Блад: глубина неба

скачать книгу бесплатно


За болтовнёй и игрой в карты прошло два больничных дня. Холли оказался старше, чем выглядел: ему было четырнадцать. В приют он попал случайно и задерживаться здесь, как и Блад, не собирался.

– Мне надо в Сотлистон, у меня там работа, – хвастался он. – Мой хозяин держит гостиницу, ага. Дал меня в помощь одному из постояльцев, в дорогу до Детхара. А этот ушлёпок, вместо того чтобы заплатить мне да посадить на дирижабль до дома, спустил меня с лестницы. А тут жандармы! Да я б утёк, но зашибся сильно: ребро сломал, голову рассадил…

– Зубы тоже на лестнице потерял? – поинтересовался Блад.

– Зубы? Да не-е-е, тут другое, – махнул рукой Холли, – но вот там-то они меня и взяли, ага. Жандармы-то. Документики мои отобрали, пока я тут совсем болезный валялся, теперь вот на Дженни надёжа – он тот ещё шнырь, обещал мне добыть бумаги из директорской конторы. Так-то я уже раз шесть из приютов сбегал, помотался, конечно, пока хозяин меня к себе не взял. Теперь и горя не знаю, ага! Если б не этот ушлёпок, что меня с лестницы… Ну ничто, Дженни мне тут подмогнёт, правда, Дженни?

Не по годам основательный, пухлощёкий Дженнингс серьёзно кивнул:

– А он меня за это с собой возьмёт, попросит за меня у своего хозяина. Тоже буду работать в гостинице. Уж всяко лучше, чем тут. Тут-то я уж пятый год.

– Да, этот понравится, он смышлёный, ага, – Блю хлопнул по плечу маленького Дженнингса, – будет постояльцам помогать! Не полы ж ему мыть с такими ресницами! Ты глянь, какой херувимчик, просто ангел небесный, неболтливый да вежливый!

– Как думаешь, Холли, а для меня у твоего хозяина работёнка найдётся? – спросил Блад. – Я и полы могу мыть.

– А отчего бы и не нашлась, ага! – подмигнул Блю. – Неужто с нами хочешь? Так мы завтра ночью уйдём, а ты ещё дохаешь! Потянешь дорогу-то? До Сотлистона неблизко, на улице февраль!

– Потяну, – согласился Шентэл, – уж лучше на улицу, чем обратно в спальню к этим паскудам!

– Ха-а-а! – развеселился Холли. – Слышали-слышали, как тебя в девчачьей умывальне голожопого… – осёкся, наткнувшись на пронзивший его недобрый взгляд Блада, – ну всё, забудь! Вот доберёмся до Сотлистона, там заживём, ага!

Если бы я только знал, в какое дерьмо втянет меня тощий, вертлявый, как щенячий хвост, Холли Блю!

Мальчики Коронеля

Молчу я долго. Священник тоже молчит, посматривает на меня время от времени. Делаю вид, что не замечаю его приглашающих к разговору взглядов. Надеюсь, что он опять уснёт, оставит меня в покое. Но старик взбодрился.

– Можешь рассказать мне всё что угодно, – голос мягкий, как свежие бинты, – чего я только за свою жизнь не слышал! Судить не буду…

Я никому и никогда не рассказывал этого. Старался забыть подробности того, чему был свидетелем за те полгода. С чего бы я взялся всё выложить сейчас незнакомому деду?

– А тебе на душе полегчает.

Вновь посещает неприятное чувство, что он читает мои мысли.

– Через пять часов меня расстреляют. Какая разница?

– Ну хоть без лишнего груза. В последние-то минуты.

Не убедил. Да и что там рассказывать? До Сотлистона мы добрались за несколько дней, без особых приключений, безбилетниками, на товарных поездах. Когда Холли Блю привёл нас в гостиницу, я ничего не заподозрил. Маленькая, чистая, в тихом квартале. Гостиница и гостиница. Из прислуги – старая немая бабка на кухне. Остальные – мальчишки. Хозяину около сорока, он щеголеват и резок; коротко остриженные чёрные кудри и полированные ногти. Эктор Коронель. Дженни он встретил тепло, а меня смерил недовольным взглядом, позвал Холли к себе в кабинет. «И куда ты его приволок, ему же на вид лет двадцать!» – кричит, и я представляю, как яростно он жестикулирует. «Шестнадцать, – доносится из-за двери голос Блю, – и он красавчик». «При чём здесь это?» – мысленно удивляюсь и прислушиваюсь внимательней, но двое за дверью понижают голоса, и я уже не могу разобрать слов.

