернутые страшной пленкой. Забылся я только под утро и вскоре меня снова разбудило солнце. На крыльце сотникова дома меня ждала Улада.
– Можешь зайти, лекарь – сказала она вместо приветствия – Сотника нет, ушел на стены.
– Как..?
– Заходи, заходи – она улыбалась.
