Под вересковыми небесами

«То есть этих двоих вы ни за что ругать не будете?» – возмутился я. Правда, опять про себя. Хотел вслух, но тогда Потчепе меня бы выставил, как обещал. Пришлось проглотить.

– Итак, все вы помните, что ставить мы будем Шекспира, а именно «Ромео и Джульетту», и, чтобы окончательно определиться, кто кого сыграет, я заготовил каждому по несколько реплик друг с другом. На основе того, как вы с ними справитесь, мы и распределим роли. Первой парой будут Том и Тед.

Мы с братом встали со своих мест и прошли в ту часть зала, где располагалась импровизированная сцена. Потчепе выдал нам по бумажке с текстом. Я увидел, что у меня реплики Тибальда.

Тибальд/Тед:

– Что, собственно, ты хочешь от меня? – сказал я своим обычным тоном. Надменно и с вызовом. Задрал подбородок и сделал жестом движение, будто закидываю на плечо плащ. Заметил, что Потчепе довольно кивает.

Меркуцио/Том:

– Одну из твоих девяти жизней, кошачий царь, в ожидании восьми остальных, которые я выколочу следом. – Говоря это, Том выглядел как щенок, а не как тот, кто способен меня действительно поколотить. – Тащи за уши свою шпагу, пока я не схватил тебя за твои собственные! – чуть не плача, промямлил он.

Я заржал.

Потчепе нахмурился:

– Дэймон, возьми текст у Тома и прочти все то же самое, – сказал учитель.

Меркуцио/Дэймон:

– Одну из твоих девяти жизней, кошачий царь, в ожидании восьми остальных, которые я выколочу следом. – Брови Дэймона поползли вверх, и он стал походить на психопата из какого-нибудь Кубрика. Мне стало не по себе. Никогда не видел его таким. – Тащи за уши свою шпагу, пока я не схватил тебя за твои собственные! – проорал он, и голос его пробрал до мурашек. Это было видно по тому, как все притихли. Должен был признать, Дэймон звучал гораздо убедительнее, чем братишка.

– Браво, браво! – закричал Потчепе. – Неожиданно дерзко и точно, Дэймон.

– Правда хорошо? – засмущался Дэймон, снова став барашком с белыми ресницами.

Потчепе тасовал нас еще полчаса кряду, как замасленную колоду карт. Каждый успел прочитать пару реплик за имеющихся в пьесе персонажей. Мы уже запутались, кто и сколько раз кого успел изобразить.

Дело дошло до девчонок.

Розамунд читала за Кормилицу, Линн, само собой, за Джульетту.

Кормилица/Розамунд:

– Тибальд, Тибальд, мой ласковый Тибальд. И лучший друг, какого я имела. Тибальд, такой честнейший господин! – Она сделала паузу и вскинула руки к небу. – И дожила я до его кончины!

Джульетта/Линн:

– Какой на нас нанесся ураган? Ромео мой убит, Тибальдо умер! – Линн упала на пол и закрыла голову руками. – Мой дорогой кузен и мой супруг, что мне еще дороже, – полушептала она, а затем поднялась на ноги и звонким голосом продолжила так громко, словно перед ней простирался стадион: – Если так, труби, труба, всеобщую погибель! Кто жив еще, коль этих двух уж нет?

Кормилица/Розамунд:

– Тибальд убит, его убил Ромео. – Розамунд констатировала факт, опустив белобрысую голову. – И изгнан он.

Джульетта/Линн:

– О Боже, неужели Тибальда кровь Ромео пролил?

Кормилица/ Розамунд:

– Да. Злосчастный день! Да, да, он пролил, пролил!

Джульетта/Линн:

– Цветущее лицо, с змеиным сердцем! Скрывался ли в таком прекрасном гроте когда-либо дракон? Злодей-красавец! – Глаза ее налились натуральной влагой. – Ты, ангелу подобный падший дух! О, ворон злой, но в перьях голубицы! – Она говорила сквозь слезы. – Свирепый волк во образе ягненка! Тварь гнусная с божественным челом! – добавила Линн жестко, бегло сверяясь с текстом. – Контраст всему, чем кажешься ты с виду! Святой в грехах, в почете негодяй! – И почти прокричала: – О, что ж тебе, природа, остается творить в аду, когда ты духу зла дала приют в раю столь нежной плоти? Видал ли кто столь чудный переплет на книге с столь позорным содержаньем? Как мог обман подобный обитать в таком дворце роскошном?

