Беглецы. Роман

скачать книгу бесплатно

Беглецы. Роман
Петр Алешкин

В произведениях Петра Алешкина всегда острые ситуации, конфликты с неожиданными поворотами, поэтому критики считают, что он привнес в русскую литературу новый прием – поток действия. Герой романа писатель Дмитрий Анохин вынужден бежать в США, спасаясь от преследования властей и предавших его друзей и жены. Он прихватывает с собой студентку, надеясь отвлечься от тягостных проблем. Между ними вспыхивает любовь, которая приводит к ужасающей тайне прежней жизни писателя.

Беглецы

Роман

Петр Алешкин

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3406-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Грехи наши

Роман Петра Алешкина «Беглецы» стоит особняком в череде книг современной русской литературы, хотя, с первого взгляда, кажется сугубо «алешкинским» по насыщенности событиями, крутым поворотам сюжета, по образности персонажей, мелодраматичности ряда сцен и прочим элементам, характерным для творчества маститого писателя.

Почитать же роман необычным заставляют мысли, которые порождаются при чтении оного… Допустим, начало… первая строчка:

«Повеситься можно было на трубе».

Ни одно произведение П. Алешкина не только не звучало столь безнадежно и отчаянно с первого же звука, не задавало столь трагичной интонации всему произведению. Так писались разве что древнегреческие трагедии, то есть авторами, которые были изначально убеждены в предназначении рождаться человеку для страданий и после совершения ряда смертных грехов, очутиться обреченным на вечные муки в страшном Тартаре. Ибо не мы вершим свою судьбу, а три Мойры ткут свои бесконечные нити и режут их в удобный им момент. А уж как случится умереть: от шкуры ли кентавра, как Гераклу, от рук ли Медеи, как ее детям, от прозрения ли, как Эдип, узнавший о том, что живет в кровосмесительном браке с собственной матерью – это уже детали, важные людям, но никак не Мойрам, равно, как и Богам Олимпа.

«Повеситься можно было на трубе» – это фраза в художественно-эстетическом своем качестве и в своей культурологической сущности являет собой пример полной противоположности фразе, ставшей едва ли не хрестоматийной в истории литературы СССР: «Он пел по утрам в клозете» (Ю. Олеша «Зависть»).

Если из фразы единственного романа незаурядного, но уже забытого «классика» тридцатых годов родился сонм литературных монстров вроде «Мастера и Маргариты» М. Булгакова или «Плахи» Ч. Айтматова, то из слов, которыми начаты «Беглецы» П. Алешкина, может произрасти новая русская литература, которая окажется в состоянии оценить и осознать всю сущность произошедших в двадцатом веке в России общественно-исторических процессов, начало традиции изучения которой положил М. Шолохов в своем гениальном «Тихом Доне», продолжили сотни других писателей-реалистов, которых горбачевско-ельцинский переворот выкинул из школьных учебников, но оставил в истории мировой литературы: Л. Леонова, А. Толстого, В. Маяковского, В. Шишкова и других. То есть изначально в оценке романа П. Алешкина следует опираться на морально-этические и эстетические нормы не той категории современных писателей, что вышли из бердичевско-бобруйско-киевско-одесских местечковых хаз и малин, а, опираясь на опыт того рода литераторов, что произросли именно на русско-дворянской и разночинской почвах девятнадцатого века.

Роман «Беглецы» – третий в серии «Русская трагедия». Он рассказывает о Дмитрии Ивановиче Анохине, внуке Егора Анохина, главного героя первого романа цикла. Дмитрий стал, благодаря своему таланту, удивительной крестьянской сметке и колоссальной работоспособности, тем, кого в анекдотах зовут «новыми русскими», в кино охраняют мордовороты и бывшие офицеры КГБ, а в жизни…

Главный герой романа «Беглецы» оказался именно тем истинным антигероем ельцинской поры, который осознает мысль едва ли не краеугольную для всего романа и для всей России послесоветского периода: «Повеситься можно было на трубе». Других, равных Дмитрию Анохину по степени трагичности образа «нового русского», персонажей в современной литературе России я не знаю. Может, кто-то и написал что-то более значительное, но до меня не дошедшее, но не уверен в этом. Есть несколько произведений со столь же по-античному мощным предопределением судьбы трагических героев, оказавшихся за бортом современной жизни (к примеру, роман В. Ломова «Солнце слепых»), ставших ненужными в новом для них мире, но чтобы таковым стал «новый русский»…

Дмитрий Анохин не повесился. Ибо выпавшие ему беды были, по большому счету, всего лишь житейскими трудностями, от которых кончают жизнь свою люди слабые, если не сказать ничтожные: из долларового миллионера Дмитрий почти в одно мгновение превращается в то, что люди его положения почитают нищетой. При этом те самые «братки» из ныне сверхпопулярного в России сериала «Бригада», на которых молятся молодые люди новой России, могут привести приговор в исполнение. И, что особенно важно, они хотят сделать это, совершат любое насилие с восторгом и радостью в сердце. Ибо монстр, порожденный пением по утрам в туалете, свил из колючей проволоки гнездо в их сердцах. Им нет никакого дела до того, что Дмитрий свои деньги ЗАРАБОТАЛ, начав с того, что грузил по ночам трехтонные валы бумаги в вагоны, чтобы обеспечить свое издательство главным материалом, купленным им опять-таки на ЗАРАБОТАННЫЕ деньги. Они уверены, что идут к Дмитрию забрать СВОЕ.

