скачать книгу бесплатно
Отблески солнца на остром клинке
Анастасия Орлова
В Гриа?лии неспокойно. Законный правитель – це?рос – убит, власть захвачена узурпатором. Кочевники харра?ты совершают кровавые набеги, вырезая целые деревни. На севере, в брастео?не Варнарму?ре, Я?рдис вместе с другими ске?тхами готовится к ритуалу Превоплощения. Его удел – нести служение живым клинком Йамара?ном, переложив свою душу в заточенную сталь. На юге Тшера? бежит из столицы, дезертировав из элитного отряда Чёрных вассалов. Теперь её удел – позорная казнь.На окраинах страны начинаются жестокие загадочные убийства.Все клятвы будут нарушены, все нити свяжутся тугим узлом, а дороги пересекутся в точке, где кровавый санги?р сплетает узор чужой смерти.
Анастасия Орлова
Отблески солнца на остром клинке
1. Возможны варианты
Через два года после государственного переворота в Гриалии
Шепотки за её спиной шуршали, как промозглый дождь по опавшим листьям, стекали за шиворот холодными струйками по смоляной косе, небрежно свёрнутой в пучок, и неприятно липли к коже. Поздним вечером в захолустной харчевне Тшера? ждала свой ужин и чувствовала, как позади неё назревает недоброе.
«Стоило раз в жизни сесть спиной к чужакам…»
Она неслышно вздохнула. Следовало уйти сразу, как увидела, что незанятый стол остался только один, в углу у самой кухни, и сидеть придётся спиной к трапезной, да ещё далеко от выхода. А лучше бы и вовсе сюда не соваться – послушать чутьё, проехав мимо этой дыры, заночевать в лесу, под октябрьским небом. Но лихорадка пробирала до костей, усталость валила с ног, а желудок пустовал вторые сутки, и Тшера пренебрегла смутной тревогой, зародившейся глубоко под солнечным сплетением, развернула кавья?ла[1] на манящий медовый свет, лившийся из окон харчевни.
«Зря. Кончится дурным…»
Она до самых пальцев натянула узкие рукава чёрной плащ-мантии, спрятала подбородок в шарф, чтобы никто ненароком не заметил ритуальных татуировок, серой вязью сбегающих по смуглой шее к запястьям. Может, обойдётся без крови и ей просто дадут уйти? Она бросила через плечо осторожный взгляд. Позади ничего не изменилось: три длинных стола, за первым – семеро крепких, уже поддатых ребят, за вторым – ещё четверо, за третьим – двое бородачей постарше.
«Вот эти явно что-то замышляют».
У дверей притулился вышибала: даже сидя детина почти доставал бритой макушкой до потолка, а шириной плеч занимал едва ли не весь проход.
«А этот силой троих сто?ит».
Детина, словно почувствовав её взгляд, посмотрел в ответ круглыми, будто стеклянными глазами – не поймёшь, что на уме.
«Добра не жди», – подумала Тшера, отворачиваясь. Голова всё сильнее наливалась чугунной тяжестью, отдававшейся тупой болью в глазах, озноб пересчитывал позвонки и косточки.
На стол перед ней с грохотом опустилась глиняная миска с дымящимся варевом, ноздри защекотал аромат мяса, зелени и топлёного масла.
– Хороший у тебя кавьял, ки?риа[2], – скрипуче протянула хозяйка, – зубастый!
«И пальцы чужакам хорошо откусывает».
– И намордник у него что надо, – продолжила хозяйка. Она точно знала, о чём говорит: сама свела Ржавь в стойло. – Дорогой, поди? Впрочем, и у тебя одежонка не обсевок в поле. А за ужин ты всего полмонеты дала…
За спиной повисла липкая тишина.
«Без крови не обойдётся».
– Столько ты назвала, маи?ра[3], – хмуро отозвалась Тшера и услышала, как позади неё парни вылезают из-за столов – скрипят под ними лавки; как подходят ближе: ни спешки в движениях, ни дружелюбия.
«А на ногах – сапоги. Как мои, из хорошей кожи, на добротной подошве. Снятые с неосторожных путников…»
Тшера ухмыльнулась криво и зло, прямо глянув хозяйке в глаза.
– Всех гостей так встречаете?
– Только таких пригожих, как ты, кириа, – ласково ответила та, – но такие к нам редко захаживают. Места, видишь, глухие совсем… – Хозяйка выразительно посмотрела на золотые кольца на пальцах Тшеры, на дюжину мелких колечек в её ушах. – За ужин полмонеты дала, а на ладные свои побрякушки не скупилась – вон как блестят! Южане любят золото, оно так идёт к их смуглой коже!
