скачать книгу бесплатно
Она точно не видит. Сидит поджав ноги в кресле, набросив одеяло на плечи.
Хорошая новость. Он возвращается домой.
Эту новость принесла дорогая жена. В глазах сверкают слезы счастья.
Он не вполне понимает, где провел все это время, но сейчас он возвращается домой.
Одна печаль. Он обещал жене, что будет ее защищать, но появились сомнения.
Она достает из гардероба его вещи. Надо же, оказывается, здесь есть гардероб. Костюм-тройка из шотландки, тесный в талии, самая дорогая одежка, которую он когда-либо купил.
Но это было давно. Уже не вспомнить. Молнии бьют по телу. По лицу. Взрыв. Коллапс. Ноги поехали. Рухнул на обледенелый асфальт.
Джонни? Озабоченный женский голос.
Он так давно его не слышал, что даже онемел от непостижимого счастья, которое примешивается к боязни упасть, ушибиться (он часто плачет, его детское сердечко легко ранится, но [к облегчению родителей] так же легко успокаивается).
Ноги совсем запутались в дурацкой простыне. Он выдергивает рыболовный крючок, застрявший в мягких тканях локтевого сгиба.
Голос! Ее голос.
Ярким летним днем он бежит ей навстречу, голоногий, по колючей траве. Это ты, мой крошка Джонни? Беги ко мне, дорогой!
Ножки у него короткие, вот-вот упадет. Он заранее прикусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться, если это случится. Но он не падает, мама подхватывает его под руки и покрывает лицо поцелуями, губы мокрые, как маленькие рыбки, и такие же щекотные. Он уже не боится. Сердце, кажется, сейчас лопнет от радости, как воздушный шарик, который надувают все больше и больше, и тот переливается на солнце.
II. Осада
Октябрь 2010 – апрель 2011
«Что ты сделала с папой?»
Она просыпается в панике. Где все дети?
Минуту назад они гурьбой путались у нее под ногами, весело щебетали. Это было бог знает как давно. Она переводила их через широкую мощеную улицу вроде бульвара в каком-то заморском городе (впереди показалась на редкость уродливая конная статуя), где машины мчались в облаке выхлопных газов.
Небо обложное. Воздух оттенка старых выцветших документов.
В те далекие времена она была постоянно озабочена. Молодая мать, понимающая, что нет ничего страшнее, чем потерять ребенка.
Ее (голые) ноги в чем-то запутались. Подушка влажная. Волосы немытые, липкие. Ночная сторона ее жизни не дает ей покоя.
Так куда же пропали дети? Ускользнули, пока она удерживала их ручки в своих, пока, словно наседка, пыталась собрать их под крыло и укрыть в объятиях.
Постоянная опасность, что кого-то из них забудешь.
А еще ужас, что кто-то из них не родится.
Только за старшего, Тома, можно не переживать. Он единственный уже обрел имя.
Младших детей она часто путает. Их восковые личики такие пластичные, без печати индивидуальности.
Где их папа, она не знает.
От детей надо это держать в тайне. Лучше им не знать, что их отец пропал. А мама понятия не имеет, где он и где их отель в (неназванной) стране, она потеряла сумочку с паспортами, документами, турчеками и бумажником.
Вся надежда на то, что ее (пропавшие) (временно) дети окажутся в отеле, когда она туда вернется. Что они там вместе с папой. Где ж им еще быть, других вариантов у нее просто нет.
Супруг скомкает ее ночную сорочку и втянет носом тонкий запах стирального порошка, затем вдохнет аромат вымытых волос, и на глаза навернутся слезы счастья. Она это запомнит. Вот ведь, вытянула счастливую монетку.
Зазвонили колокола! Церковные колокола…
Собор на кафедральной площади освещен солнцем, хотя небо по-прежнему напоминает выцветшие газеты.
Колокола, колокольчики, переговариваются на ветру.
Она всячески пытается себя убедить: Ничего страшного не произошло.
Еще минуту назад они стояли на заполненной городской площади, и вот уже все собрались за тесным столом. Все – это только дети, а папы как не было, так и нет. Дети устроили перепалку. Они кажутся ей одного возраста, все, кроме Тома, перворожденного, чье лицо она отчетливо различает. Он издевается над своим братиком-малышом, это нехорошо, а старшие сестры дергают младшую за волосы, такие красивые, вьющиеся, каштановые.
