скачать книгу бесплатно
– Здрасте, – выдавила девушка, с трудом преодолевая смущение.
– Добрый день. Я выясняю обстоятельства исчезновения студента Василия Полякова. Он вам знаком?
– Конечно. Я давно тут работаю. Вот, спасибо Савелию Кузьмичу. Так-то я доярка в деревне тут, за железной дорогой, километр почти топать. Работы у нас нет, колхоз закрылся давно. А меня вот сюда устроили на пол ставки.
Теперь её первоначальная робость исчезла без следа. Фросе явно не часто приходилось видеть живого следователя из города, и потому она с большой охотой рассказала бы всё, что знала. Русаков всегда предпочитал дать людям выговориться – несмотря на обилие не относящихся к делу мелочей, именно так он чаще всего узнавал далеко не бесполезные факты. Вот и сейчас он решил не перебивать её многословные ответы.
– Вася ведь тоже деревенский, – продолжала гардеробщица. – Парень нормальный, вежливый, здоровался всегда.
– В тот день он оставил вам вещи?
– Нет. Погода ведь ещё тёплая.
Вещей в гардеробе и в самом деле было немного, в основном пальто и плащи преподавателей.
– На нём была толстовка с капюшоном?
– Да. Серенькая такая. Он всегда в ней ходил.
– А другие вещи у пропавшего были?
– Может и были. Да я не видала.
– Хорошо. Значит, в тот день Поляков вместе со своими сокурсниками прошёл через фойе к лестнице.
– Да. Сюда он не подходил, сразу наверх.
– И после того вы его не видели?
– Всё. Ни разу больше.
– Во сколько вы уходите домой?
– Да часов в шесть. Как вещи разберут, так и я пойду.
– Значит, вы видели, как его одногруппники выходили с дополнительного занятия?
– Конечно.
– К двери под лестницей никто не подходил?
– Не, не подходили. Зачем им-то?
– А вообще как они себя вели?
– Да как обычно. Разве что ясно по ним, что беда стряслась какая-то. Я вам так скажу, только вы никому, что это я сказала: странный он человек, профессор ихний. Мало того, что нас тут за обслугу почитает – мы-то народ не гордый, да трудовой. Для них, образованных, поработать не против, не им же самим руки мозолить. Но простой вежливости к себе просим. Чтож, если ты профессор, а я доярка, так и не здороваться что ли? Но дело не в ентом-то. Нехороший он человек, это я нутром своим чую. Он и ребяток своих застращал. Боятся его они. И я тоже боюсь.
– Ладно, Фрося, будет тебе. Совсем нашего гостя заболтаешь, – махнул рукой Проклов.
– Так извините, Савелий Кузьмич. Я же не из умысла, а от прямодушия.
– За это и спасибо. Вопросов больше не имею, – сказал Русаков.
– Рада помочь, гражданин следователь.
«Впрочем, Полякова она могла и не заметить, если увлеклась своим чтением, – думал Русаков, отходя от гардероба. – Но не факт: в любопытстве ей явно не откажешь. Неужели Поляков не только не покидал из здания, но и не спускался со второго этажа? Это уж совсем Бермуды…»
Тем временем Проклов, кашлянув, вывел его из раздумий вопросом:
– Терентий Гаврилович, я вам ещё нужен?
– Да, если вы не спешите. Хочу заглянуть в ваш знаменитый буфет. Не составите компанию?
Проклов с радостью сбежал бы куда-нибудь, но прямо отказать Русакову он тоже не решался. Посмотрев на часы, он заметил:
– Не лучшее время для завтрака. Через пять минут звонок, студенты набегут – не протолкнёмся.
– Я в курсе. На это я и рассчитываю. Посмотрю на них, так сказать, в непринуждённой обстановке.
– В самом деле. Ну тогда пойдёмте.
Вход в буфет оказался сразу за гардеробом. Вскоре они оказались в большой квадратной комнате с отделанными дубовыми панелями стенами и окнами-витражами. Подоконники, как и везде, были заставлены плошками с разнообразной растительностью, не пропускавшей уличный свет. Так что солнечные лучи проникали сверху и рассеивались, как в трапезной древнего аббатства. Столики, покрытые клеёнкой, были расставлены в два ряда. Под каждым две жёсткие скамейки. Дальнюю стену украшала полустёршаяся картина масляной краской с берёзками на фоне заливных лугов и голубой ленты речки. В стене напротив входа было проделано окошко, за которым, как сказочница в теремке, сидела грузная женщина средних лет с чепцом на голове, не скрывавшим причёску перекати-поле.