Конфликт? Да. Но не трагедия. Точнее, не трагедия для главного героя романа «Беглецы». Поэтому он решает сбежать от кумиров нынешней русской толпы в Америку и… НАЧАТЬ ВСЕ ЗАНОВО. Именно так – от взгляда на трубу, на которой проще повеситься, до решения начать заново и жизнь, и свое порушенное бандитским государством дело. Если кто-то скажет, что не видит в подобном ПОСТУПКЕ ничего особенного, сделаю отступление…

В 1996 году в Германии в собственном особняке стоимостью в несколько десятков миллионов марок с со счетом в банке в миллион кончил жизнь самоубийством человек, который посчитал, что жизнь его кончена только потому, что, продав и прогуляв свою последнюю яхту, вдруг осознал себя нищим. Было опубликовано в газетах того времени много соболезнований от лиц очень богатых, влиятельных, которые в один голос утверждали, что понимают ТРАГЕДИЮ этого человека. Самое поразительное, что им вторили и люди в буквальном смысле нищие – получатели социального ежемесячного пособия. То есть, живи сей немец даже по германским понятиям широко – на 10 тысяч марок, например, в месяц – ему бы хватило одних только наличных еще лет так на восемь. Но он не мог жить без своей любимой яхты и без своего дома, не мог переселиться в квартиру, не умел ничего делать, да и вообще не мог жить не по-скотски, пожирая и гажа вокруг, а просто по-человечески…

«Все потерять – и нищим стать, как прежде, но никогда не пожалеть о том» – сказал Р. Киплинг вовсе не о подобных ныне уж забытому «страдальцу», равно как и вообще мертворожденным героям большинства произведений, выпушенных издательствами Москвы и России после горбачевского закона о кооперации. Закона, с которого началась вторая жизнь некогда обычного совка Дмитрия Анохина, в течение которой он стал тем, кого зовут жрецом Золотого Тельца и кому молятся в нынешней России, начиная от обитателей Рублевки, кончая нищими под заборами Усть-Кута. То есть герой романа «Беглецы» – это, можно сказать, в чем-то символ «американской мечты», оказавшийся вдруг у разбитого корыта, который решил повторить подвиг знаменитого героя романа Джека Лондона «Время не ждет».

Не знаю, есть ли такие люди в нынешней России, могут ли они вообще быть в обществе повальной коррупции и изменников присяге и долгу, но характер, выписанный Петром Алешкиным, мне показался достоверным. Вот не лежит у меня душа к тем «новым русским», с которыми сталкивала меня жизнь и до эмиграции, и в оной, а Дима Анохин мне нравится от души. Можно и проанализировать почему – да зачем? Иному читателю как раз то, что в герое романа «Беглецы» я люблю, покажется самым гадким его качеством, а что я признаю мерзостью, его восхитит. Однако, во всех случаях, и тот, кто согласен со мной, и тот, кто окажется противником, высказыванием своего мнения лишь подтвердит, что перед нами – образ диалектический, свободный от ныне распространенной в описании человека эклектики, полнокровный и эмоционально очень верно окрашенный. При этом очень точный для философской концепции всего романа.

Даже то, что Дмитрий Анохин решает уехать именно в Америку и там заняться спасением русской культуры, русского литературного языка, попранного в России нынешними СМИ и издательствами, не нарушает строя описываемого образа. Ибо, как это ни парадоксально, но именно в эмигрантских изданиях очень чутко относятся к качеству написанного автором, к стилю, к чистоте речи, к тому, что зовется культурой языка. Русский литературный язык спасается в настоящее время в глубокой провинции, где по сию пору выходят не испохабленные Соросом и его прихвостнями журналы и газеты, а также в Европе и в США, где масса людей пытается создать свои газеты, журналы и издательства для читающих и пишущих по-русски. Провинциалы и эмигранты даже в мыслях не могут себе позволить измываться над родной речью так, как это делают москвичи, санкт-петербуржцы и прочие словоблуды.

Анохин хочет ехать в США не только для того, чтобы спасти свою жизнь, находящуюся под угрозой уничтожения прототипами героев нынешних русских телесериалов, но и для спасения русского языка и культуры там, откуда идут все беды для Руси. Эдакий, можно сказать, Штирлиц во плоти, только в войне во сто крат более грандиозной и страшной, чем Вторая мировая – в войне, начатой Западом во времена Александра Невского, закончившейся пока что установлением господства группы изменников Родине в крупных городах России.

