banner banner banner
Джевдет-бей и сыновья
Джевдет-бей и сыновья
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Джевдет-бей и сыновья

скачать книгу бесплатно

Джевдет-бей и сыновья
Орхан Памук

Азбука Premium
Дебютный роман «Джевдет-бей и сыновья» занимает в творчестве Орхана Памука особое место. Отголоски событий, имена персонажей этой увлекательной семейной саги, охватывающей три поколения стамбульской семьи, можно найти во многих книгах писателя. В этом произведении, напоминающем «Сагу о Форсайтах» Голсуорси и «Будденброков» Томаса Манна, нашли свое отражение все любимые темы будущих романов Памука: стремление человека найти свое место в изменчивом мире, противостояние Востока и Запада, любовь к историям и загадкам, конфликт отцов и детей. И прежде всего, конечно, описания Стамбула, того, как менялся этот неповторимый город на протяжении XX века.

Орхан Памук

Джевдет-бей и сыновья

© М. Шаров, перевод, 2018

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Часть I. Предисловие

Глава 1. Утро

«И рукава, и спина… И весь класс… И простыни… Ай-ай-ай, вся кровать мокрая! Да, все промокло, я и проснулся», – бормотал Джевдет-бей. Все было мокрым, как в только что виденном сне. Ворча про себя, Джевдет-бей перевернулся на другой бок, вспомнил, что ему снилось, и вздрогнул. Во сне он снова был учеником начальной школы в Куле – сидел за партой, а напротив стоял учитель. Джевдет-бей приподнял голову с влажной подушки и сел в кровати. «Да, мы сидели, учитель стоял. Вся школа была по колено в воде, – сказал он вслух. – Почему? Потому что протекал потолок. С потолка лилась соленая вода, текла по моему лбу, по груди, растекалась вокруг. А учитель тыкал в меня указкой и говорил классу: „Все из-за этого Джевдета“». Вспомнив, как в него тыкали указкой, как все одноклассники, повернув голову, презрительно и осуждающе на него смотрели (взгляд старшего брата был самым презрительным и осуждающим), Джевдет-бей вздрогнул. Однако учитель, которому ничего не стоило в один присест избить весь класс на фалаке[1 - Фалака – орудие наказания, применявшееся в школах Османской империи, – деревяшка, к которой привязывают ноги, чтобы потом бить палкой по пяткам. (Здесь и далее примеч. перев.)] и который одной пощечиной мог свалить ученика наземь, все-таки никак не наказывал его, Джевдета, за льющуюся с потолка воду. «Я был не похож на других – всегда один, все меня презирали, – размышлял Джевдет-бей. – Но никто не посмел меня и пальцем тронуть, хотя вода растеклась по всей школе!»

Страшный сон вдруг пробудил в нем приятные воспоминания. «Да, я был не как все, всегда один – но наказать меня не могли». Вспомнив, как однажды он забрался на крышу и побил черепицу, Джевдет-бей встал с кровати. «Побил черепицу. Сколько лет мне тогда было? Семь. А сейчас мне тридцать семь, я помолвлен и скоро женюсь». Вспомнив о своей невесте, Джевдет-бей испытал приятное волнение. «Да, скоро мы поженимся, и… Э, да что это я! Опоздал!» Чтобы узнать, который час, он сначала метнулся к окну, раздвинул шторы и выглянул на улицу. За окном был туман, исходящий странным призрачным сиянием. Солнце, стало быть, уже взошло. И тут, злясь на себя за то, что никак не может избавиться от старой привычки определять время по солнцу, он посмотрел на часы: полпервого[2 - Здесь и далее в этой части книги время указывается в соответствии с применявшейся в Османской империи системой, в которой сутки начинались в шесть часов утра.]. «Господи, как бы не опоздать!» И Джевдет-бей побежал в уборную.

Умывшись и приведя себя в порядок, Джевдет-бей еще больше взбодрился. За бритьем он снова размышлял о своем сне, потом, вспомнив, что сегодня предстоит идти в особняк Шюкрю-паши, решил надеть новый костюм, рубашку с накрахмаленным воротничком, галстук, который полагал самым элегантным, и феску, заказанную к церемонии помолвки. Посмотревшись в небольшое настольное зеркало, Джевдет-бей решил, что выглядит именно так, как надо, – и все-таки ему стало немного грустно. В том, что он с таким волнением наряжается, собираясь идти в дом своей невесты, было нечто смешное. Все еще ощущая легкую, безобидную грусть, Джевдет-бей снова раздвинул шторы. Туман окутал минареты мечети Шехзадебаши, но купол виднелся довольно отчетливо. Виноградные лозы, увившие решетку в соседнем саду, казались зеленее, чем обычно. «Жаркий будет денек!» – подумал Джевдет-бей. У решетки сидела кошка и лениво вылизывалась. Вспомнив о своей двухместной карете, Джевдет-бей высунулся из окна: так и есть, уже подана. Лошади помахивали хвостами, кучер в ожидании сидел у ворот и курил. Рассовав по карманам пачку сигарет, зажигалку и бумажник, Джевдет-бей еще раз взглянул на часы, тоже положил их в карман и вышел из комнаты.

По обыкновению громко топая, он спустился по лестнице, где его, опять-таки как обычно, поджидала, заслышав шум, улыбающаяся Зелиха-ханым с вестью о том, что завтрак уже готов.

Стараясь сохранять внушительный вид, Джевдет-бей сказал:

– Милая Зелиха-ханым, у меня совсем нет времени. Ухожу.

– Как же так, не перекусив-то? – расстроилась старушка. Однако, увидев решительное выражение на лице Джевдет-бея, она скрылась на кухне.