Но где же отец? Кто восстановит порядок за столом?
Случилось что-то страшное. Стол уже перевернут, и дети прячутся под ним от матери. Они взывают к ней разъяренными, требовательными голосами: Что ты сделала с папой? ГДЕ НАШ ПАПА?
Она вдруг понимает, что дети ростом с кукол. Двое самых младших сделаны из тонкой оберточной бумаги, в которую заворачивают коробочки с подарками. От их криков, кажется, у нее сейчас лопнут барабанные перепонки.
Сердце готово выпрыгнуть из груди. Дети в ярости, они ей этого не простят. Их папа пропал и уже никогда не вернется домой.
Сильная
Дорогая, ты это сделаешь. Кто, если не ты?
Дети подавлены, растеряны. Потеряли отца! Позаботься о них.
Они подходили к ней по одному, якобы желая ее утешить, а на самом деле за утешением.
Она ведь сильная, кто ж еще.
Ради Уайти. Все ее усилия, отчаянные сердечные порывы, помогающие ей кое-как выбраться из-под мокрых от пота простыней, пережить нескончаемый день, напоминающий бурлящий коллектор… все ради него.
Она производила на детей впечатление натянутого лука, а ведь боялись, что мать раскиснет. А она раскинула над ними свои руки-крылья, взяла под свою защиту. И сердце ее билось ровно, не то что у них. Папа ушел. Даже не верится, что мы его больше не увидим.
Они плакали в ее объятьях. А она их успокаивала, стараясь не проронить ни слезинки.
Они не могли поверить в то, что она стала вдовой. Уайти еще совсем близко. Он же не мог вот так уйти и оставить ее одну.
Он где-то рядом, смотрит, оценивает. Отпускает едкие ремарки, которые никто не слышит.
Дети всецело зависят от тебя, Джесс. Им сейчас нелегко. Даже Тому, хотя он не подает виду.
Поначалу они опасались, что мать развалится, как карточный домик. Или растает, как сахарная вата. Так думала Беверли.
Тонкая паутина. Такая красивая и такая непрочная. То ли по невежеству, то ли из тщеславия они полагали, что им удастся ее утешить.
В первые дни она только и делала, что прижимала их к себе. При этом говорила мало. Никаких привычных слов вроде Мы все снова увидимся в раю, хотя чего-то такого они от нее ждали. Так маленький ребенок ждет в утешение привычных слов, лишенных всякого смысла.
Но ее хватало только на то, чтобы пробормотать: Я знаю, я знаю. И еще крепче прижать их к себе.
Думать об Уайти пока рано. Он же где-то рядом с ней. Пока не может ее оставить. Если он при жизни вел себя как босс (эта мысль вызывает у Джессалин улыбку), то он и на том свете останется боссом. Те, кто близко знал Уайти Маккларена, не могут представить его себе другим. Не станет же он пассивно стоять в стороне, пока его обсуждают!
Они всего несколько лет были женаты, когда умер отец Уайти, что стало для него страшным ударом. И молодой жене пришлось приводить его в чувство.
Она сама была в шоке от того, как он горевал, как в нем перемешались печаль и протест.
Любой взрослый превращается в ребенка, когда умирает родитель.
В те дни она убедилась в том, о чем раньше догадывалась: ее муж совсем не такой сильный, каким кажется окружающим, и абсолютно уверенным в себе его не назовешь. Он похож на большое дерево с неглубоко залегающими корнями в мягкой почве – мощные порывы ветра делают его весьма уязвимым.
Уайти держался где-то подле нее. Ему всегда была необходима физическая близость.
Порой это вызывало у нее (легкий) дискомфорт. Но она понимала: такая подсознательная привычка.
Вот и сейчас он отирается рядом. Конечно, он не оставит любимую жену.
Ты же знаешь, как я тебя люблю. И пока мы вместе, я в порядке.
Джон Эрл Маккларен. Родился 19 февраля 1943-го. Умер 29 октября 2010-го.
Свидетельство о смерти. Плотная бумага, одна страница, печать штата Нью-Йорк.
– Вам предстоит неоднократно делать с него копию, миссис Маккларен.