Верхняя губа Тшеры, рассечённая едва заметным косым шрамом, брезгливо покривилась.
«Метки Чёрного Вассала к моей смуглой коже идут не меньше…»
Она медленно положила ложку на стол и чуть поддёрнула рукава, обнажая серую вязь древнего языка на запястьях, чтобы увидела не только хозяйка, но и сгрудившиеся позади разбойники.
«Не передумали?»
Но хозяйка на татуировки даже не посмотрела, маслянисто улыбнулась двум золотым браслетам – широкому и тонкому – на левом запястье Тшеры, стрельнула глазами поверх её головы, будто отдавая приказ, и была такова, скрывшись за тяжёлой кухонной дверью. С той стороны, поставив точку в приговоре, скрипнул засов.
«Останусь без ужина».
– Такая вкуснятинка, да на золотом блюдечке! – с насмешливой елейностью протянул один из парней за её спиной, остальные предвкушающе заусмехались.
Тшера медленно поднялась во весь рост – высокая, гибкая, вся в чёрном. Развернулась к разбойникам лицом, окинув их тяжёлым взглядом тёмно-карих глаз.
«Нашли, с кем связываться, полоумки. Чёрному Вассалу ваша шайка – раз чихнуть… Однако для полудохлого Вассала возможны варианты».
– И откуда же в нашей северной глуши такое угощеньице? – Парням было всё ещё весело.
«Но это ненадолго».
– Сам церос таким лакомством не побрезговал бы, а всё нам достанется! – лыбился всё тот же, остальные поддерживали его смешками.
«Ну, с первым ты прав. Со вторым возможны варианты».
Тшера почувствовала, как под плотно обхватывающей её талию плащ-мантией раскаляются живые клинки – Йамараны.
«Не подведите, братья».
Разбойники не ждали серьёзного отпора от молодой женщины – почти девчонки. Так, разве что визгливых брыканий и сопливых упрашиваний. Их не насторожили ни её угрюмый вид, ни ритуальные татуировки, ни белые ниточки застарелых шрамов, прочерченные по смуглой коже на губах и нижней челюсти.
– Давай, вкуснятинка, снимай колечки! Или помочь? – хмыкнул разбойник.
– Штанишки тоже снимай! – Ещё один потянулся к ней, но коснуться не успел: его рука брызнула горячими рубинами на физиономии его товарищей и отлетела в сторону, шмякнулась на пол.
Никто не уследил, когда Тшера распахнула плащ-мантию, когда выхватила из-за пояса кинжалы. Заметили только, как она молниеносным движением взлетела на стол позади себя, мантия взметнулась за её спиной чёрными крыльями, а в руках блеснули два Йамарана: изогнутые лезвия в виде птичьих перьев, слепящие росчерки крестовин, кисточки темляко?в[4] цвета венозной крови. Разбойники застыли, выпучив глаза.
«Уже испугались, но сообразить – чего именно – ещё не успели».
Один из Йамаранов остался чистым; лезвие второго, умытого алым, очистилось за мгновение, втянув в себя всю кровь. Клинки изголодались.
«Хоть кто-то будет сегодня сыт».
– Чёрный Вассал, сука! – завизжал безрукий, прижимая к себе культю: и боль, и осознание того, кто перед ним, докатились до его птичьих мозгов одновременно.
«Догадливый…»
Его дружки отступили на шаг, словно море отхлынуло, ощетинились ножами, загораживая выход, у которого стоял не шелохнувшись бритый детина и пялился на Тшеру круглыми полоумными глазами.
– Нас много, тварь, а ты одна, – с угрозой прошипел мужик постарше.
«Не одна, ублюдок. Со мной два Йамарана».
Рукояти клинков привычно лежали в её ладонях, разгоняя по сакральным татуировкам тепло и приятное покалывание.
– И я пока могу уйти, оставив вам ваши жизни, – хрипло ответила Тшера. – Тебе решать.
– От нас не уйдёшь, вероломная сука! – Бородач оскалил пожелтевшие зубы, покрепче перехватив нож. – Астервейгова подстилка! Мы выпотрошим твоё гнилое нутро и растопчем по полу!
Она бросила быстрый взгляд на двери, их по-прежнему загораживал бритый детина. Просто сбежать не выйдет.
«Придётся сбегать сложно».
– За своими потрохами присматривай!
Тшера с силой пнула стоящую на столе у её ноги миску с горячей жирной похлёбкой прямо в рожу бородачу. Тот взревел, вскинул руки к ошпаренному лицу, позабыв, что в одной из них по-прежнему сжимает нож. Лезвие вошло прямиком в нижнее веко, мужик заорал пуще прежнего и выдернул нож. Брызнула кровь, следом потёк глаз.