Все вышесказанное может служить лишь оценкой качества экспозиции трагедии «Беглецы». Переход же в завязку в романе столь естественен и незамысловат, что уловить его и в достаточной степени оценить возможно только по прочтении всего текста романа. На мой взгляд, это – свойство высочайшего мастерства писателя, данное далеко не многим. Так вот, завязкой следует признать вовсе не конфликт главного героя романа с журналом «Зеркало», за которым стоит мафия, в том числе и с людьми, находящимися в окружении непосредственно президента страны (тогда еще Ельцина), а…

…встречу Дмитрия с «девушкой по найму» по имени Лиза, которая согласилась поехать с главным героем в США на весьма короткий срок – до начала занятий в институте. Похоже на сказку про Золушку, не правда ли? Мелодраматично в своей сути и, на первый взгляд, предугадываемо: герой влюбляется в нее, а жена героя оказывается стервой, потому ее можно послать подальше – все готово для набора череды приключений со счастливым концом и торжественным вручением новым президентом Дмитрию Анохину ключей от московской квартиры и лицензии на право издательской деятельности в Москве. И юная красавица под боком, и враги повержены – точь-в-точь, как в телесериалах типа «Остановка по требованию» по сценарию пошляка А. Слаповского…

Ан – нет. Встреча Дмитрия с Лизой, поездка их по Америке есть лишь завязка для основного сюжета романа, которая длится больше половины книги, перебиваемая воспоминаниями главного героя о том, как он шел вверх по издательской лестнице, а также кто и почему решил уничтожить дело его жизни. Оба сюжета переплетены естественно, работают на ассоциациях, возникающих в сознании читателя при прочтении то той, то другой истории или сцены. Мне лично было равно интересно и как развивается роман стареющего уже мужчины с юной простушкой, постепенно осознающей истинную силу своих чар, и как развивался бизнес Анохина, столкнувшийся с силой мощной, непреодолимой, в подлости своей бесконечной – новым государством российским.

Детали… Их масса, пересказывать невозможно, ибо каждая из них сцеплена с другой, порождает ассоциации, которые накладываются на ход всего повествования. То есть речь идет уже о собственно той части книги, которая является самим действом: повествованием о том, как механизм государства и законов, которые опытные чиновники могут повернуть в нужную им сторону, делает любого человека (даже из-за богатства своего относительно независимого) жертвой произвола, которого как мафия, так и сросшаяся с ней государственная машина… даже не приговаривают, а обрекают на уничтожение. В мировой литературе подобные задачи ставили при написании романов разве что Клаус Манн да Томас Манн. Но их персонажи становились жертвами обстоятельств, в герой П. Алешкина стал вопреки обстоятельствам героем. Так в чем же парадокс?

История интриги, завязанной бывшим другом Дмитрия, предавшим его в надежде стать на место основателя одного из крупнейших издательств России, – это вовсе не «производственный роман» периода советской власти. Скорее, перед нами – показ новых технологий, которые были отработаны в среде партаппаратчиков и комсомольских вожаков в доперестроечные еще годы, но только с победой группы Горбачев-Ельцин ставшие нормой бытия в новой России. Исчезли все табу, свойственные общинной цивилизации, меркантильные интересы возобладали над прочими человеческими ценностями. Все заповеди Христовы стали не просто нарушаться в России, они стали извращаться самыми бесчеловечными методами: новоявленные президенты, оставаясь в душе поклонниками Сатаны, при восхождении на Престол кладут лапы на Библию и Коран, а окружающие их «братки» всех степеней власти льют кровь людскую, строя при этом храмы и мечети.

Человеку, начавшему свое дело в России с того, что сам он по ночам грузил в эшелоны бумагу для книг, за которыми потом выстраивались перед магазинами многочасовые очереди тысяч людей, не место среди живых. России новой нужны издатели микротиражей и псевдокниг, способные лишь «отмывать грязные деньги мафии», согласные пропагандировать весь сонм смертных грехов и быть послушными рабами в руках Кремля. Это звучит в самом подтексте доноса на Дмитрия Анохина, опубликованном в журнале «Зеркало», равно, как и в серии попыток главного героя романа оправдаться и объясниться. Ибо Анохин еще не понимает истинной мощи силы, вставшей против него. Уголовный мир, сросшийся с государственной властью, превратился в монстра много ужасней «страшилок» Стивена Кинга. Ибо он – реальность современной России.

«Русская трагедия» – название сериала книг П. Алешкина. А мне при чтении этого романа кажется, что можно было бы назвать ее и «Немецкой трагедией». Ибо ситуация, в которой оказался честный предприниматель России, адекватна тысячам тысяч трагедий, свершающихся на территории объединенной Германии. Я сам был уничтожен властями Берлина по указке неонацистов: закрыл единственный в Западной Европе русский детский музыкально-драматический театр, ушел в сторону, преданный и депутатами Бундестага от ПДС, и испугавшимися этой силы своими сотрудниками, и разом попрятавшимися только вчера еще восторженными зрителями. Ушел в сторону, ибо на чужбине не нашел в себе сил выстоять с той силой, с какой столкнулся Дмитрий Анохин в Москве.