Джевдет-бей проводил ее печальным взглядом, но сразу на улицу не вышел. Он думал о том, что после свадьбы от Зелихи-ханым придется как-то избавиться. Она приходилась ему дальней родственницей – очень дальней, – но с тех пор, как они поселились под одной крышей, между ними установились отношения, похожие на отношения матери и сына. В Хасеки у него были и гораздо более близкие родственники, но девять лет назад, когда Джевдет-бей купил этот дом, он пригласил жить с ним именно Зелиху-ханым, поскольку решил, что она будет меньше вмешиваться в его дела. Старушка, у которой не было ни семьи, ни денег, поселилась на первом этаже маленького деревянного домика, в котором было всего четыре комнаты. За крышу над головой она прибиралась и готовила. Оглядывая обжитый Зелихой-ханым этаж, Джевдет-бей раздумывал, как бы уговорить ее с ним расстаться. После свадьбы она оставаться с ним не могла, поскольку продуманная Джевдет-беем модель семейной жизни не предусматривала наличия подобной персоны. Согласно этой модели, домашняя прислуга должна относиться к Джевдет-бею как к хозяину, а вовсе не как к сыну. Зелиха-ханым, видимо, догадывалась, что, женившись, продав дом и переехав на другой берег Золотого Рога, Джевдет-бей постарается от нее отделаться, и поэтому в последнее время стала еще более старательной и усердной. Вот она уже спешит из кухни с тарелкой в руках:

– Сыночек, я бы тебе кофе приготовила. Всего минутку…

– Нет у меня времени, совсем нет! – ответил Джевдет-бей и, улыбнувшись, взял с тарелки веселый, как начинающийся день, хлеб с вишневым вареньем.

Поблагодарив Зелиху-ханым, он снова улыбнулся, а выходя, понял, что улыбнулся не с любовью, а с жалостью, и ему стало не по себе. Ему захотелось что-нибудь сказать Зелихе-ханым, и он, вернувшись, сообщил, что, возможно, придет поздно, но на душе легче не стало.

Направляясь к карете, Джевдет-бей снова вспомнил свой сон: «Да, я не такой, как все, – но никто меня не наказывает!» От сердца немного было отлегло, но тут он увидел кучера – и настроение снова испортилось, поскольку тот, подобно всем кучерам, хорошо осведомленный о подробностях частной жизни своего клиента, смотрел на него с таким выражением, будто говорил про себя: «Ах ты такой-сякой, я про тебя все знаю – куда ездишь, что делаешь, о чем думаешь!» Джевдет-бей весело ему улыбнулся, справился о здоровье, велел ехать к лавке в Сиркеджи[3 - Сиркеджи – район в европейской части Стамбула на южном берегу залива Золотой Рог.], сел в карету и впился зубами в хлеб с вареньем.

Карета, покачиваясь, ехала мимо деревянных домов, на фоне которых выглядела еще более роскошной, чем была на самом деле. Эту двухместную карету Джевдет-бей взял напрокат на три месяца, поскольку полагал, что при помолвке и во время свадебных церемоний она будет ему необходима. Двумя месяцами ранее, едва узнав, что Шюкрю-паша согласен выдать за него свою дочь, он отправился в Ферикёй[4 - Ферикёй – район в европейской части Стамбула на северном берегу залива Золотой Рог.], где находилась контора, выдававшая напрокат роскошные экипажи, и, поторговавшись, нанял на три месяца карету с кучером. Ему не хотелось подъезжать к особняку паши в обычной наемной карете, а купить эту – хотя содержание ее и обходилось в немалую сумму – он не мог, поскольку приобретение кареты могло нарушить некоторые задуманные им торговые сделки. Поедая хлеб с любимым вишневым вареньем, Джевдет-бей размышлял: «Однако держать эту карету больше трех месяцев просто глупо. Денег-то сколько уходит! Лучше бы я ее купил. Но если купить, то не останется денег на кое-какие расходы по лавке. Как быть? Свадьба мне дорого обойдется! Но без нее никак…» Подумав о свадьбе, о новой жизни, которую он столько лет представлял себе в мечтах, о новом доме, о будущей семье и о невесте, которую видел всего два раза, Джевдет-бей пришел в хорошее расположение духа. Промелькнула у него, правда, мысль о том, что кое-кто посмеялся бы над тем, кто держит столь роскошные кареты, но настроение было такое хорошее, что он эту мысль выбросил из головы. «Если бы я обращал внимание на подобные пустяки, – подумал он, – нечего мне было бы делать в коммерции! Собственно говоря, мусульмане потому и не решаются заняться торговлей, что боятся осрамиться, стесняются… А мне все равно! Ну желает госпожа карету – и что тут такого?» Ему очень нравилось называть свою невесту Ниган, виденную им два раза, госпожой. Карета меж тем, покачиваясь, спускалась по склону холма, и Джевдет-бей легонько покачивался в такт. «Милая моя, если дела в лавке и у компании пойдут хорошо, купим мы эту карету, тут же купим», – пробормотал он себе под нос и засунул в рот последний кусочек хлеба. Затем, словно ребенок, съевший конфету и грустно глядящий на руку, в которой она только что была, Джевдет-бей уставился на свои пальцы. «Но свадьба, похоже, лишит меня даже того, что есть», – подумал он и расстроился.