«Как недоваренное яйцо».
Захлёбываясь воплем, одноглазый рухнул на четвереньки; Тшера прыгнула со стола на его хребет, оттолкнулась, как от кочки на болоте, взлетела под потолок, скрестив над головой руки с кинжалами, и низринулась в гущу шайки, полоснув Йамаранами в стороны. Справа плеснуло горячим красным рассечённое горло, слева – разорванное от уха до уха лицо. Она резко присела, пропуская над головой два встречных ножевых замаха, и ударила снизу вверх, выпрямляясь во весь рост, вспорола нападающих от чресл до рёбер. Зачавкало, запахло тошнотворно и приторно: железом и теплом свежих потрохов.
«Теперь будет скользко».
Клинки пели в её ладонях, их песни пробирались под кожу, вплетались в жилы, звенели в каждом нерве, в каждом позвонке, стальными нитями прошивали её сознание, обращались её чутьём, продолжением руки, предвосхищением мысли. Клинки служили Вассалу, Вассал становился клинком.
Следуя их зову, Тшера крутанулась на мыске сапога на скользком от крови полу, молниеносно перехватила кинжалы для удобного удара – взметнулись багряные кисти обнимающих запястья темляков. Правый Йамаран – Ньед – вонзился под челюсть одному из шайки, левый – Мьёр – рубанул по шее другому.
Ньед позвал назад, и она привычно ему доверилась. Разворот, замах – и крик: отрубленный кулак с ножом, только что метившим Тшере в спину, отлетел прочь и бухнулся о стену. Остриём Мьёра она чиркнула по горлу следующего, сунувшегося сбоку, но Мьёр вёл её к другому, что был опаснее, и Тшера не успела… Нападавший поскользнулся на залитом кровью полу и, упав, подсёк её. Она едва устояла – и пропустила чужой нож. Лезвие ткнулось ей под рёбра, порвало плащ, но скользнуло по твёрдой коже защитного жилета, не пробив. Следом в бок врезался чей-то локоть, и этот удар сбил Тшеру с ног. Она рухнула лицом вниз, сверху ей на шею грубо, до хруста в позвонках, наступил тяжёлый сапог.
«Из хорошей кожи, на добротной подошве…»
– Допрыгалась, сука драная? – позлорадствовал разбойник.
Тшера полоснула его по ноге, рассекла сухожилия, и он грохнулся, подмяв её под себя. Она рванулась из-под массивного тела, а оно, рыча и хрипя, вцепилось ей в волосы, дёрнуло назад и грянуло бы её головой об пол, но Ньед разорвал ему горло. Горячее хлестнуло Тшере в лицо, залило глаза. Отплёвываясь, она спихнула с себя грузное тело, перекатилась, вскочила на ноги и вновь едва не упала, поскользнувшись на чьих-то кишках. Песнь Йамаранов в её пульсе утихала – усталость и лихорадка брали своё, перед глазами плыло, голова гудела, всё тело наливалось болью и слабостью, но Мьёр всё ещё вёл её отяжелевшую руку – назад, за пределы видимости. Тшера не успела ни обернуться, ни ударить: в висок врезалось что-то тяжёлое, и мир тут же потонул в зловонной склизкой тьме.
***
Темнота обнимала так крепко, что разобрать, сон ли это, явь или горячечный бред, было невозможно. Весь мир сочился холодной вязкой тьмой, скрипел, вибрировал низким гулом, отдававшимся болью во всём теле. Трясло, как в старой телеге на мелких кочках. Губы пересохли, язык прилип к нёбу, каждый вдох давался тяжело, словно лёгкие забили ворохом пыльных тряпок, чудовищно хотелось пить. Мир качался, и скрипел, и бесконечно вращался вокруг своей оси, и падал-падал-падал в непроглядную тьму, и она дышала в лицо Тшере подвальным холодом и смотрела на неё тёмными, как воронёная сталь, и такими же холодными глазами. Глазами наставника Астервейга…
Тшера хотела бы не видеть его, но даже сквозь её плотно закрытые веки взгляд Астервейга пронзал обоюдоострой сталью – не отвернёшься, не спрячешься. Она застонала, но из горла вырвался лишь едва различимый хрип.
«Бесславная смерть для Чёрного Вассала», – прокатился по её венам, растёкся по угасающему сознанию мучительно знакомый голос. Таким она его и помнила: под стать взгляду, властным и хладнокровным, не скроешься, хоть залей уши воском. Но он умел звучать и бархатно, и мягко, почти нежно. Пленительно… Так, что таящейся в нём лжи не распознать.