Все захлопали. Кто сыграет Джульетту, стало понятно.

Потчепе оставил Линн и пригласил нескольких из нас почитать за Ромео. Мы все успели поменяться. А когда вышел Дэймон Уайт, с Линн что-то случилось. Она занервничала. Наверное, устала. А может, из-за того, что Гэвин, ее парень, на это смотрел. А может, из-за Розамунд. Ну, в общем, не справилась Линни. Только вот это не было поводом сделать то, что Потчепе сделал дальше.

– Итак, я определился. Тибальда сыграет Тед, Гэвин будет Меркуцио, Том будет Бенволио, Дэймон – Ромео, Розамунд сыграет Джульетту, а Линн – Кормилицу.

– Что-о-о? – заорал я. От несправедливости у меня горло перехватило. – Линн ходит на драму третий год, она живет театром, а появляется эта грудастая и тут же получает роль Джульетты? Да вы видели сиськи этой Флетчер?! Такими дойками армию прокормить можно, какая из нее Джульетта?! Она кормилица, натурально!

Я орал как ужаленный. Не мог остановиться. Розамунд вжалась в Дэймона. Линн сидела бледная. На ней лица не было.

– Все сказал, Тед? – спросил Потчепе спокойно. – Перед тем как ты покинешь репетицию из-за своего поведения, я кое-что скажу. Не уверен, что я буду готов принять тебя обратно, после того как ты выйдешь за эту дверь. – Он сделал паузу. – Насчет этого я еще подумаю. Но для начала тебе надо извиниться перед Розамунд и перед группой.

Я молчал. Опустил голову. Понимал, что перегнул, но я, честное слово, их всех ненавидел и в особенности этого усатого свина, который тут командует.

– Не хочешь. Понятно. За сестру обидно. А я объясню. И дело тут вовсе не в таланте. Все мы знаем, что Линн – даровитая актриса. Даже то, что она не справилась с репликами в паре с Дэймоном Уайтом, поправимо. Надо сыграться, дело техники. Мое решение продиктовано не этим. А тем, что у Линн еще два года впереди до окончания школы. А вы – выпускники, и вам засветиться на конкурсе важнее, чем ей. У Розамунд не будет больше шанса, а у Линн будет. Потому на выпускном спектакле распределение таково.

Я встал и вышел. Не стал дожидаться того, как Потчепе меня попросит официально. За мной выскочила Линн.

– Тедди, Тед, стой! – Она схватила меня за рукав.

Я обернулся. Мы оба были на улице, во внутреннем дворике у бассейна. Над козырьком горел фонарь. Вечернее освещение. Тот покачивался и бросал на лицо сестры блики. Я не мог смотреть на нее. Перевел взгляд на небо. Оно было серым. Темным и серым. Такого поганого, почти зеленого цвета, похожего на надгробные плиты, тронутые мхом. У мамы такие. Снова глянул на Линн.

– Он прав, Тедди. Потчепе прав. Как бы ни было обидно, а вам это нужнее, чем мне. Тебе бы вернуться и извиниться, – сказала она.

«Зачем она моя сестра?» Линн будто прочла мои мысли, потянулась и поцеловала в щеку. Я испытал обжигающее, нехорошее чувство.

– Почему ты зажалась перед Дэймоном Уайтом? – спросил я.

– Я не зажималась, – ответила Линн резко. – Тебе показалось.

– Это вряд ли. Мне не показалось. Я тебя как облупленную знаю. Все в тебе знаю.

Она развернулась и ушла. Вернулась в репетиционную. А я остался сидеть у бассейна и глядеть на могильную даль.