Коронель выходит из кабинета, за ним следом с довольной беззубой улыбкой трусит Блю.

– Ну что, – черноволосый упирает ухоженные руки в бока, – Холли говорит, что ты хочешь учиться на хирурга?

– Да, сэр, – отвечаю.

– Я могу платить тебе очень щедро! Накопишь на учёбу. Но придётся делать всё, что велят. Работы много. Готов?

– Я не боюсь работы, сэр.

– Ну и отличненько! Жить будешь здесь. Блю покажет тебе комнату. Но ты должен отдать мне свои документы. Теперь я за тебя отвечаю, мало ли что.

***

– Что там было, – прерывает паузу священник, – в гостинице?

– В первую неделю завалили работой, в основном – уборкой, – отвечаю неохотно, но иначе ж не отстанет!

Дел было так много, что некогда выскочить в уборную. Остальных мальчиков я почти не видел, разве что случайно сталкивался в коридорах. Дженнингса не видел вообще, его забрали «на учёбу».

– А потом?

– Как-то вечером Коронель вызвал к себе. Сказал, что пора переходить к настоящей работе. К той, за которую здесь платят деньгами, а не едой и крышей над головой, как за уборку. Спросил, на что я готов ради медакадемии. А я брякнул, что на всё. Коронель одобрительно кивнул и отправил меня в номер: нужно было помочь постояльцу. Делать я должен был всё, что тот скажет, – замолкаю.

Чувствую, как к горлу подступает тошнота. Даже спустя столько лет.

– И ты… сделал? – голос священника дрогнул.

Вскидываю голову. Да что он про меня думает?! Собираюсь сказать ему что-то резкое, подбираю слово, чтобы задеть старика посильнее, но вижу его глаза: они полны сочувствия и слёз. Он боится моргнуть – всё потечёт по щекам, и это должно бы оскорбить меня. Жалость. Но не оскорбляет, – даже удивительно. Между нами натягивается тонкая раскалённая проволока: я чувствую, что это не сопливая унижающая жалость. Это глубокое сострадание понимающего человека. Так бывает, если сам пережил подобное. Старик обо всём догадался. И моё замешательство также не укрывается от его взгляда.

– Думаешь, я не понял? – шёпотом спрашивает он. – Маленькая гостиница в тихом месте, маленькие мальчики с хорошенькими лицами, но без передних зубов…

Через силу сглатываю вязкий ком. Во рту горчит. Страшно хочется курить. Положена ли мне сигарета перед казнью?

– Я видел, как вскрывают трупы в морге медакадемии, – продолжаю, – на войне я видел разорванные тела своих товарищей. И штопал тех, кто был ещё жив, по локоть в их крови, кишках и блевотине. Но ничего омерзительнее похотливого взгляда того постояльца в жизни не встречал. Вот тогда-то я всё понял…

– Что… Что он с тобой сделал?

Смотрю на деда исподлобья, чувствую, как начинает знобить. Чёртова вода продолжает капать мне на плечо, но я не могу отодвинуться: уже врос в пол. Готов променять половину оставшейся жизни на пару глубоких затяжек.

– Не он, – голос предательски осип до беспомощного шёпота, – я.

Глаза старика удивлённо расширяются, того гляди выпадут из орбит.

– Он не отступал и не позволял мне сбежать. Он не оставил мне выбора… Я защищался и не рассчитал, что канделябр окажется слишком тяжёлым для его хрупкого черепа.

***

Вспоминая тот вечер, я не могу отделаться от мысли, что всё было подстроено, и мне специально подсунули проблемного клиента. Во всяком случае, его смерть Коронеля не удивила.

