скачать книгу бесплатно
– Если побегу, стрелять будешь?
Шиленков опасался авторитетного уголовника, но еще больше боялся Елхова. Подумав, он дипломатично ответил:
– Не надо бежать. Капитан сердитый, лучше его не злить.
Кутузов, по давней лагерной привычке, имел при себе заточку, сделанную из металлического штыря. Он без колебаний пускал ее в ход и мог по команде Персюка легко убить часового. Тимофей Персюков шел на мокрые дела с оглядкой, но сейчас не видел иного выхода. Кутузов в ответ согласно кивнул и попробовал на палец отточенное блестящее острие. Шиленков, не чуя опасности, доверчиво приблизился, отвечал на вопросы вора, но в этот момент прибежал Ходырев:
– Персюкова к особисту! – крикнул он.
Повели. Уголовник пытался заговорить по дороге с сержантом, тот отмалчивался. Когда Персюк схватил его за плечо, Борис отпрыгнул и поднял винтовку. В глазах парня сквозила ненависть, палец лежал на спусковом крючке. Персюк видел, тот готов выстрелить и борется с собой.
– Тихо, тихо, – забормотал Персюков, показывая пустые ладони.
У Стрижака имелась своя информация. Он с порога спросил уголовника:
– Бежать собрался?
Персюк видел, на столе нет никаких бумаг. Особист не собирался проводить расследование, за его спиной нетерпеливо перетаптывался помощник. Тимофей вспомнил рассказы о смерти Марчи, которого застрелили походя, просто так и бросили в скотомогильник. Молчание затягивалось, помощник проявлял нетерпение, у Стрижака дернулись мышцы на скуле.
– Товарищ майор, только время теряем, – сказал помощник. – Вывести его, и все дела.
Персюк понял, что просто слова его не спасут. Надо говорить по делу.
– Собирался, – кивнул он, – но не сбежал.
– Почему?
– Страшно было. Поймают.
– На передовой тоже подохнешь, – равнодушно сказал особист. – Какая разница?
– Там хоть какой-то шанс. Один из десяти. Мало, но играть можно.
– Один из ста, – уточнил Стрижак. – Шагай во взвод и без фокусов.
За то время, пока рота стояла на пополнении, многие обзавелись подругами. Большинство женщин буквально за час, непонятно откуда, узнали об отправке. Они облепили забор, тревожно переговаривались и ждали. Елхову пришлось дать полчаса на прощание. Старшину Глухова провожала Зина с подругой Таней. Причем Таня не обращала внимания на своего кавалера Аркадия Сомова, а обнимала старшину. Тот сумел задурить головы обеим женщинам.
– Береги себя, Проша, – просили они.
Вора Надыма, который последнее время ушел в тень, провожала толстуха с двумя детьми. Женщина ревела, Надым нервничал и повторял:
– Хватит, идите домой.
Уголовники над ним посмеивались:
– Ну и плюху нашел.
Надым оттолкнул женщину и пошел к казарме. Непонятно, что чувствовал этот человек. Неписаный закон запрещал настоящим ворам иметь семьи. Женщин полагалось презирать, использовать, как вещь, а затем выкидывать. Надым с его возможностями мог бы найти кого поприличнее, но он привязался именно к толстухе и ее детям. У двери казармы обернулся и крикнул:
– Я вернусь.
Скрытного Воронкова провожала высокая стройная девушка. Судя по всему, политрук много чего ей наобещал, а сейчас тяготился непрошеным визитом. Он тоже уговаривал девушку идти домой и врал, что напишет ей. Виктор Васильевич легко рвал такие отношения, подруга ему надоела, и он опасался лишь одного, чтобы она не забеременела. Повторного скандала, как это случилось со связисткой, он боялся. Воронкову снова пообещали должность в политотделе, и ненужные хвосты были ни к чему.