«Что-то со всем нами не так, – подумал я. – Что-то не так с Палмерами. Ведь определенно не так».

И да, мне тогда не показалось. Ни про что не показалось!

Глава 5

Грозовой перевал

Лиландтон, август 2001 года

Труди

– Я почитаю тебе, девочка, почитаю тебе, маленькая куколка.

Крошка, похожая на ангелочка белобрысой кудрявой головой, лежала у меня на коленях. Я гладила ее волосы и приговаривала:

– Я почитаю тебе, девочка. Почитаю. Какую сказку ты хочешь?

– Салли неважно какую, лишь бы ты читала, тогда ей не так страшно, Лаура.

Сказала вторая девочка, худенькая, тоже белокурая, с прямым носом и большими темными глазами. Она стояла у окна. Мне показалось: я вывалилась в эту комнату из сна. Из сна в сон. Это тоже сон. Обе девочки – сон. И я – сон. Очертания кругом были размытыми. Так бывает в сумеречном свете. Тогда предметы становятся немного дребезжащими. Будто не могут решить, день сейчас или ночь. И оттого немного дрожат. И я тоже дрожала. И тоже не могла решить.

До этого дня я всегда наблюдала за ними издали. За Салли и Карин. Будто выглядывала из-за плеча Лауры. В самый первый раз видела их так четко, так по-настоящему. Предметы кругом были в дымке, а девочки нет.

Я пристально их разглядывала и не могла надышаться. Знала, что это все только мое. Все, что есть тут, я ни с кем не делю.

– Тут у Салли хорошо. Когда у нас была одна комната на всех, мы ссорились, как бешеные собаки. Мечтали иметь свой уголок. – Девочка у окна вздохнула, и мне подумалось: она такая легкая, что только пыльцы феи Динь-Динь не хватает, чтобы она взлетала и отправилась в Неверландию. – Почему никто не предупреждает, что, когда мечты сбываются, все совсем не так. И даже хуже. – Белокурая обвела комнату взглядом. – Да, у Салли хорошо. Эта комната маленькая, не такая, как наши. Тут уютно. А тебе нравится твоя? – обратилась она ко мне.

– Не знаю, – ответила я, потому что не знала.

– Вечно ты так. Ничего не знаешь. Совсем как отец. – Говорившая поджала губы и сразу стала тяжелой, как оконные шторы зеленого бархата, у которых она стояла.

Мне даже показалось, что девочка прикусила себе язык. Так, будто у нее вырвалось что-то, о чем лучше помалкивать.

– Помнишь, как мы хотели тут жить? Я «Хейзер Хевен» имею в виду, – спросила она уже другим тоном, задорным. И плюхнулась ко мне на кровать. Схватила меня за руки и стала вглядываться в глаза. Ладони ее были смертельно холодными. И кожа была бледная, почти прозрачная, покрытая светло-желтыми веснушками. Эта бледность в соседстве с солнечными брызгами показались чем-то неправильным. Странным.

Малышка, та, что котенком свернулась на моих коленях, подняла кудрявую головку и протянула:

– Кар-рин. – Она картаво выговаривала букву «р». – Кар-рин, – снова проглотила малышка середину слова. – Ты плюхнулась и р-разбудила меня.

– Прости, Салли, я не хотела, я не думала, что ты уже спишь. Сейчас Лаура почитает тебе. Правда, Лаура? – Белокуренькая задрала ноги и стала поочередно вращать ими в воздухе, так, будто каталась на невидимом велосипеде.

– Правда, – согласилась я, а сама подумала: «Только я Труди». Но не произнесла вслух. – Что ты хочешь, чтобы я почитала, Салли? – спросила я.

– «Гр-розовой пер-ревал», – ответила кроха быстро и уверенно, словно только и ждала этого вопроса.

Карин закатила глаза и перевернулась на живот. Заболтала согнутыми в коленях ножками теперь в этой позе. Кровать под ней скрипела и ходила ходуном, будто посудина в качку.

– Опять она эти страсти-мордасти просит, мамина порода, – выдала всезнайка.