В жизни прообраз главного героя романа «Беглецы» оказался в ситуации, созданной прихвостнями из окружения М. Горбачева и Б. Ельцина, поставившими перед собой цель как можно больше национальных богатств СССР перевести из страны в обшорные банки Запада – и уже оттуда ввозить в Россию деньги мелкими частями для того, чтобы создавать банки и заниматься ростовщичеством на легальной основе. В жизни таких ситуаций с созданием с помощью государственной поддержки очень успешных производств и фирм, а потом их исчезновением по указке сверху, были тысячи. Именно таким образом было практически легально вывезено то, что сейчас называют «золотом партии» и о чем пишется так много абсолютно лживых книг, ставящих задачу запутать сознание обывателя и сокрыть от него истинных похитителей общенародного богатства общества общинного типа. Состояния Собчака, Гавриила Попова и прочих практически не упоминаемых ныне в СМИ плутократов создавались в большей части своей именно таким образом. И Дмитрии Анохины были лишь крохотными частичками в хорошо организованной и успешно проведенной бандитской операции.

Потому героя «Беглецов» следует ко всему прочему оценивать еще и как «маленького человека» – персонажа литературы нового времени. Античный герой и маленький человек – симбиоз в мировой литературе уникальный. При этом, персонаж этот проявляет себя не на поле брани, где порой одно отчаяние или тупое согласие на готовность принести себя в жертву делает человека в глазах оставшихся в живых героем, а в жизни обыденной, какая проходит мимо нас и возле нас, сущности перемен в которой мы порой и не замечаем. При этом Дмитрий Анохин вельми грешен, аки всякий из нас, все его оправдания своим неблаговидным поступкам схематичны и не выдерживают не то, что критики, а даже не стоят внимания. Точно так, как делаем это мы в жизни. То есть автор делает персонаж свой человеком во плоти. А читатель очень скоро обращается с Дмитрием запанибрата, почитая его таким же, как и сам он, не хуже, ни лучше, своим, словом, парнем.

На этом аллюзии героя романа с судьбой автора заканчиваются. Далее идет то, что литературоведы называют развязкой, и что по-настоящему делает «Беглецов» высокой литературой. Дмитрий Анохин покидает Россию, становится возлюбленным девушки, которую взял с собою из Москвы и, промчав едва ли не через все Штаты на автомобиле, вдруг осознает себя чужим в этой стране, чуждым самому духу державы Желтого Дьявола, породившей того самого мафиозно-государственного монстра, от которого он бежал из России.

Круг замкнулся. Будущего у человека порядочного, способного принести пользу и добро людям, нет. Все мечты о создании нового издательства, продолжении дела И. Сытина превращаются в прах.

Понимание этого происходит на уровне подсознания у главного героя и у читателя. Никакой дидактики, никакого моралите не допускает автор. Это – как бы высший пилотаж писателя, уникальный в русской литературе вообще, а уж в литературе после Ф. Достоевского, приучившего литераторов разжевывать каждую «слезинку ребенка», и вовсе до П. Алешкина невозможной. Потому – и только потому – писатель принимает неожиданное решение, которое сродни именно античным сюжетам: обвиняет героя своего в кровосмешении.

Ситуация для современной европейской литературы и быта стран с католическим и протестантским воспитанием обычная. Здесь даже в очередь на видеосъемки встают прелюбодеи с собственными потомками, а потом эти видеоматериалы тиражируются, продаются и выдаются на прокат. Сейчас если античную «Медею» или даже пьесу недавно еще жившего среди нас Ж-П Сартра «Мухи» поставить на европейской сцене, большой процент зрителей просто не поймет сути происходящих событий. Подумаешь: сын спал с матерью или отец с дочерью. Их дело. Хотят – пусть спят. Еще и скажут: «Надо быть толерантным».

Но герой Петра Алешкина – продукт цивилизации общинной, православной и, если хотите, коммунистической. Для него грех, пусть даже совершенный по незнанию, случайно, есть событие, равное крушению основ мироздания. Вместе с осознанием бесплотности своей мечты вновь стать полезным людям впечатление о том, ЧТО ИМЕННО совершил он в период поиска нового места для выживания, приводит его к единственному решению – тому, какой делал античный персонаж трагическим героем.

По сути, кульминацией романа «Беглецы» является его развязка. Послесловий не пишется в таких случаях. Тем паче – критиком после того, как роман прочитан, концепция автора стала ему ясна. Однако, ряд собственных замечаний морально-этического характера и замечаний религиозного толка вынуждают тему Дмитрия Анохина, как героя романа равно, как античного, так и нововременного, продолжить…

Мы живем в период, как это уже было выше отмечено, смены не просто культур, а вообще таких основополагающих для человечества явлений, как типов цивилизаций. Едва ли не краеугольным камнем в этом понятии следует признать морально-этических фактор, а писателей – каменщиками, которые, порой даже невольно, формируют процесс перехода человечества из одной ипостаси в другую. Названные выше братья Стругацкие в ряде произведениях своих («Гадкие лебеди», например) пытались предупредить своих современников о грядущих изменениях в среде русскоязычного этноса, но ясновидение их было признано и в СССР и на Западе в 20 веке за остроумную гипотезу – не более. Только по истечении 15—20 лет после начала так называемой перестройки сознанию обывателя стали ясны те колоссальные сломы в сфере обыденного сознания жителей России, о которых их предупреждали эти писатели за двадцать лет до появления на советском престоле человека с бесовской отметиной на лбу.