Это станет рефлексом: всякий раз при виде полного имени – Джон Эрл Маккларен – Джессалин вся сжималась.
Каждый сопроводительный документ она должна была заполнить и подписать: «Джессалин Маккларен, супруга».
Сморгнула слезу так, чтобы никто не увидел.
Это ее тайна: все происходящее она не воспринимает как реальность.
Человека, которого она близко знала, звали Уайти, а не Джон Эрл Маккларен.
Никакого Джона Эрла Маккларена не существовало. Родители и родственники называли его Джонни. И в школе так же. А когда волосы у него начали выцветать и приобретать необычный белый оттенок, один из спортивных тренеров окрестил его Уайти, и эта кличка закрепилась среди друзей. И сохранилась на десятилетия.
Джессалин подозревала, что ему самому не очень-то нравилась эта кличка. Он из нее в какой-то момент вырос, как вырос из школьных толстовок и университетских свитерков. Эй, Уайти! – подобный выкрик из проезжающего автомобиля должен был восприниматься скорее как принижающий.
В эру расовой напряженности не самая подходящая кличка для белого человека.
Как, впрочем, и Джонни Эрл.
Уж лучше так: дорогой, дорогуша. Папа, папочка.
Еще долго после его смерти она все никак не могла заставить себя говорить о нем в прошедшем времени. Не могла произнести ушел от нас и тем более умер. В логике ребенка или не до конца проснувшегося человека, которому приснился путаный сон, она стала думать о покойном муже так: его сейчас с нами нет.
Попробуем расшифровать: Уайти сейчас где-то, но (похоже) не здесь.
Она передвигается, как ребенок, который учится ходить. Шажок, остановилась. Ухватилась за что-то.
При этом продолжает успокаивать детей. Они так вымахали, что она с трудом может их обнять. Ребятки, как их называл Уайти.
Они до сих пор не могут понять, как так получилось, что после всех бдений в больнице, после героических усилий больного, после их сплочения в одну команду из-за страхов перед возможным летальным исходом и (преждевременной) радости, что Уайти выздоравливает, их дорогой отец все-таки умер: губительная стафилококковая инфекция поразила сильно ослабленное тело, температура подскочила, все выше и выше, кровяное давление резко упало, аритмия, остановка сердца.
Все произошло ранним вечером на двенадцатый день пребывания Уайти в больнице. В тот самый день, когда уже планировалось переводить его в реабилитационную клинику в Рочестере.
Изменения происходили с необыкновенной быстротой. Горячка охватила больного, как языки пламени. От кожи шел ощутимый жар. Он слабел на глазах. Джессалин взывала о помощи. Он впал в беспамятство, затем потерял сознание.
В тот момент рядом с ним были только жена и Беверли. Но их быстро увели из палаты.
Остальных ждали к вечеру, но когда они приехали, в живых отца уже не застали.
Ей так и не удалось подержать его за руку в момент ухода. В тот момент она не осознала, что Уайти умер. Ей казалось, что это временный кризис.
Глубокий сон. Кома. Так ее заверяли.
Он и не знал, что остался один. Не понимал, что с ним происходит. Ввели трубку. Сердце снова забилось, но жены рядом нет.
Стафилококк так быстро проник в легкие и в кровь, что ни доктор Фридленд, ни главврач Мортон Каплан не успели приехать в больницу.
Даже любимые медсестры, льстившие ему, что такого красавца-пациента у них еще не было, в последние минуты не оказались рядом.
Джессалин заверили, что ее муж не успел понять, что же с ним произошло.
Стафилококк. Пожирающие плоть бактерии. Проникают в легкие. Эффективного антибиотика нет. Остановить их невозможно.
Она гадает, где теперь Уайти. Съежился до размеров булавочной головки, до световой точки в собственном мозгу, а затем и она погасла?
Но что, если она не гаснет, а переходит в какое-то другое состояние, невидимое человеческому глазу?
Отошел в мир иной. Во сне.
Легкая смерть.
Но постойте, ведь ему стало лучше? Его же собирались перевести в терапевтический центр в Рочестере?
Так что, черт побери, произошло с Уайти Макклареном?
Похоже, отец умер, как раз когда Том вернулся домой.
Разворачивайся и поезжай обратно. Других вариантов нет.
