Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники
скачать книгу бесплатно
– Что же теперь будет? – шептала она.
Мы с Мартышкой кинулись подбирать осколки.
– Не бойся, – говорит Вера Еремке, – мы осколки выкинем, а воду вытрем.
Ей, видно, тоже стало ее жалко. Воды так много, чем ее вытирать? И вдруг грозный окрик:
– Что у вас тут происходит? – посреди класса стоит Ступина.
Что делать? И вдруг простая мысль приходит мне в голову. Я распрямляюсь, кладу осколки на подоконник и говорю:
– Это я нечаянно разбила графин.
– А почему Еремеева вся мокрая?
– Она стояло около, и так получилось.
– Ты все врешь, «получилось»! Ты фокусы, наверное, какие-нибудь показывала, любишь кривляться перед классом.
– Она нечаянно, – подтверждает Мартышка.
– Мне адвокатов не нужно, садись на место. – Ступина хватает за руку Еремку. – Идем переодеваться в дортуар. Шатохина, попроси Варю здесь убрать.
После ухода Ступиной и Еремеевой несколько минут в классе молчание. Я стою растерянная.
– А ты молодчина. – И кто-то кладет мне руку на плечо. Это Маруся Ширинская. – Давай с тобой дружить.
– С удовольствием, – отвечаю я, – но я обещала Мартышке.
– Ну что ж, давайте дружить втроем, – говорит Маруся.
– Мартышка, у нас будет триумвират! – восторженно кричу я, забыв о графине.
– Уже начиталась Чарской, – улыбается Ширинская.
Вернувшись, Ступина взялась за меня. Чего она мне только не кричала: и что счет за графин пошлют маме: «Пусть порадуется на дочку» (подумаешь, сколько он там стоит, этот графин!), и что, если Еремеева простудится и заболеет, я буду виновата. А вдруг правда простудится, но в этом-то я ведь не буду виновата – фу-ты, от ее крика мне уже стало казаться, что я действительно разбила графин.
В общем, скандала хватило до звонка на чай, последнего звонка в этот день. Приготовишки пьют чай в полвосьмого и сразу идут спать. А весь институт пьет чай в восемь часов, и спать после чая идут только младшие, а старшие еще ненадолго приходят в класс, но в десять часов свет во всех дортуарах должен быть погашен.
– Лодыженская! Будешь ходить на 10 шагов впереди класса, – прокричала Ступина, едва прозвенел звонок.
Я пошла впереди класса. Когда мы проходили мимо седьмушек, Нина Константиновна стояла в коридоре около своей двери и что-то внушала Тамаре Кичеевой. Ступина нас остановила.
– Вот, Нина Константиновна, полюбуйтесь на своего хваленого стрижка! Ведет себя безобразно, да и врунья к тому же.
– Ай-ай-ай, – закачала головой Нина Константиновна, а Тамара весело мне улыбнулась.
Я шла впереди и, странное дело, чувствовала себя очень хорошо, несмотря на то что Ступина все время кричала мне, что я то иду слишком быстро, а то, наоборот, медленно. Я этого не замечала, а чувствовала, что сзади меня девочки, которые все до одной ко мне относятся хорошо, а Вера и Маруся – мои друзья.
На другой день в первую же переменку ко мне подошли несколько человек седьмушек.
– Мы к тебе в гости, – сказали они, – погуляй с нами по коридору.
Я не очень обрадовалась этому явлению, тем более что там были девочки, дразнившие меня.
Наша дружба с Ширинской имела очень много положительного. Мы как-то остепенились. Маруся научила нас брать книги из классной библиотеки. Мы о ней и не знали. Некоторые книги читали вместе. А мы с Верой вовлекли Марусю в игру в «знамя». Она оказалась лихим игроком, была очень довольна и призналась нам, что до сих пор скучала на прогулках. Ее очень заботили плохие отметки Мартышки.
– Смотри, ты останешься в классе и много потеряешь, – говорила она. – Класс у нас хороший, девочки не злые, не забияки. А ведь разные бывают!
– Да, – сказала я, – разные, – и рассказала все, что со мной было в седьмом классе. Не знаю, как это случилось, ведь я никогда никому об этом не говорила, потом я спохватилась и стала брать с них разные клятвы о молчании.
Реагировали они по-разному. Мартышка вся кипела:
– У, гадюки, как они смели, ведь ты же им ничего плохого не делала.
А Маруся задумалась:
– Скажи, а среди тех, которые приходили к тебе тогда на переменке, были дразнившие тебя?
– Были.
– Вот видишь, Леля, – горячо заговорила она, – в каждом человеке должно быть благородство и гордость. Благородство в тебе есть, ты хорошая, а вот гордости – нет. Как могла ты разговаривать с ними после всего случившегося? Ругаться и упрекать их я бы не стала, но и по коридору с ними гулять не пошла бы.
Вера не согласилась:
– Значит, Леля добрее тебя, она простила им. – Мы замолчали, но я не соглашалась ни с той, ни с другой. Мне не очень нравилась Марусина «гордость», но и моя «доброта» мне казалась слабодушием.