Борис Ходырев прощался с Катей. Оба не находили нужных слов и молча держали друг друга за руки. Время бежало быстро, когда осталась минута или две, они заговорили, перебивая друг друга.
– Катька, дождись. Я на тебе женюсь, ей-богу.
– Боречка, береги себя, не лезь куда попало.
– Ты скажи, согласна?
– Мама носки и рыбу сушеную передала. Возьми.
– Мои родители не против будут, а по весне…
Никита, брат Кати, вмешался в бестолковый разговор, сунул Борису сверток и заверил:
– Я тут присмотрю, не сомневайся.
Катя наконец заплакала и несколько раз поцеловала жениха в щеки. Подвыпивший Никита неожиданно ляпнул:
– Эх, надо было тебе Катьке дитя заделать, тогда никуда бы не делась.
– Еще успеем, – вытирала слезы Катя, а Ходырева уже тащил за рукав лейтенант Маневич.
Рота срочно грузилась в машины. Бойцов 2-й штрафной роты провожали не только женщины, но и диковинный оркестр, собранный по инициативе капитана Елхова. Состоял он из огромной медной трубы – геликона, баяна и обычного горна, которым играют сбор и дают команды на подъем-отбой.
Способный музыкант Гриша Сечка, раздувая щеки, выводил на горне красивую мелодию марша «Прощание славянки». Баянист фальшивил, гармонь ревела не в такт, но получалось от души. Геликон также старался и притоптывал в такт облепленным грязью ботинком. Получалось до того трогательно, что женщины не выдержали и заплакали. Как обычно выпивший Сечка заливался на горне еще пронзительнее, не обращая внимания на сильный ветер и брызги осеннего дождя.
Затем музыканты сдали свои инструменты оставшимся в расположении роты писарям и погрузились на машины.
Глава 6
Передний край
Уже через полчаса грузовики врюхались в грязь. Их пришлось выталкивать, и это повторялось за ночь не меньше десяти раз. Когда рассвело, Борис увидел, все облеплены, словно панцирем, мокрой глиной. Одна машина поплавила подшипники, вторая перевернулась на мокром спуске. В остальные людей набилось, как селедки, ехали даже на подножках.
Похолодало, небо очистилось от облаков, взошло тусклое негреющее солнце. Ходырев потрогал пальцами затвор винтовки, он не двигался, забитый глиной. В сапогах хлюпала жижа, мокрая шинель облепила тело. Он стал считать людей, но вести учет было невозможно, в кузов набились люди из других взводов.
Сержант не видел, как перед рассветом сбежал Персюков. Он действовал хладнокровно и обдуманно. Перед этим Персюк в очередной раз предложил Надыму присоединиться к нему. Тот ответил отказом.
– Пропадешь ни за грош, – посочувствовал ему Персюк. – Из Сталинграда не возвращаются.
– Как карта ляжет, – коротко ответил Надым.
Кутузов тянул время и не хотел принимать никакого решения.
– Как хочешь, Мишка, – сказал на прощанье Персюк. – Когда рассветет, поздно будет.
Приятель никак не отреагировал, и Тимофей Персюков стал действовать в одиночку. Он неплохо подготовился. Украл в оружейке трофейный пистолет, в кармане шинели лежали деньги, а в вещмешке консервы и запасное белье. Когда колонна исчезла в утренней полутьме, Персюков дважды выстрелил в себя через котелок, набитый тряпьем, которое, как фильтр, задерживало пороховые газы.
Опытный уголовник рассчитал правильно. Двойное ранение вызывает меньше подозрений. Первую пулю он послал в бок, прошив кожу, второй раз стрелял в руку. Однако боль в боку оказалась такой сильной, что следующий выстрел получился неточным. Пуля перебила одну из костей предплечья, Тимофею сделалось плохо. Он присел и долго приходил в себя. Затем стащил шинель, гимнастерку и замотал раны бинтом.