Карета спустилась по улице Бабы-Али и свернула в переулок. Туман рассеялся, и на смену странному сиянию пришел обычный яркий солнечный свет. Лучи летнего солнца быстро нагрели карету, и Джевдет-бей начал медленно поджариваться. «Ну и жаркий же денек будет! Какие у меня сегодня планы? Поскорее бы разделаться с делами в лавке! Потом, может быть, брата навещу». Но о старшем брате, который сейчас лежал больной в пансионе в Бейоглу[5 - Бейоглу – район в европейской части Стамбула на северном берегу Золотого Рога.], Джевдет-бею думать не хотелось. «Потом обед с Фуат-беем. Он недавно вернулся из Салоник… А после обеда – в Нишанташи[6 - Нишанташи – район в европейской части Стамбула, севернее Бейоглу.], в особняк Шюкрю-паши!» При мысли о том, что, возможно, ему удастся в третий раз увидеть невесту, Джевдет-бей разволновался. «Потом надо будет еще разок взглянуть на тот дом, что подыскал посредник». Джевдет-бей давно решил, что, женившись, купит дом в Нишанташи или Шишли[7 - Шишли – район в европейской части Стамбула, неподалеку от Нишанташи.]. «Потом вернусь в лавку. Жаль, не смогу там сегодня долго пробыть. Какой у нас сегодня день? Понедельник!» Джевдет-бей посчитал на пальцах: три дня тому назад на султана Абдул-Хамида[8 - Абдул-Хамид II (1842–1918) – турецкий султан (1876–1908). В начале правления ввел конституцию, но вскоре распустил созванный на ее основании парламент и установил деспотический режим.] было совершено покушение во время пятничного следования в мечеть; ровно за две недели до этого состоялась помолвка. «Уже семнадцать дней, как я помолвлен!» Тут карета остановилась у дверей лавки.

Стоило Джевдет-бею завидеть свою лавку, как мысли о счетах, о доходах и расходах, убаюканные покачиванием кареты, с новой силой вспыхнули в его мозгу. «Надо написать заказ на краску. Кому бы продать те светильники, что оказались бракованными? Если Ашкенази не вернет сегодня долг, я ему скажу, что… – Между тем он уже переступал порог лавки. – Во имя Аллаха! Потребую у Ашкенази больше двух сотен лир. Если согласится, дам отсрочку еще на месяц». Войдя в лавку, Джевдет-бей сухо кивнул одному мальчику, а другому, работящему и скромному, улыбнулся.

– Эй, сынок, принеси-ка мне кофе! – бросил он первому мальчику. – Да купи еще булочку!

Как всегда по утрам, Джевдет-бей первым делом устремился к стоящему в глубине лавки столу, сел и оглянулся по сторонам, словно ища, к чему бы придраться. Затем, увидев, что на столе, как всегда, лежит номер «Монитер Д’Ориент», успокоился и сел поудобнее. Джевдет-бей читал эту газету потому, что ее покупали все коммерсанты, потому, что она уделяла достаточно внимания коммерческой жизни, и еще потому, что он не хотел забывать французский. Сначала Джевдет-бей по привычке взглянул на дату: 24 июля 1905-го, или 11 теммуза 1321-го, понедельник, потом просмотрел заголовки. Прочитал последние новости, связанные с покушением на султана. Пробежал глазами сообщения о ходе Русско-японской войны – они его не очень заинтересовали. Потом перевернул страницу и углубился в биржевые сводки, среди которых нашел несколько весьма интересных для себя новостей. Кое-что любопытное было и на странице объявлений. Торговец железом Димитрий продавал свой склад, – должно быть, дела пошли совсем плохо. Панайот, который, как и Джевдет-бей, занимался электрическими приборами и скобяными изделиями, рекламировал новый товар. Джевдет-бей решил было тоже дать объявление, но передумал. Потом его взгляд упал на сообщение о том, что в «Одеоне» открывает новую программу какая-то театральная труппа. Тут ему вспомнился брат, и он вздрогнул. Тяжелобольной старший брат Джевдет-бея был влюблен в театральную актрису, армянку. Стараясь избавиться от мыслей о брате, Джевдет-бей съел принесенную мальчиком булочку, выпил кофе и начал неторопливо читать статью, привычно расстраиваясь при виде незнакомых французских слов. Потом, как это всегда с ним происходило, когда он читал по-французски, Джевдет-бей стал вспоминать, как упорно он старался выучить этот язык, как занимался с дорогим частным преподавателем, как читал вместе с ним простейшую книгу о жизни французской семьи. Как ему тогда хотелось, чтобы и у него была такая же замечательная семья и такой же дом, как в этой книге! Вспоминать об этом было очень приятно. Скоро, думал Джевдет-бей, и моя жизнь станет похожа на жизнь той французской семьи. Добравшись до середины статьи, он решил, что попусту теряет время, отложил газету и поднялся из-за стола. Булочку он съел, кофе выпил, сигарету выкурил, газету просмотрел. Теперь Джевдет-бей чувствовал себя в достаточной степени собранным, решительным и спокойным, чтобы приступить к делам. Расчеты и планы, связанные с торговлей, уже не лежали мертвым грузом на дне его сознания, как утром, и не полыхали пожаром, как только что. Теперь эти мысли напоминали сильное, но спокойное пламя – именно такими надлежит быть мыслям подлинного коммерсанта. «Что ж, первым делом еще раз взглянем с Садыком на счета», – подумал Джевдет-бей.

Счетовод Садык был молод, на десять лет моложе Джевдет-бея, но выглядел старше своих лет. Поднявшись на второй этаж, Джевдет-бей переговорил с ним, выяснил, что разница между предстоящими до четверга расходами и доходами будет совсем небольшой, и решил, что пойдет к Ашкенази и потребует выплаты долга.

Затем Джевдет-бей спустился к продавцам, поговорил со средних лет албанцем, который считался кем-то вроде главного продавца, показал ему на прилавок, заставленный банками с краской, светильниками и всякой мелочью, и сказал, что покупателям нравится, когда на прилавке порядок. Он имел в виду, что прилавок должен быть пуст, но албанец его не понял и попытался убедить, что это-то и есть порядок. В ответ Джевдет-бей сам зашел за прилавок и, то и дело кидая на продавцов суровые взгляды, расставил все по местам, а потом, дабы те смотрели и учились, обслужил зашедшего в лавку покупателя. Заметив, что его урок произвел на пристыженных продавцов должное впечатление, он вернулся за свой стол, откуда мог следить за всем, что происходит в лавке.