– Значит так, парень, – сказал он, вытирая пальцы белым платком, – от этой работы, как я понимаю, ты отказываешься, а полотёры мне здесь не нужны. Поэтому вот моё предложение: ты останешься здесь, будешь помогать по хозяйству, как на прошлой неделе. Мы тут всё приберём, я найду тебе учителя, и осенью поступишь в свою медакадемию. Я даже согласен оплачивать твою учёбу. А в благодарность наймёшься санитаром в сотлистонскую психушку. Там пациентам дают отличные пилюли, которые в малых дозах очень любят некоторые наши постояльцы. Ты будешь приносить эти таблетки мне.

– А если откажусь?

– Что ж… – Коронель сделал вид, что задумался, – пожалуй, это твоя единственная возможность выйти из этой комнаты живым. Подумай ещё раз.

***

– Ты сбежал оттуда?

Невольно вздрагиваю: успел забыть, что рядом сидит, почти не дыша, старик в сутане.

– Нет. Я остался.

– Почему?

Священник потрясён. Уж не подумал ли, что я согласился стать одним из тех мальчиков?

– Потому что! Коронель предложил мне сделку: репетитора и оплату учёбы в медакадемии за то, что я стану для него воровать лекарства из больницы, в которую должен был устроиться на работу. Я согласился. Решил, что до осени – рукой подать, а там я буду жить в общежитии и не увижу того, что здесь происходит, этих мальчиков… Всё забуду. А стащить успокоительные пилюли – невысокая плата за обучение и сокрытие убийства.

– Забыл?

Ответ он знает. Но в голосе старика я не слышу осуждения: слово своё держит. Его желание разделить мою боль, взять на себя хотя бы её часть почти зримо. Но толку-то!

Я умолкаю. Всё. Больше мне ему сказать нечего. Закрываю глаза, и перед ними встают молчаливые, покорные Коронелевские мальчики. Рыдающий Дженни, которого рвёт в туалете. И его затравленный, полный ненависти и отвращения взгляд, когда я, пытаясь утешить, кладу ладонь ему на спину.

– Не прикасайся ко мне, сукин ты сын! – свистит он. – Сунь свои щупальца себе… – его прерывает очередной приступ рвоты.

Холли Блю – правая рука Коронеля. Он очень старается. Холли делает всё и даже больше. Холли мечтает найти богатого покровителя и навсегда уехать с ним из гостиницы. Холли смотрит на остальных свысока, посмеивается над ними и строит свою «карьеру». Холли уверен, что уж у него-то всё получится!

Я найду Холли спустя несколько лет, избитого до смерти, среди мусорных ящиков неблагополучного квартала обособившейся Траолии. Выброшенного господином, чьи желания он исполнял с неистовым рвением, стремясь к сладкой, беззаботной жизни под его покровительством. Он умрёт у меня на руках, и я не успею ему помочь.

Не успею помочь и Дженнингсу: он наглотается тех самых пилюль, которые я буду приносить Коронелю.

Имена остальных я не помню. В газетах писали, что эта гостиница сгорела дотла в первые годы войны. В пожаре никто не выжил.

Incognimortum

Винтерсблад наклонился, чтобы достать из-под койки судно. На его шею, прямо над белым воротником санитарской формы, шлёпнулась тёплая, не очень густая масса и медленно поползла за шиворот.

– Ой-ой! – с издёвкой в голосе «расстроился» сидевший на кровати псих – маленький мужичок с редкой седой щетиной.

– Ч-ч-чёрт! – прошипел Блад, едва не бросив полное судно.

Он поставил его обратно на пол и, стараясь как можно меньше шевелиться, чтобы мерзкая масса не растекалась дальше, выудил из кармана салфетку: за несколько недель работы в психбольнице он приучился всегда иметь их с собой. Вытер шею: к счастью, это оказалась лишь пережёванная хлебная кашица, а не то, что он подумал. Щетинистый мужичок мелко захихикал, глядя на Шентэла с высоты своей кровати. Блад бросил на него грозный взгляд, выпрямляясь с судном в руках. С этими психами не поймёшь, насколько они на самом деле не в себе. Мужичок надулся, сложил губы трубочкой и сделал «пф-ф-ф-ф», распылив в негодующее лицо Блада слюни и остатки крошек.

У двери захохотали двое наблюдавших за ним медбратьев: Такер и Бэйли.