Навешивание ярлыков, кажется, было для Карин чем-то вроде шарад, что она тащила из широкополой шляпы. Вычитывала с умным видом с бумажек и раздавала налево и направо.

Я стала водить глазами по комнате в надежде увидеть книжную полку. Не хотелось опять услышать от нее осуждающее замечание. Но не тут-то было.

– Ох, лунатик ты наш, – опять закатила глаза Карин, убрала аккуратной ручкой выбившуюся прядь за ухо, встала с кровати и вытолкнула из-под нее деревянный сундук. Крышка того была разрисована цветами и животными. Кое-какие звери были выполнены очень искусно, а другие явно были нарисованы детьми. Карин, так же ногой, откинула расписную крышку, и я увидела внутри сваленные стопки книг.

– Сейчас найду «Грозовой перевал», – сказала она деловито.

Кажется, слово «деловито» подходило почти под все, что делала Карин.

Я нагнулась к сундуку и погладила нарисованную лучше других птичку с красной грудкой.

– Кто нарисовал эту птичку? – спросила я.

Не сдержалась и тут же приготовилась получить от Карин закаченные глаза и едкое замечание. Но она пожала плечами.

– Она всегда тут была, а остальных мы вместе с мамой нарисовали. Жираф – моих рук дело, ящерки и утконос – мамины, а вот эти цветы – твои, но ты это и так знаешь. Да ведь? – Она с недоверием глянула на меня.

Я кивнула.

Карин рылась в сундуке и откидывала ненужные книги на пол.

– Куда эта ерундистика запропастилась?

– Она у меня, – надула коралловые губки Салли.

Мне показалось, чудеснее ребенка быть не может. До того кудряшка была сладкая, как пупс с витрины магазина, от которого пахнет ванильно-матовым пластиком. Салли нырнула под подушку маленькой ручонкой и достала потертую книгу.

Карин поджала губы, ничего не сказала и принялась собирать с пола вывороченные наружу книги обратно в сундук. Я взяла томик у Салли, открыла и хотела было начать читать, но девочка резко захлопнула его у меня в руках.

– Не там, Лаур-ра, не сначала. – Она показала на закладку-тесьму, что торчала из корешка. Зажатая между страницами, та указывала место, где, видимо, остановилось чтение в прошлый раз.

– И зачем ты держишь ее под подушкой, Салли, ты же еще читать не умеешь? – усмехнулась Карин.

Зубы у нее были крупные, как у жеребенка, и белоснежные. Тоже немного прозрачные, как и кожа. Вся оттого она казалась эльфийской, сказочной. Пока не открывала рот.

– Умею я, только медленно. Все я умею. – Салли устроилась поудобнее, и было видно, как ждет она начала чтения. Она легла головкой на подушку с красивой кружевной оторочкой. Натянула одеяло до подбородка и приготовилась слушать. Карин прилегла к ней, но забралась на кровать не целиком. Ноги ее свисали – так, будто она боялась или не хотела тут уснуть. Оставалась на полу, чтобы случайно не упорхнуть в грезу.

Я начала читать.

– Ты сегодня читаешь не так, как всегда, – засыпая, прошептала Салли.

– Как же я читаю? – уточнила я.

– Др-ругим голосом, как из того сер-риала, «Девчонки Гилмор-р», – протянула она, полусонная, все также не выговаривая четкую «р».

Мне было интересно, чем отличается мой голос от привычного ей. Будто так я могла бы узнать себя получше. Где была я до этой комнаты? Вот я есть. И если я есть, значит, я была всегда?

Острый кулачок больно ткнул меня под ребро. Карин лежала рядом и возвращала меня к чтению. Она в очередной раз закатила глаза, а я подумала, что, вообще-то, ей идет эта манера всезнайки, и перелистнула страницу:

– «В вялом равнодушии я прижался лбом к окну и все перечитывал и перечитывал: Кэтрин Эрншо… Хитклиф… Линтон, – пока глаза мои не сомкну-лись». – Я подумала: вот эта Кэтрин из книги, должно быть, тоже не знала, кто она. У нее тоже была целая куча имен, совсем как у меня.