– Клавдия Семёновна, а я к вам, – приветствовал её Проклов. – Да не один, а с гостями.
– Ишь ты! Небось генерала целого приволок, – отозвалась буфетчица с наигранной сварливостью.
– Клава, не позорь нас перед людьми. Не генерал, но эксперт-криминалист. Васю Полякова разыскивает.
– Ах, батюшки! Сейчас я вам всё организую. У нас тут, конечно, не ресторант, но заведение приличное. Есть греча с подливой. А может, картошечки?
– Благодарю вас, Клавдия Семёновна. Но я не голоден, и объедать студентов мне тоже не хочется. А вот компот, если есть, попью с удовольствием.
– Это конечно, всегда пожалуйста!
Она бережно наполнила две большие железные кружки светло-зелёной жидкостью и передала их через окошко Проклову.
– Это вам на здоровье, товарищ эксперт. Вы только паренька этого разыщите. Жалко его, малохольного.
– Обязательно.
Они расположились за одним из столиков. Русаков специально выбрал место с наилучшим обзором. Взглянул на часы и принялся ждать.
Глава 4
Звонок – череда сотен невидимых глазу ударов маленького молоточка по железным наковальням – взорвал гробовую тишину как сигнал тревоги. Но всё, как известно, вопрос восприятия. При определённых условиях и симфонию Бетховена можно услышать как Иерихонские трубы, а иногда и наоборот – эта неприятная для уха железная трель прозвучит как симфония. И в стенах института её, как ни странно, в основном так и слышали. Студенты, порядком пресыщенные пищей духовной, жаждали пищи обыкновенной, и звонок, сколь бы режущим слух он ни был, звучал как праздничный гимн, хоть перед лекцией тот же звук не вызывал ничего, кроме грусти и досады.
Студенты высыпали из аудиторий, как пробившие камни струи источника, и сливались в общий поток, несущийся к лестнице-водопаду, а за ним, запрудив фойе, впадавший в открытые двери буфета. Многие смогли даже разжалобить своих лекторов, чтобы те отпустили их пораньше, или хотя бы не задерживали после звонка. Таким везунчикам удалось опередить остальных и занять первые позиции в очереди.
Но Герман Вышеславский был не из тех, кого легко разжалобить таким банальным и низменным чувством, как голод. Никто и в мечтах не имел досаждать ему подобными просьбами, и дело было даже не в том, что он, как определила гардеробщица Фрося, «застращал» своих студентов. Вышеславский читал лекции с увлечением, забывая о часах, усталости и перерывах. Собственно, это и не были лекции в привычном смысле слова, а скорее рассуждения вслух. Он не просто перечислял теории и идеи мыслителей прошлого, не просто повторял концепции своих предшественников, хоть, разумеется, опирался на них, как и положено на академической трибуне. Вышеславский говорил лишь о том, что волновало его как учёного и человека, а так как всех нас, несмотря на видимые различия, заботит в сущности одно и то же, речи Вышеславского особенно казались животрепещущими. В такие моменты он смотрелся прорицателем, устами которого вещает божество. Это был своего рода экстаз, или транс, как говорят любители эзотерики. Его слушатели сознавали, что присутствуют при уникальном событии, потому думали лишь о том, как зафиксировать слова профессора, изрекаемые единым, неиссякаемым потоком сознания. Любой посчитал бы преступлением перебить его, да преступлением пострашнее всего уголовного кодекса. К тому же это и в самом деле было опасно – Вышеславский был вспыльчив, хоть и отходчив, и гнев его грозил исключением из числа посвященных.
Зачастую Вышеславский просто не мог остановиться и замолчать. Даже если мысль его и была уже выражена во всей полноте и не требовала уточнений, необходимых для корректного понимания аудитории, он продолжал развивать её, будто бы опасаясь обрубить её, как плодоносную ветку, которой ещё расти и расти – это чувство знакомо всем пылким и творческим ораторам.
Но звонок был механическим прибором, лишённым всякого трепета пред прославленным именем учёного, и потому зазвенел именно в то время, на которое был запрограммирован. Вышеславскому не без досады пришлось смириться с его неумолимой пунктуальностью. Дождавшись конца этой металлической трели, он всё-таки договорил те фразы, зародившиеся в его мозгу незадолго до того – он всегда импровизировал, но, как опытный импровизатор, всегда имел в запасе три-четыре предложения. Задумать новые фразы он уже не смог, звонок сбил необходимый настрой.