Как и ожидал, на рассвете появились первые машины в обратную сторону. Его подобрали без лишних вопросов. В тыл везли раненых, состояние их было ужасным. Некоторые получили ранение три-четыре дня назад, повязки все это время не менялись, начиналось воспаление. Машину подбрасывало на ухабах, но если Тимофей, будучи здоровым, тряску раньше не замечал, то теперь каждый толчок вгрызался в тело щипцами.
Полуторка в очередной раз застряла. Те, кто покрепче, вылезли из кузова и толкали. Персюков тоже пытался помочь, но неосторожно надавил на раненую руку и едва не потерял сознание. Ни медсестры, ни санитара в машине не оказалось, ему помогли другие раненые и шофер. Примотали к перебитой руке дощечку-лубок, напоили водой, которой Тимофей не запасся. Он не рассчитывал, что в холодную дождливую ночь потребуется вода. А между тем пить хотелось нестерпимо, сохли губы, горели щеки.
– Э, браток, у тебя воспаление, – сказали ему.
– Так быстро? – удивился Персюков.
– Ну, как же быстро. Тебя когда ранили? Сутки, двое назад?
– Сегодня утром.
– Путаешь ты, не могли тебя утром ранить.
Тимофей замолчал. Машина остановилась посреди степи, людей стали выгружать. На заброшенной овцеводческой ферме находился перевалочный пункт.
– Почему дальше не везут? – спросил Персюков.
– Не успевают оборачиваться, сам же видел, что в санбатах творится.
Тимофей согласно кивнул. Конечно, он видел и все понимает. Основную часть прибывших положили на солому в огромный хлев, а наиболее тяжелых внесли в натопленный дом. Персюков оказался в тепле, хотя не считал себя тяжело раненным. Санитарка спросила:
– Где ваша карточка переднего края, товарищ?
Тимофей знал, что карточки выдают в местах боев, и ответил вполне убедительно:
– В кармане.
– В каком именно?
– Не тереби ты его, – сказал сосед с перевязанной головой. – Сама поищи.
Персюков хотел возразить. В кармане лежали деньги, вдруг возникнут вопросы. Санитарка извлекла «вальтер», который Тимофей в горячке не выбросил. Находке не удивилась, осторожно положила рядом, извлекла стопку червонцев и лишь затем удостоверение личности бойца переменного состава штрафной роты. Пистолет оказался самым убедительным аргументом.
– Оне, штрафники, ребята отчаянные, в рукопашку идут, – снова подал голос сосед. – Пистолет у фрица добыл.
Насчет денег вопросов не возникало. Финчасть аккуратно выплачивала денежное довольствие с риском для жизни, таково было правило для передовых частей в Сталинграде. Все же санитарка сходила к врачу, который не спал вторые сутки и пил крепкий чай, готовясь к новым операциям.
– Какие там карточки, – отмахнулся капитан-хирург. – Привезли, и слава богу. На самострела не похож?
– Нет. Рука перебита, а второе ранение в бок. Может, посмотрите, у него воспаление началось.
– Дашка, ты загляни в соседнюю комнату. Там в живот раненые лежат, вот кому срочно помогать надо.
Санитарка Даша сменила Персюкову бинты, подивилась татуировкам. Сосед, осмотревший пистолет, обнаружил в стволе патрон, осторожно разглядел оружие.
– Наверное, у фрица в бою отобрал. Может, и раны из него получил.
Сосед не догадывался, как близок к истине. Тимофей впадал в беспамятство, снова приходил в себя. Санитарка больше к нему не подходила, на пересыльном пункте скопилось слишком много раненых. Вскоре Тимофея затошнило от запаха нечистого белья и гниющих ран. Парное тепло гудящей печки раздражало, мешали стоны. Он стал ругаться, при этом отчаянно матерился. Хирург поднял голову от операционного стола и приказал:
– Угомоните его. Мешает резать.
Обезболивающих уколов не хватало. Персюкова старались успокоить словами, затем дали водки. Он выпил кружку и попросил вынести его на улицу.