Мы решили делать уроки вместе. У Мартышки был очень красивый почерк. Она каллиграфически выводила буквы, хотя и не училась чистописанию, но ошибки она сажала в каждом слове. А когда нужно было самой составить предложение, у нее получалось как-то не по-русски. Я сказала ей об этом.
– Да, до пяти лет я совсем не говорила по-русски, – сказала Мартышка и вдруг заявила торжественно: – Леля рассказала нам свою тайну, и я расскажу вам свою.
И началось требование клятв. Затем Мартышка стала рассказывать:
– Когда мне было два года, папа и мама уехали за границу. Мы жили тогда в Риге, а все остальные остались дома. Гувернантка, экономка, старшие сестры, брат и я. Со мной оставалась няня – латышка, она раньше была моей кормилицей. Она очень любила меня, а я любила ее больше папы с мамой. И вот мы жили с ней в детской вдвоем, остальные не интересовались нами и не приставали к нам. Мне нравилось очень говорить по-латышски, а когда мы с няней ездили в деревню к ее родным, рассказывала всем, что я латышка. Это было самое лучшее время. Папа с мамой приехали, когда мне было пять лет и я почти не говорила по-русски. Они прогнали мою няню, взяли мне гувернантку и стали учить меня по-русски. Я плакала так, что заболела, а маму долго не могла привыкнуть называть мамой. Гувернантка была такая дрянь. Как я ее изводила.
Я была потрясена, как же можно было прогнать няню? Мама, Таша и няня – мои самые близкие.
– Ну, теперь, Маруся, расскажи ты свою тайну, – сказала Вера.
– А у меня нет никакой тайны. Маму почти не помню, она умерла давно. Мы живем с папой. У меня два брата. У меня с ранних лет гувернантки, но я к ним равнодушна: таких как Ступина, у меня никогда не было, да папа и не стал бы такую держать, она очень грубая, но и таких, которых бы я любила, тоже не было. Люблю очень папу, но мне кажется, что он больше любит братьев. Дело в том, что папа обожает музыку, у меня же абсолютно нет слуха, а братья музыкальны – так папа говорит. А дома у нас всегда все ровно и спокойно и как-то строго. От слуг мы очень далеки, но я понимаю вас обеих, няню можно любить как маму. У Пушкина была няня, которую он любил больше всех.
После этого разговора мне стало жалко и Веру, и Марусю, и мне показалось, что я счастливей их. Дни шли, приближалась Масленица. Мы втроем были неразлучны. Мне нравилось в нашей дружбе то, что мы все были равны, никто не пытался взять верх. И хотя Маруся была явно развитее меня и Веры, она очень деликатно относилась к нам и всегда считалась с нашими желаниями. <…>
В четверг на Масленой неделе утром, сразу после чая, нас отпускали домой. Я уже с вечера, в среду, начала волноваться. Мама на прием не пришла, вдруг не приехала?
Утром почти никто не прикоснулся к чаю. Не успели мы прийти в класс, как вошла Варя с целым списком и стала называть фамилии тех, за кем приехали, почти весь класс перечислила, и меня! И меня! Мы бежим как сумасшедшие. В дверях швейцарской меня встречают мама и Таша.
– Сегодня у нас блины, – говорит мама, – а завтра билеты в цирк, а в субботу пойдем на блины к Ане Шевченко.
Вот мы опять у дедушки. Он почему-то сразу начинает вспоминать елку в институте.
– Сейчас я вам покажу интересную картину. – Он рассаживает нас в кресла в гостиной, сам становится посредине. – Представляете себе громадный зал, замечательная елка со всеми онерами, в крайнюю дверь, в уголочек впускают родителей, к самой стенке, а чтобы они не бросались к елке, заставляют их стульями; они стоят, как сельди в бочке, выйти покурить нельзя, да и курить даже в коридоре не разрешается. И вот наконец духовой оркестр играет полонез из «Жизни за царя». Там, далеко, в другом конце зала, появляются крохотные фигурки, лиц не видно, видно только болтающиеся руки. Когда они приближаются к нашему партеру, мы со своей галерки начинаем искать Лелю и наконец видим знакомые вихры. Вот она, с рыжей девочкой, в третьей паре. Лица у обеих злые-презлые, а когда приближаются к самим креслам, Леля исподлобья сердито смотрит на нас. Вот как они танцуют. – Дедушка выпячивает вперед кулак и, балансируя им, начинает комично приседать, делая очень злое лицо. Мы все хохочем. – Подождите, это еще не все. Дальше кончается полонез и начинается бал, и вдруг появляется царица бала в паре с дирижером танцев.
Сначала дедушка изображает лицеиста: он становится на цыпочки, поднимает плечи и, размахивая руками, выкрикивает французские команды, при этом делает презрительную физиономию, затем сгибается в три погибели, как бы ко мне. Меня он представляет еще комичнее. Он приседает на пол, а руки тянутся вверх к лицеисту, притом он танцует венгерку, а голосом изображает оркестр. Мы прямо валимся от смеха, но мне немножко обидно.