Усевшись за стол. Джевдет-бей решил составить заказ на краску. Быстро, привычной рукой написав заказ до середины, он подумал, что неплохо было бы нанять секретаря и поручать подобные дела ему. Однако новый служащий – это новые расходы. «Да к тому же сейчас, когда столько денег уходит на подготовку к свадьбе!» Тем временем со склада, находившегося в двух минутах ходьбы, пришел сторож и сообщил, что прибыли ящики со светильниками, однако они оказались такими большими, что носильщики никак не могут протащить их в дверь, и он, сторож, боится, как бы они чего-нибудь не разбили. Джевдет-бей нехотя встал из-за стола и пошел улаживать это дело. Походив вокруг ящиков, он велел вскрыть их и перенести содержимое на склад. Что было довольно глупо, поскольку светильники предназначались для отправки поездом в Анатолию, но другого выхода все равно не было. Разобравшись с лампами, Джевдет-бей дописал заказ и погрузился в печальные размышления о нехватке денег и времени. Неразрешенным оставался и вопрос о том, как избавиться от бракованных светильников. Надо спросить у Фуата – на его смекалку и дружеские чувства вполне можно положиться. Тут Джевдет-бей беспокойно взглянул на часы. Почти половина третьего. Пора идти к Ашкенази.

Глава 2. Коммерсант-мусульманин

Едва Джевдет-бей вышел из лавки, как настроение у него улучшилось. С утренними заботами покончено легко и просто. Все шло замечательно – как всегда. Пройдя мимо своего кучера, который, сидя под деревом, точил лясы с другим кучером и его не заметил, Джевдет-бей направился в сторону Султанхамама[9 - Султанхамам – район в европейской части Стамбула на южном берегу Золотого Рога.], по дороге размышляя, в каких выражениях будет требовать с Ашкенази денег и предлагать тому отсрочку в обмен на увеличение суммы долга. На ходу он здоровался со знакомыми – владельцами лавок в Сиркеджи, преимущественно евреями и греками. Те провожали затесавшегося в их ряды мусульманина любопытствующими взглядами. Джевдет-бей улыбался. Он понимал, что означают эти взгляды: «Ага, этот торговец в феске хочет стать одним из нас. Его смелость и решительность нам нравятся!» Взгляд Джевдет-бея в свою очередь говорил: «Знаю-знаю, что вы обо мне думаете! Знаю, что я на вас не похож!» Когда до лавки Ашкенази оставалась пара шагов, какой-то торговец прогудел из глубины своего магазинчика:

– Э, осветитель Джевдет-бей! Какой вы сегодня шикарный!

– А я всегда такой, – бросил в ответ Джевдет-бей, чтобы показать, что шутки понимает и ценит, но тут же вспомнил, что шикарно оделся по вполне определенной причине, и покраснел.

Едва войдя в лавку стройматериалов и предметов домашнего обихода, принадлежавшую Ашкенази, Джевдет-бей, к своему неудовольствию, понял, что хозяина нет на месте: в лавке царила непринужденная, расслабляющая атмосфера, мальчики бездельничали и перешучивались между собой. Один из них сказал, что пароход с островов[10 - Имеются в виду Принцевы острова в Мраморном море, место летнего отдыха стамбульцев.] задержался из-за утреннего тумана, и Джевдет-бей вспомнил, что летом Ашкенази переезжал на Большой остров. Внезапно ему стало грустно. Среди всех этих евреев, греков и армян он чувствовал себя очень одиноким.

Назад он решил вернуться другой дорогой – по проспекту, понадеявшись, что тамошняя многолюдная суета развеет его грусть. По пути Джевдет-бей размышлял о своем одиночестве. «Сколько в Стамбуле таких, как я, – богатых торговцев и при этом мусульман? В Сиркеджи, Махмутпаше и Селяниклилере – лишь недавно открывший лавку Фуат-бей да аптекарь Этхем Пертев. Я богаче и того и другого. Один я, один…» Было жарко, и Джевдет-бей обливался потом в своем строгом костюме. На ум ему снова пришел давешний сон: «Тогда было то же самое. Все вместе, а я один. И пот по лбу тек». Порывшись в карманах, он понял, что забыл дома платок. «После свадьбы за этим будет следить госпожа», – сказал Джевдет-бей сам себе, но даже мысли о свадьбе и семейной жизни его не утешили. «А что я сделал, чтобы стать не таким, как все? Работал, трудился! Ни о чем не думал, кроме лавки и того, как расширить дело. Работал, не жалея сил!» Тут Джевдет-бей с радостью заприметил на углу торговца прохладительными напитками. «И в конце концов успеха я добился…» Выпив стакан воды с вишневым сиропом, Джевдет-бей почувствовал, что на душе у него полегчало, и решил, что причиной тоски была ужасная летняя жара. В этот момент кто-то его окликнул:

– Никак Джевдет-бей? Как поживаешь?

Это был доктор Тарык, один из друзей брата по Военно-медицинской академии. Как обычно и бывало с приятелями Нусрета, он вначале обрадовался при виде Джевдет-бея, но потом, вспомнив, что это все-таки совсем другой человек, поскучнел. Подробно расспросив Джевдет-бея о здоровье брата и о многом другом, что с ним связано, доктор Тарык, даже не пытаясь скрыть пренебрежительной усмешки, сказал:

– Ну а ты, интересно, что поделываешь? Небось все торговля, торговля… – и, наспех попрощавшись, растворился в толпе.