– Холодно там, – предупредили Тимофея. – Ночью мороз стукнет.
– Лучше померзну. Не могу я в тепле лежать, тошнит…
Его внесли в огромный хлев, рассчитанный на отару овец. Здесь было спокойно и темно, лишь клубился пар от дыхания десятков людей. Персюков курил папиросы одну за другой, голова кружилась от водки и слабости. На ужин принесли горячее молоко и белый хлеб. Есть совершенно не хотелось, Персюков попросил еще водки.
– Нельзя вам, – сказала санитарка. – Ешьте и пейте хоть через силу.
Хлеб в глотку не лез, а от молока снова подступила тошнота. Тимофей заснул, но сон больше напоминал бред. В камере следственной тюрьмы его обвиняли в стукачестве. Тимофей энергично доказывал, что это не так. Аргументы не действовали, тогда он сорвался на крик.
– Вы сами блядво, – орал Персюков. – Меня вся братва знает.
Ему не верили, крик становился громче. Новый сосед, худой, с многодневной щетиной и перевязанными руками, убеждал Тимофея успокоиться.
– А чего они, – скалил зубы Персюков, – стукачи им кругом мерещатся.
– Дураки они, – соглашался сосед. – Давай лучше закурим.
Курили. Вокруг ворочались люди. Худой оказался заботливым соседом, помог выбраться наружу, подержал за плечо, пока Тимофей мочился. Огромный черный шатер раскинулся над головой. Подсушенный морозом воздух был прозрачен. Звезды мерцали, как диковинно расшитая искристая скатерть. Худой тыкал пальцем вверх и называл созвездия.
Тимофей тоже разбирался в астрономии. Когда бежал по молодости из лагеря под Кунгуром, ориентировался по такому же куполу. Жадно вдыхая холодный воздух, поправил соседа:
– Это не Полярная звезда, она повыше.
– Наверное, – соглашался тот.
На северо-западе край ночного неба светился дальними отблесками. Там находился фронт, гибли люди, не прекращалась война.
– Далеко отсюда, – вздыхал сосед. – Слава богу, отмучились. Завтра привезут в госпиталь, там тепло, постели чистые. До весны отдохнем, отоспимся вволю.
Однако до Персюкова смысл сказанных слов доходил с трудом, сознание туманилось, он едва держался на ногах. На рассвете Тимофей потерял сознание, вызвали врача, но когда капитан пришел, было уже поздно.
– Выносите, чего смотрите, – сказал он. – И закопайте утром всех умерших, пока земля не замерзла.
Остальная рота в ту ночь находилась в пятнадцати километрах от Сталинграда. Там не прекращались бои. Отчетливо слышались не только орудийные взрывы, но и отдельные выстрелы. Темнота не могла набрать силу. Мерцали отблески орудийных вспышек, многочисленных осветительных ракет, где-то горело.
Позиции пехотной дивизии, которой временно придали штрафную роту, располагались в болотистой низине. Здесь к подножию Ергенинских холмов подступали многочисленные Сарпинские озера. На перешейках и островах располагались траншеи, землянки, артиллерийские позиции. Все объекты отлично простреливались с холмов, дивизия несла огромные потери. Ее спасало от полного уничтожения лишь сравнительно большое расстояние до высот и постоянно прибывающие маршевые роты, которые перемалывались артиллерийским огнем.
Склоны и прилегающие к ним поля с кустарником, деревьями, небольшими оврагами и мелкими остатками разрушенного хуторка занимали немцы. Это было что-то вроде предполья или предмостной обороны, а мостом являлись холмы и дороги между ними.
Задание Елхову поставили яснее некуда. Захватить участок предполья, продвинуться насколько можно и встать у основания холмов. Капитан не стал задавать лишних вопросов, уточнил лишь детали взаимодействия и будет ли артиллерийская поддержка.