– Ладно, коллеги. Продолжим после перерыва. И помните, о чём я вас предупреждал, – сказал он и вышел из аудитории.
Смысла торопиться в буфет студентам уже не было. Хвост очереди уже и так высунулся в фойе, а о том, что их уже заждался Терентий Русаков, они и не догадывались. Потому ребята медленно и не спеша встали со своих мест и принялись собирать тетради в сумки.
– Легко ему говорить, – протянул Лихушкин. – Его трогать не будут. А мы промеж двух огней.
– А чего ты кипишуешь? – ответил Масленников. – Ты в чём-то виноват? Никто не заставляет тебя врать и изворачиваться. Просто не нужно выносить сор из избы. То, что внутри коллектива, то и должно в нём оставаться. Вот и все дела. К тому же, разве ЧП какое приключилось что ли?
– Знаешь, Вик, ты у нас, конечно, типа староста, ты типа заботишься о коллективе и всё такое, но ты не прав, – сказала Лена.
– Да неужели? Пожалуйста, обоснуйте вашу претензию, гражданка Елена Премудрая.
Масленников позиционировал себя демократически избранным старостой, хоть назначение на должность не обошлось без протекции Вышеславского, считавшего его наиболее преданным учеником. Потому по каждому спорному вопросу устраивал настоящие дебаты.
– Раз у нас есть проблемы, мы не должны делать вид, что всё зашибись.
– Правильно, – поддержал Челноков. – Мы не страусы, чтоб бошки в песок прятать.
– Так иди к этому комиссару Коломбо и расскажи: дяденька милиционер, у нас тут такая жуть, что штаны вот-вот упадут. А он тебе: ах вы, засранцы, бесовщиной занимаетесь, так я вас закрою по статье изнасилование головного мозга.
– Ясен хрен, нет. Самим разобраться надо.
– Мы же всё-таки психологи, – поддакнул Лихушкин.
– Вот ты, психолух, и объясни нам, неразумным, – прицепился к нему староста. – В чём же это заключаются наши глобальные проблемы?
– Ты это и сам прекрасно знаешь, – ответила за него Лена. – При тебе вся эта лабуда началась, и не ты ли сам на Полякова наехал?
– Наехал. Его надо было на место поставить. Так это дело обычное.
– Ну да, заливай нам! Псих вышел из-под контроля. С катушек слетел! – крикнул Лёха.
– Никакой он не псих, – вставила Марфа.
– Потому-то ты, Марфуша, сама его боялась, – парировал Лихушкин.
– Я вообще трусиха, но девочкам это простительно.
– Наивность ты, а не трусиха. А психолог начинается со свободного от иллюзий взгляда на человека. Герман ещё на первом курсе говорил.
– Да помню я, на пропедевтике. Но Поляков не псих, а интроверт.
– Ясен чёрт, что интроверт. Но интроверты тоже разные бывают.
– Короче, теперь не знаешь, что от него ждать, – обобщила Лена. – У него же кинжал в кармане!
– Вот ужас-то! – воскликнула Нина.
– Не бойтесь. Я ему этот кинжал сами знаете куда воткну! – заверил Челноков.
– Но тут, коллеги, я позволю себе поддержать нашего доблестного вождя, – встрял Лихушкин. – Несмотря на своё вооружение и демонстративно агрессивное поведение наш бывший товарищ Поляков не представляет опасности обществу.
– Позвольте уточнить: на каких это фактах вы строите свою гипотезу, уважаемый коллега? – передразнил его «доблестный вождь».
– Извольте, сэр. Опыт многолетних исследований свидетельствует, что лузер и в Гондурасе лузер. Не секрет, что оружие – главный способ компенсации комплекса неполноценности. Пусть все посмотрят, что он теперь не просто хлюпик, а Джон Рэмбо с боевым ножиком. Короче, обыкновенные понты. А вот пустить его в дело у него кишка тонка. Так что бояться нечего, котята.
– Хорошо, если так, – с облегчением выдохнула Нина.
– На фига он тогда сбежал? – спросил Челноков.