Про антиутопии бр. Стругацких теперь предпочитают не вспоминать, предпочитают почитать их книги чтивом для развлечения и для школьников. То же самое может случиться и с замечательным писателем школы критического реализма П. Алешкиным, который на уровне подсознания нашел уже сегодня ответ на вопрос, который обязательно сформулируют наши дети и внуки:

«А к чему стремится тот процесс, что назван „Русской трагедией“?»

Отсутствие морали – это тоже мораль. Более того, аморальность – сверхоружие. Именно в борьбе с аморальностью окружающей дикости выковалась и достигла своих высот античная культура, свергнутая затем почти лишенными морали ордами Азии. Германец либо вест-готт не имел в сознании своем понятия: человек – это творение Божье, имеющее такие же права на существование, как и он. Эту мысль впервые родило раннее христианство, вступившее в смертельную схватку с фашистской моралью древних фарисеев, перейдя затем в структуру сознания людей, обустроивших Россию-СССР, как цивилизацию евро-азиатскую, оседло-кочевую, многонациональную и веротерпимую. Мораль эта позволила практически без кровопролития (в сравнении с суперкровопролитными колониальными войнами европейцев) создать державу ста сорока равноправных национальностей.

Уничтожение этой поликультуры, насилие по переводу России в лоно того, что грядет стать новой монокультурой Европы и Америки (с Азией и Африкой им покуда не справиться) мы наблюдаем в настоящее время. П. Алешкин оказался едва ли не единственным в русской литературе писателем, который в художественной форме отразил этот происходящий каждую минуту процесс.

Дмитрий Анохин – одновременно герой античной культуры и порождение культуры евро-азиатской, гибнет в момент схватки в его душе основ мироздания и объективной реальности. Гибнет представитель двух старых миров и мировоззрений, унося с собой в автомобиле в пропасть плоть от плоти своей, прерывая цепь рода своего. В этом – тоже традиция сугубо античной литературы: трагический герой не должен оставлять после себя наследников.

То, что в Москве осталась дочь у Дмитрия от второго брака, ничего, по сути, не меняет. Москва давно перестала быть Россией, ее жители – давно не россияне, они, согласно романа П. Алешкина «В джунглях Москвы» и романа «Лимитчики», с незапамятных советских времен формировались благодаря селекции прописки и ряда льгот, как представители именно не евро-азиатской, а сугубо американской цивилизации. Джунгли Москвы, описанные П. Алешкиным, практически мало отличаются от джунглей Нью-Йорка, описанных Э. Синклером. Дмитрий Анохин, урожденный тамбовский волк, обречен погибнуть в негодной для него среде обитания: будь то в США, будь то в Москве. Ибо вторая дочь его – уже не волчонок. В Москве она превратилась в комнатную собачку, не более. То есть уже совсем не в русскую женщину…

Кто-то скажет, что все вышесказанное – историческая неизбежность, реальность, которой надо смело смотреть в глаза и принимать новый мир таким, как он есть. Но, на мой взгляд, сие – есть грех нового времени, новой морали, нового мира: грех смирения и самопрезрения. И формируется он в сознании современного русского читателя осознанно – для того, чтобы будущие толпы людей шли на заклание во имя потомков нынешних плутократов-мафиози, подмявших под себя едва ли не все правительства человечества.

Петр Алешкин – один из очень небольшого числа русских писателей, который стремится предотвратить этот страшный процесс. Пусть его герои – беглецы, но они – Герои.

    Валерий Куклин, Берлин

1

И никому его не жаль.

    Данте. «Божественная комедия»

Повеситься можно было на трубе.

Дмитрий Иванович Анохин вообразил, увидел явственно, как он вытягивает из брюк ремень, делает петлю, встает на унитаз, привязывает конец ремня к трубе; отчетливо услышал, как испуганно суетятся в коридоре сотрудники издательства; представил четко, с каким ужасом заглядывают они в туалет, где вытянулось вдоль стены его безжизненное тело с синим лицом, с выпавшим изо рта языком, c вылезшими из орбит безобразно и жутко белыми глазами, и содрогнулся, резко качнул головой, освобождаясь от страшного виденья и начал медленно вытирать руки чистым полотенцем. В душе его по-прежнему стояли, томили боль, тоска, скорбь! Казалось, что за две прошедших с того случая недели мучительная боль ничуть не притупилась. Особенно остра была, когда он оставался один. Душил, почти физически душил постоянный, тягостный вопрос: что делать?! Что делать?!