Салли быстро засопела. Я и главы целиком не прочла. Карин шлепнула босыми ногами по деревянному полу. Вся она была тоненькая, как веточка.

– Пойдем, – шепнула девочка, – я проведу тебя и пойду к себе.

Карин пересекла комнату и застыла у дубовой двери вдвое выше нее, оглянулась и, когда поняла, что я все еще сижу на кровати, нахмурилась.

Я поправила Салли одеяло и поднялась. Подошла к двери, и обе мы почему-то застыли там, глядя друг на друга. Карин прислушивалась, приложив ухо к темному массиву дерева.

– Что там? – спросила я, но больше, кажется, хотела спросить «Кто там?».

Карин не ответила. Посмотрела на меня долгим взглядом черных глаз. Мне показалось, она знает что-то очень плохое и очень страшное, но почему-то молчит.

– Ты сегодня совсем чудна́я, Лаура, – вдруг выдала она незнакомым мне тоном. Не вредным, а скорее ласковым. – Хочешь переночевать в моей комнате?

– Нет, зачем?

Она еще долго смотрела на меня, а зрачки ее быстро-быстро бегали справа налево – так, словно она пыталась увидеть больше, чем можно. Мне показалось, ей жаль меня. Но покровительственный тон и подача чуть свысока были характерной ее чертой. Может, ей всех кругом немного жаль. И от этой жалости к окружающим самой ей становится немного спокойнее?

Мы выскользнули из комнаты и очутились в темном коридоре. Длинный и широкий, он казался необитаемым. По темным стенам, полу и потолку гуляли сквозняки. Это было ясно из-за холодка, что пробежал по предплечьям и икрам ног.

Мы шли тихо, но в самом конце коридора, когда мы уже почти дошли до двери, Карин вздрогнула и схватила меня за руку. В освещенном проеме, там, откуда мы проделали свой путь от комнаты Салли, с лестницы появился мужской силуэт. Черт лица его видно не было, но от пяток к голове у меня пробежали мурашки.

– Почему вы не в своих комнатах? – Мужчина двигался в нашу сторону.

– Мы помогали Салли уснуть, – ответила Карин.

Силуэт двигался к нам и нес что-то в обеих руках перед собой. От страха я не могла пошевелиться.

Он подошел ближе. Почти вплотную, и уставился на нас. Глаза у него были бледно-фиалковые, но это не казалось красивым. И все то, что должно было считаться привлекательным, в нем отталкивало. Лицо его вытесали из могильного камня. Мне хотелось, чтобы Карин еще больше прижалась ко мне.

«Отче наш, сущий на небесах», – пробежало у меня в уме.

– Я принес вам горячего шоколада, – сказал он, и ум мой сразу успокоился. В голову пришла утешительная мысль про вкусный напиток, но сердце продолжало бешено стучать.

И тут Карин, такая смелая всезнайка Карин, заплакала у меня за плечом.

– Я не хочу горячего шоколада, не хочу. После него мне снятся плохие, очень страшные сны, – простонала она, и мурашки вновь кинулись врассыпную по моему телу.

Глава 6

Шоковая терапия

Шри-Ланка, 2019 год

Сави Сенанаяке

Руки у него были крупные, в разы крупнее, чем у ланкийских мужчин. Широкие ладони с не очень длинными пальцами, с заметными порами на тыльных сторонах, из которых торчали светлые волоски. Ох уж эта рыжеватая ирландская растительность и бледность кожных покровов.

Мне от этих рук было не оторваться. Он нервничал, я это понимала по тому, как он комкал салфетку, вытянув ее перед собой. Комкал и не глядел мне в глаза. Я решила – это хороший знак.

Знаю, не слишком профессионально идти на свидание с коллегой. Но тут есть смягчающее обстоятельство: он один в чужой стране. Ничего тут не знает. Я обещала ему все показать, ввести в курс дела. И да, это лукавство. Я хотела его. Хотела Курта МакКелли. А что думал он, не знаю. Приезжий доктор явно со мной флиртовал, но я не владела его вниманием целиком. Будто чуть-чуть, самую малость, он был не здесь.