«Да, торговля. Торговля! – пробормотал Джевдет-бей и направился к своей лавке. – А чем мне надо было заняться? Стать военным врачом, как некоторые, я не мог…» Ему вспомнились детство и первые годы юности. Его отец Осман-бей был мелким чиновником в городке Кула. Там Джевдет ходил в начальную школу. которую видел сегодня во сне. Потом отец получил повышение, и они переехали в Акхисар. Город этот был довольно богатый, поскольку через него проходила железная дорога. Там Джевдет пошел в рюштийе – среднюю школу. Летние дни он проводил, бродя в одиночестве среди окружавших Акхисар виноградников и инжирных садов. Учителя говорили, что и он, и его брат Нусрет очень способные ученики, а отец всегда добавлял, что это они в мать такие умные пошли. Потом их умная мама, которую отец безумно любил, заболела. Осман-бей попросил о переводе в Стамбул, где ее можно было бы положить в больницу, но получил отказ. Тогда он ушел в отставку, переехал с семьей в Стамбул, положил жену в больницу, а сам открыл в Хасеки дровяную лавку. Год спустя Нусрет поступил в Военно-медицинскую академию, а еще через полгода отец внезапно умер, оставив на руках у Джевдета больную мать и лавку. До двадцати лет Джевдет торговал в Хасеки дровами и пиломатериалами, затем перенес свой склад в Аксарай. Когда ему было двадцать пять, он открыл в Аксарае маленькую лавку скобяных изделий, а через несколько лет переехал в Сиркеджи. В том же году умерла мать. Нусрет оставил Джевдету все, что ему причиталось по наследству, и уехал в Париж. Через год Джевдет разорвал отношения с остававшимися в Хасеки родственниками и купил дом в районе Вефа[11 - Вефа и Хасеки – районы в европейской части Стамбула на южном берегу Золотого Рога.]. «Да, я не мог стать военным врачом, как этот Тарык! Мне оставалось только заняться торговлей – и по этому пути я пошел смело, безоглядно. Был бы чуть трусливее – до сих пор сидел бы в дровяной лавчонке в Хасеки!» Мысли о жизни в Хасеки, о тамошних родственниках и знакомых навевали на Джевдет-бея тоску. «Сбежал я от них. С ними о настоящей коммерции и думать нельзя было». Вдалеке показалась лавка; карета теперь стояла в тени под деревом. «Лавочка моя!» – промурлыкал Джевдет-бей себе под нос. Главным своим успехом, впрочем, он считал не переезд из Хасеки, а то, что пять лет назад добился исключительного права поставлять осветительные приборы муниципалитету и пароходной компании «Хайрийе», после чего получил среди торговцев прозвище Осветитель. Воспоминания об этом успехе всегда доставляли Джевдет-бею удовольствие. С тех пор как он занялся осветительными приборами, оборот его компании увеличился в четыре раза. Конечно, пришлось раздать немало взяток в муниципалитете, и вспоминать об этом было не очень приятно, что сам успех, впрочем, нисколько не омрачало. Джевдет-бею снова вспомнился недавний сон: «Эх, что поделать! Но и это сошло мне с рук…» Вспомнилась ему и Зелиха-ханым, ее взгляд сегодня утром на лестничной площадке. «Что поделать, что поделать, такова жизнь!» – сказал Джевдет-бей вслух. Он чувствовал себя спокойным и неуязвимым, как будто на нем была невидимая броня, защищающая от всех невзгод.

Подойдя к лавке, Джевдет-бей в который раз прочитал надпись на вывеске:

ДЖЕВДЕТ-БЕЙ

И СЫНОВЬЯ

СКОБЯНЫЕ ТОВАРЫ – ИМПОРТ – ЭКСПОРТ

Экспортом, правда, Джевдет-бей еще не занялся, да и сыновей у него не было, но и то и другое значилось в планах. «Эх, не получилось с Ашкенази долг получить», – размышлял Джевдет-бей, входя в лавку. «Поговорю-ка еще разок с Садыком о счетах. Потом подумаю, что делать с бракованными светильниками… Кстати, который час? Э, совсем времени нет! Надо еще сходить на склад, посмотреть, как там дела. Как бы не побили все. А это что за мальчик, что ему от меня нужно?»

Маленький мальчик, поджидавший Джевдет-бея в лавке, протянул ему конверт:

– Эфенди, это от мадемуазель Чухаджиян!

Сначала Джевдет-бей никак не мог вспомнить, кто такая эта мадемуазель, и, сам не зная отчего, смутился и покраснел. Дал мальчику бакшиш и тут вспомнил, что так звали армянку, возлюбленную брата. Разволновавшись, Джевдет-бей вскрыл конверт и прочитал:

«Джевдет-бей, Ваш брат Нусрет очень плох. Вчера вечером потерял сознание. Утром как будто пришел в себя, но все равно очень, очень слаб. Если бы Вы пришли его навестить, ему было бы очень приятно. Пожалуйста, не говорите ему, что я написала Вам это письмо».

«Очень плох, видите ли, – пробормотал Джевдет-бей про себя, засовывая конверт в карман. – И с мамой так же было, но она ведь тогда не умерла! Снова хотят денег… А у меня и так ни на что нет времени!» Заметив, что мальчик по-прежнему стоит у него за спиной, ожидая ответа, Джевдет-бей внезапно устыдился своих мыслей. «А что, если он и вправду настолько плох? Боже, о чем я думаю! Что я за человек! У меня же брат умирает!» – думал он, нервно меряя лавку шагами.