«Для лучшего моего Вассала столь бесславная смерть… Досадно».
«Тебя здесь нет».
«Но ты меня слышишь, Шера?й».
«Это лихорадка».
«Пусть так». – Голос улыбнулся – фальшиво, всё в Астервейге оказалось фальшиво. Жаль, она не знала об этом раньше.
«Такой бесславный конец для лучшего моего Вассала… Ты его заслужила, Шерай. Удел дезертира – постыдная смерть. Умница. Я одобряю».
«Твоё одобрение хуже проклятия. Лучше руки себе отгрызу, чем тебя порадую», – подумала Тшера, проваливаясь в густую горячую тьму.
…Совсем близко, где-то над головой, звучал голос. Незнакомый, и не понять, женский или мальчишеский. Голос ворковал, уговаривал, утешал. Тшера силилась разобрать хоть что-то, но слова крошились и ломались, слипались бессмысленным комом, а сознание уплывало всё дальше и дальше… Когда оно вновь затеплилось в гудящей, будто раскалённой голове, слова всё лились напевной прохладой, и Тшера хваталась за них, пытаясь удержаться, не сорваться в душную черноту, не утонуть в ней вновь.
– Раз шажок, два шажок, левый, правый сапожок…
Глупая детская песенка.
Тшеру осторожно приподняли и перевернули, укутали тёплым, лоб промокнули влажным, пахнущим свежо и остро. Глаза по-прежнему застилала темнота – где-то в ней всё ещё скрывалась обоюдоострая воронёная сталь; горло хрипело, не в силах вытолкнуть иного звука, руки безвольно упали вдоль тела.
– …Пришёл кисель, на лавку сел, поесть детоньке велел…
Губ коснулось что-то тёплое, гладкое. Тшера дёрнулась, но отвернуться ей не позволили.
– Чтобы глазки глядели, чтобы щёчки алели, надо мамушку послушать, надо супчику покушать! – проворковал голос, и в рот Тшере полился вкусный наваристый бульон.
– …Птички спели, полетели, детке баюшки велели, нужно детоньке поспать, чтобы хворюшку прогнать.
И воронёная сталь во тьме сверкала уже не так остро…
***
– Какая хорошая!
Звуки пробивались через боль и гул в голове, будто через толщу воды. Всё тот же голос, но теперь понятно, что принадлежит он взрослому мужчине, хоть высок и нежен, словно мальчишеский. Сквозь веки Тшеры проникал белый свет, лица касался влажный холодок октябрьского леса, спина и плечи задеревенели от лежания на жёстких досках старой телеги. Она осторожно приоткрыла опухшие глаза, перед ними мутно расплылось тёмно-красное. Иной бы принял за кровь, но темляк на своём Йамаране Тшера ни с чем не спутает. Вот и второй, а выше – отблески солнца на остром клинке, и хрустнула тонкая ледяная корочка, сковавшая было нутро: Йамараны здесь, а оставить их так близко к Чёрному Вассалу мог лишь тот, кто не желает ему зла.
– Ай-ай, какая хорошая! Смотри, Орешек, видишь? Видишь, какая хорошая, ай!
Восторженное воркование сопровождал треск раздираемой плоти и жадное урчание. Очень знакомое жадное урчание…
«Ржавь кого-то сожравь…»
– Ай, какая хорошая! Кушай, кушай, хорошая… Ой, да перья-то ты зачем, перья-то плюнь! Видишь, Орешек, какая хорошая?
Тшера открыла глаза шире, моргнула, прогоняя повисшую перед взором муть. Солнце над лесной поляной стояло уже высоко, она лежала в телеге, укрытая собственной мантией. Неподалёку сидела Ржавь в расстёгнутом наморднике, облизывая перемазанную кровью пасть. За тем, как она ловким, раздвоенным на конце языком счищает с морды прилипшие птичьи перья, наблюдали двое: впряжённый в телегу серенький ава?бис[5] – меланхолично; огромный бритый детина – тот самый вышибала из харчевни – восхищённо.
– Вот молодец, вот молодец, хорошая, как хорошо покушала! Ай, какая хорошая! – приговаривал детина. – А разрешишь теперь тебя погладить? Да? Разрешишь?
Он шагнул к Ржави и, цветя придурковато-восторженной лыбой, протянул руку к её бархатному носу. Тшера и моргнуть не успела, как пухлые розовые пальцы, не ведавшие мозолей от тяжёлой работы, оказались в опасной близости от острых изогнутых клыков кавьяла.