Мы сидели в кафе индийской кухни. Запахи специй летали в воздухе. К клеенке на столе, хоть и чистой, липли подушечки пальцев. МакКелли непрестанно чихал и крутил салфетку. Зачем я его притащила именно сюда? Если из-за выбора места потеряю позиции, будет неприятно.

– Курт, если тебе тут не нравится, давай уйдем! – сказала я.

– Пчхи, – издал он писклявый звук, как девчонка, смешно, коротко. – Нет-нет, мне все нравится, люблю остренькое. – Он снова приготовился чихать, раскрыл было рот, но зажмурился, переборол желание. Вытер набежавшие слезы и улыбнулся. – Надо привыкать к обилию пряностей и экзотике!

Улыбка у него была прекрасная. Чудесный прикус. И пахло от него беспрецедентной свежестью, как всегда пахнет от иностранцев.

Я облизнула нижнюю губу. Захотелось понюхать его шею, нежную, как мраморная говядина. Там, у самого краешка воротничка, – чтобы почувствовать настоящий запах, а не отдушки от кондиционера или парфюма.

– Тебе тут нравится? – спросил МакКелли.

– В кафе, стране, или ты имеешь в виду мою работу? Ангоду? – Я поправила волосы.

– Имел в виду Ланку, но можешь ответить на все три вопроса. – МакКелли прищурился.

К нам подошла стройная официантка в красном сари. Весь персонал здесь носил такие. Но этой сари особенно шло.

Курт тоже заметил, что девушке идет наряд. Смерил ее таким взглядом, от которого я зубы стиснула. Он ее этим взглядом и раздел, и к стене пригвоздил. Кажется, я от того сама чересчур впечатлилась.

Стройняшка поставила поднос на стол. Стала снимать с него соусы и закуски. Так медленно все делала. Я помогла ей и кивнула, чтобы уходила. Вентилятор гонял горячий и влажный воздух над нашими головами, создавая трескучий шум. Я придвинулась ближе, чтобы не кричать через весь стол.

– Кафе это я люблю, потому тебя сюда и привела. А ни в Ангоде, ни на Шри-Ланке мне не нравится. Я бы в первых рядах отсюда уехала, если бы было хорошее предложение.

– Руки и сердца? – пошутил МакКелли, но я не засмеялась. Уставилась на него. Глаза – моя сильная сторона. Они у меня красивые, большие и с поволокой.

– Не смотрите на меня так, доктор Сенанаяке. – Он чуть отпрянул, что мне не понравилось. – Я тут не для отношений. Наелся уже отношений. Решил немного прийти в себя. Понять, что я есть, без женщины.

Курт старался держаться вальяжно, но, казалось, слова эти давались ему с трудом. Так, будто ему отрубили одну руку и он бахвалится, что всегда хотел попробовать пожить одноруким.

– Звучит так себе, – подытожила я.

Откинулась на спинку стула и встряхнула волосами. Хотелось скрыть разочарование от его комментария. Доктору МакКелли такое не шло. Он ведь самец, а не креветка, болтающаяся в сети.

– Ничего личного, Сави, я недавно расстался. Но как только снова впрыгну в седло, ты станешь первой, на кого я обращу внимание. – Он запрокинул голову и влил в широко открытый рот мутноватый «Джинджер бир».

Тоже мне король положения. Обратит он на меня внимание. Во-первых, я хотела его прямо сейчас, а не тогда, когда он снова решит впрыгнуть в седло. А во-вторых, доктор МакКелли явно был слишком высокого о себе мнения, раз на голубом глазу выдавал мне авансы. Это я зря показалась ему такой доступной. Вся обстановка так любимого мной заведения показалась приторно-липкой. Вентилятор над головой отбивал такт несбывшихся надежд.

– Оу, вы, доктор, конечно, невероятно хороши собой, но очень уж самоуверенны, – пошла я ва-банк. – С чего это вы взяли, что я хочу, чтобы вы впрыгивали в мое седло?