Вручив мальчику еще монетку, Джевдет-бей отослал его прочь. Потом, не находя себе места от волнения, поговорил с продавцом-албанцем и счетоводом Садыком. Он понимал, что говорит ерунду, что и продавец, и счетовод дивятся на него, а в голове все крутилось одно: «Брат умирает!» Джевдет-бей сам не ожидал, что может так разволноваться. «Мне нужно успокоиться!» – сказал он сам себе, садясь в карету, и приказал кучеру ехать в Бейоглу.

Когда карета тронулась с места, Джевдет-бею удалось немножко успокоиться. «Может быть, он и не умирает вовсе. Может, это просто небольшой кризис… Вот и с мамой так было… А разволновался я, потому что, кроме брата, у меня близких людей нет! Никого у меня нет!» Когда карета поравнялась с лавкой Ашкенази, Джевдет-бей, пытаясь избавиться от тревожных мыслей, стал смотреть в окно.

Карета остановилась у Галатского моста, кучер платил за проезд. Продавец лимонада стоял на своем обычном месте, оглашая окрестности призывными криками. Мухи садились на персики, лежавшие на тележке торговца фруктами. Вдали, у верфи в Касымпаше[12 - Касымпаша – район в европейской части Стамбула на северном берегу Золотого Рога.], виднелись остовы судов, завалившиеся набок шхуны, проржавевшие баржи. Карета вновь тронулась с места. Утренний туман рассеялся, и над мостом распростерлось ярко-голубое небо, по которому плыло несколько облачков. Знакомый Джевдет-бею колесный пароход «Сухулет» шел из Золотого Рога в сторону Мраморного моря. Посредине моста у перил стоял и смотрел на волны высокий широкоплечий мужчина в большой шляпе, рядом с ним – женщина с незакрытым лицом. Дети, одетые в матросские костюмчики, держали их за руки. «Вот это семья!» – подумал Джевдет-бей. Впереди, у фонарного столба, стояли двое мужчин в фесках и галстуках и тоже наблюдали за семейством человека в шляпе. «Вот это семья!» Мимо мужчин в фесках пробежали носильщики с шестами, к которым была приторочена поклажа. К мосту приближался другой знакомый Джевдет-бею пароход – «Сахильбент»; приникшие к перилам дети смотрели на него во все глаза. В первые месяцы после переезда в Стамбул Джевдет-бей тоже приходил сюда, смотрел на море и на корабли, наблюдал за всей этой странной суетой, провожал взглядом роскошные кареты. В те времена набережную в Сиркеджи еще не построили. «В те времена… Да ведь двадцать лет прошло!» – подумал Джевдет-бей, вспомнил, как впервые пришел сюда с братом, и снова его охватил страх.

Он вытащил из кармана письмо и внимательно его перечитал. Написавшая письмо особа просила не говорить о нем Нусрету. Эта женщина очень любила брата, и если она в состоянии думать о подобных мелочах, значит его дела не так уж плохи. Джевдет-бей вспомнил, как счел поначалу это письмо уловкой, чтобы выманить у него денег, и ему стало стыдно. «Ладно, но почему она не хочет, чтобы я ему сказал? Да потому, что брат был против того, чтобы я знал о состоянии его здоровья!» Брат всегда относился к нему пренебрежительно, ему не нравился ни образ жизни Джевдет-бея, ни образ его мыслей. Деньги, впрочем, Нусрет у него брал – поэтому и не хотел видеть брата, а когда они все-таки встречались, мучился от стыда, но старался побольнее уязвить Джевдет-бея. Понимая, что встречи не доставляют удовольствия ни ему, ни брату, Джевдет-бей навещал его крайне редко. При встречах Джевдет-бей каждый раз, поговорив с братом о том о сем, принимался уверять его, что необходимо лечь в больницу и избавиться наконец от этой проклятой болезни. Брат в ответ неизменно говорил, что больницы созданы исключительно для того, чтобы отправлять людей на кладбище, и уж кому-кому, а ему, врачу, это отлично известно. Потом наступало молчание. Посидев еще немного, Джевдет-бей доставал конверт с деньгами, клал его куда-нибудь в уголок и уходил. Прочитав еще раз присланное армянкой письмо, Джевдет-бей начал размышлять о болезни, подкосившей брата, и вспоминать о том, как болела мать. У обоих был туберкулез. Мать болела долгие годы, состояние ее то ухудшалось, то улучшалось. У брата первые признаки болезни проявились три года назад, в Париже. Мать, пока болела, постоянно ворчала, на все жаловалась и отравляла близким жизнь. С братом происходило то же самое. Мать была хрупкого телосложения, а от болезни исхудала еще больше. Брат тоже стал очень худым – таким худым, что Джевдет-бей, увидев его после возвращения из Парижа, испугался. Мать тщательно выполняла все указания врачей, делала все, что ей говорили. Брат же все время отпускал шуточки в адрес докторов, потому что сам был врачом. К тому же он любил приложиться к бутылке, да и вообще характер у него был прескверный. «Да, не следил он за собой», – пробормотал Джевдет-бей. Он вдруг понял: как бы брат ни издевался над ним, как бы ни оскорблял – он все равно любит Нусрета и не может на него сердиться. Ему вспомнилось детство: как играли они с братом и приятелями в орехи, в камешки, в осаду крепости; как в день Хызыр-Ильяса[13 - День Хызыр-Ильяса – у мусульман первый день лета, 6 мая.] ездили за город, ели жареного барашка и халву. Девочки разбивались на две группы, играли в свадьбу, пели песни. Вокруг сады, виноградники… «Прошли те времена, прошли!» – пробормотал Джевдет-бей.

Карета въехала в район Туннеля и продвигалась в сторону Галатасарая. Внезапно она остановилась напротив оптики месье Верду. Джевдет-бей высунулся из окна: дорога впереди была перегорожена завалившимся набок ландо. Со скучающим видом он принялся осматриваться вокруг, читать вывески и наблюдать за людьми.