– Давай-давай, санитар, тщательнее санитарь! – шутливо прикрикнул первый. – Болтают, что в медакадемии ты лучший на потоке, но что-то по тебе и не скажешь!

Блад медленно выдохнул, побеждая охватившее его желание надеть полное нечистот судно кому-нибудь из них на голову, и потянулся за следующей салфеткой.

– Там ещё в четвёртой Тощий Тони опять обгадился! Надо его вымыть и сменить бельё, – добавил Бэйли, – а мы пока покурим.

– Катитесь, чтоб вам задохнуться! – под нос себе пробормотал Шентэл.

– Он пожелал вам задохнуться! – тут же заголосил в спины удаляющимся медбратьям щетинистый псих, тыча пальцем в санитара.

– Чёрт с ним! – отозвался Такер. – Вот сестра Джосси вернётся, там уже не до выкрутасов ему будет, – мигом к ногтю прижмёт!

Сестра Джойселлин была в отделении старшей. Блад ещё не был с ней знаком, так как она взяла отпуск, чтобы проведать кого-то из престарелых родственников, живущих на другом конце страны. Поговаривали, что захворал её дядюшка, но будто бы Джойселлин больше беспокоилась о завещании, чем о здоровье старика. Тем не менее, персонал её уважал и чуть побаивался, а пациенты (те, которые были в состоянии хоть что-то соображать) любили: и дня не проходило, чтобы кто-то из них вдруг не разрыдался: «Где сестра Джосси? Не буду лекарства без сестры Джосси!»

Шентэлу старшая сестра представлялась почтенной мадам, строгой с подчинёнными и ласковой с больными. Должно быть, она высокая и пышнотелая, с аккуратно уложенной под сестринской наколкой седеющей причёской. Он знал, что Джойселлин уже несколько лет как вдова и что детей у неё нет. Что она продала дом, оставшийся ей от мужа, и перебралась в крохотную квартирку поближе к клинике, но эта квартирка большую часть времени пустует, так как сестра почти живёт в своём кабинете. Именно в этом кабинете, в шкафчике со стеклянными дверцами, хранились пилюли для пациентов. В том числе и те, которые Блад воровал для Коронеля.

В больницу Шентэл приходил по вечерам, часто брал и ночные смены. Утром он учился, да и в психушке персонала хватало, а после обеда в отделении оставались два медбрата и он, Винтерсблад. Пока те бездельничали и каждые полчаса ходили курить, спихивая на новенького санитара в довесок к его обязанностям ещё и свои, Блад, пользуясь моментом, пробирался в кабинет старшей сестры, открывая замок шпилькой, и понемногу таскал оттуда нужные препараты.

Очень быстро Шентэл понял, что медбратья дают психам на ночь этих таблеток больше, чем нужно – и всем поголовно, а не только тем, кому они прописаны: пусть, дескать, спокойно спят и не мешают отдыхать работникам. Позже в журнале дежурства писали, что такой-то вновь впал в буйство, и пришлось дать максимальную дозу лекарств, чтобы угомонить сумасшедшего. И тут очень кстати оказалось, что обходить палаты с подносом, плотно уставленным маленькими стаканчиками с пилюлями, Такеру и Бэйли тоже лень. Зачем напрягаться, если можно всучить этот поднос послушному новичку-санитару?

Пока всё шло неплохо, если не считать того, что между работой и учёбой Бладу удавалось спать не больше трёх часов в сутки. Самое главное – что он наконец съехал из ненавистной гостиницы Коронеля и теперь жил в комнате медицинского общежития.

В один из дней их группу повели в морг на вскрытие.

– Вам может стать дурно, – предупредил профессор, выстроив юношей вокруг стола с желобками для стока крови по краям, на котором лежало покрытое тканью тело, – кому-то всегда становится. Но это вовсе не значит, что из вас не выйдет хорошего доктора. Трудитесь, и ко всему привыкнете, всё переборете. Готовы?

Когда с тела сдёрнули простыню, Блад вздрогнул: на столе лежал один из старших Коронелевских мальчиков. Поперёк его груди тянулась кривая надпись «incognimortum».

– Что значит это слово, сэр? – спросил один из студентов.