Дмитрий Иванович осторожно, потихоньку, словно он таился (прежде он по деревянным ступеням узкой лестнице взлетал), поднялся на мансардный этаж, где был его кабинет с фотопортретами на стенах почти всех знаменитых писателей России. Они были авторами издательства «Беседа», которым руководил Анохин со дня его создания. Дмитрий Иванович тяжело сел в скрипнувшее кресло и шумно выдохнул. Чувствовал он себя так, словно взбежал на шестнадцатый этаж. Увидел на столе письмо знакомого писателя с заявкой на новый роман и взял ручку, пододвинул к себе чистый лист бумаги. Хотелось чем-нибудь заняться, чтобы забыться, не слышать навязчивый вопрос-вопль: что делать! Но ручказастыла над чистым листом, он забыл, что хотел писать ответ на заявку. Замер надолго, не слышал привычного гула машин из открытого окна, выходящего в переулок, не услышал шагов секретарши Кати. Очнулся, вздрогнул, вскинул голову, только когда она спросила:

– Дмитрий Иванович, вы сегодня сами издательство закрывать будете? Все ушли…

Спросила она негромко, приглушенным голосом, таким, каким разговаривают с больными. Он почувствовал в ее голосе некоторую предупредительность, жалость к нему. «Все знают, все обсуждают! – с горечью мелькнуло в его голове. – Все ждут, чем кончится… Если делиться придется, то всех коснется! – подумал Дмитрий Иванович о сотрудниках. – Горько, горько! Они-то при чем?»

– Сколько уже? – глянул Анохин на часы и попытался доброжелательно улыбнуться секретарше. Он был уверен, что Катя искренне переживает за него, возмущена случившимся. Ее он непременно возьмет с собой в новую фирму, которую неизбежно придется открывать. Катя умна, добра, а главное, верна. – Минуточку еще, Катенька! Письмо закончу… – на этот раз он улыбнулся секретарше оживленней и искренней.

– Чаю хотите? – спросила Катя.

Дмитрий Иванович кивнул и склонился над листом бумаги. Она повернулась энергично, быстро вышла и звонко застучала каблуками по паркету приемной. Слышно было, как скрипнула дверца шкафчика, где она хранила посуду.

А входила Катя почти на цыпочках, потому он не услышал ее шагов. Секретарша знала, что директор называет ее Катенькой только в хорошем расположении духа. Значит, оживает, поняла она, принял какое-то решение. Слава Богу, а то уж две недели в издательстве, как в погребе, тишина, мрак и запах тлена. То, что директор выкрутится, как бывало прежде не один раз, Катя не сомневалась: только бы поскорее.

А Дмитрий Иванович вновь забыл, что хотел ответить на заявку. Вновь возник, начал терзать вопрос: что делать?! Никогда еще за свои сорок три года он не чувствовал себя так беспомощно. Раньше он был скор в решениях, нетерпелив. Но раньше… раньше… Почему же? И раньше был с ним почти такой же случай, когда ему пришлось круто менять жизнь: оставить жену с ребенком, квартиру со всей обстановкой, работу, родной город, забыть о прошлом и начинать все с нуля. Вспомнив об этом, Дмитрий Иванович горько усмехнулся. Почти так, да не так! Тогда ему было двадцать три года, вся жизнь впереди. Кем он тогда был? Никем, мечтателем… А теперь довольно известный литератор, директор издательства, отец двух почти взрослых детей. Мечтатель не мог долго страдать. Помнится, тогда он мучился всего одну ночь. Кинул в чемодан самые необходимые вещи, только что изданную первую книгу и навсегда сбежал из Тамбова свободным от прошлого человеком. Все мысли были только о будущем. Теперь, когда вдруг вспоминалась ему прежняя домосковская жизнь, она казалась ему нереальной, выдуманной так же, как жизнь героев его романов. До вчерашней встречи с сотрудником спецслужбы Дмитрий Иванович думал, что уйдет из семьи, разделит издательство, откроет новую фирму один, без друзей… Друзей, оказывается, в бизнесе не бывает. А теперь-то что делать!?

Резко ударил в уши телефонный звонок, оторвал от тяжких мыслей. Дмитрий Иванович испуганно схватил трубку.

– Я по объявлению, – услышал он чуть вздрагивающий девичий голос и, успокаиваясь, хотел сразу ответить: – «Извините, я уже нашел!», но что-то удержало его. Дмитрий Иванович часто думал потом, в Америке, почему он не положил трубку, ведь к тому времени он уже решил, что едет в Штаты с Диной, договорился с ней, и сегодня вечером они должны были везти паспорта и приглашение знакомому дельцу, который всегда делал ему визы.

Дело в том, что еще задолго до случившегося издательство «Беседа», как обычно, пригласили в США на книжную ярмарку в Чикаго, и он оформил все документы для участия в ней, оплатил стенд. Осталось получить визы. А тут этот случай. Вначале Дмитрий Иванович решил отменить поездку. Не до ярмарки, когда все рушится, и неизвестно – будет ли существовать издательство через месяц. Потом, когда тоска и боль так допекли его, а достойного выхода все не находилось, ему в голову пришла шальная дурацкая мысль: взять какую-нибудь деваху и укатить с ней в Америку на месяц, отвлечься, отдохнуть, забыть обо всем в ее объятьях, убить тоску, а там решение, как жить дальше, само придет, вернется к нему уверенность, решительность, уляжется злость, ненависть и боль.