– Ну, единого ответа на данный вопрос наука дать не может. Тут, как сказал бы один небезызвестный профессор, влияет целый комплекс факторов. Во-первых, это способ привлечь внимание. Вряд ли мы сейчас уделили бы столько времени господину Полякову, тащись он, как обычно, позади нас. Сделать это как все нормальные люди он не смог, вот и придумал эту мистификацию. Во-вторых, находиться среди нас он после всей катавасии уже не мог. Вот и предпочёл спастись бегством. Всё просто и банально.
– Вот всё по полочкам разложил, – съязвил Масленников.
– Конечно. Я как-никак лучший ученик Вышеславского. Да, чуть не забыл. Вообще-то перед нами классический случай этико-сенсорного интроверта, не способного принять себя. С ними всегда так – воспылают страстью не к дуалу[1 - Дуалы – в лженаучной концепции соционики психотипы, подходящий друг другу в качестве партнёров для отношений. Этико-сенсорный интроверт – один из 8 психотипов в классификации Юнга, которая легла в основу соционики.], и «аллес капут»: вся жизнь – боль. Вот увидите, он сам скоро приползёт, как побитый пёс. «Герман Александрович, простите дубинушку, плохо вас слушал.» А тот: «Ну, что с тобой поделаешь? Пациент ты и есть пациент.» Вправит ему мозги, а мы к тому уже дипломы получим да не увидим их больше никогда.
Пока Лихушкин – оратор, увлекавшийся не меньше своего учителя – развивал свою психологическую теорию, хвост очереди потихоньку втянулся в буфет. И тогда Лена и Масленников, стоявшие в очереди первыми, заметили Русакова и едва не встретились с ним взглядами.
– Вон он, сидит! – громко шепнул староста.
– Ага, с прапором компот бухают, – добавил Лихушкин.
– Значит так, молчим и улыбаемся. Ведём себя максимально естественно. Я же вам говорил: не надо себя накручивать. Увидит, что мы трясёмся, как зайцы – сразу прицепится.
– Заботливый ты наш, – фыркнула Лена.
Но его инструкциям все всё-таки последовали. Вик достал из кармана свой телефон последний модели и воткнул в уши наушники. У его однокурсников аппараты были попроще: Лена и Нина нарочито громко застучали пальчиками по кнопкам, будто бы набирая сообщения. У остальных их либо не было вообще, либо они не взяли их с собой.
На Терентия Русакова не действовали эти уловки. Он внимательно следил за ними с самого начала – со стороны могло показаться, что пожилой уже человек ностальгирует по своим студенческим годам, хоть созерцательный вид и плохо вязался с его сосредоточенным лицом. Масленникова и Капитонову он узнал сразу же, как те вошли в буфет, и потому их первая реакция на его присутствие не могла от него укрыться. Тогда Русаков перевёл взгляд на свою кружку, за студентами же он наблюдал краем глаза.
«Они знают, кто я, – понял Русаков.
Собственно, поход в буфет и затевался только лишь для того, чтобы ответить на этот вопрос. Из такого, казалось бы, незначительного эпизода Русаков сумел сделать важные выводы. Никто из без малого шестидесяти студентов не обратил на него никакого внимания: все они толкались, шумели, обсуждали свои важные дела и даже не косились на приметного господина, сидевшего рядом с их грозным комендантом. Хоть об исчезновении Полякова стараниями декана знали все. И лишь однокурсники пропавшего среагировали на него присутствие, и явно не так, как если бы возлагали на него определённые надежды.
Но это было ещё не всё.
– Пойдёмте, Савелий Кузьмич. Не будем занимать лишнее место.
Свободных столиков действительно не осталось, и вновь прибывшим уже некуда было садиться. Таким образом, Проклов и Русаков освободили скамейки, на которых и расселись студенты, тесно прижавшись друг к дружке, чтобы уместиться за столиком вшестером.
Но прежде чем достичь этих заветных мест, им предстояло самое важное испытание – пройти мимо эксперта и коменданта, и не просто пройти, а буквально в нескольких от них сантиметрах. И Русаков увидел, как трясутся руки Марфы Афанасьевой, с трудом, до белых костяшек, сжимающие перед собой пластиковый поднос со стандартной столовской снедью и заменявшим кофе цикорием; как нервно дёргалось веко над правым глазом Алика Лишушкина; как Вик Масленников, прикусив губу, намеренно косил свой взгляд на свои драгоценные часы. И уж конечно все они попытались прошмыгнуть мимо него как можно быстрее, и почти все инстинктивно обернулись ему вслед: пропустил он их, или нет.
«Они смотрят на меня так, будто на мне нацистская форма! – с негодованием подумал Русаков.
