скачать книгу бесплатно
– Вирджил! Куда, черт возьми, ты опять сваливаешь?
Детей Маккларенов, людей ответственных, бесит, что самый младший постоянно сбегает из больницы.
Утром приезжает вместе со всеми, проводит с отцом десять-пятнадцать минут и, поиграв на флейте (можно подумать, их отец в том состоянии, когда он способен слушать эту дурацкую музыку), куда-то исчезает.
А затем снова появляется как ни в чем не бывало. Словно и не пропадал.
(Слонялся по больнице? Делал зарисовки? Заводил знакомства в своем лицемерно-хипповом стиле?)
Находясь вместе с другими в приемном отделении, он был не в состоянии усидеть больше трех минут. Слушать (идущие нон-стоп) новости по Си-эн-эн. Если кто-то задавал ему серьезный вопрос, он отвечал уклончивой улыбочкой и через несколько секунд исчезал.
Только София еще могла уговорить его перекусить с ней внизу в кафе. Редко это удавалось старшим сестрам и практически никогда – Тому.
Даже с матерью он вел себя в больнице так странно, что иногда хотелось его придушить.
Сальные белокурые волосы оттенка помоев собраны сзади в неряшливый конский хвост. Костлявые ноги в открытых сандалиях выпачканы грязью. Нелепый прикид: хипповатый комбинезон фермера, мятый пуловер. Плюс блокнот для рисования! И вырезанная из дерева флейта! Невероятно, но девушки и женщины постарше поглядывали на него с улыбкой, выражавшей интерес и какие-то ожидания.
Простите. Кажется, вы…
Беверли и Лорен с удивлением увидели, как к нему обращается привлекательная молодая женщина и уточняет, действительно ли он художник Вирджил Макнамара, проживающий в Хэммонде, автор скульптур животных.
Их взбесило то, как их братец со свойственной ему ложной скромностью признался: «Да, просто Вирджил. Это я».
Вирджила меньше, чем остальных, волновало состояние Уайти. Если они начинали говорить об отце, он спешил перевести разговор на другие темы: общество охраны окружающей среды «Спасите наши Великие озера», активистом которого он был; пикетирование лаборатории в Рочестере, где ставят жестокие эксперименты на кроликах, испытывая косметические препараты. Вирджил, как голодный боа-констриктор, готов был вцепиться в любую злободневную тему, только не в семейный кризис, разворачивающийся на их глазах.
Вместе с другими он слушал пространные пояснения доктора Фридленда относительно состояния Уайти и необходимой физиотерапии для восстановления «когнитивных» и «моторных» навыков, утраченных из-за инсульта. Больному понадобится разнообразная помощь – эмоциональная и физическая, – чтобы он снова начал ходить, разговаривать, есть и пить; ежедневная практика, как в реабилитационной клинике, так и дома. Когда он вернется домой.
И когда же он вернется? – спрашивали все. Кроме Вирджила.
У всех были вопросы к доктору. Кроме него.
Особенно у Софии с ее знанием биологии и нейронауки. Всех впечатлила младшая сестра, разбиравшаяся в этих вопросах гораздо лучше их и умевшая точно формулировать вопросы. А в детстве была тихоней и они ее просто игнорировали.
Никто и не заметил, как Вирджил испарился из врачебного кабинета.
– Ему плевать на то, что папа серьезно болен.
– Это не его реальность. Вот и все.
– Для Вирджила единственная реальность – это он сам.
– Может, у него синдром беспокойных ног.
– Это шутка?
– Ну, считай, что шутка.
– Почему шутка? Про синдром беспокойных ног можно прочитать в медицинских статьях. Неврологическое расстройство.
– Ты уверена? Больше похоже на шутку.
– У Стива что-то такое… во сне часто дергается нога.
– У Вирджила, скорее, другое неврологическое расстройство. Отсутствие части мозга.
– Не говори глупости! Вечно ты преувеличиваешь. Просто он испорченный и ленивый. Это мама его испортила.