В те дни он хотел снять квартиру, чтобы не жить под одной крышей с женой. Купил газету «Из рук в руки», стал читать объявления и среди прочих увидел, что какой-то мужчина приглашает привлекательную девушку без комплексов провести совместный отпуск в Швейцарских Альпах. Прочитал, написал объявление: «Предлагаю молодой девушке прокатиться на машине по США от океана до океана» и отвез в редакцию. Дмитрий Иванович прекрасно понимал, что нормальные девчонки не позвонят, ждал звонков от легкомысленных. Они и звонили. Встретился с несколькими. Выбрал Дину. Она выглядела раскованней, вульгарней, шалавистей других. По ее лицу да по двум произнесенным словам любой неискушенный человек мог легко догадаться, что умом она не блещет. Дмитрий Иванович никогда не имел дела с такого рода женщинами и думал, что та, что поглупей и полегкомысленней, станетпослушней, не будет мешать ему думать, станет для него как бы кошечкой. Когда ему взгрустнется, он ее погладит, приласкает, а когда захочет побыть с самим собой, отодвинет в сторонку, чтобы не мешала. Сегодня вечером Дина должна была передать ему свой паспорт для оформления визы. Договориться-то договорился, но на другой же день засомневался, не сведет ли она с ума своей глупостью, не ошибся ли он? А после вчерашней, ужасной встречи с сотрудником спецслужбы планы его насчет Америки резко изменились: он решил просить там политического убежища. Оснований, убедительных документов для этого у него было столько, что он мог рассчитывать, что ему не откажут. Кроме того, он сразу же после встречи с сотрудником спецслужбы вспомнил о знакомом директоре американского литературного агентства, который говорил ему, что за пять тысяч долларов известный в своей стране человек может получить в США гринкарту, вид на жительство. Позвонил ему в Нью-Йорк и спросил: поможет ли тот сделать гринкарту? Естественно, не бескорыстно. Литагент пообещал связаться с адвокатом, который был мастером таких дел, подготовить все к приезду Анохина. Тогда встал вопрос: как быть с Диной, брать или не брать ее с собой? Дмитрий Иванович пока не знал, как быть: прокатиться по Америке или отказаться от этой затеи. Очевидно, удирать навсегда в США ему не хотелось, надо думать, не прижилась, не укоренилась прочно в его душе эта мысль, должно быть, он надеялся подспудно, что все устроится, перемелется, устоится. Может быть, поэтому, услышав в телефонной трубке дрожащий девичий голос, он сразу не отказал, не отключил телефон. Возможно, не последнюю роль сыграло то, что голос у девушки был юн, чист и вздрагивал от волнения, нерешительности и смущения. Дмитрию Ивановичу показалось, что она ждет отказа и будет рада ему, примет с облегчением. Разных голосов наслушался он, когда подал объявление: развязных, прокуренных, пьяных. И спросил:

– Как вас зовут?

– Елизавета…

– Ну да, Елизавета? Скорее Лизонька, так ведь?

В ответ молчание.

– Ну, хорошо, Елизавета, сколько вам лет?

– Это важно?

– Конечно, важно. Не поеду же я со школьницей, – усмехнулся он в трубку.

– Я студентка… и давно совершеннолетняя…

– Это хорошо, – произнес он, думая, что со студенткой, может, повеселее будет, и решил, если она студентка гуманитарного факультета, то он сейчас же встретится с ней, посмотрит на Елизавету-Лизоньку. – А какой институт?

– Факультет, курс, группа вам тоже нужны? Может, и характеристику принести? – голос у девушки стал обиженный, недоуменный и немножко дерзкий.

– Молодец, Елизавета, хорошо отбрила… Я имел в виду профиль института. Кто вы – физик, лирик? Это для меня важно…

– Филолог… Удовлетворены?

– Удовлетворен. Но вы знаете, через два дня надо лететь! Это вас не пугает?

– Радует, – быстрый, бодрый ответ.

– Тогда давайте встретимся, поглядим друг на друга. – В голове его вдруг мелькнула жуткая мысль: не из спецслужб ли она? Прослушали его разговор с американским литагентом и подослали?.. Не может быть! Слишком рано. Звонил-то он в Нью-Йорк всего часа четыре назад. Неужто наши спецслужбы научились так быстро принимать решения? Такого быть не может, успокоил он сам себя.

– Когда встретимся и где? – спросила девушка.

– Прямо сейчас. Где вы хотите?

– Я звоню из библиотеки… из бывшей Ленинки…

– Возле нее встретимся через двадцать минут. Я буду на автостоянке напротив входа в библиотеку за рулем черного«Мерседеса». На мне белая сорочка с короткими рукавами. Зовут – Дмитрий… – Он запнулся перед словом «Иванович», ведь для такой девушки он должен быть без отчества. Вспомнилось, что Дине он представился Сашей, не хотелось называть себя, а тут почему-то невольно вырвалось настоящее имя, и он быстро добавил: – Дима… Жду десять минут, до семи часов, – взглянул на часы. – Не появишься, значит, не судьба!