Он поправил ворот рубашки так, будто тот его душил. Хотя душить там было нечему. Из-под трех первых расстегнутых пуговиц виднелась рыжеватая поросль.

Русские и ирландцы похожи. Хотя, может, мне это только кажется. Как для европейца азиаты на одно лицо, так и для темнокожих светловолосые здоровяки неразличимы.

Но я о белых мужчинах не понаслышке знаю. На первом курсе, во время учебы в Московском РНИМУ, у меня случился короткий роман с одним рослым русским пареньком. Он жил с мамой, потому мы встречались в моей общаге. Я любила его мохнатую грудь и не любила его инфантильность. Иногда, совершенно неожиданно, он становился похожим на тигра в клетке. Метался по комнате, перекладывал вещи с места на место. Пока я не раскусила, в чем тут штука. Дома мама предвосхищала потребность сына в еде до того, как тот успевал проголодаться. Потому чувство неожиданно возникшего голода выводило беднягу из равновесия. На какое-то время моей находки хватило, чтобы усмирять его приступы голодной паники. Я стала заготавливать закуски и раскладывать по комнате. Но в итоге мы все равно расстались из-за еды. Я, по его мнению, плохо готовила. Никак не могла научиться делать лобио так, как его мама. Пихала туда слишком много специй.

– Мне показалось, вы меня клеили, Сави. – Доктор МакКелли посмотрел по сторонам, а потом снова повернулся ко мне.

– Вы, наверное, давно не общались с женщинами, доктор. Ни с кем, кроме нездоровых пациенток и той леди, что, очевидно, разбила вам сердце, – вставила я свою шпильку.

Как психиатр, я знала, что это запрещенный прием. Но не сдержалась. Его «драма» на лице была написана. Таких зазнаек, как он, только любовные драмы и отрезвляют. Показывают им, что они не пупы земли. Представляю, сколько лет он морочил крошке, с которой жил, голову. Растоптал ее самооценку, прежде чем она поняла, что связалась с нарциссическим субъектом. Но я и ее могу понять. Такое притягивает. Все мы как животные. Даже когда понимаем, что хищник нас съест, впадаем в оцепенение, которое лишает воли и способности действовать.

Ах, Курт МакКелли, лишите меня способности действовать, двигаться и дышать!

Я глубоко и томно вздохнула. Запахи специй, кажется, ударили и мне в голову.

– Да с чего это вы взяли, что мне кто-то что-то разбил? – возмутился он.

– Да так. – Я пожала плечами.

Помещение ресторана резко показалось мне тесным – для него, меня и его раздутого эго.

Мы быстро и немного скомканно завершили ужин. Я достала салфетку и принялась промакивать лицо от пота. Курт пошел расплачиваться и еще долго шутил у кассы с официанткой в красном сари. Это он назло мне делал. Я это знала. Хоть и отшил меня мягко, а показывал, что он мужчина нарасхват.

Мы вышли из заведения и побрели вдоль дороги. Начал накрапывать легкий тропический дождь, больше похожий на конденсат кондиционера небесной канцелярии. Пыль вдоль обочины тут же прибило, запахло мокрым асфальтом.

– Прогуляемся? – спросил он.

Я пожала плечами. Мне было хорошо с ним. После того как я вернулась на Ланку с обучения, с нашими мужчинами вообще не клеилось. Была одна несколько лет. Иногда пробовала что-то, но быстро разочаровывалась. Я держалась уверенно, будто знала себе цену. Но я не знала. Каждое утро я душилась дорогим парфюмом и подводила глаза карандашом от «Шанель», а губы – стойкой помадой. Но мне самой стойкости не хватало. Я уже почти разуверилась в том, что кто-кто когда-то понравится мне действительно. И тут приехал он. Мы были ровней. И я наверняка знала, что Курту нужна такая, как я. Мы говорили на одном языке. У нас было одно чувство юмора. Но Курт МакКелли был одурманен каким-то идеалистическим образом женщины-апсары, которая в конечном счете непременно разбила бы ему сердце. И игнорировал тех, кто был способен о нем позаботиться.