– Не перекладывай все на мать! Он сам себя испортил.
– У него отсутствует часть мозга, реагирующая на социальные сигналы. Он один из этих… – Беверли мысленно подыскивала правильный клинический термин: нет, не артистов, хотя похоже. Если она произнесет что-то не то, над ней все посмеются, и важный смысл, с которым они наверняка согласны, будет потерян, – …аутистов. Другое дело, что он художник-аутист. У него нет сочувствия к тем, кто этого достоин, к своей семье, зато он испытывает сочувствие не пойми к кому, к совершенно посторонним людям… к животным! Вирджил понимает, что у отца случился инсульт и что Уайти мог умереть, но для него это не настолько реально, как для нас.
От этих самодовольных жестоких слов Софию передернуло. Уже несколько минут она испытывала сильное желание заткнуть уши. Но тут не выдержала и вскочила:
– До чего же ты категорична! Он по-своему сопереживает отцу. Ты не любишь Вирджила, потому что не понимаешь. В глубине души ты его ревнуешь.
София второпях покинула кафе. Том, Беверли и Лорен провожали ее остолбенелыми взглядами.
Беверли тихо произнесла с мрачной ухмылкой:
– Ее тоже.
– Папа не имел бы ничего против.
– Ты шутишь? Папа был бы только за.
В ту ночь Том разливал всем отцовский виски «Джонни Уокер блэк лейбл» на кухне в семейном доме на Олд Фарм-роуд.
Они не стали разогревать пиццу в микроволновке. Ранее в больничном кафе они перекусывали посменно. В буфете обнаружили коробки с кукурузными хлопьями и сейчас пригоршнями отправляли их в рот, как орешки. Еще нашли остатки любимых отцовских сыров, а также шведских крекеров. Арахисовое масло они ели ложками прямо из банки, чего никогда бы себе не позволили в детские годы.
– Слышала про фобию арахисового масла? Страх, что оно может застрять между зубов.
– Сейчас придумала?
– Ничего я не придумала! С какой стати?
– Существуют самые разные фобии. Клаустрофобия, агорафобия… про них все знают. А вот, например, экинофобия – боязнь лошадей. Есть боязнь пауков, тараканов…
– А также собак, секса, крови, смерти… плюс «фобия».
– Да. Всего, что угодно.
Том поставил жирную точку.
Джессалин отправилась спать, как только они вернулись из больницы. София тихо ускользнула и свернулась под одеялом в своей старой кровати, сбросив только обувь и верхнюю одежду. А Вирджил, их главная забота, и спать не лег, и не присоединился к застолью, предпочтя прогулку под холодным светом зарождающейся луны.
– Что он там делает? Общается с инопланетянами?
Эти слова были встречены смехом, но каким-то натужным.
Глотая виски, приятно обжигавший горло и устремлявшийся прямо к сердцу, Беверли подумала: их младший брат сам похож на инопланетянина!
Вспомнилось кино, которое она смотрела подростком. «Человек, который упал на Землю»? Бесполый, с диковатыми глазами Дэвид Боуи в роли инопланетянина, прилетевший с каким-то заведомо обреченным планом… каким, она уже не помнит или тогда толком не поняла.
– А где он будет спать? Может, в подвальном этаже, на диване?
– В своей старой комнате.
– Он туда ни ногой. Сам признался.
– Это почему?
– Кто знает. Сама у него спроси.
– А мне моя старая комната нравится. Хотя так странно – проснуться утром, и тебя словно мешком по голове: а ведь я уже не девочка, у меня у самой двое детей-подростков.
– Ой, не говори!
– Помнишь, в школе нас спрашивали: мы, наверно, католики? Пятеро детей!
– Не так уж и много…
– Много. В моей школе удивляются семье с двумя детьми, не говоря уже о пяти.
Лорен взяла паузу, давая время обдумать ею сказанное. Беверли разозлилась, угадав подтекст: Двое детей, рабочая семья. Чернокожие или латиносы, а если белые, то ниже плинтуса, необразованные.