Дмитрий Иванович положил трубку и поднялся, решительно взял кейс. Невольно подумалось, что боль как-то отодвинулась, спряталась глубже, затаилась, но как только он вспомнил о ней, она тут же вырвалась наружу и снова полупарализовала его. В приемной спросил секретаршу:

– Катя, подбросить к метро?

– А чай?

– Выключи. Поехали!

– Секундочку, Дмитрий Иванович! – засуетилась секретарша. – Идите, я догоню… Двери закрою… На сигнализацию поставлю.

В машину она садилась, он обратил внимание, оживленная, посвежевшая. Глаза и губы заново, чуточку, аккуратно, почти незаметно подкрашены, короткие волосы расчесаны. Кончик и обе боковые стороны большеватого и широкого носа припудрены темной пудрой, а сверху, от переносицы нанесена светлая пудра, и от этого ее нос казался меньше. Отметил он это с удивлением: когда успела? И с усмешкой над собой – может, выздоравливаю? Хватит томиться, страдать, надо жить, жить! Не я первый, не я последний! Конечно, полжизни потеряно, все потеряно, чем жил… Нет, не верно. Никто не отнимет того, что нажил в душе, никто не отнимет опыт… и книги… Книги всегда будут со мной.

Катерину высадил у метро и поехал дальше, думая о встрече с Елизаветой. Кто она? Проститутка? Не похоже. Искательница приключений? Американоманка на все готовая, лишь бы увидеть страну своей мечты? Посмотрим, посмотрим. Дмитрий Иванович проехал вдоль нового здания Государственной библиотеки, повернул налево на Воздвиженку, где была площадка для стоянки автомобилей, и сразу увидел девушку, понял, что это Елизавета. Была она в белой летней майке без рисунков и надписей на груди и в джинсовых шортах, с большой, тяжелой, на взгляд, серой матерчатой сумкой через плечо. Судя по очертаниям, в сумке были книги и тетради. Издали было видно, как она хороша и прекрасно сложена. Он подъезжал, притормаживая, и рассматривал Елизавету. Темно-русые волосы, реденькая челка большим полукругом прикрывает высокий лоб, касается темных бровей, которые намного темнее волос. Вероятно, она их подкрашивает, решил Анохин. И форма у них необычна – вразлет, волной. На немножко удлиненном тронутым легким загаром лице ни тени косметики, ясные серые до голубизны глаза настороженно прищурены, вглядываются в него. На вид лет девятнадцать. И что больше всего поразило Дмитрия Ивановича, что бросилось ему в глаза еще издали: она была очень похожа на его шестнадцатилетнюю дочь Ольгу. Он останавил машину у бордюра, стал смотреть, как она идет к нему неторопливо, с достоинством, но по тому, как девушка вцепилась рукой в ремень сумки, перекинутый через плечо, догадался, что она усердно скрывает волнение. Анохин, вылезая из машины, заметил, как Елизавета, взглянув на него, чуть замедлила шаг, как бы споткнувшись. На ее лице и в глазах промелькнуло некоторое разочарование, растерянность, неуверенность, но она быстро погасила эти чувства. Он мысленно взглянул на себя ее глазами, глазами юной девушки, увидел начинающего седеть мужчину с большими залысинами, с наметившимися морщинами у глаз. Отец у нее, возможно, моложе его: видно, надеялась увидеть молодого красавца, «нового русского», оттого и разочарование мелькнуло в ее глазах. Но как она похожа на Ольгу!.. Последние шаги девушки навстречу были уже не столь уверенными. На искательницу приключений она не походила, на легкомысленную девчонку тоже. Впрочем, в ее возрасте все с ветерком в голове. А вдруг это не Елизавета? Ему почему-то захотелось, чтобы это была не она, и он спросил:

– Елизавета?

Она молча, растерянно тряхнула челкой. Это невинное движение головой сначала показалось ему забавным, развеселило его. Он засмеялся коротко, но быстро оборвал смех, потому что непонятно из-за чего вдруг стала подниматься на нее злость: куда она лезет? Он быстро обошел машину, открыл дверь со стороны пассажира и приказал ей:

– Садись!

– Куда мы поедем? – растерялась, заколебалась она.

– Куда скажу! Садись!.. – Елизавета полезла в машину. Он быстро сел на свое место и стал выруливать на улицу, спрашивая: – Боишься?.. На месяц черт знает куда ехать не боишься, а в Москве боишься?

– Я еще не решила… – неуверенно ответила она, не глядя на него.

– Честно сказать, я тоже еще не решил… А если совсем честно, то сейчас одна шалава ждет моего звонка, чтобы передать мне паспорт для визы. Ведь мне с собой нужна шалава, – говорил он грубо. – Я думаю, ты верно поняла мое объявление!

– Остановитесь, пожалуйста, я выйду! – резко перебила она его.