Из знаменитой парикмахерской Петро выходил человек в шляпе. У лавки Боттера, который, как говорили, был личным портным наследника престола Решата-эфенди, стояли две женщины-христианки и рассматривали выставленные в витрине товары. За стеклом ювелирной лавки Декюжи переливались драгоценные камни. Впереди виднелась кондитерская Лебона. Взгляд Джевдет-бея упал на вывеску бакалейной лавки Димитрокопуло, и вновь его, как утром, охватило чувство одиночества. Чтобы прогнать его, Джевдет-бей попытался уйти в воспоминания о детстве и о садах Акхисара. «И среди тех я чужой, и среди этих!» Карета снова тронулась с места. «Хоть бы брат ко мне по-человечески относился… Да что это со мной сегодня?» Снова он вспомнил давешний сон – только теперь он казался Джевдет-бею мрачным и страшным. Из всех ребят во сне наиболее осуждающе и презрительно на него смотрел Нусрет. «Почему он меня презирает? Потому что он, видите ли, младотурок!»

С младотурецкими идеями Нусрет впервые познакомился во время своей первой поездки в Париж. Окончив Военно-медицинскую академию в чине капитана, он прошел двухгодичную стажировку в больнице в Хайдарпаше[14 - Хайдарпаша – район в азиатской части Стамбула.], а затем несколько лет служил в военных госпиталях Анатолии и Палестины. Нусрета постоянно переводили с места на место – должно быть, из-за неуживчивого и вздорного нрава, – пока наконец не перевели в Стамбул (это было в том году, когда Джевдет-бей открыл лавку в Аксарае). Родственники в Хасеки подыскали ему невесту, он женился, но через два года, бросив жену беременной, уехал в Париж. Родственники, с которыми с тех пор Джевдет-бей разорвал всякие отношения, полагали, что причиной отъезда были подозрительные журналы и газеты, которые Нусрет держал у себя дома. Говорили, что он читал, например, газету «Мизан», на страницах которой историк Мурат-бей восхищенно описывал события Французской революции. Сам Нусрет уверял, что отправил ся в Париж, чтобы продолжить медицинское образование, – якобы хотел изучать хирургию. По мнению же Джевдет-бея, который знал, что брат начинал нервничать, даже когда надо было зарезать курицу, он сбежал в Париж из-за неудовлетворенности своей жизнью. По той же причине, думал Джевдет-бей, четыре года спустя брат вернулся из Парижа, развелся с женой, начал пить, ополчился против султана и снова уехал в Париж, где примкнул к младотуркам (все они алкоголики!). А потом, оставшись без работы, без денег и оголодав, вернулся в Стамбул. Однако все-таки Джевдет-бей порой признавался себе, что в каком-то смысле Нусрет – личность более достойная, чем он сам; знал он и то, что в глазах многих Нусрет выглядит куда более приятным, душевным и внушающим доверие человеком, чем его брат. Причина такого отношения людей к брату, по мнению Джевдет-бея, заключалась в том, что на Нусрете не лежало никакой, даже самой мало-мальской, ответственности. Он же, Джевдет-бей, от ответственности не уклонялся – пусть это и была ответственность лишь перед самим собой и собствен ной жизнью. Такие мысли несколько смутили Джевдет-бея, но потом он снова сказал себе: «Я человек ответственный. У меня есть цели, которые я должен достичь, и я знаю, чего должен добиться. А этот строптивец только шуметь горазд».

Глава 3. Младотурок

Карета свернула в узкую улочку, на которой находился отель «Савой», и через несколько минут остановилась рядом со старым двухэтажным зданием. Хозяйка пансиона открыла Джевдет-бею дверь и почтительно отошла в сторонку, краем глаза поглядывая на карету. Потом, стараясь не упустить благоприятной возможности, она побежала вслед за ним по лестнице, на ходу жалуясь на поведение Нусрета: он-де все шумит, не дает покоя другим постояльцам и, хоть и больной, ведет себя безнравственно. Понимающе кивая в ответ на угрозы хозяйки выставить беспокойного постояльца из пансиона, Джевдет-бей думал, что, должно быть, дела обстоят не так уж и безнадежно. Быстро взбежав по каменным ступеням, он постучал в дверь. Последний раз он был здесь две недели назад, сразу после помолвки.

Как он и ожидал, дверь открыла армянка. Увидев ее, Джевдет-бей, по обыкновению, покраснел. Чтобы скрыть смущение, напустил на себя задумчивый вид, точно пытался вспомнить что-то важное, и быстро прошел в комнату.

– Как Нусрет? – спросил Джевдет-бей и тут же увидел брата, лежащего в кровати, привалившись спиной к подушке. «Все с ним в порядке!» – подумал он.

– А, это ты? Каким ветром тебя сюда занесло? – поприветствовал Джевдет-бея брат.

Тот улыбнулся, пытаясь по голосу понять, каково состояние больного, потом подошел ближе и склонился к изголовью, чтобы обнять его и расцело вать в щеки.

– Туберкулезных не целуют! – сказал брат, но все же позволил себя поцеловать – с таким видом, будто оказывал Джевдет-бею благодеяние.

– Как ты? – спросил Джевдет-бей, усаживаясь на стул в углу комнаты.

Вместо ответа брат задумчиво протянул:

– Что это, интересно, надоумило тебя сегодня ко мне заглянуть? – Потом подозрительно взглянул на присевшую рядом женщину и спросил: – Мари, уж не ты ли его позвала?

– А зачем мне его звать? Ему самому захотелось тебя повидать, – ответила Мари. Голос у нее был нежный и мелодичный.