У них со Стивом в общей сложности больше трех детей, и Лорен это прекрасно знает. Но Беверли ей не позволит тыкать себе в нос.
– Мама в этих случаях очень вежливо, с достоинством, как она это умеет, отвечала: «Нет, мы не католики. Просто мы любим детей».
– На Олд Фарм-роуд мы самое большое семейство.
– Здесь в основном живут старики. Наши соседи не видят своих детей годами.
– Мы тоже давно не живем «дома». И я не считаю наших родителей стариками.
А сама подумала, что после инсульта Уайти стал похож на старика.
– Я тебе так скажу: София была ошибкой.
– И Вирджил тоже.
Старшие сестры, считавшие себя желанными, посмеялись, как две заговорщицы.
– Вирджил не просто ошибка, он аномалия.
– Как это называется… мутант…
– Бедная мама. Как, по-твоему, отец винит ее за то, что Вирджил стал таким?
– Нет, конечно. Скажешь тоже. Он никогда ее ни в чем не обвинит.
– Он был против того, чтобы она работала.
– Но и не запрещал.
– Она хотела преподавать, у нее же есть степень, и она прошла необычный курс… комплит…[7 - Компьютерная литература.] что-то в этом роде.
– Забота об отце требует полного рабочего дня. Не говоря уже о пяти подростках и обязанностях по дому.
– Нам все завидовали. «Идеальная мать».
– Я по-прежнему так считаю.
– Кто бы спорил.
Сестры наконец умолкли. Том плеснул им еще янтарной жидкости, и они молча выпили.
* * *
– Привет, пап, – робко произнес он.
Как непривычно подходить к отцу, лежащему в постели.
(Он и ребенком никогда этого не делал.)
(Родительская спальня всегда была для них запретной территорией. Даже если бы Вирджилу захотелось ее получше рассмотреть, он бы не отважился. Нет!)
(Зато сейчас, будучи взрослым, он может шастать по дому, где ему заблагорассудится, матери до этого нет дела, она работает в саду или находится в другом месте. Сынок, я тебе полностью доверяю.)
(Ей даже не нужно ничего говорить. Это и без слов понятно.)
– Папа, это я, Вирджил.
Чувство неловкости. Язык не ворочается.
В реальной жизни отец и сын никогда не оказывались в такой близости.
В нормальных обстоятельствах Уайти отстранился бы от Вирджила. И Вирджил благоразумно предпочел бы сохранять дистанцию. Все это происходило на подсознательном уровне. (Какое минимальное расстояние? Двенадцать дюймов? Двадцать?) Никаких рукопожатий, никаких объятий.
Но нынешние обстоятельства нормальными не назовешь. Это больница. Вирджил с тревогой отмечает, какие здесь ненадежные полы. Казалось, крепко стоишь на ногах – и вот уже ты присел.
А на больничной лестнице он уже испытал легкое головокружение. Лифта он избегает. Людей (он замечал) раздражает его эксцентричное поведение, хотя оно совсем даже не эксцентричное, а обдуманное. Как им объяснишь, что ты не горишь желанием стоять вплотную в лифте, чувствуя на себе их дыхание, сдавленный их телами… Том, Беверли, Лорен, даже София, даже мать… нет уж, спасибо.
Клаустрофобия. Семейная жизнь, уплотнившаяся до размеров лифта.
Он принес с собой флейту. А чем еще он может занять руки? Что он будет делать?
На приподнятой больничной койке шестидесятисемилетний пациент то ли спит, то ли бодрствует. Непонятно, замечает он ерзающего на стуле посетителя или не замечает. Его потрепанное лицо краснее обычного, а веки беспрерывно дрожат, как будто он сам с собой о чем-то спорит. И губы дрожат, мокрые от слюны. Кажется, что вот сейчас он заговорит, а его не совсем сфокусированный правый глаз наконец тебя увидит.