– Дедушка, я на цыпочки становилась не из-за лицеиста, а чтобы мне вас с мамой увидеть.
– Ой, я давно так не смеялась! – говорит мама. – У вас прямо талант подражания.
– Посмеяться перед блинами полезно, я заказал блины к часу, ведь вы и в институте, и дома по-деревенски привыкли рано обедать. Ну, идемте в столовую.
В столовой уже стол накрыт, на тарелках икра, семга, в судочках сметана. Приносят горячие блины, мы все трое едим с удовольствием, Коля и Аля тоже, а дедушка все чем-то недоволен, то блины остыли, то масло плохо растоплено, и наконец говорит:
– Не люблю я блины в семейной обстановке, то ли дело в ресторане.
– Вот тебе на! Спасибо, – смеется мама.
– Нет, правда, Наташа, сейчас у Тестова тарелки горячие подадут, музыка играет, метрдотель крутится, разные деликатесы предлагает, а тут все не то. Пойдем завтра к Тестову?
– Нет, папа, завтра я с детьми иду в цирк.
В цирке я бывала не раз и всегда очень любила эти посещения. Там своя, какая-то особая атмосфера.
– Как хорошо пахнет конюшней, – говорит Таша, усаживаясь в кресло.
Таша больше всего любит выступления лошадей: джигитовку, лошадиные танцы, наездниц. А мне больше всего нравятся акробаты и танцы. Люблю клоунов, только не таких, которые бьют друг друга по щекам, а вот Бим и Бом – замечательные клоуны. Во-первых, они никогда не выходят в пестрых балахонах и обсыпанные мукой. Они одеты в вечерние костюмы, и в петлицах хризантемы. Остроты их очень тонки и всегда на современную тему, правда, не весь смысл доходит до меня, но кое-что и я понимаю. Еще мне очень понравились икарийские игры. Выходит целая группа людей в римских одеяниях, они делают всевозможные акробатические упражнения, среди них два мальчика. Мне кажется, что один моложе меня, но в движениях они не отстают от взрослых. Группа имеет большой успех, особенно мальчики, им бросают на арену апельсины, яблоки, большие кисти винограда. Мальчики ловко подхватывают их и подбирают все. Уже человек в униформе начал скатывать ковер, а один из мальчиков заметил под ковром яблоко; несмотря на то что у него полные руки фруктов, он кинулся и за этим яблоком.
– А они жадные, – говорю я.
– Не говори, о чем не знаешь, – возражает мама. – Это несчастные дети, у них наверняка все отнимут взрослые, может, вот это единственное яблоко, которое он достал из-под ковра, ему и достанется. Обязательно дам вам прочесть рассказ Григоровича «Гуттаперчевый мальчик».
А мне-то как раз казалось, что у этих мальчиков счастливая жизнь: успех, фрукты, конфеты. <…>
А в субботу мы идем к Ане Шевченко – мы привыкли так называть мамину институтскую подругу. Ее муж, Андрей Ефремович, занимает большую должность. Они богаты, квартира – это целая анфилада комнат, красиво обставленных. У них два мальчика нашего с Ташей возраста, Коля и Юра, при них англичанка. После блинов мы играем в разные настольные игры, а рядом стоят раскрытые коробки шоколадных конфет, но мальчики к ним совершенно равнодушны. А я, несмотря на послеблинную сытость, с вожделением на них поглядываю.
Ну конечно, три дня проскакивают незаметно. Я хватаю каждую минутку, проведенную вне института, и предвкушаю удовольствия, которые мне предстоят, но уже вся программа исчерпана. Остался только торт, который дедушка принес сегодня. Мы его будем есть после обеда, а там институт. <…>
Женихи
Однажды вечером мы сидели с Таней на моей парте и вели свой обычный дневник. Она вдруг спросила меня:
– Леля, у тебя есть жених?
Я опешила.
– Какой жених, что ты?
– Ты не понимаешь меня, – стала объяснять мне Таня. – Конечно, я знаю, что мы еще не взрослые и сначала должны кончить институт, но жених уже у каждой должен быть. Я спрашивала у многих девочек, и у всех есть, даже у Шурочки Челюскиной, и у Оли Гиппиус, и, конечно, у меня. Почему же у тебя нет? Ты такая умная и смелая.
Последние слова произвели на меня впечатление, и я сказала:
– Может, и есть, надо вспомнить.
Пока мы пили вечерний чай и укладывались спать, я настойчиво думала. У Шурочки Челюскиной, у этого младенца, есть жених, а у меня нет? Как же так? А у Оли Гиппиус! Была в нашем классе такая толстенькая, маленькая девочка, с длинным птичьим носиком и со склоненной набок головкой. Еремеева прозвала ее Соня. Я первое время думала, что ее так и зовут, и однажды даже назвала ее Соня, а она вдруг заплакала и сказала:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя).
Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.
Купить и скачать книгу
скачать книгу бесплатно
© 2003-2021 bookZ.ru