– Неужели, чтобы я тебя навестил, меня нужно обязательно звать? – спросил Джевдет-бей и покраснел, потому что, как всегда в присутствии брата, его стали мучить угрызения совести. – Как ты? Как самочувствие?

Нусрет раздраженно повернулся к армянке:

– Нет, это ты его позвала. Он уже второй раз справляется о моем здоровье. С чего бы это?

– Боже мой, Нусрет! – простонала Мари и подошла к кровати, чтобы успокоить его. Поправляя одеяло, обернулась к Джевдет-бею. – Вчера вашему брату было очень плохо, он терял сознание… Сегодня ему чуть получше, но не нужно обманываться, положение тяжелое.

– Ничего подобного! Я в полном порядке! – выкрикнул Нусрет. Хотел было еще что-то сказать, но дыхания не хватило, и он смолк. Какое-то время он смотрел на них презрительным и обвиняющим взглядом.

– Доктора не вызывали? – спросил Джевдет-бей, повернувшись к Мари.

– Не нужно мне доктора! Я сам доктор… Медицина – враг человечества! – пробормотал Нусрет.

Мари беспомощно взглянула на Джевдет-бея, словно спрашивая: «Ну что я тут могу поделать?»

«Стало быть, доктора придется вызывать мне», – подумал Джевдет-бей. Его глаза встретились с глазами Мари, и он смутился. Красавицей ее назвать было нельзя, но все же она была очень симпатичной. Чем, интересно, мог такой женщине приглянуться пьяница Нусрет, не имеющий и гроша за душой? Джевдет-бей обвел взглядом комнату. На столе стояли тарелки, стаканы и кувшин – судя по всему, их часто использовали и часто мыли. В углу лежали свежевыстиранные, отутюженные простыни и рубашки. Все в комнате сияло чистотой: вещи, стены, окна; напоминала она не больничную палату, а только что прибранную перед приходом гостей залу в каком-нибудь богатом доме. Как же хотелось Джевдет-бею жить в таких чистых, прибранных комнатах с женой и детьми! Поймав себя на этих мыслях, он еще раз взглянул на Мари и снова покраснел. Потом повернулся к брату и заметил, как медленно и тяжело тот дышит. «Эти двое здесь на своем месте, а я – лишний», – подумал Джевдет-бей, и тут ему пришло в голову, что за всю жизнь он никогда не был любим такой женщиной – да что там, вообще никогда не был любим.

– Ты когда-нибудь видел Зийю? – спросил Нусрет. Он имел в виду своего сына, которому было уже девять лет. Жил он у родственников в Хасеки.

– Нет, – удивленно ответил Джевдет-бей.

Брат знал, что он никогда не бывает в Хасеки. Единственной ниточкой, которая еще связывала обоих братьев с жившими там родственниками, была Зелиха-ханым, но она в последнее время о Зийе ничего не рассказывала.

– Я думал, не отправить ли его в деревню, к матери, – сказал Нусрет. – Но передумал. Пусть лучше живет здесь. Хоть и среди идиотов, да все-таки в городе, а? – Он отдышался и продолжил: – Мы с тобой оба перестали общаться с родственниками, но, правда, по разным причинам. Я – потому что не хотел быть для них обузой, а ты – потому что не хотел, чтобы они были обузой для тебя! – Нусрет снова замолчал, восстанавливая дыхание. На лице у него появилось столь знакомое Джевдет-бею выражение обвинения. – В про шлый раз ты приезжал в карете. Твоя?

– Нет, не моя. Нанял.

– И что, нынче такие кареты стоят на каждом углу, ждут седоков?

– Нет, – смутившись, ответил Джевдет-бей. – Я ее взял на три месяца.

– А, чтобы пофорсить? Некоторые берут напрокат галстук или костюм, а ты, выходит, карету? – сказал Нусрет и, взглянув на Мари, улыбнулся.

Джевдет-бей почувствовал себя униженным и жалким.

– Как ты сегодня, однако, разоделся, – продолжал Нусрет все с той же презрительной усмешкой на губах и, не ожидая от брата ответа, повернулся к Мари. – Я тебе говорил, что он помолвлен с дочкой паши? – И снова Джевдету: – Что, хорошая девушка?

– Хорошая!

– А откуда ты знаешь? Сколько раз ты ее видел-то?

Джевдет-бей почувствовал, что по лбу и по шее у него течет пот, и встал. Пошарил по карманам, вспомнил, что забыл платок дома, и снова сел.

– Два, – сказал он слабым голосом.

– Ах, два? Два раза увидел и уже понял, что она за человек? Да ты хоть с ней поговорил?

Джевдет-бей нервно покачивался на стуле.

– Говорили вы с ней, спрашиваю? Как ты понял, что она хорошая девушка? О чем говорили-то?

– Так, о том о сем…

– Э, да не конфузься ты так! Ты ведь не виноват, что не говорил с ней. Эти дурные обычаи – следствие здешней грязной, убогой, скверной жизни. Понимаешь, о чем я говорю? Понимаешь, в каком месте мы живем? Не-е-ет, не понимаешь, не кивай! И с тобой такое может случиться! Хотя нет. Ты не из таких. У тебя будет семья… Но вот такая женщина тебя никогда не полюбит!

Они оба одновременно посмотрели на Мари. Джевдет-бей понял, что, пока он сидит рядом с братом, от смущения ему не избавиться и от пота не спастись.

– Да не красней ты, не красней! – бросил Нусрет и, снова кивнув в сторону Мари, спросил: – Она ведь тебе нравится, а? Ты ею восхищаешься, не так ли?

– Нусрет, пожалуйста! – вмешалась Мари, но не похоже было, чтобы она смутилась. Выглядела спокойной и гордой.